У бездны на краю

      Элиа с широко распахнутыми глазами озиралась, когда экипаж подъехал к поместью рода Фэрт в Саммир–Эа, недалеко от Файэти. Впрочем, я поводов для такого восхищения не видел, но и к нашему имению на исторической родине уже давно привык.       Расшитые атласные одеяния очень шли девушке, собравшей волосы в местную причёску и старательно пытавшейся натянуть на лицо благопристойное самирское выражение – которое, впрочем, и мне–то удавалось не всегда. Алый халат и длинная золотистая вышитая рубаха под ним, многочисленные браслеты на запястьях… И живые, радостные глаза, восторженно осматривавшие ярусы дома, выкрашенного в ярко–зелёный цвет, пристройки, в которых содержалась живность, готовили пищу, хранили зерно и рис, и жили слуги.       Лёгкая обувь, позволявшая бесшумно ступать даже по твердейшему камню, привычный хвост и уже мои попытки изобразить благолепное лицо. Едва карета остановилась, из дома вылетел смотритель хозяйства, Шанкару–кэ, почтительно кланяясь. Длинные многослойные салатного оттенка одежды не очень–то сочетались с желтоватой дряблой кожей, да и носили их в основном молодые самиры. Смотритель у нас разменял десятый десяток лет года три назад.       – Фэртэ–чавэ! – воскликнул старик, рассыпаясь в благословениях и радостно улыбаясь. – Мы очень рады вас приветствовать! Сейчас будет подан обед, господин. Фэртэ–чаши очень обрадовались, услышав, что вы прибудете в поместье. – Вот как, матушка здесь… Хотя помнилось, что она собиралась уже уехать обратно в Империю. Решила задержаться? Взгляд старого смотрителя, нанятого ещё дедом, насколько мне было известно, тем временем, метнулся на Элиа и лицо вытянулось, забыв, что принадлежало самиру. – Фэртэ–чавэ, это… ваша…       – Моя сестра Элиа, Шанкару–кэ, посетила Саммир–Эа вместе со мной и остановится в поместье. Подготовьте ей большие комнаты для гостей и приборы к обеду.       – Фэртэ–чаши, боюсь, будут не очень обрадованы этим визитом, – понизил голос старик.       – Элиа – мой гость. Я настоятельно рекомендую, смотритель, относиться к ней, как и подобает относиться к моей сестре. Данное поместье принадлежит роду Фэртэ, Элиа является представителем этого рода и имеет право здесь находиться.       – Разумеется, – поклонился смотритель, возвращая на лицо постное выражение благолепия и отдавая распоряжения по нашему багажу и подготовке комнат для господ, в то время как Элиа, застенчиво улыбаясь встречным обитателям поместья, робко подошла ближе, сжимая мою кисть. Мы успели смириться со своим новым образом жизни и принять его для самих себя, к тому моменту, когда я привез–таки Элиа на историческую родину, приурочив это к обычному, случавшемуся раз в пару лет, собственному визиту туда. Предназначенному не столько ради отдыха среди своей расы, сколько для проверки дел поместья, завода, оружейной фабрики. С юности придерживаясь мнения, что лучше видеть лично, чем полагаться только на регулярно присылаемые отчёты и сообщения. Впрочем, дела семьи вели опытные управляющие, многие из них служили у нас уже при отце, и серьёзных неурядиц не случалось.       Обычные посещения театров, зверинца, музеев и парков, обычные совместные визиты на приёмы и балы, дававшие шанс танцевать вместе, не вызывая вопросов. Обычные ужины на двоих – «семейные», конечно… Взгляды, прикосновения к щекам, к ладоням, нежные слова, произнесённые украдкой... Мы понемногу научились быть вместе, создавая видимость обычных сестры и брата, проводить вместе время, не вызывая подозрений и не давая поводов для наказания… И позволяя себе, иногда, за прочно окутавшими покои щитами, ощутить вкус губ, запах волос, коснуться распущенных прядей друг друга и шепнуть несколько коротких слов...       – Твоя мать здесь… – сглотнула девушка сейчас, нервно улыбнувшись. – Мне лучше, наверное, не останавливаться…       – Это моё поместье, и ты останешься здесь, нравится ей это или нет, – отрезал я. Поездка в Саммир–Эа была нашим первым отпуском вместе – на неделю с небольшим, плюс дорога. Эль никогда не бывала на исторической родине и именно поэтому я и решил показать ей реки, с непривычно чистой после людских стран водой, леса, в которых почти круглый год что–то цвело, рисовые, сахарные плантации, храмы и дворцы, с загибавшимися вверх крышами, почти всегда многоярусные, с круглыми окнами... Королевство нашей расы опоясывали горы, холмы, рассекали многочисленные ручьи, реки, озёра, через которые перебрасывались полукруглые мосты. Розовые, алые, ярко–жёлтые, фиолетовые, зелёные цветы, листья, бабочки и птицы, травы, даже сама почва – яркая, многоцветная, пёстрая. Пестротой отличались стены и крыши зданий. И именно поэтому, наверное, из–за буйства красок природы и рукотворного, наш народ отличался от людей куда более широким и странным разнообразием цвета глаз и волос – чем более яркой была внешность, тем больше было возможностей замаскироваться в этом разноцветном безумии, однако, не резавшем глаз. Я, да и отец, имели куда больше шансов сойти за человека, чем затеряться здесь...       