***
В тот вечер, когда я впервые дал трещину, не считая дней Именин сестрицы – с первым притом изрядно промахнулся – вернулся довольно рано, возымев привычку засиживаться в Штабе как мог дольше и получив за глаза прозвище "фанатик". Никто из подчинённых не знал и не мог знать истинную причину таких задержек... Поначалу эта новая холодность явно списывалась на происшествие с харрами, увеличившуюся нагрузку – Арэн выполнил намерение и пожаловал должность, на то, что к новой, важной роли пришлось привыкать... Поначалу да, и всё же понемногу Эль стала догадываться, что изменилось отношение к ней, и для девушки это оказалось страшным ударом. Боль, которую она испытывала, впивалась раскалённым железом, но даже это было лучше правды. И правду эту девочке лучше было не знать. Элиа, вопреки обычному, в гостиной не дожидалась, зато встретил доносившийся из её спальни, из–за приоткрытой двери, звук флейты… Эту мелодию играл в детстве отец – красивая, немного грустная. С тех пор, как он ушёл из семьи, слышать её не доводилось ни разу… Тщательно подавленные воспоминания о счастливом детстве, здесь же, в этих же комнатах – отец работал в Отряде – об играх с Ладаром и Арэном, для которых я почему–то всегда был «малышом», о сказках, которые на ночь рассказывал папа, его уроках, всколыхнулись. Вспомнилось и услышанное уже когда мне было за двадцать «это я запрещала общаться с тобой»… Быть может, не будь такого запрета, день, когда отец, отводя глаза, обнял меня на прощание, не стал бы последним. Распущенные каштановые пряди, серое платье, тонкие пальцы, закрытые глаза. Умение подходить бесшумно помогло остаться незамеченным, украдкой наблюдать за девушкой. Мелодия доиграла и ресницы распахнулись. Левая (Элиа была левшой) рука уронила инструмент. – Если тебе не нравится, я больше не буду играть, – тихо произнесла девушка, отводя глаза. – Наоборот, мне очень понравилось. Я давно её не слышал, вот и не хотел мешать, – холодок металла скользнул по пальцам. – Кто научил? – Отец. Он играл её, когда ещё был с нами… Мне было шесть, когда он вернулся в Отряд и переехал в соседний город. Мы виделись куда реже… – в голосе зазвучала лёгкая застарелая горечь. – Мне он тоже её играл, но я так и не научился сам, – соблазн сесть рядом, сжать тёплую руку был огромным, но… нельзя. Помогая Элиа сесть на кушетку в гостиной и опускаясь на соседнюю, я мысленно проклинал того, кто придумал такое испытание. – А ещё рассказывал сказку по гнома Маргуса, который хотел стать изумрудом. – И все над ним смеялись, – улыбнулась девушка. – Мне тоже. Мы даже как–то раз играли в Маргуса и Махини, которую он убеждал превратить его… А ещё было про звездочёта Самцу и его приключения. Ты иногда его напоминаешь, кстати, – внезапно заметила она, рассмеявшись. Звонкий задорный смех, тонкие черты лица, хрупкая ладошка, прикрывшая рот… Заслон из запретов треснул на краткое мгновение. – Самцу? Седовласого толстяка с большими усами?! – Нет… отца… У вас очень похожи улыбки, – слова отрезвили и рука, почти сжавшая уже хрупкую кисть, сама собой отдёрнулась прочь. У нас один отец… – Ты очень хорошо играла, – отрезал я, торопливо поднимаясь. – Мне понравилось. – Внезапная боль в голени заставила сесть обратно, закатывая штанину. Черная точка, крошечная, от укуса… На полу – чёрный, с белым брюшком паук. Хаэрл, чей яд способен был даже убить, правда, скорее ребенка, если вовремя не принять меры. Довольно редкий и в Дариане почти не встречавшийся… – Хаэрл! – Элиа сглотнула, торопливо поднимаясь, пока я, ощущая горечь во рту и стремительно нараставшую слабость, тихо радовался, что не был человеком – самиры страдали от яда меньше и медленнее. Раздавив магией упавшего на спину и пытавшегося перевернуться «милого паучка», я столкнулся взглядом с Элиа, вернувшейся с ворохом порошков, настоев и большой чашкой. – Постарайся не уснуть, спать сейчас нельзя, – скомандовала она, суетливо начиная смешивать лекарства. – У нас в сиротском доме, да и вообще в округе, их было много, если всё быстро сделаю, к утру поправишься. Но ночь будет лихорадить… Меня как–то укусил, в детстве, двое суток провалялась. Сознание мутнело, невзирая на магию, старательно очищавшую кровь. Хаэрлы были одной из немногих вещей, всерьез причиняющих