У бездны на краю

      До невозможности нудные и долгие часы занятий, которые, кажется, тянутся бесконечно. Особенно с учётом того, что это самое искусство «соприкосновения с даром посредством медитации» я освоил… Да я, по–моему, говорить научился позже! Впрочем, школа людская, сам настаивал, чтобы учиться в ней, отец всего лишь дал такое право… Терпи, Бэнджамин, терпи. Да и… Наставник не особо внимание обращает, вздремнуть, что ли? Я же это, медитирую. И ведь Ар предупреждал, что штука это крайне нудная… Стоило сбежать с урока, точно! Сейчас бы, эх, через стену и в город…       – Фэрт! – рявкнул над ухом Наставник Сужо, и больно это самое ухо выкрутил. – Поспи ещё тут! – и стоило–то всего пару минут носом поклевать, вот ведь. Теперь орать полдня будет… Хотя он же меня после того случая в школьной уборной и так–то не выносит на дух. И немудрено – смесь для взрывов я готовил, всё для неё потребное я воровал из школьных лабораторий, подкинул тоже я. Правда, чуть не исключили Арэна, когда стали разбираться – потом чуть не исключили меня, но отец Ара вмешался вовремя и обоих оставили. Полгода прошло, а Вонючка всё никак не забудет, злопамятная жаба…       – Я не спал, я медитировал, Наставник!       – Так усердно, что аж похрапывал! – затряслись толстые бордовые щёки и густые, нелепой формы усы. – Всё графу Фэрту напишу, он старается, учит вас…       – Так а я умею. Мне было неинтересно, но я не хотел мешать ребятам, – под хихиканье и перешёптывания последних поведал я. – Мой народ это умение осваивает несколько раньше.       – Ах, ваш народ умеет касаться дара разными способами, несомненно. В таком случае, полагаю, вам на занятии делать нечего. – Щёки раздувает, не каждой лягушке–ревуну в Саммир–Эа так удастся! Того и гляди, язык высунет и муху на лету поймает… К слову, а не попрактиковаться ли в Преобразовании? – Покиньте класс, сударь, после занятий останетесь на час.       – Не останусь.       – На два часа!       – Не останусь.       – Фэрт!       – Вам что–то угодно, сударь? – злить Наставника Сужо мне всегда доставляло какое–то странное удовольствие, хотя всех остальных учителей я любил и уважал. Но вот именно с Вонючкой отношения не складывались почти у всех, и я не был исключением.       – Вон отсюда! – толстый мозолистый палец упёрся в лоб и затрясся от негодования. – Несносный мальчишка! Розгами таких сечь!       – Телесные наказания по отношению к ученикам были запрещены сто двадцать три года назад. – Договорить не дали впившиеся в плечо куртки пальцы, поволокшие к двери, под уже нескрываемый смех остальных.       – Исключить тебя из школы, – ворчал Наставник, выставляя меня за дверь «класса для соприкосновения с магией». – Негодный мальчишка! Отец такой уважаемый самир, Сотник Второй Сотни, а ты! – и чего я сделал, ну подумаешь, вздремнул немного… Теперь директору доложит, после уроков убираться заставят… – Чтоб ноги твоей на моих занятиях больше не было! – дверь захлопнулась прямо перед носом, впрочем, этот факт не слишком огорчал – такое уже повторялось десятки раз, и каждый раз Наставник Сужо пускал меня на занятия через пару дней. Противная жаба, но отходчивая. Однако в тот день обстоятельства сложились совершенно иначе, и, не успев и десяти шагов по коридору сделать, я был остановлен окликом писаря при директоре, поспешно нагонявшего.       – Фэрт? Вы не на занятии?!       – Наставник Сужо решил, что, поскольку я знаком с изучаемой практикой, моё присутствие там было излишним. – Поклонился я.       – Ах, вот как. Впрочем… Это не столь важный вопрос. Приехала графиня Лайра, господин Фэрт, она просит разрешения забрать вас из Школы на некоторое время, и хочет вас видеть. – Мама?! За мной?! До ученического отпуска всего неделя… Что–то дома случилось? Отец?! – Пройдёмте, пожалуйста.       – Да, разумеется, – я не нашел ничего лучше, решительно не понимая, что произошло, чем просто последовать на третий этаж основного здания Школы, к кабинету директора, просторному помещению, украшенному изящными гравюрами с изображениями городов Империи и уставленному роскошной, богатой мебелью. Однако сейчас внимание приковала мать, сидевшая с удивительно прямой спиной в кресле, ближайшем к двери. И разве что мой взгляд мог видеть, что белки глаз, за широким ободком, покрылись тонкими алыми прожилками, и едва заметно опустились вниз уголки тонких губ. И чуть дрожали тонкие, худые руки.       – Матушка? Моё почтение, директор… – я сложил руки у груди, выражая уважение к восседавшему за столом пожилому чародею, и обернулся к маме. – Вы хотели видеть меня?       – Вечером мы поедем домой, канэ. Я уже обсудила всё с главой твоей Школы.       – Мы не можем не пойти навстречу, такая неприятность, леди Фэрт. Смею надеяться, вам достает сил её перенести? – Какая? Что случилось?       – Жизнь женщины не всегда так удачна, как ей бы того хотелось. Мой супруг ищет лучшей доли и таково его право. Я хотела бы поговорить с Бэнджамином наедине, – на эту просьбу откликнулись, и мы, я всё ещё толком ничего не мог понять, переместились в пустой класс неподалёку, где, притворив дверь, матушка вдруг очень крепко обняла меня, всхлипывая и дав волю эмоциям.       И только добрых минут десять спустя, выплакавшись, присела на подставленный мной стул, хрипло заговорив:       – У твоего отца… Он сообщил мне о своём желании уйти от нас. У него появилась… Как же тебе объяснить? Понимаешь, иногда взрослые больше не любят друг друга… – я недаром рос довольно–таки наглым, но умным мальчиком, чтобы сейчас не понять, что именно значили эти слова.       – Вы разводитесь?       – Иногда ты слишком догадлив, – кивнула мама, погладив меня по щеке. – Да, малыш, мы с твоим отцом будем разводиться. Он хочет отписать всё тебе, как единственному наследнику, но сейчас нужно, чтобы ты был в Дариане. Ты здесь не виноват, и мы всё ещё очень…       – Почему? – слова об имуществе тогда беспокоили мало, мне, двенадцатилетнему мальчишке, были не слишком–то важны все эти поместья, деньги, заводы, я знал только, что они у нас имелись, и этого хватало. Больше тревожило и волновало расставание родителей. Мы же всегда жили довольно дружно. Мы же… – Вы поругались, мам? Ну хочешь, я поговорю с папой…       – Твой отец встретил другую девушку и полюбил её. Он хочет уехать с ней на юг Империи, – девушку?! Другую?! А мама?! Предатель…       – Мама, но…       – Я понимаю, тебе будет нелегко понять нас, мы с отцом всё решили, и не питаем друг к другу никаких обид и претензий. Всё, что принадлежит семье Фэрт, останется тебе, Бэнни. Титул, положение сохранятся за тобой. Пока тебе не исполнится шестнадцать, я буду опекуном… – я видел слезы на её щеках тогда впервые в жизни, и, повинуясь какому–то плохо осознаваемому чувству, в тот момент, отчасти в силу возраста, отчасти потому, что никогда прежде не сталкивался со столь серьёзными «взрослыми делами», не до конца будучи в силах осознать, что происходило непоправимое, крепко обнял матушку и прижался щекой к её щеке, чуть наклонившись.       – Мам, у тебя же буду я, не плачь. Я тебя никогда не оставлю…       – Так будет лучше, сынок. Не сердись на отца, он поступает правильно, честно, он не стал обманывать никого. – Кивнула матушка. – Бэнни, милый мой… Мальчик мой… – голос задрожал, по щекам снова поползли слезинки, укрепив зародившуюся мысль, что до слёз её довёл никто иной, как отец. И разрушил нашу, как казалось тогда беззаботному, проказливому мальчишке–школьнику, семейную иддилию, именно он.       Уехали мы действительно тем же вечером, когда я собрал вещи и простился с другом, понемногу начиная осознавать, что же, всё–таки, происходило. Потянулись странные, болезненно–горькие дни, оформление каких–то бумаг, слёзы и запах успокоительных настоев в покоях, молчаливый, подавленный отец, сочувствие окружавших дворянок, охавших и ахавших над горькой участью обманутой мамы и меня, такого маленького, которого бросил родной отец… Однажды побывала в покоях Анжари, которая клятвенно уверяла матушку, что я, якобы сидя в комнате, подслушал, что ничего не было между ней и отцом, что она не хотела разлучать семью, что граф Фэрт, мол, заблуждался, совершал ошибку… Вот только мама была непреклонна в своём решении расстаться–таки с отцом. Впрочем, это ведь действительно, как ни крути, было предательство…       Имущество стало моим, и отныне предстояло ещё учиться всем этим управлять, отец в конечном итоге уехал, простившись со мной и выдавив из себя напоследок только горькое «Прости, сынок, но я не хочу делать никому ещё больнее. Ты меня поймёшь, когда вырастешь»… Отца я с того дня не видел, мама понемногу вернулась к жизни, кзалось, а у меня кончился ученический отпуск, и подобало вернуться в Школу. И вот тут–то настиг новый сюрприз, в лице матушки, сообщившей, что будущий учебный год я встречал бы уже в Файэти, на исторической родине, в Самирской Школе Магии и Наук.       