Помни о смерти

      Дилюк даже не пытается отстраниться. Просто замирает неловким изваянием, не зная, куда деть руки и стоит ли пытаться. Кэйа правда старается успокоиться; пусть ему и нравится лицезреть смущенное лицо мастера, светить своим, когда смех перерастет в плач, все же не хочется. Он медленно отпускает парня — руки ловкими движениями обрисовывают линию чужих плеч, но сил отстраниться Кэйа не находит. Еще одна секунда — бывший принц вглядывается в алые глаза. Дилюк выглядит… удивленным, растерянным и встревоженно-очаровательным. Прилив внезапной нежности не пугает мастера, по крайней мере не так, как мог бы. Кэйа вспоминает себя. Там, где всю юность он слышал лишь измученные стоны и мольбы о помощи, не было место для таких детских почти что шалостей. Ласковые поцелуи в щеку, поглаживание по непослушным волосам, искристый смех — он не помнит ничего из этого после смерти Антариуса. Придворные шептались о высокомерии будущего Короля, когда видели лишь скучающего мальчика, сбегавшего от учителей. Принц же скучал по шершавым ладоням матери и историям братца. Но ничего больше не было. И Кэйа — выкованное годами безразличие — привык считать, что сможет прожить без этого. Но здесь… многие из его предположений оказались ошибочными. Потому Кэйа не мог не хотел отпускать Дилюка сейчас. Тепло на его вечно ледяных ладонях внезапно отвлекает. Дилюк бережно берет его руки в свои, еле-еле отцепляя холодные пальцы от плеч и немного неловко переплетает их перед собой. Кэйа слышит, как тот шумно дышит. А еще Дилюк все такой же красный — цвет лица почти что совпадает с оттенком волос. Образовавшаяся тишина не длится долго. — Вы очень красивы, когда смущены, мастер, — шепчет Кэйа, и, кажется, разрушает этим момент. Потому что в следующую секунду Дилюк расцепляет их руки, и, опустив голову, бурчит что-то обвиняющее. Что-то про наглых бездельников. Но более Кэйа не слышит, и, если уж быть честным, не пытается вслушаться. Лишь довольно хмыкает, и, не оборачиваясь, покидает комнату. Шагов за ним не следует. Кэйа проходит по коридорам, мягкий свет струится по его плечам и коже, солнечные блики добираются до глаз. Он хочет найти Джинн, или, может, вернуться к Тарталье, что решил сначала осмотреть фасад здания. В особняке совсем немного поворотов — светлые стены и кадки с растениями помогают взору расслабиться. И бывшему принцу отнюдь не трудно найти главный зал — панорамное окно на цветочную оранжерею, резная лестница на второй этаж и огромная люстра с подвесками из хрусталя. Нисколько не вычурно, но определенно со вкусом. И пока Кэйа с почти что настоящим интересом осматривает убранство комнаты, легкое поскрипывание половиц лестницы не беспокоит его. Это может быть Джинн или Барбара, да даже кто-нибудь из прислуги. Но когда позади раздается нарочито усталый вздох, все тело парня само собой напрягается. Чертов вздох знаком ему. Слишком хорошо знаком. — Какая неожиданная встреча! — пока Кэйа стоит спиной, прыскать ядом легко. Руки непроизвольно сжимаются в кулаки, но бывший принц старается ничем не выдавать свою ярость. И предвкушение. Часть его, несмотря на все случившееся, чувствует явное облегчение. Другая же — искрящееся раздражение, гнев и почти что ненависть. Но в глубине души — Кэйа знает — ему никогда не удастся возненавидеть Дайнслейфа по-настоящему. Не так, как Короля. — Мы не виделись всего пару дней, а ты уже позабыл все уроки, что я когда-то давал, — чужой голос холоден и безразличен. Но лишь на первый взгляд. Кэйе знакома эта интонация, знакомо это недовольство, — Мне не доставляет удовольствие говорить с вашим затылком, господин, — на тон тише и намного требовательнее. Пусть голос Дайнслейфа наоборот стал мягче — Кэйа прекрасно знает, что сейчас учитель действительно раздражен. И пусть бывший принц не хочет снова идти на поводу у наставника, что-то заставляет его развернуться. Может, желание посмотреть Дайнслейфу в глаза. Не то чтобы он сможет найти там ответы, но… — Вот так лучше. … на дне голубых глаз ничего нет. Кэйа не наивен, он не ожидал извинений, и уж тем более не думал о том, что учитель будет сожалеть о своих поступках. Но разве он не заслужил хотя бы объяснений? — Кажется, я снова разочаровал тебя, учитель? И снова ледяное безразличие во взоре напротив. Кэйа сильнее стискивает пальцы, ногтями протыкая кожу ладоней. Но физическая боль нисколько не глушит боль душевную, и бывший принц — искреннее непонимание, перемешанное с почти что детской обидой, выплевывает: — Иначе почему ты бросил меня, как чертового щенка? Почему? Кэйа сам не замечает, как в несколько шагов преодолевает расстояние между ними. Годы во дворце, в окружении самого большого змеиного клубка, не прошли даром — подбородок бывшего принца приподнят, а глаза прищурены, так, будто человек перед ним совсем ничего не стоит. Наглая ложь. Кэйа устал притворяться. Дайнслейф был не просто его учителем; первый, кто посмотрел на Короля с пренебрежением, первый, кто увидел в юном принц потенциал, первый, кто смог защитить мальчика от гнета во дворце — вот, кем был Дайнслейф. Если бы Кэйа был крепостью, то учитель — ее верным стражем. Но сейчас… — Какого черта ты молчишь? …страж молча уходил, оставляя ее. — Нечего ответить? — шепот, пропитанный злостью. Кэйа не может позволить себе кричать. Отчасти из-за того, что принц прекрасно понимает, где он находится. Чужая территория, возможно разгуливающий неподалеку Предвестник — так себе место для высказывания накопившихся претензий. Отчасти из-за того, кто стоит перед ним. Перейти на простую ругань — значит окончательно упасть в глазах учителя, лишь уверив того в собственной никчемности. — А чего вы ждете от меня, господин? — Дайнслейф безразличным взором прошелся по принцу. — Просто скажи мне, почему ты ушел! Я не справился? Успел облажаться где-то? Дайнслейф лишь опускает руки на слегка подрагивающие плечи — Кэйа дергается, но хватка холодных пальцев привычно-крепкая. Принц с толикой надеждой вглядывается в знакомое до мельчайших деталей лицо — снова ничего. Нет той спрятанной нежности, заботы, что обычно скрывалась бы за грубыми, но правдивыми словами. — Разве так сложно было остаться со мной… еще ненадолго? Он не хочет плакать. Он, черт возьми, не хочет плакать. Это лишь зрение размывается от косых лучей солнца из панорамного окна. Это просто дурацкий свет, что мешает видеть. Это лишь… — … слезы? — Дайнслейф скептично приподнимает бровь, — Помните ли вы, мой принц, ваши слова, сказанные однажды в пыточной? Кэйа помнит. Слишком хорошо. И желает забыть. — Маленькая девочка, что убила всю семью. Вы зашли, как раз когда ее лишили указательного пальца. Помните, она ведь совсем не кричала. Не вопила истошно, как дюжина мужчин до нее. Кэйа кивает, чувствуя, что зрение наконец проясняется. — Плакала. — И вы подошли к ней, потрепали по голове и спросили: «какого это было?»

