У бездны на краю

      Хворь заставила провести в постели ещё почти две недели, и за это время брат открылся с куда более приятных своих граней, нежели прежде – заботясь ничуть не хуже, чем это делала мама, когда я болела в детстве. И в какое–то мгновение даже всерьёз показалось, что Бэнджамин был рядом каждую свободную минуту, если не был на службе или тренировке. Разве что уходил поспать.       Он читал вслух, рассказывал байки со службы, шутил, обещал показать историческую родину, приносил пить и лекарства, менял повязку на лбу, едва ли не кормил с ложки, когда жар спал, но слабость оставалась. И даже, словно я была не взрослой девушкой, а маленькой девочкой, пел колыбельные. Впрочем, и тут жаловаться было не на что – голос у брата оказался приятным, сильным, и его можно было не без удовольствия слушать подолгу… И смущало только одно, а в глубине души скорее радовало – какой–то странно, неожиданно тёплый взгляд.       Так или иначе, через две недели лекарь счёл, что я достаточно поправилась, чтобы вернуться в колледж и навёрстывать упущенное, не без помощи Бэнджамина, который и о даме сердца из–за моего недуга напрочь забыл, и не торопился вспоминать. А вскоре пришло приглашение от принцессы поужинать с ней и я надолго застряла в гостиной девушки, взахлёб рассказывавшей о своём увлечении живописью, показывавшей работы, делившейся вышивками и без умолку болтавшей и осыпавшей меня множеством вопросов. Девочка, чуть младше меня, оказалась на поверку очень славной, хотя и немного шебутной, да и Бэнни был весьма близок к молодому Правителю и Первому Советнику. И у меня, понемногу, впервые в жизни появился не только друг, в лице Карру, который тоже постоянно был рядом во время болезни – и даже самолично, будучи немного сведущ в целительной магии, лечил, но и подруга. И хорошим другом оказался старший брат, коего никак не получалось научиться искренне считать родственником.       И эту наладившуюся, неплохую жизнь омрачало только одно обстоятельство – пассия Бэнни ненавидела меня с каждым днем всё более люто, казалось, умела бы – не оставила и кусочка пепла, и взгляд баронессы мрачнел по мере того, как отношение к ней брата, после невольного скандала, становилось холоднее. Холодность эта приносила какую–то почти мстительную радость, но то, что он продолжал общение с леди, неприятно задевало. От самой этой мысли где–то внутри горько и болезненно сжимался тугой комок чего–то пока неясного, а ярая неприязнь девушки предвещала всё более вероятный и всё более близкий скандал.       Однако не об этом я думала в тот день, когда вместе с Бэнджамином, взявшим отпуск на неделю, отправилась делать покупки к будущему Большому Балу, что давала Императорская Фамилия. На событии подобного размаха я собиралась присутствовать впервые, и поэтому уговорила, ценой многочасовых уговоров, брата проехаться со мной, дабы помочь с выбором наряда. В конце концов его убедили доводы, что ведь я не только свой, но и его образ тем самым могла приукрасить или ухудшить. И хотя щегольством граф Фэрт не отличался, но в лучшие салоны мод центральных Колец города со мной отправился более, чем охотно…       Особых требований к крою одежды для того бала не выдвигалось, и, после долгих размышлений, я пришла к выводу, что любопытно было бы облачиться в наряды для нашей расы традиционные – в конце концов, многие людские девушки именно так и собирались поступить, и ничто не мешало последовать их примеру. Да и сам Жами собирался одеваться вполне в рамках обычаев народа… Вот только в первом же салоне самирской моды, с платьями лучших шелков и хлопковых тканей пришлось немало пожалеть о том, что я уговорила Бэна поехать со мной. Приглянувшееся было розовое, украшенное вышитыми шёлковой нитью цветами облачение, как выяснилось, полнило, жёлтый национальный халат с алым нижним платьем, роскошным шлейфом и широкими рукавами, вышитый морскими змеями, был слишком пафосным, слишком длинным и вообще, поведал братец, мешковатым для меня. Да и причёску к нему полагалось делать сложную и непомерно громоздкую. Массивность головного убора послужила и причиной отказа от узкого, струящегося алого наряда с золотистой лентой по краю… И далее, и далее, и далее с добрых полдесятка халатов и платьев. То полнили, то, наоборот, были слишком узкие, то шлейф длинный, то рукав широкий, то мне просто не шло…       Что–нибудь в этом духе я ожидала услышать, надевая последнее из предложенных портным платьев, белое, струившееся, но приталенное, весьма скромно украшенное растительными мотивами шёлковой нити. Под просторными рукавами накидки таились узкие самого платья, да и причёска сложностью не отличалась – вполне обычные косы, две, только с жемчужными нитями. Мысленно стремление услышать оценку Бэнни я уже проклинала, обречённо готовясь узнать, что теперь оказалось бы не так, когда через тонкий шёлк на плече аккуратно скользнула ладонь и тонкие губы тронула тёплая улыбка.       – Просто очаровательно. Вот почему ты сразу не выбрала этот вариант? Впрочем… – взгляд как–то странно скользнул по моему лицу и замер на глазах, и, когда мужчина наклонился, щёку согрело теплое дыхание. – Опасаюсь, придётся весь вечер быть подле тебя, чтобы оградить от слишком назойливых поклонников…       – У меня таких нет, – хихикнула я, стукнув по жилистому плечу кулачком.       – Когда ты появишься в таком виде в обществе, обязательно возникнут, – пальцы сжали прядь волос, отросших за осень и зиму, которые уже можно было заплетать и укладывать, и на щеке стало ещё теплее. – Не сомневайся. Боюсь, придётся тебя ревновать…       – Я буду с кавалером, между прочим, – улыбнулась я, отметив, что модист с недоумением на нас покосился. – Ты же составишь мне компанию? А с таким грозным спутником кто же осмелится подойти ко мне?       – А если я уеду, и ты пойдешь одна? – прищурился самир. – Заведёшь себе новых друзей, и потом опять скажешь, что я плохой брат…       – Если ты уедешь, я никуда не пойду, обещаю. – Я прижала сложенные домиком ладони к груди, отчего–то не в силах будучи оторвать взгляд от строгого, но правильного лица мужчины. Ревновать… Как друга, что ли? Но ведь друг мог быть и не один, а другого брата тем более не появилось бы…       – Договорились, – подмигнул, между тем, благодетель, и обернулся к портному, чтобы расплатиться и договориться о сроках пошива платья уже по моим меркам. Остаток дня пришлось провести, подбирая туфельки, украшения, договариваясь с парикмахером…       И буквально за неделю до бала, когда платье было почти готово, о чём я сообщила брату, вернувшись с очередной примерки, услышала не слишком отрадное, но более чем ожидаемое:       – Эль, я послезавтра уезжаю на несколько месяцев на север. Карру тоже. Так что… Тебе придётся или идти одной, или срочно искать сопровождающего, или…       – Или никуда не пойду, – вздохнула я, улыбнувшись виновато нахмурившемуся брату. – Я понимаю, дела, служба, обид с моей стороны не будет. Не последний же бал на свете, правда? А появляться девушке без старших родственников немного моветон.       – Ты просто золото, – рассмеялся самир, потрепав аккуратно собранные в косу волосы. – Ну а платье обновим, когда вернусь. Обязательно куда–нибудь сходим, чтобы все кавалеры попадали к ногам прекрасной графини, – кисти коснулись чуточку шершавые губы, полузабытым жестом той, самой первой, встречи, – и привезу что–нибудь интересное. Постараюсь, по крайней мере, чтобы немного загладить свою вину.       Подарок ожидался много раньше – на следующий день, в первый день весеннего месяца Капеня, мне исполнялись долгожданные шестнадцать лет, и я становилась взрослой по меркам большинства стран мира – исключая те, где уже бы таковой считалась. Вот только поздравления, хотя Бэнни даже был в этот день дома, так и не дождалась, а утром следующего дня до рассвета граф Фэрт, сотник Особого Отряда, со своими подчинёнными, надолго, на несколько месяцев, уехал из Дариана в северные провинции Империи, наводить порядок и усмирять обитавших там оборотней, ящеров, мелких кровожадных драконов и всевозможную магическую пакость, в большинстве своём зимой впадавшую в спячку…       И при нашей уже довольно крепкой дружбе, наладившемся общении и собственных попытках, искренних, быть заботливым родственником, брат вдруг совершенно проигнорировал мой праздник – да, по сути, и не хотелось устраивать из Дня Именин никакого торжества, даже когда мама была со мной, мы как–то не придавали ему особого значения. Но и вовсе никак не вспомнить! И ладно бы мои приятели, или даже Карру, которому я специально не напоминала (правда, друг принес подарок в виде книги одного из известнейших мореплавателей Империи, в дорогом переплёте, совсем новенькой, только что отпечатанной, казалось)! Но опекун… Больше того, родной брат! Это было уже как–то слишком, и на душе поселился неприятный осадочек.       Попросту забыл, что мне исполнилось шестнадцать. А если и не запамятовал, выходило, не придавал этому никакого значения… Но ведь искренне заботился, и мы действительно в определённом смысле сдружились. И последнее осознание придавало осадку привкус сильного недоумения. Вот только спросить, что это значило, было некого – виновник обиды, негодования и недоумения вернуться собирался ещё нескоро. Зато исправно каждую неделю прибывало письмо, на которые я отвечала, скрепя сердце и убеждая себя с расспросами подождать до его приезда…              

