***
Через пару дней удалось понемногу вставать, передвигаясь хотя бы в покоях. Необходимости что–то делать не было, время от времени навещали старые друзья, включая молодого государя, выкроившего на визит ко мне почти целый час и убеждавшего, что изучил дело и пришёл к выводу, что ни моей, ни иных командиров вины в произошедшем не было, что установлены были более строгие меры по обеспечению защиты жителей страны… Что он принял решение пропустить ступень, и на должность Гранд–Мастера, которая вот–вот должна была освободиться, буду назначен я. Руководитель всего Отряда, одно из важнейших лиц страны, и, само собой, одно из самых нелюбимых народом. Старый Гранд действительно собирался в отставку, дослужив до почти девяти десятков лет, но собственное назначение мне казалось неоправданным, преждевременным, о чем я честно и сообщил другу. Ответом стало решительное «я назначу, просто ставлю в известность, уже обдумал». Обдумал, в этом сомневаться не приходилось, решений, которые были бы очевидно нелепыми, он не принимал даже в более юном возрасте, кроме, пожалуй, выбора невесты. В довесок ко всему «за особые заслуги» граф превратился в герцога… Так или иначе, визиты случались нечасто, сиделкой оказалась неразговорчивая полная пожилая дама, которая только пихала то отвары, то еду, то свежие бинты… У сестры были занятия, и на несколько дней я оказался большую часть времени предоставлен своим мыслям. Самообвинения понемногу удалось отогнать, и на смену им пришли совершенно иного рода помыслы и воспоминания — о проведённых в Школе Магии долгих годах, о том, как я, будучи совсем маленьким сорванцом, познакомился с мальчиками чуть постарше, будущими Императором и Первым Советником, и они позднее стали моими лучшими друзьями. О том, что меня никогда нельзя было назвать образцовым мужчиной, более того, я довольно рано осознал цену и самирской обворожительности для людской расы, и тому, что внешность, сопоставимая с весьма молодым юношей–человеком, пользовалась успехом у прекрасного пола. Первой дамой, получившей в моей жизни место, оказалась молоденькая супруга одного из школьных Наставников, заинтересовавшаяся (потом выяснилось, что такой интерес она питала часто) юным самиром, подававшим по отзывам её же мужа, большие надежды. Интрижка продлилась несколько месяцев, была благополучно скрыта и из Школы я не вылетел. После была одна из принцесс, но удача и здесь не подвела, дело замяли, а мне запретили год появляться в стране и несколько лет после школы въезжать туда надолго… Были и другие случаи, и единственным светлым пятном в разгульном подходе к отношениям с женщинами было то, что все связи являлись исключительно добровольными и я никому ничего не обещал. Ни жениться, ни любить до конца дней… Впрочем, некоторым это не помешало любовь к ним себе придумать. Репутацию мою, разумеется, такой образ жизни не мог не пошатнуть, и в среде дам, обладавших высокими моральными ценностями, слава поплыла, к недавним временам, самая дурная. Всё это и витало теперь в голове, наряду с воспоминаниями и о полученных многочисленных отказах в близком знакомстве. Среди хаоса размышлений всё явственнее пробивалось одно — за хлопотами и привычной рутиной дел я не задавался, ни разу, вопросом своего отношения к Элиа. Привык к её жизни бок о бок со мной, к тому, что брошенные куда попало в гостиной вещи как–то незаметно оказывались, даже в дни, когда слуг не было — а личных я нанимать не хотел, дворцовых вполне хватало, на подобающих местах, к невысокой фигурке с отросшими волосами, заплетаемыми в две толстые косы. Я не считал, и не хотел считать сестру врагом. Вот только очень глубоко, неуловимо витала тень осознания, что и сестрой считать не мог. Я даже не знал точно, что пассия отца была беременна и родила ему ребёнка, догадывался, конечно, но даже не знал, дочка там или сын. И есть ли этот ребёнок на самом деле. И теперь, при всех стараниях убедить себя, что это моя сестра, не удавалось это сделать. Говорить само слово я мог сколько угодно, от этого ничего не менялось, и считать Эль таковой я не начинал. Вот только всё чаще ловил себя на мысли, что неуклюжая, наивная, добродушная девушка, оказавшаяся крайне набожной — в гостиной даже появился уголок с алтарём, почему–то стала очень дорога. И то, что она всё чаще улыбалась, приятно грело, а слёзы, пролитые из–за меня, прожигали