Она хотела отправить меня учиться именно туда ещё в семь лет, когда встал вопрос о том, стоило ли и дальше обучать на дому, как два предыдущих года. Замкнутым и инфантильным мальчиком я никогда не был, напротив, после моего знакомства с кронпринцем и его старшим другом от наших выходок частенько на ушах стоял весь дворец – и Император, тогда занимавший престол, на это только посмеивался, дескать, просто дети. Вдобавок ведь смышлёные дети, палку мы не перегибали никогда. Так или иначе, на семейном совете было решено, что я отправлялся учиться в одну из лучших Школ Магии Империи – там же учился и Арэн, и удалось уговорить отца на историческую родину меня не отправлять – и следующие несколько лет я провёл в одной школе с близким другом, только на два курса помладше – в силу возраста, по способностям люди редко оценивали детей, что и привело к скуке на некоторых уроках – кое–что из того, чему учили других ребят, самиры осваивали несколько раньше.       Отца удалось уговорить, да и он сам был не против того, чтобы я рос в окружении людей – мы ведь и жили в стране, принадлежавшей им, но вот леди Лайру Фэрт, ставшую на четыре года главой семьи, не вышло. Мама была искренне убеждена в том, что только и исключительно в Саммир–Эа я мог получить необходимое и достойное образование, и пожить некоторое время среди своей расы и полукровок–чарванов было бы тоже на пользу. Никакие доводы и попытки разжалобить на неё не действовали, и во второй половине следующего лета я уехал учиться в Файэти.       Жизнь в самирской школе отличалась от порядков в Империи разительно – строгая дисциплина, ежеутренние хоровые гимны, каждый вечер всех учеников строили на площадке перед главным входом, и читали, читали, читали нескончаемую и невыносимо однообразную мораль–проповедь, каким должен был быть настоящий, достойный житель мира. Строгое время трапезы – если не успел, до следующего приема пищи попросту оставался без еды, жизнь по пять–шесть учеников, из разных классов, в комнате, и весьма изобретательная система карательных мер – без телесных наказаний, но изобретательная – нередко игравшая на том, чего ученик больше всего боялся...       Правда, скучать на занятиях больше не приходилось – скорее выматывало их количество, продолжительность и частота всевозможных проверок, практических работ, экзаменов и прочего, прочего, прочего. Светские науки, магия, военное искусство, телесные упражнения, духовные практики – здесь преподавали всё, вплоть до живописи, сложения стихов, игры на музыкальных инструментах. С последним у меня не складывалось совершенно, да и рисовал я сомнительной красоты «пейзажи», да и первые вирши выходили в стиле «под камень лежачий не потекут потоки воды», хотя у стихотворений качество со временем слегка улучшилось–таки.       Первые пару месяцев было почти одиноко – других новичков в моём и ближайших наборах не было, дети из Саммир–Эа к ребятам из других стран относились весьма настороженно, хотя сообразительность и дар мой оценили быстро, и по этому поводу стычек не возникало, и именно тогда–то в нашу комнату после каких–то перестановок и изменений переехал Карру. С ним я был знаком и в Дариане – его отец был одним из работников Особого Отряда, пониже, чем мой, рангом, да и мальчишка, годом младше меня, довольно тихий, прилежный и воспитанный, был частым гостем в стенах дворца, и, как и я – у Отряда. И если я, в детстве тот ещё гадёныш, как–то сперва не очень интересовался скромным и сообразительным пареньком, то Карру, как оказалось, ещё до нашей встречи в Школе проникся ко мне приятельским интересом и симпатией, а в Саммир–Эа мы как–то неожиданно нашли много общих тем и интересов, и довольно быстро сдружились – особенно крепкой стала наша дружба, когда мне уже минуло пятнадцать, и старший принц Саммир–Эа, примерно мой ровесник, учившийся с нами, вдруг решил показывать удаль молодецкую всем остальным ученикам.       