самирам проблемы – не считая, разумеется, других самиров и более высоких существ… Ни одно другое живое существо вроде мухи или таракана не было так опасно – минут за десять от укуса следа бы не осталось – магия справилась бы сама. И тем труднее было не касаться тонких рук, протягивавших к губам чашу с лекарством, горьким, тошнотворно пахнувшим, которое глоталось с трудом – а выпить нужно было всё… Чашка опустела, и пальцы сжали хрупкие кисти, и взгляд скользнул на полуоткрытые губы. Полумрак комнаты, тихое дыхание и странный взгляд, словно отражавший какую–то внутреннюю борьбу желаний и страхов. Элиа я из принципа никогда не проверял – как ни горько было знать это, но она была весьма близкой родственницей. Захотелось коснуться этих губ поцелуем, наплевав на запреты, но мысль о последствиях для неё остановила, не дав этого сделать. Лекарство действовало, дыхание понемногу становилось легче, а тёплые оставались в моих ладонях, не выскальзывая. Тишину нарушало лишь лёгкое дыхание, а на коже в полумраке сплетались узоры от пламени. Именно в ту ночь впервые мелькнула мысль о том, что мои чувства не столь безответны… Именно тогда мы впервые потеряли счёт времени, сидя в тишине и опасаясь нарушить её…***
– А я тебе ещё раз повторяю, отличное место, горы, свежий воздух, еда прямо с огорода… Пейзажи так и призывают творить! Ты же сам сетовал, что творить не выходит! – Карру, уставившись от камина, невинно улыбался, заманивая по случаю первого в новой должности недельного отпуска в какой–то Творцами забытый уголок Империи. – Тишина, благодать… Озёра такие… Я, когда в отставку выйду, куплю там домик… – И будешь жить в семейном имении, – усмехнулся я. – С женой и кучей детей. Ни одна женщина в здравом рассудке в такую глушь жить не переедет, бросив графские привилегии! — Вот всегда ты мешаешь другим мечтать, – притворно обиженным голосом протянул названный брат. – Я найду себе жену, которая будет разделять мои убеждения. Пока не найду – не женюсь. Ты собираешься эти дни в городе проторчать? Пыльно, шумно, людно… Одни и те же лица, одни и те же речи. Что там у нас завтра… Салон барона… – И что там делать, в твоих прелестных горах с озёрами? – Гулять, творить, наслаждаться столь редким покоем… Любить, в конце концов! – слова эти в моей ситуации, вот только никому, кроме меня, не известной, звучали почти издевательски. Любить? У меня это и здесь получалось куда как неплохо. Только лучше бы нет. – Тебе тридцати нет! Нет, я понимаю, с Бэлли ты расставался с большим скандалом, но тебе ли долго убиваться. Ты у нас, на моей памяти, дольше недели один не проводил. А тут вдруг… Бэн, только не говори, что у тебя к ней было что–то серьёзное! – Нет. Просто… Решил сделать паузу, переосмыслить жизнь. Взрослеть пора, знаешь ли. – Ух ты! Ладно, хорошо. Давай возьмем с собой Элиа, ей тоже на пользу будет, она скоро тут совсем зачахнет. Ну смотри, как удачно – ты отдыхаешь, я отдыхаю, Эль завтра тоже на каникулы уходит. Бэнджамин! – Гранд–Мастер Особого Отряда поедет на отдых с Сотником Седьмой Сотни? – О Творцы Великие! – простонал «брат», похлопав себя ладонью по лбу. – Ладно, хочешь торчать в городе – торчи. Элиа со мной отпустишь? Слово даю, без свидетелей к ней на десять шагов не приближусь, никакой двусмысленности. – Костяшки сжавшейся в кулак руки хрустнули негромко, но отчётливо. Отпустить по меньшей мере на неделю, одну. Провести эту неделю, выходило, имея шанс быть поближе, без её общества, но, с другой стороны – дать ей отдохнуть, набраться эмоций? Знать всю эту неделю, что она проводила бы время с другим мужчиной, с которым у неё складывались весьма хорошие отношения? Да, когда они только начинали дружить, до того, как мы стали тогда общаться все вместе, ей и шестнадцати не было, но минуло без малого два года. Элиа исполнилось семнадцать… И такая поездка ведь могла вылиться во что–то большее… – Я поеду с вами, – она ведь тоже заикалась о том, чтобы съездить куда–нибудь отдохнуть. И мне было совершенно не обязательно портить отдых ей, изображая неприязнь. Но даже подобная поездка давала шанс побыть в относительном уединении. И, быть может, справиться–таки с этими весьма странными чувствами… Или, мелькнула мысль не менее горькая, вляпаться в них ещё сильнее.