Помни о смерти

      В ночь перед приемом Кэйа спал отвратительно. Ему снилась Каэнрия, прекрасная в своем безразличии, погружавшаяся во мрак — ее подданные, не важно, верные ли слуги или гнусные предатели, все, без исключений, превращались в удивительных в своем безобразии монстров. Монстров, мало что имеющего общего с людьми и потерявших свое сознание. Кэйа видел как дворец горел, как пламя жгло бесценные гобелены и как фигурные стекла рассыпались на тысячу осколков. Последнее более походило на правду, да и было ей, если не брать в расчет снующих туда сюда невиданных тварей, что когда-то были самолюбивыми каэнрийцами. Кэйа проснулся в холодном поту; в глаза лезли солнечные лучи, слишком яркие для человека, только что пребывавшего во тьме. Пробурчав что-то себе под нос, юноша приподнялся на локтях, замечая, что во сне умудрился сбросить повязку — и тут же укорил себя за это. Он надеялся, что никто из замка не решился заглянуть в комнату слуги, иначе их ждало не самое приятное зрелище. Если же к нему зашел Дайнслейф — то учитель совсем потерял совесть, раз не разбудил его. Кэйа торопливо собирался, наспех завязав повязку и почувствовал себя гораздо привычнее, когда одна сторона погрузилась в привычную темноту — ощущалось успокаивающе, иначе, чем та бездна, в которую его забросили кошмары сегодня. Наряд его, как слуги в замке, не менялся все это время — простая черная рубашка, последние пуговицы которой он неизменно расстегивал из-за фантомной нехватки воздуха и свободные бежевые брюки. Аделинда в самый первый день выдала ему подобие передника, но выразительный взгляд Кэйи переубедил даже ее. Пусть он и называл себя горничной, с горькой иронией и насмешкой над собственным положением, но слушать подобное со стороны не собирался. Бывший принц внутри него все еще с отвращением смотрел на эти одежды, вспоминая роскошь его привычной мантии и шелковые ткани, но теперь это было не важно. Кэйа больше не был принцем, и было бы глупо держаться за те привычки и желания, которые уже не подходили к его нынешнему социальному статусу. Кэйа знал, что ему нужно блестяще притвориться — мимикрировать под работников замка, добиться их расположения, стать «своим» здесь. Ему нужно стереть надменность из глаз и убрать отточенность движений, научиться слушать Коннора без сдерживания порывов закатить глаза и кротко вести себя с Аделиндой. Парень выходит из своей комнаты непростительно поздно для того, кто с первыми лучами солнца должен хлопотать над последними приготовлениями к приему важных гостей. Он надеется избежать гнева Аделинды, петляя по длинным коридорам замка в поисках учителя. Они не виделись вчера, и у Кэйи было время подумать. Если его опасения верны, то им с Дайнслейфом стоит быть готовыми ко всему. С другой стороны, было бы глупостью считать, что он знает меньше Кэйи. Если их мысли сходятся, и Дайнслейф знает о сегодняшнем госте, но ничего не собирается предпринять, то Кэйя будет вынужден защищаться самостоятельно. Дайнслейф — его опора, но он не может возводить ее в абсолют. Проходя мимо очередного мрачного коридора, лишенного окон, и как следствие, солнечного света, Кэйа замирает. Самая ближняя к нему дверь заманчиво приоткрыта, и Кэйа подходит лишь на шаг ближе, чтобы проверить, что находится в этой комнатке. Собственное любопытство не разочаровывает. Он натыкается на гардеробную, весьма специфичную, чтобы принадлежать Крепусу или его сыну, и довольно роскошную, чтобы быть гардеробом слуг. В комнате плотно задернуты шторы, не давая желанному свету проникать в помещение. Кэйа уже догадывается, что сможет здесь отыскать, и его глаза радостно поблескивают в полумраке, видя лежащие на туалетном столике маски. Самые разнообразные — от маски ворона и лиса, заканчивая маской шута. Он