не меньше боли в ране… В этом отношении к ней, в этой симпатии, крылось что–то совсем недоброе, что–то нездоровое, неправильное, и понять, что именно, я никак не мог. Новыми открытиями этих попыток докопаться до собственных задворок стало то, что Элиа за очень непродолжительное время научилась понимать меня лучше, чем некоторые из тех, кто много был рядом, знал меня с детства, то, что она и впрямь, добираясь домой после трудного дня, сидела рядом, уговаривала пить отвратительно–кислые отвары, уничтожавшие остававшийся в крови яд, читала вслух книги. И подчас засиживалась далеко за полночь, болтая и пытаясь развлечь, пока я не отправлял добровольную «сиделку» спать… Помощь в самопознании пришла внезапно, оттуда, откуда ожидалась меньше всего, в виде матушки, которая, как оказалось, была на исторической родине, известие о тяжёлом ранении застало её на пути домой… После оханий и заботливых расспросов о здоровье мама напомнила, что навещать собиралась только днём, пока «бастардки», как она отчего–то окрестила Эль, не было дома, ибо глаза видеть девчонку не желали, и перешла к деловому вопросу, заключавшемуся в том, что, если Эль уже исполнилось шестнадцать, когда я собирался выдать девицу замуж и нашёл ли уже претендента. Ответ был отрицательным, графиня пока ещё Фэрт покивала, и спустя три дня в нашей гостиной, за столом, по всем правилам расы накрытым сладостями и травяными чаями, восседали четверо. Матушка, по такому случаю нарядная и благообразная, я, перепуганная Элиа и гость в лице почтенного, важного, всем видом источавшего пафос и великолепие старичка с толстыми седыми усами. Человека. — Элиа чудесная девушка. Она учится в Колледже писарей, ей останется ещё два года. Но, конечно, если пожелаете, она оставит обучение и займётся домашним хозяйством и детьми… — серые глаза вытаращились, и сестра робко подала голос. — Но, графиня Фэрт… Я бы хотела доучиться… — сказать, что замуж она не жаждала, девушке явно не хватало решимости. — В моей семье, милочка, традиционные взгляды. Мы не одобряем, когда жена работает. — Но, может быть, я сумею убедить вашего сына… — промямлила «невеста». — Дорогая, вы неверно поняли, — расцвела мама, битый час нахваливавшая ту, кого видела впервые. — Граф подыскивает невесту не для сына, а для себя, — и без того испуганная девушка пришла в откровенный ужас, часто задышала и покрылась алыми пятнами. — Уверяю, Ваша Светлость, Элиа совершенно кроткий, непорочный ребёнок. Современные девушки нередко забывают о морали, но наша милая девочка, разумеется, не относится к таким, верно? — Я понимаю, вы молоды, сердечные дела, — влез жених. — Если случилось, что вас поцеловал некий юноша, я не уделю этому никакого внимания. — Элиа, милая, расскажи нам, пожалуйста, может быть, у тебя есть какие–то тайны. Мы знаем нынешние нравы и не осудим… — Я никогда никого не целовала, — голос задрожал от сдерживаемых слёз. Сцена сватовства продолжалась уже битый час и поначалу порядком меня веселила. Но ситуация явно выходила за рамки забавной. — Элиа, иди к себе. — Поймав мой взгляд, девчушка тут же удалилась, слишком торопливо для попытки вести себя благочинно, тихо всхлипывая. Матушка и визитёр, переглянувшись, принялись было обсуждать условия помолвки и тут наконец удосужились обратить внимание на меня. — Граф Фэрт, а каковы ваши пожелания? — оскалился кавалер. — Простите, я совсем запамятовал справиться у вас… — Ну что вы, ничего страшного, — рука под столом поневоле сжалась в кулак, и улыбка получилась скорее оскалом. — У меня есть несколько вопросов, почтенный. — Разумеется. — Может быть, в вашей семье такие предрассудки в почёте, но почему вы решили, что я склонен их разделять? — Простите?.. — Бэнджамин! — зашипела матушка, краснея от гнева. — Я рад, что вы всё же изволили уточнить моё мнение. Мне не пришлись по душе вопросы, заинтересовавшие вас, и то, что вы сочли уместным обсуждать подобное, не будучи наедине с дамой, а при членах её семьи. Более того, я не являюсь сторонником традиционных взглядов, запрещающих девушке иметь профессию и трудиться, разумеется, если речь не о младенце, который нуждается в матери, в первые годы жизни, как и те, что запрещают даме получать достойное образование. И не могу допустить, чтобы моя сестра была вынуждена оставить занятия лишь потому, что этого пожелаете вы. И… Дело в том, уважаемый, что