У бездны на краю

      Собирать вещи, чтобы уйти, оказалось нелегко – мелочи вроде шпилек для волос или декоративных булавок то и дело выпадали из рук, и по щекам катились крупные капельки слёз. Я понимала, что обманываю сама себя, пытаясь думать, что как только стану жить не с Бэнни, всё изменится. Он часто бывал в отъездах, и эти чувства не проходили. Впрочем, внушала себе я в тот день, теперь быть может, наваждение, если бы это было действительно оно, прошло бы. Обитая в одних покоях и трудясь вместе, пусть и в окружении Отряда и большей частью я находилась в его приёмной, мы слишком погрязли в трясине собственной негаданной, никем из нас даже и не предполагаемой связи.       Внимание привлек мамин взор, с портрета, полный какого–то горького укора. Пальцы скользнули по тонким чертам лица и на глаза вновь навернулись слёзы.       – Мам, прости меня… – сама не понимая, за что просила простить. За то ли, что умудрилась, неведомо как, полюбить того, кого по всем правилам и нормам не следовало, или за то, что вот так вот нарушила все её уроки, все заветы. Она часто говорила, что хотела бы, чтобы я встретила прекрасного спутника и была счастлива. Я встретила… Только вот счастья это не принесло.       Слёзы мешали, и я нырнула, пользуясь тем, что была дома одна, в уборную, успокоиться и взять себя в руки – прохладная вода помогала в этом очень хорошо. Звука засовов, как и шагов, не расслышала, и только уже почти у порога комнаты до меня донёсся довольно тихий голос, чуточку усталый, самую малость хриплый – брат скрывал эмоции с куда большим блеском, чем я, даже от себя.       – Анжари… Я понимаю, вам бы это не понравилось, поверьте. Я знаю, вы писали, не надеясь, что я проявлю участие – да и до последнего сомневался сам, что решу его проявить, но не смог иначе. И так много что натворил, с вашим домом, с тем, что так затянул со своим приездом… И я не думал, что обернётся вот так… – оставалось только восхвалить долгие трудные уроки и тренировки, которые позволили бесшумно приблизиться и заглянуть. Спиной к двери, и тонкие пальцы легли на уголок рамки портрета. – Я не хочу ей зла. И не могу сломать её жизнь, и не могу представить, что уже вечером её не будет здесь… Когда она уйдёт, позаботьтесь о ней. – Воцарилась тишина и я уже подумывала войти, когда Бэнджамин, как–то глухо кашлянув, тяжело выдохнул и продолжил: – Я знаю её, знаю, что она любит, что ей нравится, что кажется скучным… Знаю, что наша девочка очень добрая и скромная, что она слишком эмоциональная и больше похожа на человека.       Именно по этой причине, вероятнее всего, ко мне как–то с самого начала работы стали тянуться оказавшиеся в стенах Особого Отряда люди – видели во мне нечто более привычное, нежели немногословные, всегда сдержанные работники Отряда. Да и я понемногу, постепенно, привыкала к новой роли, и, как когда–то уже довольно–таки давно училась, без дрожи в голосе, называться именем брата, теперь привыкала к тому, что представляться отныне предстояло зачастую иначе. «Элиа Анжари Фэрт, Особый Отряд, Младший Помощник Гранд–Мастера»… Гордо звучавшая должность, по сути – личный писарь и курьер, вот и всё. Но… Звучало красиво, платили хорошо, жаловаться не то чтобы приходилось.       – И если бы мы познакомились при иных обстоятельствах, – слушала я сейчас, задерживая дыхание и стараясь унять быстро колотившееся сердце, и не думать, что собиралась вот–вот уехать отсюда, – я сделал бы нашу Элиа самой счастливой женщиной на свете. Но если уйти она… не сможет… Там, где вы сейчас, многое иначе и многое видно лучше, чем здесь. Анжари, если Элиа не сможет уйти, если мы не сможем закончить сейчас всё это, только надеюсь, что ей не придётся за это отвечать. Пусть отвечать буду только я…       – Отвечать мы будем вместе, – не выдержала, нерешительно приближаясь и робко обнимая жилистую фигуру. – Не только ты виноват, но и я. – Тёплые руки осторожно привлекли ближе, и макушки коснулись немного горькие губы. Всего один поцелуй, легкий, нежный. Всего одна ночь, когда мы позволили себе не забыть, но не думать о том, какой запрет переступили. Когда мы позволили чувствам возобладать. Когда узнали страшное… Сладкое, но очень страшное, откровение – что любовь не безответна, она взаимна. Только цена ее – приговор и наказание. В самом страшном случае – костёр.       – Я готов заплатить любую цену, чтобы тебе не пришлось страдать. – Прошептали мужские губы над самым ухом. – Элиа, пообещай мне, что будешь счастлива…       – Я не могу обещать того, в чём совсем не уверена, – вздохнула я, впервые за долгое время позволяя себе забыть, в чьих таких уютных руках находилась. – Я знаю, ты хочешь, чтобы я была счастлива, и очень хочу, чтобы счастлив был ты. Только мне сейчас для этого нужно то, чего не будет.       – Если бы я знал, что нас не связывает родство… – едва слышный голос и тут же осечка и лишь нежнее коснулись виска тонкие губы. – Девочка моя… Прости меня…       – За то, что ты меня любишь? Или за то, что я тебя? – голос предательски задрожал и руки крепче обняли талию.       – За то, что заставляю тебя плакать. Я обещаю, что не буду разыскивать, что, если ты сможешь уйти, отпущу тебя. Не обещаю, что быстро найду другое место для работы, но постараюсь помочь.       – Я люблю т… – палец накрыл губы и в чёрных глазах за болью засветилось что–то, похожее на полный нежности упрек.       – Не нужно… – я понимала его, понимала, как больно и как мучительно хотелось слышать эти слова, понимала, что мы чувствовали это каждый день, каждый час, и слова вовсе не были нужны, но от этих мыслей и ощущений становилось только больнее. Но обмануть себя не удавалось ещё никогда и никому, и касание пальца сменило хмельное, терпкое прикосновение губ. На сей раз долгое…       Когда поцелуй наконец прервался, оставив в легких совсем мало воздуха, Бэнджамин, сглотнув тот же ком в горле, что застыл и в моём собственном, удалился, оставив меня наедине с разложенными по кровати вещами. То немногое, что оставалось от жизни здесь, в роскоши, уюте. Я старалась сделать эти покои настоящим, согревающим домом, и это даже удалось. Но сегодня они переставали быть домом для меня самой.       Мы сослались на то, что я просто уехала ненадолго отдохнуть, и потому–то вещи собирала сейчас не все, и никого не удивило, что нанятые на вечер слуги помогли загрузить пожитки в экипаж – не нашу карету, так и стоявшую на привычном месте, экипаж я тоже наняла совершенно незнакомый. И вот наконец квартирка на самом краю четвёртого Круга города. Чистенькая, уютная, на втором этаже. Комната, уборная, крошечная кухонька и столь же крошечный холл… Для одинокой девушки из провинции – очень даже ничего.       Дом населяли в основном семьи торговцев и пара актёров столичных театров, и вот теперь небольшое жильё сняла Элидэа Бурдэт – с ложными документами помог Бэнджамин, поскольку жить под настоящим именем я не хотела – не желая привлекать к брату внимание, тем паче, подобным образом. Наверное, будь это другая девушка в другой ситуации, она потратила бы вечер на то, чтобы разобрать коробки и свёртки, повесить платья, но я, едва носильщики удалились, заперла дверь, бессильно сползая по стене у двери, подобрав длинные юбки и давясь непрошенными слезами.       Первый день я так и проплакала, не находя сил ни на что более. Постаралась накануне брать только то, что никак не должно было напоминать о том, кого я оставила, но вновь и вновь влезали без спросу в голову сцены между нами – тот подарок, дорогущие духи от лучшего столичного парфюмера. И книги, которыми меня буквально одаривали, едва узнав, что я – большая поклонница приключений и наук. Наши ссоры, которые казались теперь забавными и родными, наши такие редкие разговоры по душам… И ночь, когда Бэнни укусил паук, и пришлось торопливо готовить противоядие… Как я ни старалась отвлечься и думать о чём–то другом, вытаскивая себя на прогулки, пытаясь ходить по торговым улочкам, воспоминания и жгучее желание вернуться туда, домой, не шли из головы, как и тонкая улыбка, и командное, рабочее «леди Фэрт, подготовьте доклады работников за минувшую неделю», минуты, когда брат выходил из кабинета в приёмную, отдавая распоряжения или направляясь куда–либо. И выразительный взор тёмных глаз.       Не выдержала окончательно я уже через неделю, в очередной раз усевшись на краю кровати, рассматривая красный, нелепой гравировки овальный амулет, выданный как личному помощнику главы магической гвардии – по объяснениям брата, в случае тревоги нужно было сжать его в руке и подумать об опасности и о месте, где находилась – неприметная вещица была окутана сильными чарами, вторая такая же была у Бэнни, третья – у Карру, и они бы незамедлительно узнали, что случилось и где. Воспользоваться им не доводилось, и сейчас, когда холодок металла покалывал подушечки пальцев, вдруг с особенной ясностью представилась гостиная, и камин, у которого, на полу, по обычаю, сидел герцог Фэрт, рассматривавший свой экземпляр амулета…       Это ли наваждение сказалось или что–то иное, но извозчик был нанят уже через несколько минут и пока карета неторопливо катила по тёмным, но многолюдным улочкам, мимо масляных фонарей, мимо домов, храмов и лавок, мысленно подгоняла лошадей, словно что–то тянуло к массиву светлого и по ночи дворца – в залах и коридорах вели уборку, да и дворяне, многие, из обитателей не имели привычки ложиться спать рано – и в кабинетах третьего этажа было светло, что означало, что и правящие круги были ещё за работой. Стража меня знала и пропустила легко, впрочем, несколько изумлённо – считалось ведь, что я на отдыхе… Ковровое покрытие лестницы прошуршало под ногами, и вот и красивая дверь с резными драконами и молоточком в форме волчьей головы. Пальцы дрожали, когда руки, против воли, мерно выбивали условный стук. И снова. И в третий раз…       Дверь открылась не сразу, словно там, за ней, боялись поверить, что это и правда стучала я. И, едва петли чуть слышно скрипнули, оказалась в крепких, тёплых объятиях сильных рук. Горячее дыхание согрело ухо, открытое причёской.       – Эли…       – Я не смогла. – Выдохнулось само, и руки сами собой обвили талию самира, втянувшего меня в комнату, запирая дверь. – Я не могу… Если… Если ты не против, вещи привезу завтра… Я проплатила за месяц…       – Нас и на неделю не хватило, – в тон собственным мыслям закончил радостно–горький голос. – Я очень скучал… – лёгкими, горячими поцелуями покрывая щёку.       – Я тоже, – кивнула, краем глаза оглянувшись на камин, на полу у которого мелькнуло что–то овальное, алого цвета, с нелепой и непонятной гравировкой…