не обращает внимание на раскинувшееся перед ним великолепие, краски и мастерство отделки не привлекают юношу. Он обходит столик с другой стороны, замечая, как на полу одиноко лежит еще одна маска. Черное сияние, мерцающее в полутьме, занимает юношу. Маска бережно поднимается с пола, отряхивается новым хозяином, а после аккуратно ложится за пазуху. Теперь у него на одну причину меньше беспокоить учителя. Впрочем, остальные все еще достаточно важны для встречи с ним. Обнаружить Дайнслейфа удается на балкончике, выходившем с последнего этажа замка из общей гостиной. Вид, открывающийся оттуда, мог бы завораживать, если бы Кэйа не был так искушен, имея честь наблюдать целое Королевство из собственного балкона. Однако, солнце в зените, освещающее сотни раскинувшихся, покуда может видеть глаз, виноградников, заставляет на мгновение замереть, впитывая природную красоту. — Прекрасно, не правда ли? — спрашивает Дайнслейф, не оборачиваясь на нарушителя его спокойствия. Кэйа хмыкает, отмечая про себя, что зрелище, открывающееся перед ним, живописно. — Мило, — признает он, растягивая губы в легкой, лисьей улыбке, — но недостаточно для того, чтобы зваться домом. Дайнслейф скучающе скользит взором по его лицу; замечает наигранно приподнятые в намеке на огорчение брови, и совершенно не заинтересовавшись, возвращается к созерцанию природы. Кэйа не удивлен реакцией учителя, а точнее, ее отсутствием. Бывшему принцу никогда не удавалось одурачить Дайнслейфа; ни один его просящий взгляд не работал еще в детстве, а со временем и прибавившаяся очаровательная улыбка никогда не могла провести его. Дайнслейф читал его, будто чертову открытую книгу, не стесняясь оставлять в ней закладки, чтобы позднее возвращаться и делать свои пометки — портить, портить, портить нежные страницы. Все его маски, все подобранные в совершенстве эмоции в нужных ситуациях — проходили через Дайнслейфа, дополнялись с его помощью мелкими деталями и жестами. Он был отвратительно пластичной глиной в его руках, но лишь благодаря ему Кэйа и сам со временем научился «лепить» из людей то, что нужно. Кэйа вырос на дворцовых интригах, успев повидать и тучных глупцов, пытающихся купить уважение Короля деньгами, и напрасно уверенных в своей несказанной красоте женщин, пытающихся выслужиться, используя собственное тело как инструмент. Но еще никто не восхищал его своим умением вплестись в жизнь дворца так, как Дайнслейф. Он сумел найти подход к затворнице-королеве, очаровал придворных дам, заслужил уважение генералов и советников, и в конце концов, у него получилось поставить шах самому Королю, отчего тот, пытаясь спастись, был вынужден потерять важные фигуры. Если в детстве ходы Дайнслейфа вызывали в нем невнятное благоговение, то становясь старше, Кэйа все больше ощущал опасность, исходящую от этого необычного человека. Он до конца не был уверен, какой фигурой является в этой партии. А Дайнслейф, словно глумящийся над новичком опытный гросмейстер, все никак не желал разъяснить ему положение на доске. Это напрягало, но не настолько, чтобы надломить бережно пророщенное в нем доверие. Он знал, что не является разменной пешкой, и пока этого было достаточно. Когда-нибудь он сможет обыграть Дайнслейфа — ведь правду же говорят, что каждому ученику хочется однажды превзойти учителя? — Я хочу уточнить кое-что. Дайнслейф приподнимает брови, показывая, что слушает. — Когда той ночью ты рассказал мне о Предвестниках и их масках я воспринял это не буквально, а ну знаешь, скорее как те скучные трагичные метафоры. Кажется, я ошибся. — Неужели ради этого ты искал меня? — в скучающий тон учителя проникли снисходительные нотки, Дайнслейф будто показывал, что для него он все еще несмышленый ребенок. Кэйа подавил порыв вспыхнувшей под кожей злости. Он