Помни о смерти

      Когда-то незыблемость клятв была для него негласным правилом. Тем, от чего нельзя оступиться. Ему было семь, девять и двенадцать, когда он свято верил в это. Когда ему стукнуло пятнадцать, он хотел проткнуть сердце каждого лицемера в зале дворца своим клинком. Себя в том числе. Потому что нет обещаний — как показало время и люди — которые удается сохранить. И Кэйа — сорванный голос, дрожащие руки, с которых капает кровь — усвоил и этот урок. Не менее жестокий, как раз в стиле Короля. Клятвы — всего лишь слова. Вот, что он сказал, когда еще раз ударил его. И Кэйа принял это. Даже если Антариус думал иначе. Тогда — холодные коридоры дворца, закрытые покои матери и блуждающее одиночество — юному принцу хотелось верить в слова брата. Но теперь… Кэйа — клеймо отступника, безразличие к преданным — думает, что много лет назад Антариус глубоко ошибался. Ведь сейчас, сидя рядом с Чайлдом — высохшие слезы, коленки к коленкам, — он все еще не может доверять ему. Пусть парнишка и поклялся в верности — это все еще ничего не значило для Кэйи. Даже если бы он умер за него, Кэйа бы не поверил. Доверие к людям — то, что отобрал у него Король. То, чего велел остерегаться Дайнслейф. И то, о чем когда-то просил Антариус.       Сейчас он смотрит на Тарталью — пугающий убийца, уважаемый Предвестник, такой же сломленный ребенок, как и он — и пытается ощутить вину. Не накрывшее с головой отвращение к самому себе, не поднимающуюся по венам ярость, и даже не подбирающееся со всех сторон отчаяние. Потому что, где-то в глубине души, ему правда жаль. Что нагрубил мальчишке, что позволил себе усомниться в данной ему же клятве, что не разглядел в потухших глазах то, что уже давно должен был найти. Он бы и правда мог стать наставником для Чайлда. Не таким гениальным, каким был для него Дайнслейф, но… Кэйа мог бы попытаться. Переступить через себя, стереть фальшивую улыбку и снять шутовской колпак. Как там Чайлд сказал? У убийц ведь тоже есть принципы и сердце? — А я бы убил тебя, — наконец отвечает Кэйа. Их взгляды снова пересекаются — потухшая синева с разгорающимся небесным маревом. Чайлд продолжает улыбаться. Так, как Кэйа никогда не улыбался сам. — Так убей. Приставь к горлу нож, как в ту ночь. Кэйе видятся сотни картин — мальчишка, лежащий в луже собственной крови, нож в сонной артерии, из которой бурыми потоками вытекает жидкость, срезанная филигранным ударом тесака голова, и оторванные конечности. Все это — не придуманные, но воскрешенные в памяти образы. Кэйа вспоминает вечера в темницах, ленивые обходы провинившихся перед Королем, их окровавленные конечности и вырванные глаза. Он вспоминает тягучую кровь, заполняющую собой все пространство в камере. Крики о пощаде, проклятия и раздражающие мольбы. Кэйа выныривает из воспоминаний — Чайлд перед ним, живой, чистый, все так же лыбится. Кровавые картины ничего не дают бывшему принцу. Он не хочет убивать мальчишку. Он хочет научить его. Добиться поблескивания в безжизненных глазах. Он хочет читать ему вслух, может, даже что-то из Каэнрийской поэзии. Он хочет тренироваться с ним, уворачиваясь от чужих ударов и атакуя в полную силу. Бывший принц не хочет вспоминать ужасы подвалов дворца. И отчаянно не хочет