***

             С момента отъезда брата прошло больше месяца, и обида порядком утихла, хотя и не торопилась полностью исчезать, но во многом сменилась скорее сильным недоумением – я решительно не понимала, как он мог вот так забыть о совершеннолетии собственной сестры. Да и занятия и приятельницы, прослышавшие о родственнике к тому моменту, и о том, что я вошла в круг узкого дворцового общества через посредничество брата, его друга и юной сестры государя, не давали заскучать. И из тихой прилежной курсантки незаметно пришлось превратиться в любимицу соседок по учебным классам – начали приглашать отобедать, зазывать на девичьи посиделки в домах именитых дворян столицы, даже как–то раз довелось принять участие в полушутливых гаданиях, которые устраивала «подруга», – на будущего мужа и прочее, прочее… Девушки постарше время от времени расспрашивали про Бэнджамина, видимо, полагая, что наивная провинциальная девчонка поторопилась бы им все тайны выкладывать, вот только ответы на такие вопросы многословием не отличались. Да, мой брат, славный парень, да, получил прекрасное образование и недаром славился тактичностью и умением вести себя в обществе. Не более того… Впрочем, попыток выудить обстоятельные и долгие рассказы о том, как мой брат, должно быть, замечателен и чудесен, они пока не прекратили, как и о том, не было ли у меня самой на примете какого завидного кавалера.       В тот вечер занятия заканчивались поздно, мы с девушками из Второго Кольца заглянули в одну из уютных кофеен откушать сладкого и поболтать, хотя я свято соблюдала условие Бэнджамина не возвращаться позднее полуночи. С нами были служанки двоих из моих спутниц и даже охрана одной, дочери посла соседней страны, Амаша, учившейся в моём «классе».       И того, что, едва мы вышли из кондитерской, прощаясь, чтобы разъехаться по домам, случилось нечто из ряда вон выходившее и жуткое, мы никак не ожидали. Однако же вокруг послышалось злое, пугавшее рычание, и очень скоро я осознала, что нас довольно прочным кольцом окружили смутно похожие на людей существа, серые в ночной темноте и отблеске фонарей, заслоняемых широкими спинами, покрытыми шерстью…       Шерстью?! Мамочки… Оборотни прямо в центре столицы? И, судя по всему, то были отнюдь не безобидные существа навроде салмов! Таких видимо–невидимо ловил Особый Отряд, и даже Карру как–то рассказывал, что у его родителей после очередного рейда появился домашний салм… Но эти оборотни на лисоподобных перевёртышей, промышлявших мелкими кражами да проказничавших на рынках и базарах, портя товар, похожи не были. Паэли, та самая посольская дочка, стоявшая справа от меня, тихонько застонала, падая в обморок, и другие спутницы, обычные дворянки из столицы, для которых просто увидеть жука было уже кошмаром, были едва ли в намного лучшем состоянии… Служанки особой смелостью тоже не отличились, и только в руках немногочисленных стражников появились короткие мечи и длинные кинжалы, но я слишком трезво оценивала, хотя и не без потаённого ужаса, ситуацию, чтобы полагать, что мы бы отделались легко. Оборотни, в конце концов, даже численно нас превосходили, а если и магией владели…       Откуда–то с крыш, деревьев или из–за спин наших охотников послышался тонкий, словно лопнула у арфы струна, звук, и как по команде засветились всеми цветами радуги вспышки резких, боевых заклятий, резавших и связывавших оборотней, привлечённых лёгкой добычей. Сверкнула острая, смертоносная сталь клинков в руках гибких фигур в чёрном, проворных, стремительных, и прежде, чем чудища успели что–то сообразить, или кем эти существа были, добрая треть оказалась связана крепкими путами чар или ранена – магией ли, или самыми обычными клинками, не имело большого значения сейчас…       И только когда света от заклинаний стало много и фонари вновь залили ночную улицу светом, я осознала, что спасители, легко и непринуждённо спрыгивавшие минуты назад с крыш второго и третьего этажей соседних домов, которых враг по всем параметрам – и ввысь, и вширь, превосходил раза в