терпеть не мог, когда его недооценивали, особенно, когда этот делал Дайнслейф. Этим он заставлял Кэйю раз за разом из кожи вон лезть, только чтобы доказать свою значимость в холодных голубых глазах. Сегодняшний разговор не был исключением. — Не ради этого. Ты упоминал судей и смену порядка, которого так хочет Царица. Гость из Снежной — не ее коренной житель, ты обмолвился об опасности знания, выходящего за грань. Значит, Сумеру. Ты не просто так отвлекся на ту чушь с поисками лекарства, сказав, что невозможно оживить то, что мертво. И поскольку теперь я уверен, что Предвестники скрываются под знаменитыми масками, пряча самое важное на виду… Кэйа на мгновение остановился, видя, что уголки губ учителя готовы почти расплыться в улыбке. — Мне пришлось посидеть в твоих любимых книжках, чтобы быть полностью уверенным. — Я слушаю твое предположение, Кэйа. — собственное имя из уст Дайнслейфа в этот раз не выбило из колеи — заставив почувствовать неясную нежность, — а придало сил. — Предвестник появится завтра на балу в маске Чумного доктора. Крепус Рагнвиндр встретится лишь с его куклой, которая будет выставлена напоказ, скрывая кукловода в тени. Учитель улыбается — так тепло и мягко, что Кэйа еле сдерживает неожиданный порыв уткнуться ему в плечо. — Я не сомневался в тебе, — рука Дайнслейфа опускается на его голову, немного ероша синие волосы, отчего Кэйа сперва возмущенно поднимает обиженный взгляд, но потом лишь смеется. — Твои проверки без предупреждения в незнакомом месте жуть как пугают меня, — делится Кэйа, смотря в глаза напротив, видя там толику странного сожаления, спрятанного за черным зрачком. — Тогда они бы потеряли эффективность. Кэйа хмыкает, чересчур расслабленно: — А так я потерял кучу нервов и сладкий сон. Дайнслейф в мгновение ока серьезнеет, ладонь опускается на плечо бывшего принца, впивается сильно и болезненно, и Кэйа с долей испуга взирает на учителя, стараясь скрыть его за непониманием и наигранной злостью. — Не думай, что можешь обмануть меня, а я не замечу. Юноша сглатывает слюну, вставшую комом поперек горла, когда видит пронизывающий взор учителя, и старается выдержать его, не опуская голову в привычном жесте в поиске мнимой безопасности. — О чем… Дайнслейф не дает договорить, перебивая, резко и грубо, как не делал еще с детства, встретившись впервые с подлянками маленького принца. — Даже не пытайся. Выкинь все мысли о допросе Предвестника из своей головы. Тебе не тягаться с его силой. Ты понял меня? — почти шипя, произносит учитель, опасно близко наклоняясь к нему. Он ждет чертового послушного кивка, но Кэйа не может перебороть себя и сделать это. Но когда хватка на его плече в момент исчезает, а глаза учителя возвращаются к созерцанию виноградников, Кэйа повержено вздыхает. — Я понял. — Хорошо. Ты бы сделал непоправимую ошибку, если бы попытался обыграть Предвестника. Я верю в твое благоразумие, Кэйа, — юноша, услышав свое имя, раздосадованно опускает голову в знак провинности перед учителем. Он притворяется покоренным, и его жест — привычное подчинение. И Дайнслейф верит — а все потому что глаза (точнее один, не скрытый повязкой глаз) надежно скрыты от пронизывающего до костей взгляда упавшей челкой. И сейчас бывший принц ядовито смеется у себя в голове от осознания, что учитель решил поверить в его благоразумие в совершенно неподходящий момент. На самом деле Кэйа в тихой ярости — и от того, что его светлыми чувствами к учителю этот же учитель так хитро манипулирует, и от того, что сколько бы проверок Дайнслейфа он не проходил — в его успех все еще не верят. «Я не сомневался в тебе» — голосом учителя звенит в голове. Чертов лжец! — Ты должен сидеть тихо и не светиться на маскараде, — уже более спокойно говорит Дайнслейф, — Если тебе нужна моя