вспоминать, откуда ему знаком потухший взор глаз напротив. — Что? Не можешь найти нож? — Чайлд дразнится, понимая, что ничего ему Кэйа не сделает. Нагло пользуется заминкой бывшего принца, выворачивая из кармана ножик, один из тех, что своровал сам Кэйа в первые дни. Это кажется чертовски забавным, вот только смеяться совсем не хочется. Мальчишка уверенно вкладывает клинок ему в ладонь, мягко сжимая ее. Знакомый холод металла больше не успокаивает. Во взгляде напротив — пляшут смешинки. — Ладно, — Кэйа сжимает нож со всей силы, поднося его к шее Тартальи. Тот льнет сам, как довольный кот, металл холодит нежную кожу. Кэйа замечает несколько рубцов рядом с яремной веной — кажется, им уже много лет. Кэйа сжимает нож сильнее — пальцы подрагивают — но ничего не делает. — Так и знал, — довольно смеется Тарталья, выхватывая нож из совсем не сопротивляющейся ладони. Кэйа не скучает по холоду металла в руке, лишь смотрит на парнишку перед ним. — Я настолько жалок, что стал предсказуем? — сверкнув глазом-звездочкой, спрашивает Кэйа, окончательно уставший. Чайлд пожимает плечами: — Слушай, я просто хочу, чтобы ты знал. Я не собираюсь предавать тебя. Кэйа усмехается, надеясь, что не звучит совсем уж разбито. — Все так говорят. — Тогда почему ты доверился мне тогда, на приеме? Рагнвиндр вполне мог убить меня, я принимал все риски. — Дилюк? О нет, нет, нет. Он бы не убил тебя. Не смог. Ты же еще ребенок, к тому же. — Ребенок? — Чайлд забавно хмурится, тонкая морщинка пролегает между бровей, — Мне восемнадцать. Глаз-звездочка распахивается в удивлении. Тарталья и правда казался младше, а теперь выходило, что они почти ровесники. — Но я все равно старше! — ухмыляется Кэйа, так, как учил Дайнслейф — максимально легко и натурально. Фальшивые эмоции всегда давались ему лучше всего. — И ты не ответил на вопрос. — Потому что… — сказать правду или снова соврать? Обычно ложь легко срывается с языка, и Кэйа даже не задумывался над ней. Но с Дилюком… тогда ему не захотелось врать. Это было настолько ново и необычно для него. А ведь Дилюк толком не знал о нем, его происхождении и стране. А Чайлду уже известно намного больше. Это было бы… честно? Кэйа набрал в легкие побольше воздуха. Да, Король высек в нем недоверие. Но Кэйа мог бы найти подходящий пластырь, чтобы прикрыть этот уродливый шрам? И открыться хоть раз. — Потому что ты показался похожим… на меня. И знакомым. Я не должен был потакать, но ты хотел остаться. И я подумал, что… ну, это было бы неплохо. И для меня тоже. — Кэйа выдохнул. Правда из его уст всегда была уродлива и лишена той поэтичности и легкости, которые находились во лжи. Чайлд опустил голову, и Кэйе на секунду показалось, что парень улыбается. Еще одной искренней улыбкой — той, что невозможно подлинно скопировать, как не пытайся. Когда на щеках вырисовываются робкие ямочки, а морщинки под глазами видно немного лучше. — Я, вообще-то, поступил очень эгоистично, — поспешно добавил Кэйа, будто желая оправдаться. Не перед Чайлдом, а перед… — Да, да, — Чайлд поднял голову и кивнул пару раз для убедительности. Неприкрытый ничем сарказм сквозил в его тоне, — Ты приютил меня. Сущий эгоист. Кэйа поджал губы. — Ладно, ты победил. Рассказывай все, что видел.