Сперва его внимание привлёк я, как довольно–таки бойкий парень, слывший среди девушек ещё и весьма привлекательным, – чем к тому моменту успел начать пользоваться. Но со мной подобные попытки померяться «удалью» не сложились, и удалось–таки, со всей возможной почтительностью, донести до юноши, что я из другой страны, власть надо мной немножечко другая, притеснять меня – вообще–то раздор между странами, который я, имея полезные знакомства, мог бы обернуть в неприятную для Бэндайго сторону. Всего–то написав куда, кому и что следовало. Проблем (и прежде всего с отцом, который такое никогда бы не одобрил) молодому принцу не хотелось, и от меня довольно быстро и мирно отстали, переключившись на Карру. Тот, то ли в силу природной скромности и воспитанности, то ли по какой–то иной причине, пытался отмалчиваться на попытки его задирать и колкости по поводу отсутствия у него дамы сердца. Постепенно шутки становились всё более плоскими, а тычки – всё более неоднозначными, и мои попытки заставить младшего друга–таки дать отпор встречались с его спокойным «а зачем? Им надоест, утихнут…»       Не выдержал уже я, когда на очередной прогулке наше обсуждение изучаемой Карру книги, посвящённой сотворению массовых крупных иллюзий, было прервано появлением на горизонте принца Бэндайго и его «свиты».       – О, граф Карру, какая невероятная честь, встретить вас в столь чудесный и солнечный день. Ох, к слову, – мы попытались было пройти мимо, но у молодого наследника самирского престола явно по сему поводу было несколько иное мнение. – Верно, мне подобает принести вам извинения, я не столь давно смеялся над тем, что вы слишком холодны с девушками, хотя разве юноше, коему почти пятнадцать лет, стоит так бояться дам? Но я понимаю… – взгляд приобрел крайне ехидное и злорадное выражение. – Вы так уважаете графа Фэрта, так к нему тяготеете, вас так часто можно встретить в его обществе… Право, как же я не догадался прежде, что вы уже встретили объект своей стра… – Бэндайго, не самый–то талантливый маг, осёкся, когда Карру покрылся пунцовыми пятнами обиды и гнева, а я сделал шаг вперёд, как можно ласковее улыбаясь. – Граф Фэрт? Я никоим образом не считаю, что вы отвеча…       – Опасаюсь, принц, – мягко, почти вкрадчиво отозвался я, прерывая поток гадостей, от которых лицо младшего друга всё сильнее перекашивалось. – Вы запамятовали, что, как и я, граф Карру – подданный короны Императора Лихтэра Третьего, и насмешки над ним есть проявление большого неуважения к Тёмной Империи, именуемой Никтоварилианской. Граф Карру достаточно милосерден и великодушен, дабы не отвечать на ваши оскорбления. Однако ваш покорный милостив куда менее. Отношения, о которых вы говорите, называются мужеложством, и караются в Никтоварилианской Империи не менее сурово, нежели в Саммир–Эа. Обвинить достойного юношу в подобном, не имея оснований на то, есть клевета. По мнению обеих наших стран – серьёзная провинность. Я не уверен, что терпения оставлять вопрос этих грязных замечаний между нашей маленькой компанией хватит Мне.       – Я лишь хотел пошутить, – побледнели скулы Бэндайго. – Не вполне удачно, вероятно, – тёмно–фиолетовые глаза под рыжими почти до красноты волосами сверкнули сдерживаемым негодованием. – Приношу свои извинения графу. Он, верно, только застенчив.       – Я настоятельно прошу вас впредь следить за своими словами, Ваше Высочество. Опасаюсь, подобное поведение весьма неоднозначно и может повлечь за собой нежеланные для обеих сторон последствия.       – Вы очень интересный самир, Бэнджамин. Крайне… любопытный. Однако же, право, я ведь не затрагиваю честь Короны Империи… – затронул бы её, про себя усмехнулся я, имел бы уже проблемы куда как несравненно большие, чем стычка со мной.       – Тем не менее, наша Империя очень ценит своих подданых, и для неё оскорбления в адрес любого из них, а тем паче столь отвратительная клевета, весьма чувствительны. Но, мне казалось, гневом Нашей Короны я вам сейчас не угрожал.       – Лишь гневом моего отца, верно, – скользнул по мне оценивающий взгляд. Слегка липковатый.       – Отнюдь. Всего лишь описал ситуацию, как она есть, назвав вещи подобающими им именами.       – И впрямь очень интересный сударь… – протянул Бэндайго, перестав наконец себя вести как… кхм… Как обычно вёл в последние пару лет. – Однако я сожалею, что наши отношения с вами носят столь прохладный характер. Я желал бы видеть вас в числе моих друзей.       – Опасаюсь, это невозможно. Мы имеем слишком различные взгляды, – нежно улыбнулся я. – Со всем уважением, Ваше Высочество.       На этом мы в тот день разошлись и оскорбления в адрес Карру понемногу приутихли, а наша дружба с того дня начала становиться крепче. Разве что когда я, незадолго до предполагаемого выпуска, схлопотал год выдворения из страны с запретом на въезд, соблазнив сестру принца Бэндайго и будучи на этом практически пойман – доказательств не было, но проучить меня решили, Карру успел встрять в «тёмную» историю, после которой пришлось, как ни старался я этим не пользоваться, сыграть на кое–каких своих связях, дабы помочь ему попасть в Отряд и удержаться там. Впрочем, мрачное прошлое Карру мы сумели обыгрывать с пользой для работы самого же ведомства.              ***              Девушек рядом с другом и сейчас–то почти не появлялось, хотя нам уже стукнуло по тридцать лет, и в моем прошлом их промелькнуло изрядно, но сомнений в своих предпочтениях он никогда не вызывал. Карру действительно, при высоком мастерстве как волшебник, при том, что был отважен, умён, очень галантен, при том, что как член Особого Отряда был весьма хорош, делался, даже теперь, застенчивым и робким, когда дело касалось дам. И единственным исключением, пожалуй, была Элиа – и не в последнюю очередь потому–то я даже поначалу ревновал её к нему.       – Эль, – от её волос почти всегда пахло какими–то яблоками, травами, цветами, и сейчас, после недельной попытки разойтись, обернувшейся давящей тоской в нерабочие часы, я наслаждался их запахом, уткнувшись носом в макушку девушки, тихонько посапывавшей у меня на плече. Растрёпанная коса, смявшееся платье, тёплые от её тела подушки… – Ты же понимаешь, что обратной дороги нет?       – Я попыталась уйти, – тихо отозвалась сестра. – Для нас с тобой в Чертогах Грешников уже место готовят, точно. – Нежная кожа, обнажённая от локтя до запястья, тонкая шея, и чуть солёные сейчас от недавних слёз губы. – Но я тебя люблю, будь что будет. Будем скрывать грязные тайны семьи Фэрт.       – Надо было в детстве знакомиться, в твоём, то есть. – Вздохнул, осторожно приподнимаясь. – Я ужасно хотел, чтобы ты вернулась. – От шеи тоже чуть слышно пахло травами, и руки скользнули на талию, по спине, играя шнуровкой тугого, но без корсета, лифа, и удержаться от того, чтобы не потянуть завязки, удалось с некоторым трудом, когда Элиа чуть заметно испуганно взрогнула.       – Я… Я… Не сейчас…       – Элиа, я ничего не делаю, – в «послужном списке» значились и невинные до него девушки, но сейчас к её естественному страху первой близости примешивалось кое–что другое. Кромка преступления, как ни крути, в определённой мере.       – Мама меня и правда строго воспитывала, – смущённо отвернулась, чуть зардевшись, Эль. – Я даже… Когда ты меня поцеловал…       – Твой первый поцелуй принадлежал мне, я знаю, – я осторожно коснулся губами ключицы, обнажённой вырезом платья, напоминая себе, что по меньшей мере именно сейчас дальше заходить не хотел. – Я ничего от тебя не требую.       – Мне просто страшно, – сглотнула девушка. – Да и… Мы же… Нам же…       – Я понимаю, – даже сквозь плотное платье ощущалось тепло нежной, хрупкой фигурки под ладонями, и, когда губы коснулись шеи ближе к затылку, сорвался с тонких губ тихий выдох, и щёки ещё сильнее потемнели от прилившей к ним крови. Да и собственное желание весьма ощущалось весьма красноречиво, но я лишь крепче притянул к себе девушку, опускаясь на маленькие по традициям расы подушки. – Побудь со мной…