У бездны на краю

      Бледное, приобрётшее несколько синюшный оттенок лицо, с заострёнными прямыми скулами, вновь выросло перед глазами, стоило закрыть последние, и я невольно подскочила на постели, впившись пальцами в тёплое лёгкое одеяло. Сон, только сон, всего лишь ночной кошмар. Бэнджамин пришел в себя, очнулся, и одна из самых страшных недель моей жизни осталась позади… И всё же почти каждую ночь, холодком по коже, возвращались пока те долгие, мучительные сутки неизвестности.       Яд одного из самых страшных, чудовищных порождений мира, от которого даже не создали собственно противоядия. Или удавалось очистить кровь иными, обычными для лекарей и магов–целителей средствами, пуская её, давая лекарства от других ядов, или, и чаще всего, нет. Яд, одна капля которого наверняка убивала ребёнка и с огромной вероятностью взрослого… Страшный, смертельный, невероятно опасный, как и сами харры. Одной из основных и самых жутких задач Особого Отряда была защита жителей Империи от этих чудовищ, похожих на бескрылых драконов, не слишком крупных, разумных и безжалостных. В Шэрфилде ещё в моём раннем детстве появилось полдесятка харров, и я смутно помнила, как трясло всех жителей городка, как лихорадочно взрослые ждали прибытия самиров, как потом, когда эти твари были уничтожены, весь Шэрфилд не хотел отпускать спасителей и оплакивал тех, кого успели убить. Трое детей, один моего тогдашнего возраста, двое взрослых и множество домашних и не очень животных. В том числе мамин кот…       Тогда их было всего пятеро или шестеро, но провинциальный городок, где и гвардии толком не было, это потом поблизости появился гарнизон войск Империи, и отец вернулся в Отряд, они привели в ужас. На ребят брата напало в десять раз больше…       В тот день я как раз успела вернуться из Колледжа, когда в покоях появились бледные как полотно парни из Седьмой Сотни, настолько взволнованные, что даже люди замечали это по их лицам. Впрочем, пару минут спустя причина их волнения выяснилась и колени поневоле подогнулись, когда чей–то голос вещал в ухо и цепкие пальцы удерживали плечи, мешая упасть. «Коготь харра, на треть дюйма вошел. Яд попал в кровь… Жив, но…»       Я выросла в Империи, где о том, что такое харры, знал каждый ребёнок, научившийся ходить и говорить. Я слишком хорошо понимала без всяких слов, что скрывалось за этим «но». Никакой уверенности, никаких утешений, по меньшей мере пока не очнётся. Но всё же, после самой долгой недели в моей жизни, в которую сиделки и лекари и близко не подпускали к раненному, очнулся. И даже довольно быстро окреп. А я имела наконец честь познакомиться с графиней Фэрт, которая взирала на меня, силясь любезно улыбаться, так яростно, что хотелось обратиться в таракана и уползти под шкаф. Только вот в таракана обращаться я не умела.       Какой же ледяной пол под босыми ногами! И почему–то тело пылало, даже ночная рубашка липла к спине от пота, хотя в покоях было прохладно. Не уснуть, точно не уснуть, особенно страшные кошмары преследовали этой ночью, как наяву… Как тогда… Погребальный костер, белое, белое вокруг, одежды, снег, покрывало над высокой, тонкой фигурой, такой знакомой, родной. Белое лицо, в тёмных пятнах язв, и такие же руки… И я совсем одна, не в силах оторваться от ненавистного огня, пожиравшего самое дорогое…       В тот день было холодно, но я не чувствовала стужи. Это потом осознала, что должно было быть холодно, ведь была зима. Зимой погребальные костры особенно яркие, на белом. Белое, белое… В тот день я возненавидела чистый белый цвет. В тот день утром шёл снег, больно колол лицо, когда я бежала за лекарем. Когда выходила из дома, мама была ещё жива… Когда вернулась…       Отодвинув тяжёлые шторы, я нерешительно замерла, глядя сквозь прочное стекло на дворцовый парк, освещённый редкими фонарями. Не стоило открывать окно, крапал дождь, и ладно бы только я простудилась, но заразить и без того ослабленного Бэнни было не лучшей вещью. И вместо этого, засветив свечу, поджимая зябнувшие пальцы ног, выбралась в узкий коридорчик. Моя комната была чуть ближе к гостиной, нечто вроде детской, покои ведь были на деле семейными. Бэнджамин рассказывал, что когда–то это была его комната… Тихонько, чтобы не шуметь, приподнимая длинный подол, выбралась в гостиную и невольно ойкнула, обнаружив застывшую на полу, у едва теплившегося камина, почти в темноте, спиной ко мне, жилистую высокую фигуру с распущенными тёмными волосами. Не хвост? Странно… Самиры даже спали, нередко, не распуская волосы.       – Жами… – фигура вздрогнула на звук моего голоса и чуть обернулась. И шагов моих не услышал, странное дело. – Что–то случилось?       – Ничего, – тёплые пальцы почти незаметно переняли свечу, коснувшись на миг кистей, и снова огнём полыхнуло тело. Нет, нет. Он поправится. – Просто не спится... Яд ведь не до конца вышел, мешает нормально спать. А ты? – внимательно изучая каждую чёрточку лица, завораживавшим пронзительным взглядом. – Всё хорошо?       – Меня мучают кошмары, – солгать в эти глубокие, изредка мелькавшие едва уловимыми отблесками чар, глаза было просто невозможно. – Что ты… Я очень боялась за тебя… И снится, как мама… – узкие, с длинными пальцами ладони осторожно легли на плечи, и губы коснулись макушки, совсем как в детстве, когда утешала мама. И страхи, покоряясь то ли чарам, то ли просто теплу другого существа, рассеялись, позволяя уткнуться лбом в здоровое плечо, подальше от раны, и нерешительно обнять в ответ. – И как ты…       – Ты забыла, что я противный и живучий, и никуда ты от меня не денешься? – усмехнулся над ухом до дрожи знакомый голос. – Эль, вот ещё сырость разводить! Кто потом ремонт будет делать, м? – невольно улыбнувшись, я подняла взгляд на вытянутое, с заострённым подбородком, осунувшееся за болезнь лицо, и как–то неожиданно, вдруг, пришло осознание, отчего сама мысль о том, что что–то могло с ним произойти, казалась такой жуткой, страшной, невыносимой, даже сейчас, когда два дня как после той бредовой затеи с моим супружеством уехала его матушка. Отчего известие о будущем браке испугало так сильно, что я даже не знала, что и делать… Что даже слова произносила с трудом…       Что–то заворожило в нём ещё тем утром, когда я вместе с другими воспитанницами в окно рассматривала отряд всадников, торжественной кавалькадой въезжавших на узкие улочки Шэрфилда. Легконогие чёрные лошади, чёрная же с серебром форма, эфесы клинков. Непроницаемо–холодные лица и уверенные скупые движения. Что это не люди, а самиры, я поняла почти сразу – именно по спокойным, слишком сдержанным и неуловимым для людей проявлениям хотя бы каких–то мыслей и эмоций.       – Особые, – выдохнула тогда одна из младших наставниц, выглянувшая из окна вместе с нами, отвлёкшимися от починки подушек. – В нашей дыре?! – нам с девушками оставалось только изумлённо переглядываться и шептаться остаток дня. Особый Отряд в Шэрфилде, неслыханно! И ведь тогда, изучая глазами первого всадника, на вид парня лет восемнадцати, не старше, перед которым едва не попадали на колени старики из Городского Совета, расположенного в паре домов от сиротского, напротив, не представляла, что вечером именно я открою ему дверь…       И что сейчас именно его пальцы как–то почти не по–родственному нежно погладят щёку.       – Ты, кто же ещё, – рассмеялась, стараясь не показать и не выдать того, как судорожно сжались, сгребая мягкие ткани домашней рубашки, пальцы. Того, как горела кожа на спине, под сильными, ставшими слишком дорогими руками, того, что, непонятно как, почему, когда, влюбилась в собственного брата. Я ведь даже не знала, ещё год назад, кто он и где, только одно имя и что у отца он в первом браке был. А теперь… – Хорошо, больше не буду плакать, раз тебе не нравится.       — Это только сны, Эль, – длинные волосы сами собой скользнули между пальцами, почти до пояса, как у всех мужчин нашего народа, густые, темные, похожи на шёлк. Или это только мне так казалось. – Только сны... Пойдем, уложу, тебе завтра на курсы, довольно рано, а я не хочу, чтобы ты отставала.       – Укачивать будешь? – подчинилась, с трудом отпустив тонкие прядки. Весьма щекотливая для самирских мужчин тема, к волосам кроме любимой никому прикасаться было нельзя, но Бэнджамин стойко сделал вид, что ничего не заметил, видимо, не хотел меня обидеть сейчас. Заботливый, несмотря на не лучший характер, добрый, и понятия не имевший о том, во что я вляпалась. Впрочем, ему и не стоило…       — Вот ещё, ты не ребёнок! – фыркнули над ухом. – Колыбельную спою…