***

Кэйа смотрел на Дилюка и огромную повозку с открытым верхом несколько скептично. Его тело все еще жутко болело и тянуло в пояснице, будто Кэйа день и ночь трудился на виноградниках, а мастер выглядел чересчур деловито и довольно. Его так же немного смущал развалившийся в самой повозке Чайлд — как обычно, походивший на сытого кота, мнившего себя выше всех. — Недоволен моей компанией? — расплывшись в подозрительно счастливой улыбке, поинтересовался Тарталья. — И да, и нет. И ведь он совершенно не соврал. Теперь Чайлд — конечно же после исчезнувшего Дайнслейфа — был первым человеком, знавшим так много о бывшем принце. И Кэйа отчего-то чувствовал легкую дрожь в руках, доверяя тому то, что должно было сгнить вместе с ним в могиле, приготовленной Королем. Но кроме вполне логичных опасений, в груди юноши поселилось облегчение — и за это Кэйа был благодарен. Хитрый прищур голубых глаз все еще казался позабытым, но знакомым, но Кэйа и не старался вспомнить — он забывал и гораздо более важные вещи. Именно поэтому просил Дайнслейфа напоминать о том, что сотворил Король. О всех этих бессмысленных смертях. О разлившейся по каменным ступеням дворца крови. Крови некогда родных людей. — Так и будешь стоять? — Чайлд все не унимался, но Кэйа, если быть честным, был даже благодарен разговорчивости паренька. Все же, его мысли неизбежно уходили куда-то не туда; к людям, которых уже не вернуть, к местам, в которые он сам уже не вернется. А Тарталья, солнечно улыбающийся, как и Дилюк, разбирающийся с лошадями — были здесь и сейчас. Не в детстве, успевшем покрыться паутиной забытья, не в жестоком отрочестве — об этих временах Кэйа всегда вспоминал с тяжелым сердцем. Но когда он смотрел на этих мальчишек перед ним, то тревога, его привычная спутница, нехотя отступала. Ему хотелось растрепать волосы Тартальи, засмущать Дилюка, чтобы любоваться его покрасневшим личиком. Но что еще важнее, именно рядом с ними — Кэйе совсем не хотелось притворяться. А это дорогого стоило. — Я обещал отцу, что мы вернемся через пару дней, — слева раздался голос Дилюка, который все любезничал с лошадьми, проверяя сбрую и все остальное. Кажется, он остался доволен, раз подозвал кучера и с сосредоточенным видом вручил ему поводья. Кэйа зевнул, все еще чувствую усталость, но, вышколенный Дайнслейфом, все же элегантно завалился в повозку. Конечно, не изысканная карета из дворца, но ведь в этом тоже есть свое очарование? По крайней мере, бывший принц на это очень надеялся. Они отправились в путь точно в момент, когда солнце оказалось в зените. Кэйа сощурился левым глазом, но все же подставился солнечным лучам. Чайлд проворчал что-то о нежелательном загаре, и бывший принц посочувствовал его веснушчатому личику. — Не боитесь обгореть, мастер? — ехидно поинтересовался Кэйа, замечая, как Рагнвиндр старается спрятаться от палящего солнца, держа над собой какую-то деревяшку, будто зонтик. Дилюку, с его белоснежной кожей, и правда стоило опасаться. — Боюсь, что ты будешь трындеть всю дорогу. Кэйа вскинулся, отчего повязка чуть не съехала. — Эй! Грубо! Дилюк обмахнулся своей древесинкой, желая получить хоть немного ветра в этот жаркий денек, и совершенно проигнорировал Кэйю. Тот мгновенно насупился, будто мастер нанес ему самое жестокое оскорбление, и скрестил лапки, возмущенно приподняв подбородок. — Вот она, — еле сдерживая смех, прохрипел Чайлд, наблюдая за этой немой сценой, — Оскорбленная Невинность во всей красе! Возмущение мгновенно треснуло, и Кэйа еле удержал на лице обиженное выражение. Не потому, что его выверенная годами маска могла рухнуть от простых слов, но потому что дурачиться перед этими парнями было легко и весело, настолько, что необходимость в привычной маске отпадала вовсе. Не хотелось быть принцем, наводящим на собственных слуг страх и трепет. Хотелось быть простым мальчишкой, которому повезло встретить замечательных людей на своем пути. И