гарантия, то сейчас я полностью уверен в том, что поездка Предвестника сюда не связана с тобой. — Сейчас? А была ли эта уверенность вчера? Кэйа знает, что нарывается — причем как-то уж совершенно безыскусно и открыто. Но пока его пылающий взгляд скрыт от учителя, он может позволить себе это. — Тебе стоит поучиться приличиям у наследника этого замка, — Кэйа ожидает ироничного ответа, очередной лекции или даже легкого удара по затылку — хотя Дайнслейф никогда не опускался до подобного, но никак не этого отвратительного сравнения с будущим винным магнатом. Кэйа терпеть не мог сравнений — только не тогда, когда после смерти брата ему в лицо говорили, что он не лучший выбор. Маленький мальчик не понимал, почему о нем шепчутся за спиной и говорят ужасные несправедливые вещи, не понимал, почему учителя теперь еще больше недовольны его поведением. Мальчик метался до тех пор, пока однажды ночью — привычной темной, не дающей маленькому Кэйе увидеть сияние звезд вживую, — он не повторил попытку пробраться в покои мамы. Он стоял у огромных, отделанных лучшими мастерами, дверей и слышал лишь всхлипы, раздающиеся с другой стороны. Сердце испуганно забилось, и Кэйа почти крикнул «мама», почти начал барабанить по витражам, почти… Если бы не тихое, но безупречно слышное в ночной тишине: — Почему это должен был быть ты, Антариус? Тогда мальчик, будто прокаженный, отшатнулся от дверей и побрел к своим покоям. Он не понимал в полной мере, что означали эти слова. Имя братика, которое во дворце теперь будто боялись произносить вслух, отвлекло мальчика. Но хриплый и измученный голос мамы, то, с каким отчаянием она произнесла это… Кэйа почувствовал себя мерзким воришкой, будто собственноручно укравшим что-то ценное. Спустя время, разумеется, Кэйа понял. И затворничество матери, и насмешки за спиной, и наглость учителей. Его собственная мать отдала бы его в лапы смерти взамен на живого и невредимого Антариуса. И он, как ни странно, никак не мог винить ее за это страшное желание. Ведь всем было бы лучше, если бы Антариус был жив. Если бы жертвой неизвестного врага пал он, второй принц. Антариус был бы лучшим Королем, достойным наследником великой династии. Благодаря ему Каэнрия перестала бы считаться царством грешников, а имя честного правителя пронеслось по всему Тейвату. Он был бы истинным Королем; о котором слагают легенды и поют подвыпившие барды, прославляя его имя. Кэйа был не предназначен для правления Каэнрии; он был запасным вариантом, тем самым, которым готовы воспользоваться только при самом худшем исходе. И когда принц в полной мере осознал это, в его сердце уже не было места любви. Он не хотел нравиться будущим подданным, он хотел, чтобы они исправно подчинялись ему. Он хотел контроля; вовремя дернуть за нужную ниточку там, легонько потянуть здесь — и получить то, что ему нужно. Народу не нужен был идеальный правитель — с солнечными улыбками и далеко идущими альтруистичными планами. Но каэнрийцы не вытерпели бы и еще одного тирана вроде нынешнего Короля — жестокого и беспощадного, как с остальными странами, так и со своей собственной. Кэйе думалось, что он смог бы найти золотую середину, не уходя в крайности. Но теперь это было бессмысленно, когда он — принц в бегах, отступник Каэнрии и первый в списке на мучительную казнь у Короля. А еще он наконец — впервые — решает ослушаться приказа учителя. Он не станет отсиживаться во время маскарада — черта с два! Кэйа не глупец, бездумно лезущий на рожон, и он не собирается требовать ответы у самого Предвестника. Всегда есть обходные пути. Нужно успеть принарядиться и сделать что-то с волосами, чтобы не так бросались в глаза. И, конечно, примерить найденную маску. Ах да, как он мог забыть! Следует поучиться чертовым приличиям у Дилюка Рагнвиндра!