У бездны на краю

      В парке было довольно безлюдно для столь тёплого вечера, когда в столице, к тому же, не намечалось ничего интересного, но сейчас это было скорее на руку. Тёмные воды глубоких прудов шли мелкой рябью, редкие прохожие, шагавшие навстречу, чаще всего господа и дамы в сопровождении нескольких слуг или стражников, едва ли обращали внимание на девушку в свободном сером платье с жемчужной отделкой и молодого мужчину в чёрном с алым облачении, многослойном, где в прорезях рукавов верхней туники виднелась ещё одна, а от локтя до запястья руку закрывал узкий рукав рубашки. Карру, исключая форму, довольно простую и очень удобную, по отзывам самиров, не принимал никакой людской моды, будучи строгим приверженцем обычаев. И одежда его всегда была закрытой, свободной и многослойной, даже в знойные недели. Волосы, длинные, почти до пояса, собранные в неизменный тонкий хвост, поблёскивали в лучах заходящего светила, и глаза, упорно напоминавшие Солнце, уставились на меня.       – И всё же что тебя так расстраивает, Эль? Мне не нравится, когда моя сестренка такая грустная. – Тепло улыбнулся он, вероятно, заметно это оказалось бы не только самиру, и осторожно сжал моё предплечье.       – Сестренка? – горько улыбнулась я, невольно вспоминая, что в последние полгода, по меньше мере, месяцев семь, меня так звал только один из ближайших друзей брата.       – Сестра моего друга – моя сестра, – Карру пожал плечами и обезоруживающе улыбнулся. – Мы с Бэном познакомились еще в детстве, вместе учились, и на службу я, если честно, пошел из–за него – когда мы были помладше, во всём считал примером. А значит, и ты – как родная сестра. Кто тебя обидел?       – Я сегодня была в Городской Гильдии, там есть место, но мне отказали.       – Какой именно? – не понял Карру.       – Торговой. В Гильдии Магов была неделю назад и тоже получила отказ, – обучение завершилось порядка двух месяцев назад, я сдала экзамены, на полгода раньше положенного срока, по решению Совета Колледжа, торжественно получила документы и с того дня никак не могла сыскать местечко, где бы получала жалованье, не вынуждая оплатившего обучение брата и дальше всецело меня содержать.       Когда–то Бэнджамин обещал, что поможет в поисках. Но после того, как его ранил харр, после того как брат получил новое место, он очень сильно изменился. Вернее было бы сказать, что изменилось отношение ко мне, и вместо уже складывавшейся дружбы я получила поток холодности и резких, отрывистых разговоров. И так было даже прошлым летом, на коротком отдыхе в горах на западе Империи, куда мы добрались порталами и от которых обратно я ехала в столицу одна – Бэнджамину и Карру пришлось прямо оттуда отправиться куда–то по делам Отряда. Напоминать о данном им обещании я боялась…       – Наверное, придется уехать подальше от столицы или даже на историческую родину, отказ везде один – «как можно, вы сестра герцога Фэрта, нет–нет, что вы». Хотя там же трудится сестра графа Хамы, и почему–то никому сие не кажется оскорбительным. Ну да, оно и понятно, Гранд–Мастер, узнаю что–то не то, расскажу, – горько улыбнулась я. – Он птица важного полета, вот они, связи во всей красе, а мне везде путь заказан.       – Знаешь, – протянул мужчина, притормозив и положив руку мне на плечо. – Знаю я одного господина, которому очень нужен личный помощник, старый выходит в отставку через пару месяцев, старость берёт своё, а у сударя передо мной есть пара небольших должков. Должность называется так, по сути, это личный писарь, Эль. Как раз для тебя.       – Карру, ну что ты, не нужно. Я не хочу, чтобы ты из–за меня унижался или просил, – я вцепилась в запястье самира, невольно повысив голос.       – Вы встретитесь, обсудите, решите, я просто порекомендую, – бровь чуть заметно выгнулась. – Хорошо? Я попробую помочь, вот и всё.       – Ну ладно… – невольно согласилась я, не желая обижать единственного хорошего друга прямым отказом. Вот только пожалеть о согласии пришлось уже вечером – я встречалась со знакомыми дамами, нечто вроде домашнего салона одной из богатейших женщин города, не откликнуться на приглашение в который (хотя я более чем хорошо осознавала, что пригласили только из–за мнимой близости к главе Отряда, ведь лишь единицы знали, что на самом деле между нами царили всё более натянутые отношения) было моветоном, и вернулась поздно.       И первым же, что встретило, был острый взгляд, режущий, Бэнджамина Энэгана Фэрта, даром что не скрипевшего зубами…       Я не знала, было ли тому причиной то, что до его появления в моей жизни ко мне почти никто хорошо не относился, или то, что я так и не научилась видеть в нём родного человека, да это и не было важно. Сам факт существования подобных чувств был одним из страшнейших грехов, и я прекрасно знала, что законами Империи и почти всех прочих стран подобная связь была запрещена и наказание за неё, в лучшем случае, ссылка или застенок, в худшем – и тем страшнее, что чаще всего присуждали именно это, – публичное обличение во грехе, изгнание, лишение титулов и привилегий, а то и вовсе – смертная казнь. Всё это я прекрасно знала, осознавала и понимала, что об этих неправедных чувствах знать никому не следовало, включая самого Бэнджамина. В какой–то мере его сухость, причиняя боль, стала и спасением, помогавшим скрывать чувства, в глубине души мечтая улучить возможность и покинуть ставшие тесными покои, но, как бы ни разладилось общение, под влиянием страхов и испуга, когда его матушка едва не выдала меня замуж за человека, явно ни во что не ставившего невесту даже хотя бы как живое создание, мы успели дать друг другу обещания, которые заперли меня здесь – сбегать было бессмысленно, найти для него было бы, включая положение и специфику службы, делом в лучшем случае пары дней, и что он потом предпринял бы, я не хотела узнать. Однажды даже заикнулась, что найду место службы и съеду. Сухо, холодно и невозмутимо в ответ напомнили, что по договору уехать надлежало только к мужу или если женится брат. Но с замужеством, которое стало бы новой клеткой, позволившей лишь избежать плен этой, тоже не ладилось.       – А почему ты не могла спросить напрямую? – осведомились сейчас. – Почему Карру, а не ты, подошёл с просьбой подумать, не принять ли тебя в Отряд личным помощником? Нет, помощник нужен, это так, но… – чёрные глаза сверкнули.       – Я не знала, о ком он, – пальцы дрогнули под пристальным взглядом. – Я не хочу с тобой работать, не волнуйся. Мы с тобой как–то не очень ладим.       – А разве я сказал, что отказываюсь? – шаги прошуршали по коврам и подбородок впервые за долгое время осторожно сжала рука, уже слегка подзабытым касанием. От тёплых пальцев сердце замерло и дыхание спёрло. Всего лишь легкое прикосновение… – Только предстоит ещё кое–что изучить. У нас специфичная работа, так что будут тренировки, очень много, даже для тебя. Нет, ты не будешь заниматься непосредственно боевой работой, дежурствами, охраной… Допросами, паче того. В твои обязанности будет входить ведение документации, запись посетителей, переписка… Обязанности посредника, иногда придётся представлять Отряд от моего имени…       – Я отучилась, – огрызнулась поневоле, – совсем недавно. Помню, чему учили.       – Тебе будет проще, помощник нужен мне лично, следовательно, ты отвечаешь только за бумаги, касающиеся меня. Сопровождаешь в поездках, связанных с проверками, там ведутся некоторые документы сразу, некоторые заполняются по итогам. Разумеется, ты будешь не единственным писарем, в случае отсутствия тебя заменят.       – Я не хочу с тобой работать.       – И работа непростая, и задерживаться будешь допоздна, довольно часто, много нюансов… Каждые три–четыре месяца проверки. Телесная подготовка – в первые полгода требования смягченные, но потом – по всей строгости. И выходные… Редкие и я могу вызвать, хотя жалованье и хорошее. Опять же, большей частью будешь работать в тёплом, сухом месте, необходимое предоставляет Империя, часть дней – в городе, часть – во дворце.       – Я не хо…       – Рабочий день начинается в восемь, заканчивается в семь, обед… Специального времени нет, но отлучиться ненадолго – не в приёмные часы – можно. Семь сотен золотых в месяц, если хорошо проходишь проверки и исправно выполняешь прямые обязанности – тысяча, через полгода. Только прежде, чем попасть в Отряд, придется пройти маленькую подготовку, она длится два месяца, повышает моральную и физическую устойчивость. Два месяца для писаря, разумеется. Доступ ты будешь иметь только к документам, не помеченным как секретные, в первое время. Далее – как себя зарекомендуешь.       – Хорошо, я согласна, – больше всего в тот момент хотелось, чтобы он меня отпустил.       – Прекрасно. Всё же наши личные отношения одно, а работа – это другое. – Рука разжалась, и я едва успела заметить мелькнувший в двери в спальные комнаты тонкий хвост аккуратно собранных волос.       Право пробоваться на эту должность я и впрямь получила, и подозрения, что частые задержки и постоянные ссылки на усталость во многом были правдой, но не во всём, подтвердились. Я не знала, яд так изменил характер Бэнджамина или что–то иное, и поначалу надеялась, что влюблённость оказалась лишь влиянием момента и событий, что это временное наваждение, однако даже сейчас проходить чувства не спешили. И даже сейчас отказаться от того, чтобы встретить вечером, накормить, если он, как часто случалось, не ужинал, заглянуть в ставшие родными глаза и украдкой коснуться, словно бы невзначай, сил не было. Даже сейчас, когда я по пятнадцать часов в сутки проводила в Штабе Особого Отряда, вновь и вновь проходя бесчисленные, тяжёлые, подчас попросту физически болезненные курсы «первичной подготовки»…       Я знала, что для сотрудников с боевыми и охранными обязанностями подготовка, во время которой учили терпеть «неудобства», близкие к настоящим пыткам, совсем немного, разумеется, в столь короткий срок, и душевное давление, а вместе с тем преподавались курсы самозащиты и прочее, на самом деле была первичной и за ней следовали иные стажировки и обучение. Но для исполнителя «бумажной работы» их, на первых порах, считали вполне достаточными. Просто потом, не выполнив требуемые минимальные показатели, при проверке чего–либо, я имела все шансы в весьма короткие сроки рабочее место потерять. Впрочем, вылетали из Отряда довольно–таки редко…       В ту ночь разбудило касание тёплой ладони к щеке – не дождавшись Бэнджамина, я задремала в гостиной. Когда же открыла глаза, едва различая тихие шаги, за жилистой спиной захлопнулась дверь его спальни.       Коснуться и с такой яростью захлопнуть дверь за собой? Я сглотнула, опасаясь представить, что могло случиться. То, что злился он не на меня, я понимала – иначе не стал бы поглаживать по щеке. Но как–то со мной связана его ярость могла быть. Да и вообще – его непросто было вывести из себя. Брат отличался, и я сотни раз от самых разных знакомых слышала это, прямо–таки удивительным даже для нашего народа и его службы хладнокровием. Почти у двери его комнаты, решившись всё же спросить, я столкнулась с вышедшим навстречу мужчиной, в глазах которого играли отзвуки холодной злости –угасавшей, но всё ещё ощутимой.       – Что с тобой?       – Ступай спать, утром поедешь со мной, будет нужен помощник, попробуешь как раз. Опытный тоже поедет, – огрызнулся холодно.       – Что случилось? – коснулась рукой плеча, обтянутого форменной туникой. – Что–то плохое?       – Нет. Ступай спать. – В глазах вновь блеснуло что–то, отдаленно напоминавшее безумие. Рука чуть заметно дёрнулась в мою сторону. Ударить? Едва ли, самиры никогда не трогали женщин. И всё же я невольно отступила, опасаясь разозлить сильнее…       – Почему ты меня так ненавидишь? Я его не просила тебя оставлять… Неужели я виновата в том, что случилось до моего рождения?!       – Я… – чуть склонился и крепко стиснул запястье, не отводя глаз от моего лица. – Боишься? Не бойся, – ослабил хватку, стёр с щеки слезинку, чуть виновато нахмурился. – Я тебя не обижу… И я тебя не ненавижу.       – А что?       – А тебе это так важно знать, – усмехнулся брат. Пререкания оказались долгими – он упорно отказывался отвечать, а мне хотелось понять, что происходило, почему я вызвала такое отношение… Когда–то он забрал меня из затхлого болота и дал шанс жить совсем иначе. Кроме родителей, более того, никто не относился заботливо и вежливо. И тем больнее была всё большая холодность… Любить меня он никак не мог в том ключе, как и я, не в силах будучи ничего с этим поделать, но мы могли сдружиться. Стать хотя бы семьёй… Сестрой и ее братом.       – Ну скажи уже, в конце концов, что я тебе сделала! – сдерживать слёзы удавалось с трудом. Брату (и от самой мысли, что он брат, было тошно), никогда не нравилось, что я была слишком склонна к эмоциям. Маме тоже. – Если ты меня не ненавидишь, как уверяешь, тогда скажи!       – Тебе это просто жизненно необходимо? – огрызнулся Бэнджамин. – Если я тебе не скажу…       – Я не отстану, пока не скажешь…       – Хорошо, слушай… – в голосе, обычно спокойном, отчётливо зазвучали рычащие нотки. – Я тебя люблю. – Сердце болезненно и сладко сжалось, падая куда–то глубоко. Слова, даже мысли, вылетели из головы – я, признаваясь себе в том, что влюбилась в него, и мысли не допускала, что это могло быть взаимно… Что я могла услышать эти слова из его уст – и в глазах отчетливо отражалась боль, грызшая изнутри борьба и что–то вроде глубоко затаённой надежды. В воцарившейся тишине шок постепенно уступал осознанию того, что он не обманывал, что мы вляпались… Что если сейчас сказать то, что так и рвалось с губ, пути назад просто не оставалось. Голос срывался, отказывал, и руки тряслись словно в лихорадке:       – Поцелуй меня… – полтора, пожалуй, года мечтаний об одном только касании тонких губ, страха открыться, боли – от мысли о том, что у него вновь могла появиться возлюбленная. От того, что мы не могли быть вместе… Я словно давала ему шанс отступить, не влипнуть сильнее, и в то же время где–то внутри просила сделать этот шаг через черту запрета. Шаг, который отрезал для нас дорогу обратно. – Наказаны будем мы оба… – если не людьми, то Творцами, когда земной путь подойдёт к концу. Перейти всего одну черту – так просто и одновременно невыносимо тяжело… В чёрных глазах отражалось то, что бушевало сейчас в моей душе: страхи и желания. Руки обвили талию, губы замерли почти у самого лица, с которого сползла холодная маска, отражая нежность.       – Ты с ума сошла? – тёплое дыхание согрело кожу, и я робко обняла его в ответ, прижимаясь и понимая, что мы совершали ужасную ошибку. Но сил отказаться от себя не осталось.       – Я тоже тебя люблю… – закрыть глаза, чтобы не видеть ничего, только ощущать тепло рук и дыхания… Вот и всё, сказала, зарёкшись показывать свои чувства… Всё…       – И что нам делать, горе моё? – раздалось над ухом и пальцы осторожно приподняли подбородок. Губы накрыл поцелуй. Нежный, тёплый… Для меня – самый первый, и я, опасаясь показаться неловкой, робко ответила на ставшее куда более смелым и уверенным, но и ласково–осторожным касание чужих губ.       Уже позже, в тишине, уткнувшись носом в плечо, спрятанное в тунику, я ругала саму себя за совершённую ошибку и с горечью осознавала с новой силой, что мы не могли быть вместе, как бы сильно того ни хотелось. Хотя горечь эта и разбавлена была приятным открытием взаимности непрошенных и неправильных чувств. Кошмар в ту ночь, когда, в тишине, я впервые в жизни отвечала на поцелуи, стал слаще. И намного страшнее…