три, оказались… Ребятами из Особого Отряда, кого–то я даже видела, когда была с братом на открытой тренировке…       Самиры выполняли свою работу так быстро, что рассмотреть что–то детально никак не удавалось, а вот восхищение очень быстро заслонило страх. Бэнджамин немало рассказывал о том, как иногда непросто и опасно было бороться с такими существами – тем более, что когда твари пришли в себя, они атаковали самиров магией, грубой, примитивной стихийной… И я почти увидела тонкие прочные щиты, спасавшие наших заступников. Правда, не все успевали заслониться, и у кого–то была обожжена рука, кого–то ранил в бедро острый коготь…       Продлилась схватка считанные минуты, и можно было судить, что из двух или даже трёх десятков самиров ранены были с полдюжины, и все могли двигаться, в то время как примерно такое же количество странных, смахивавших на помесь медведя и волка, с какими–то и крысиными чертами, существ потери понесло несравненно большие.       Половина не подавала никаких признаков жизни, огромными тушами валяясь на уличной брусчатке. С пяток старательно вырывались из прочных сетей самирских чар, несколько сильно раненных рычали и скулили, будучи окружены остававшимися напряжёными суровыми мужчинами. Один из которых, отдав какие–то указания, главный, видимо, бросил на нас взгляд, отметил, что моих спутниц старательно приводили в себя служанки и пара тех же самиров, коих с интересом рассматривали более крепкие духом девушки, что стражники, даже умудрившиеся помочь нашим защитникам в схватке – правда, двое из пяти получили при этом ранения, находились при Паэли, и выбрал–таки из этой толпы меня.       – А вы смелы, леди, – без обиняков отметил он. – Вы не могли бы проехать в Штаб Особого Отряда, чтобы дать показания? Разумеется, в сопровождении наших работников…       – Для начала хотела бы знать, с кем имею честь встретиться, – с нажимом произнесла я.       – Сотник Четвёртой Сотни Особого Отряда, граф Сайгами Дэжанэ Карду, леди, – чуть склонил голову мужчина.       – Графиня Элиа Анжари Фэрт, к вашим услугам…       – Фэрт… Вы приходитесь родственницей сотнику Фэрту из Седьмой Сотни? – осведомился самир.       – Я его сестра.       – В таком случае это проясняет, почему вы столь спокойно восприняли нападение сухгов. – Пробормотал мужчина, кивнув то ли мне, то ли своим мыслям. – Отвага сотника Фэрта широко известна в Особом Отряде. Однако же вы, вероятно, знаете, что в подобных случаях мы просим свидетелей…       – Я живу во дворце, светлейший граф Карду, и мне было бы удобнее оставить показания в той части штаба, что расположена там, если позволите. К тому же, опасаюсь, не смогла бы сказать многого. Мы имели счастье трапезничать в сей скромной кофейне, владелец которой, к слову, отчего–то не проявил участия. Затем покинули её, дабы отправиться по домам, когда оказались окружены…       – Это сухги, звери с имперского востока.       – Сухгами. Потом появились вы, собственно. Откуда здесь подобные создания, я и мои спутники не имеем представления.       – За этот вечер — не первая группа, – отмахнулся самир. – Хотя в столице такое происходит редко. Вы здесь со слугами?       – У моего брата нет личных слуг в столице. – Отозвалась я. – Я одна.       – В таком случае, мой помощник, с вашего позволения, проводит вас во дворец. И я просил бы, убедительно, утром посетить дворцовый штаб и оставить показания. Возможно, вам удастся вспомнить какие–либо детали. Значение для нас имеют…       – Даже мелочи, – кивнула я. – Мне это известно, граф. И не могу не поблагодарить вас за проявленную любезность к моей скромной персоне…       До дворца действительно проводили, и только уже в покоях пришёл запоздалый ужас и осознание, что эти твари, сухги, о которых раньше довелось только слышать, владели магией, могли менять размеры, были весьма сообразительны, умели просочиться где угодно и… питались живой плотью. Роль последней я только чудом не сыграла, запоздало напоминало сознание. Чудом…       И даже сквозь этот ужас пробивалось кое–что другое. Когда страх улёгся, я дала–таки скудные показания, и остались только воспоминания о пережитом шоке, я вдруг поймала себя на мысли, порядком смущавшей и озадачившей ещё сильнее, нежели то, как мог Бэнни забыть о моём Дне Именин. В этих воспоминаниях, дорисовываемых, разумеется, воображением, нередко среди тех, кто пришёл в тот день на выручку, фигурировал Бэнджамин. Коего, разумеется, в этой группе из Четвёртой Сотни быть не могло никак…