это простое — казалось бы — осознание, отчего-то развернуло мир Кэйи на градусов сто восемьдесят точно. Он подумал, что если бы родился здесь — в землях ветров, под крылом замка «Рассвет» — то никогда бы не стал тем, кем пришлось. Никогда бы не увидел мертвое тело матери, не узнал бы о смертях брата и сестры, не пошел бы против собственной страны. Ему не пришлось бы все эти года трястись за свою жизнь, менять одни серые покои на другие, слышать слова ненависти из-за спины, которыми его щедро поливали при дворе. Его жизнь не была бы наполнена проклятиями, кровавыми уроками и чертовыми приличиями! Он бы был счастлив, работая здесь, на винокурне, и живя самой непримечательной жизнью. Ему не снились бы кошмары о разрушенном королевстве, о бесконечно проливающейся крови, и о том, как собственный народ погружается во тьму. Как бы он хотел просто… не быть. Не быть принцем великой династии, не быть разочарованием семьи, не быть плохим учеником, не быть не оправдавшим надежд сыном. Она осталась бы прежней, если бы тебя убили вместо Антариуса. Так всегда говорил Король. Так шептались слуги. Так думал и сам Кэйа все эти годы, наблюдая за тем, как когда-то беспечно улыбающиеся губы кривятся в преддверии слез, а теплые руки — самые родные руки для маленького принца — больше никогда не касаются его, лишь закрывая тяжелые двери покоев. Мама больше не была прежней. От той ласковой женщины, читающей ему сказки о могуществе династии Черного Солнца, о великих битвах прошлого, о страшном забвении и бессмертной любви — ничего не осталось. Морщины поселились на ясном лице, а скорбь заслонила всю радость в глазах. Королева иссохла, истлела, оставив вместо себя лишь выдрессированную Королем куклу. Эта кукла больше ничего не знала о любви. А маленький Кэйа не знал, как рассказать о ней. Знакомые с детства сказки не помогали, там — бескрайние земли, робкие краски осени и суровые зимы — именно любовь помогала добру в конце победить. Но Кэйа вскоре понял, что его любви — мягкие касания королевской мантии, волнующие и несмелые обьятья, радость в каждом слове от чужой ласки, — никогда не будет достаточно. Поэтому принц вырос, не забыв выстроить надежные стены вокруг себя, и потеряв веру в свет. Чужие слезы — мама, плачущая ночи напролет, увиденные когда-то рыдания служанки на кухне — больше не трогали его. Кэйа прослыл жестоким и безразличным принцем; его боялись за спиной, перед ним лебезили, о нем сквернословили и сплетничали. Никто его не любил. Не то чтобы он стоил того. Но… в голове вспыхивает яркий образ Дилюка — сияние алых глаз завораживает, мастер опускается к нему, чтобы сказать: Ты заслуживаешь любви, Кэйа. Всем нам нужна любовь, даже если иногда мы забываем об этом. Как он мог говорить такое, зная Кэйю тогда лишь как бездельника-слугу? Как в этих глазах смогло уместиться столько понимания и милосердия? — Дилюк, — голос немного хриплый, и Дилюк, водрузивший на свою голову несчастную деревяшку, вызывает ласковый смешок. Мастер смотрит на него, словно ожидая еще одной шутки или подлянки, но сейчас непривычная искренность переполняет бывшего принца. И он даже рад, что Чайлд, развалившийся напротив, кажется, успел задремать под палящим солнцем. — М? Тень от древесины забавно тянется по белому личику мастера. Кэйа замечает несколько капель пота на чужом лбу, раскрасневшиеся от жары щеки, и сердце подскакивает вместе с повозкой на какой-то жуткой кочке. По крайней мере, бывший принц хочет верить, что это из-за неровностей на дороге, а не из-за выразительного взгляда Рагнвиндра. — Забудь, — Кэйа опускает голову вниз, ненавидя себя за старую привычку, от которой, как оказалось, не так-то просто избавиться. Он мог бы спросить Дилюка… но не сейчас. — Если это что-то важное, лучше скажи сразу, — тихий голос мастера раздается где-то над ухом, и Кэйа ловит легкое дежавю, но конечно же, ничего не говорит, — Скоро мы будем в замке