опекуном леди Элиа является никто иной, как ваш покорный слуга, и решение подобных вопросов исключительно в ведении моём и леди Элиа. Она не выразила желания, и я солидарен со своей протеже, поэтому, со всем почтением, прошу немедленно удалиться. Я не хочу вас оскорбить, но напоминаю, что вопросы, связанные с браком сестры, решаются мной. Не знаю, что обещала вам графиня Фэрт. Но я не принимаю ваше предложение. — Не моё, а мне, — взъелся мужчина. — Вы думаете, эта бастардка — завидная пассия? Даже если она правда ни с кем до сих пор не целовалась, ведь яблочко от яблоньки… Графиня предложила приличное приданное, в моём возрасте непросто найти спутницу. Вы ведь сами понимаете, что юная леди не прельщает ни красотой, ни манерами, ни талантами. — Вы тоже, — глаза жениха на этом расширились вдвое и лицо побагровело. — Да как вы смеете?! — ноздри раздулись, и гость подскочил, оскаливаясь уже не в улыбке, скорее в яростной гримасе. — Что вы себе возомнили, сударь?! Вы оскорбляете почтенного человека, представителя Городского Совета Дариана, из–за какой–то незаконорожденной девки?! Я не оставлю этого… — Эта, как вы выражаетесь, девка, является моей сестрой, и я должен отметить, что она рождена в законном браке и именовать её «бастардкой» с вашей стороны — прямое оскорбление. За кого, когда и где выдавать графиню Элиа Фэрт, решать только мне. Вероятно, я вам не нравлюсь. Я вас впервые вижу, и вы мне тоже не нравитесь. И только из уважения к вашему почтенному возрасту, к вашему титулу и к тому, что вы были сюда приглашены, я пока ещё вежливо предлагаю вам удалиться. — И вы еще слывете тактичным молодым дворянином, исключительной чести? — Не был бы я исключительной чести, я бы вас уже отсюда выставил, — заставить себя разжать кулак почему–то оказалось непомерно трудно. — Я наслышан о сомнительных достоинствах покойного графа, как и о ваших не менее сомнительных успехах… — усатое лицо расплылось в усмешке. — Не удивлюсь, если вы таким образом учитесь защищать интересы собственной дочки, которая где–нибудь подрастает… — сбоку зашелестела ткань, и мерные, но быстрые шаги. Дверь покоев распахнулась, когда мама отошла от стола на полдесятка шагов, повинуясь чарам, и в проёме показались очертания дворцового коридора. — Вон отсюда, — властно, спокойно, с большим блеском сдерживая злость, сиявшую в глазах, произнесла она. — Я вам, граф Дэрни. Я бы не возражала, оскорбляй вы девчонку и моего некогда супруга. Но высказываться в адрес сына не позволю. Или вы уйдёте, и мы забудем о досадном недоразумении, коему, к счастью, нет свидетелей, или я попрошу стражу дворца вас проводить. — Да у вас вся семья… — сверкнул глазами визитёр, оглядывая то меня, то матушку. — Вам ведь вполне однозначно сказали, что не следует задерживаться. И я очень убедительно и искренне прошу больше меня не навещать. — Несостоявшийся родственник, вполголоса бормоча на наши головы все мыслимые проклятья и кару, соизволил наконец оставить нас одних. — Канэ, а теперь жду объяснений. Мне стоило большого труда найти жениха для этой, так сказать, милой девы. — Мама скрестила на груди руки. — Что тебя не устроило, возраст? — Я не припоминаю, чтобы просил вас, матушка, принимать участие в устройстве Элиа. Я её опекаю и отвечаю за брак, и пока не нуждаюсь в вашей помощи. — На твоём месте я бы не уделяла ей столько внимания, вспомнить только, откуда она взялась! — Я не оправдываю отца, и не собираюсь прощать, признаю, что он поступил с тобой ужасно. — Рука тяжело опустилась на плечо высокой дамы, совсем ещё молодой на вид, некогда очень красивой. — Мама, я помню, откуда она появилась, но она не виновата в том, что сделал отец. Эль его не просила об этом. И спихнуть замуж вот так, лишь бы поскорее… Не думаю, что это будет честным поступком с моей стороны. Ты приехала только сейчас, а Элиа каждый вечер сидела со мной, с тех пор как я очнулся. — Я не могу её даже видеть, — впервые со встречи холодный голос задрожал. — Я с трудом себя сдерживаю… — Я не заставляю видеть. Но не вынуждай меня выбирать между вами, я не буду делать подобный выбор. Ты знаешь, что очень мне дорога. Но Элиа не меньше, я успел её узнать, она прекрасная девушка. Она моя сестра. Да, она чужая тебе, но она — моя сестра. И если ты решишь всё же взяться устраивать её счастье… Приданное Элиа — завод и поместье там, на