Склоны гор и холмы, берега водоёмов были усыпаны жилищами, храмами, пастбищами и выгонами, полями и лугми. Самиры, облагородив и обезопасив себе облюбованные земли, каждый их клочок уже тысячи лет всячески стремились применить с пользой, не нарушая гармонии с природой... И если эмоциональные проявления нас самих были даже на наш собственный взор довольно–таки скупыми, то природа и города очаровывали тех, кто впервые попадал в эти края, и я прекрасно понимал, что Элиа бы, несомненно, тоже понравилось наше маленькое путешествие.       И не прогадал – такой радости за девушкой не наблюдалось с отъезда от сиротского дома. Вновь посыпались вопросы, а одна из сумок уже за пару дней пути по самой стране, сокращенного порталами, на что всегда приходилось порядком раскошеливаться, начала наполняться местными безделушками, женскими штучками, одеждой и книгами... Да и сейчас, поднимаясь к самому дому по длинной, усыпанной алыми листьями растущих по склону кустов и невысоких деревьев, вообще–то самой обычной вишни, только местного сорта, Эль во все глаза рассматривала парк, небольшие пруды, одноэтажные маленькие постройки, разбросанные по склону холма, и сам дом – высокий, с пятью сужавшимися кверху этажами...       – Тут так красиво, – выдохнула она, почти добравшись до верха, с моей помощью.       – Это твоё, – улыбнулся я, коснувшись тонкого предплечья. – Твоё приданноё, твое на случай, если со мной...       – Я тебя придушу, ясно? – гневно сверкнули серебристые глаза...              ***              К обеду, переодевшись в чистое с дороги, мы спустились с верхнего яруса – где и находились моя комната и выделенная для Элиа гостевая спальня, вниз – на первый этаж, где, скрестив ноги, на циновке у низкого столика восседала закутанная в чёрные одежды женщина.       – Бэнджамин! – голова горделиво поднялась и испепеляющий взгляд (разумеется, для людей он остался бы равнодушным) метнулся на Элиа. На столе стояли ещё два набора приборов и тарелок, и накрытые крышечками горшочки. – Я рада видеть тебя.       – Мое почтение, Фэртэ–ши, – склонилась аккуратная головка с каштановыми локонами. Ответом её, конечно, не удостоили.       – Напоминаю, что я прибыл не один, – глаза метнулись на меня и снова уставились на судорожно сглотнувшую Эль.       – Я более никого не вижу здесь… – изящные пальцы дрогнули. – А, ты, верно, говоришь о бастардке? Да… Милая, как тебя, ступай на кухню и принеси холодный чай. И вели подавать десерт через час.       Красные от гнева и стыда щёки девушки заставили пальцы дрогнуть. С трудом сохраняя спокойствие – я догадывался, что мать попытается унижать Эль, но показавшиеся на глазах последней слёзы злили, – я кивнул Элиа на ближайшие тарелки.       – Садись. У нас в стране еду можно накладывать самим, выбирай, что захочется.       – Кажется, я велела ей сходить на кухню.       – Кажется, я уже говорил Шанкару–кэ, что Элиа здесь как гость, а не как служанка. – Взгляд устремился мне в глаза, пристальный, долгий. Элиа робко примостилась, вздрогнув, когда матушка резко поднялась.       – Я хотела бы сказать тебе пару слов, канэ. – Прошипела она, вместе со мной выходя в соседнюю залу – для приёма гостей. – Что она здесь делает и по какому праву сидит за одним столом с нами?       – Она – мой гость. Как моя сестра, она имеет полное право разделить со мной трапезу и посетить какую угодно комнату и часть поместья.       – Ты, верно, забыл, какая она тебе сестра…       – Тот факт, что отец совершил подобный поступок, никоим образом не говорит о качествах Элиа и не должен определять отношение к ней. Я опекаю её уже шесть лет и почти четыре года она находится рядом со мной. Её качества вызывают у меня уважение и одобрение, и, как моя сестра, она посещает родовое поместье по моему приглашению.       – Эта девка родилась у твоего отца, когда он изменил мне и бросил семью ради вертихвостки. Не сомневаюсь, что эта такая же. Готовься нянчить приплод, который она зачнёт под первым же, кто раздвинет ей… – мама осеклась, увидев мой взгляд.       – Если ты ещё раз позволишь себе такие высказывания, ты будешь вынуждена покинуть поместье. Я понимаю, что Элиа – ее зовут так, к слову, вызывает у тебя неприязнь, но постарайся держать её в узде. Наш род не красит подобное поведение, я принял Элиа сестрой. Это моё окончательное решение. И оскорблять гостя – не лучшее поведение для самира. Во избежание скандалов, и осуждения, если они привлекут внимание, рекомендую воздержаться от подобных речей или мне придётся просить тебя покинуть дом.       – Конечно. – С доводами об осуждении поспорить она не могла, зная культуру народа не хуже меня. – Но, дабы не испытывать искушения вновь высказаться подобным образом, я и правда покину поместье – навещу старинную подругу в другом городе, остановлюсь на недельку. – Губы дрогнули в подобии улыбки. – А ты постарайся прислушаться к моему предупреждению.       – Непременно… – проводив взглядом гордо удалившуюся «госпожу Фэрт», не удостоившую более вниманием ни Элиа, ни меня (впрочем, между нами нередко случались стычки с моего окончательного возвращения в Империю, ибо эталон образцового самирского сына я собой не являл), я вернулся в трапезную, где меня ожидали тихие всхлипы Эль. По довольно светлым для нашего народа щекам катились маленькие слезинки.       – Я лучше остановлюсь в Файэти, – вздохнула девушка. – Не хочу, чтобы ты ссорился с мамой из–за меня.       – Она решила посетить давнюю подругу, которая живет в соседнем городе. Туда более суток пути экипажем, мы же проведём в поместье всего пять дней, мне хотелось бы посетить завод, а он расположен на некотором отдалении от Файэти, – ободряюще улыбнулся я. – Боюсь, матушка не успеет вернуться к нашему отъезду.       – Я всё слышала, Жами. – В серебристых глазах засветилась обида. – Я не такая. Почему она говорила обо мне так, словно это я виновна в случившемся?!       – Для неё уход отца был большим ударом, да и… ей всегда было свойственно упрямство. Возможно, когда–нибудь она переменит мнение и пожалеет об этих словах.       – По крайней мере, ей можно не опасаться моего «приплода», – горечь взгляда и робкое касание всколыхнули осознание пропасти. Не между нами. Вокруг нас.       – Не думай об этом, – слезинки под моими пальцами, прозрачные. И тень улыбки на ставших запретно родными губах. – Давай–ка попробуем кое–что, тебе понравится. Моё любимое самирское блюдо, – Эль попыталась отказаться от еды, но всё же удалось положить на её тарелку рисовую лепешку, в которую завернута была запечённая рыба, укутанная в морские водоросли. Соус, пряный, островатый, прекрасно дополнял вкус, постепенно заставив Элиа чуть повеселеть и уже куда более охотно попробовать сладкое…              ***              Уже вернувшись в дом, после довольно долгой прогулки по садам у поместья, к закату, Элиа внезапно остановилась.       – А здесь есть тренировочная зала или…       – Да. Одна из комнат четвёртого яруса отведена на тренировки и медитацию.       – Просто… Я подумала… Я ведь уже давно не занималась кайджи–найзэ как следует, а ты хороший учитель.       – Думаю, это легко устроить, – кивнул я. – Переодевайся и спускайся. – Мне предстояло отослать слуг – по обычаям страны работники поместья никогда не жили в господских домах – сравнительно небольших. В главных зданиях размещались трапезные залы, спальни членов хозяйской семьи, кабинеты, библиотеки, комнаты для гостей и всё, что взбредало в голову владельцам. Для слуг имелись отдельные небольшие домики неподалеку от основного, в нашем случае в самом низу, у подножия холма, а нам, решившим не ужинать, помощь в тот день более не требовалась. К тому же, зная любовь матери до позднего вечера окружать себя прислугой, я решил дать последней немного лишнего отдыха – матушка иной раз жила здесь по полгода подряд.       Полчаса спустя, отпустив всех, я, в лёгком для самирских одежд тренировочном облачении – состояло оно из короткой рубахи с запахом, штанов и не требовало обуви (причем как у мужчин, так и у женщин), встретился у входа в тренировочный зал с Эль, осматривавшей не без интереса манекены. На одной из стен – окон в зале не было, а весь пол устилали толстые ковры, – красовалась коллекция оружия. В основном – разного рода метательных кинжалов, которые обожал мой дедушка.       – У вас здесь очень красиво, – улыбнулась сестра, когда магические светильники под потолком, повинуясь команде, залили комнату светом. Щиты окутали помещение, скорее по привычке, и Элиа, сложив ладони вместе, почтительно поклонилась. – Моё почтение, Фэртэ–санцэ.       – Не стоит, Фэртэ–ши, – в тон ей отозвался я... Приемы, для меня довольно простые, сестра осваивала старательно, стремясь отточить каждое достижение – впрочем, кайджи–найзэ, самирское искусство рукопашного боя, ценилось девушками именно в силу того, что основывалось не на грубой силе, а на ловкости, скорости и концентрации… Уединение и осознание того, что в доме никого не было, что нас не могли услышать – из тренировочного зала, поскольку наверху и за стеной были спальни, не выходил, благодаря особой отделке и магии, звук, и лёгкая увлечённость тренировкой сыграли не самую лучшую роль…       Умудрившись прижать Элиа к полу – «победив» (что у нас происходило большей частью в мою пользу) – я впервые поддался искушению, тихонько грызшему подчас и в Дариане… Влажный от капелек пота лоб, частое дыхание, осознание того, что мы совсем одни… Рука сама собой скользнула по щеке, шее, плечу. Губы накрыли поцелуем податливые, сладковатые губки… Тёплые руки обвили шею, опьяняя ещё сильнее и усиливая искушение забыть обо всём.       «Я люблю тебя»… Три слова, истинную ценность которых довелось осознать лишь с ней. Словно по какой–то горькой насмешке Творцов. Рука скользнула к небольшому холмику груди, желанной, недосягаемой, несмотря на то, что она была так близко. Легла на скрытое тонкой штаниной колено, скользя вверх. Касание пальчиков забывшейся на миг Эль к вожделевшей её плоти, через одежду, заставило кровь вспыхнуть и губы примкнуть поцелуем к шее. Мгновение и руки, ласкавшие меня, опустились, а в серых глазах заискрился отрезвивший ужас. Перед глазами всплыла облачённая в ночную рубашку в знак греховности Элиа, у ног которой разгорается костёр…       Осознание того, что я едва не натворил, болезненно резануло сердце, заставляя стиснуть кулаки, ругая себя за собственную глупость. Впрочем, резко севшая Элиа, поправлявшая рубаху, судорожно сглотнула и накрыла ладошкой мою кисть.       – Жами… Я…       – Прости меня… – укоряюще–нежный взгляд серых глаз и собственные мысли, как я был перед ней виноват, не сумев сдержать желание быть с ней. Сам факт наших чувств и поцелуев перешел границу греха, и всё же линия запрета для нас существовала. Нормы морали, законы Никтоварильи, даже собственная совесть не допускали того, что едва не случилось и чему никогда не было суждено произойти.       – Не стоит… Мы оба, наверное, немного… Увлеклись. – По щеке скатилась слезинка и руки внезапно обвили мою шею. – Так обидно, что у нас никогда ничего не будет. Мы не сможем обвенчаться, не сможем родить ребенка, быть вместе… Открыто, ничего не боясь… Что нам делать?..       Существовало лишь два выхода из этой ловушки. Разорвать порочный круг притяжения друг к другу или преступить последнюю черту. Отрезая путь назад окончательно и ставя нас обоих под возможность разоблачения и страшное, суровое наказание. Сейчас скрывать наши чувства удавалось, Арэн знал о них, конечно, но предпочёл сделать вид, что я не рассказывал ему ничего – и никаких сплетен, если такие и возникнут, якобы не появится. Но если мы совершим этот грех, и он будет раскрыт, наказание будет неминуемо. Для обоих… Осознание того, что случится с Эль, не давало перейти грань порока окончательно, но отказаться от томительных сладких чувств сил не было.       – Я не знаю… – горько, просто и страшно в своей честности. – Я не хочу без тебя.       – В Чертогах Грешников для нас готово особое место, – вздохнула она, скользнув по моей скуле кончиками пальцев. – Но я не могу отказаться от тебя и от нас…       – Любимая… – засов магии запер дверь, мягкие ковры позволили с удобством улечься, привлекая к себе, уже без похоти, хрупкую девушку, позволяя ей играть с распустившимися волосами – соскользнула лента. Тёплая кожа, лёгкое дыхание, полумрак угасающих светильников, сладкий привкус губ. Где–то в глубине сознания мелькнула безумная мысль, безумная надежда на то, что она мне не родная – мы слишком не похожи.       – Знаешь, было бы так здорово узнать, что мы не брат и сестра, – словно угадав мои мысли, шепнула в полумраке и воцарившейся тишине Эль, позволяя уже мне играть с её локонами. – Это было бы счастьем. – Ответить язык не повернулся. Да и что было отвечать?