Гуннхильдр. И вот тут иссиня-лазурные глаза должны были озариться предвкушением. Дилюк ведь не знает, что за всю свою жизнь Кэйя объездил сотни одинаковых замков, поцеловал ладонь многим прекрасным дамам, что мечтали когда-то выйти за него замуж. Не из-за того, что Кэйа виделся им лучшей фигурой на роль супруга, но потому что все эти девушки, как одна, мечтали выйти за будущего Короля. И стать Королевой. Кэйа не мог их винить; но всегда удостаивал презренным взором, стоило одной из них переступить размытую черту. И пока Дилюк надеялся, что замок Гуннхильдр подарит Кэйе новые впечатления, Кэйа мечтал лишь о невероятном и почти невозможном совпадении — встрече с Дайнслейфом. Сомнений, что Дотторе отправится к клану Гуннхильдр, не было. А раз учитель пошел с ним, то высока вероятность, что в замке можно будет отыскать и его. Вот только, захочет ли Дайнслейф быть найденным? — Эй, ты же помнишь, что сначала мы пойдем к лекарю? — пробормотал Дилюк, почти что щекоча своим дыханием синие волосы. И Кэйе так захотелось растянуть эти мгновения, утонуть в них, забыть обо всем. Улыбка — не натянутая и обворожительная, но почти что незаметная и искренняя — сама показалась на обветренных губах. И пусть солнце продолжало нещадно светить, а кучер бормотал что-то, ругаясь на устающих лошадей — этот день показался Кэйе одним из лучших. Потому что он сейчас он не был отступником, скрывающимся от гнева Короля и трясущимся за свою шкуру. Сейчас он был… просто Кэйей. Лучшее чувство. — Как я могу забыть об этом, когда ты повторяешь это весь день? — Я же… — заминка, сердце Кэйи снова подпрыгивает в груди, и в этот раз кочки точно не причем, -… беспокоюсь. Мягкое касание горячей ладони. Дилюк лениво перебирает чужие волосы. Кэйе все еще жарко, его взгляд все еще смотрит куда угодно, но не на юного мастера. Все же, некоторые моменты заслуживают быть запечатленными в памяти навечно. — Обычно простая тренировка не делает из меня беспомощного, — выдыхает Кэйа, чувствуя, как рука в волосах останавливается на мгновение. Дилюк с толикой раздражения вздыхает: — Не строй из себя всесильного. И ласка, такая необычная и волшебная для бывшего принца, продолжается. Он сам, не замечая, льнет под прикосновения, чуть ли не мурча от удовольствия. — Мне не идет? Дилюк хмыкает, но ничего не отвечает. Кэйа прячет улыбку в опущенной голове. Идиллию разрушает сильный — и внезапный — порыв ветра, который сносит несчастную деревяшку, которой укрывался от солнца Дилюк, и будит задремавшего Чайлда. Тот потягивается, фырчит и щурится от яркого солнечного света — ну точно, кот! Кучер продолжает подгонять подуставших лошадей, а перед ребятами наконец то виднеются очертания замка. Совсем не похожего на замок винных магнатов. — Ого, — Чайлд вскидывается, оглядывая окрестности. Вокруг простираются березы, изредка величественные дубы, в тени которых легко могли бы уместиться несколько их повозок, а людей — ни души. А потом мальчишка оглядывается вниз, на бескрайние одуванчиковые поля, только только распускающиеся, отчего лесное полотно выглядит как зебра — только вместо черного желтый. Кэйа тоже разглядывает местные пейзажи с интересом. В Каэнрии старинные леса давно заменили линии передач, а на месте многовековых деревьев поставили новейшие заводы. Не то чтобы бывший принц мнил себя природным защитником, но теперь некогда прекрасные виды Каэнрии были похожи на загнивающую пустыню, а чистые родники испорчены отходами. Страна заплатила высокую цену за могущество. Но стоило ли оно того? — Им стоит спать с мечом под подушкой, — лениво замечает Тарталья, прерывая размышления синеволосого юноши. Тот сначала не понимает, о чем речь — но один взгляд на замок вблизи, и слова Чайлда имеют смысл. Кэйа успел привыкнуть к тому, что замок Рагнвиндров — величественный и монументальный — не похож на увиденные им в Каэнрии. Крепус отказался от крепостного рва, заполненного водой, от