родине. Они же отойдут ей, если со мной что–то случится. — Канэ! — Они принадлежали отцу. Она имеет законное право на часть нашего имущества в качестве приданного. Я прекрасно осознаю, что вы не уживётесь, и счёл, что будет уместнее, если вы будете жить в разных странах. — Я думать не хочу, что с тобой что–то случится, и не смей этого говорить. Оттаскаю за уши, — мама, сдавшись, крепко обняла меня. — Зачем это, сынок? Завод… Не слишком ли много? — У тебя останется больше, тебе известно, что произойти может разное, не в архиве сижу. Я прошу не вмешиваться в то, что решаю касательно сестры. Ты не можешь судить непредвзято, более того, по обычаям сначала женюсь я, а потом она выйдет замуж. — Боюсь, невесту ты покажешь ещё очень не скоро, — усмехнулась графиня Фэрт, натягивая на лицо привычное благочестие. — Я не буду вмешиваться, и надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Признаю, решение было несколько поспешное…***
Элиа сидела на кровати, согнув ноги в коленях, так, что юбка приподнялась, обнажая стопы и щиколотки, уткнувшись лбом в колени и тихо всхлипывая. На стук в дверь сестра отозвалась с третьего раза, неразборчиво промямлив что–то, что я посчитал разрешением войти. — Когда? — выдавила она. — Завтра, — постель прогнулась под моим весом, и пальцы почти невольно принялись стирать с щёк слёзы. — Так скоро?! — А зачем тянуть? — вид слёз приводил в ярость, которую было довольно нелегко скрыть. — И как… Как это будет? — Как… Парк, что–нибудь сладенькое, потом пообедаем в кофейне и сходим наконец на представление заклинателей змей… — заметив ошарашенный взгляд, я улыбнулся, потрепав съёжившуюся девушку по волосам. — Я давно обещал и никак не свожу. Мне, вроде, стало лучше, так что сходим. — Я про помолвку… Ну, и остальное… — хлюпнула носом Элиа. — А помолвки не будет. Не знаю, как тебе, но мне дедушка не очень понравился. — Ты молчал… Я думала, что тоже согласишься. — Ты несколько дней назад назвала меня другом, а разве друзья так поступают? — отрицательное покачивание головы в ответ. — Вот видишь. Обещаю, что ты выйдешь замуж и уйдёшь отсюда только тогда, когда сама этого захочешь и я одобрю твой выбор. Но если увижу, что ты ошибаешься, не одобрю. Обещаешь меня слушаться? — Обещаю. Но если ошибаться будешь ты, слушаться не буду, — по щекам ещё ползли слезы, но улыбка стала яснее, и вместе с тем, как реакция на случившееся, клубком змеи вертелось всё более четкое осознание чего–то неправильного, страшного и противоестественного. — Значит, я уйду или когда ты женишься, или если мы решим, что нашли достойного мужа для меня. Ну, тогда тебе придется потерпеть. — Палец лёг на её губы, и туманный клубок мыслей неожиданно обрёл ясность, резанувшую кинжалом. — Я потерплю. А сейчас успокойся, перестань плакать, я этого не люблю, и пошли пить чай. Жду тебя через… Через полчаса, — едва ли не впервые в жизни оказалось настолько сложно делать вид, что всё — как обычно. Ничего не изменилось, только я осознал и то, почему видеть сестрёнку в слезах было настолько невыносимо, и то, почему мне стала нравиться её улыбка, и что толкнуло так повести себя сейчас, почему само появление здесь кавалера, который сгодился бы мне в дедушки, вызвало такую ярость. И то, насколько чудовищным это было, уже одним только фактом своего существования. — Тебе ведь тоже придётся искать мне супруга, — тихо произнесли за спиной, уже когда я добрался до двери. — Я сказала правду. Мама воспитывала меня очень строго, и я… — Я помню, что ты сказала, — голос не подвёл, как и вроде бы небрежно опустившиеся на засов пальцы. — Я и не думал ничего подобного. — Самый край взгляда выловил чуть завитые по случаю визита дорогого гостя пряди, спускавшиеся вдоль мокрых щёк. — Жду тебя на чай… — во что бы ни умудрился ввязаться я, впивалось в виски осознание, с тонкой примесью ужаса, Элиа не должна была из–за этого пострадать. Ей и знать не следовало, что старший брат, который представал перед ней, что становилось всё яснее, всё более хорошим, как оказалось, таковым не являлся. В плывшей за мной славе, в том, как часто мама в сердцах бормотала, что я не лучше отца, в том, что наговорил гость менее часа назад, впервые с болезненной ясностью выплыло зерно правды. Только меня могло угораздить, и жизнь здорово этим наказала за проделки с женской половиной, влюбиться в собственную сестру…