оборонительных укреплений, однако каменные стены все равно скрывали «сердце» замка. Но замок клана Гуннхильдр действительно отличается от привычных строений. Здесь нет никаких высоких стен, закрытых дверей, сам замок будто на ладони, да и само слово «замок» едва ли подходит. Нет никаких башен, массивных кованых решеток на окнах — зато фасад утопает в множестве цветов, высаженных близко-близко к друг другу. Кэйа замечает розы, благородные алые и робкие белые, нарциссы, сверкающие на солнце, россыпь васильков и сесилии. И пусть в замке винных магнатов тоже есть розарий и даже глазурные лилии, цветочные клумбы здесь завораживают. Кажется, в эти цветочные композиции был вложен какой-то смысл — Кэйа не знает о нем, но он и не должен, — и теперь эти цветы встречают путников и гостей, радуя глаз. Замок представляет из себя трехэтажный особняк, от которого тянутся два крытых коридора-галереи. Один ведет к маленькой часовне, стены которой отливают голубоватым оттенком под солнечными лучами. Второй, кажется, выходит в сад. Сам особняк отливает изумрудным оттенком, и, хоть здание и выглядит скромно, Кэйа чувствует богатство, спрятанное в роскошных резных карнизах и искусно выточенных балкончиках. Кучер останавливается рядом с дорожкой из светло-серого кирпича. Отточенным движением усмиряет уставших лошадей, пока Дилюк неторопливо вылезает из повозки. Чайлд выпрыгивает легким, абсолютно мальчишечьим способом — Кэйа смеется, зная, что его, бывшего принца, Дайнслейф бы взглядом за такое испепелил. Но учителя здесь нет, и Кэйа повторяет за Тартальей, залихватски выбираясь из повозки. Дилюк, кажется, бормочет что-то осуждающее, но никто из них не слышит. Кэйа плавно потягивается — и ему кажется, что тело наконец восстановилось. Конечно, он не против показаться лекарю, да и внимание Дилюка приятно отдается в груди, но он не хочет становиться хрустальным и неприкасаемым еще и здесь. — А вот и дорогие гости! — на пороге особняка уже стоит девчушка, еще совсем юная. Кэйа бросает взгляд на нее. Тонкие ручки сложены в знаке почтения, светлые волосы собраны в игривые хвостики, а под белым передничком скрывается миленькое платьишко, расшитое маленькими крестами по линии подола, и украшенное сверху лазурным бантом. Девчонка нежно улыбается, и Дилюк, к небольшому удивлению Кэйи, отвечает точно такой же улыбкой. Сердце пропускает отчего-то один удар, но парень отказывается связывать это с увиденным зрелищем. Прежде чем им удается возможность представиться, позади слышится лошадиный топот, режущий удивительную тишину на земле Гуннхильдров. Кэйа оборачивается первым, да так и застывает — к ним, во всю прыть, спешит белоснежный жеребец невиданный красоты. Его пепельная грива развевается от набранной скорости, напоминая об одной из когда-то прочитанных историй. А потом Кэйа видит наездника. Точнее, когда лошадь все же останавливается аккурат позади них, и ее предупреждающе-ласково тянут за поводья, Кэйа понимает, что верхом сидит девушка. Солнечный луч ненадолго ослепляет его, когда он пытается рассмотреть ее. А потом она точным, выверенным до невозможности движением, спешивается. Он успевает заметить ее белый комбинезон, расшитый золотыми символами вдоль штанин, синий фрак, скрывающий плечи, и массивные перчатки, в которых сейчас покоятся поводья. А потом она поднимает взгляд, и Кэйа уже знает, что встречал такие чистые серо-голубые глаза лишь однажды. И улыбка сама собой появляется на ее тонких губах. — Все еще готовы бросить вызов самой смерти, господин? — в нежном тоне слышится оттенок иронии, тщательно замаскированный, но все же узнаваемый. Глаза девушки лукаво поблескивают, и, не смотря на то, что они оба удивлены случайной встрече, кажется, Дилюк удивлен куда больше. Потому что он уже открывает рот, чтобы сказать что-то, но затем захлопывает его, выглядя как рыба, выброшенная на сушу. — Я же говорил, что мы еще встретимся, Джинн.