***

— Какого это было? Девчонка перед ним — в досье было сказано о тринадцатилетнем ребенке, и всего год назад сам принц был того же возраста, — даже перестала рыдать на мгновение. Подняла карие глаза, и Кэйа отчетливо увидел уродливый шрам, проходивший через всю левую сторону лица. — Какого было убивать их? Снова отчаянный всхлип. Кэйа кидает взгляд на тело девочки — жуткие обноски, что в пригороде зовут одеждой, руки, полностью покрытые следами царапин, и конечно же полностью окровавленные ладони, лишенные уже двух пальцев. Много голой кожи, растерзанной до самого мяса, видимый след от ошейника на тонкой шее, сваленные в отвратительный ком каштановые волосы. — Я слышал, ты воткнула топор в горло собственной матери. Не поделишься своим секретом? Как такая маленькая вошь, как ты, смогла провернуть подобное? Снова водопад чертовых слез. Кэйа начинает скучать, переглядываясь с Дайнслейфом, стоящим неподалеку. Вообще, никого из них не должно было быть в этой комнате — роль палача на сегодня уже была занята. Но Кэйа выторговал право внеочередной прогулки по темницам, а учитель, как обычно, решил сопроводить непутевого принца. Теперь они здесь — быстренько изучили выданное слугой дело и отправили восвояси «мясника» — гора мышц и непомерная сила компенсировали в этом человеке полное отсутствие мозгов и возможности выстраивать логические цепочки. — Можешь плакать сколько угодно, — великодушный взмах тонкой руки принца. Девочка инстинктивно наклоняет голову, ожидая удара, но ничего не происходит, — Но плакала ли ты, когда вонзала чертов топор в спящего отца? И тогда детский голос звоном отскакивает от стен темницы: — Они заставили меня! Дайнслейф с толикой удивления приподнимает бровь, придвигаясь ближе к ребенку. Стул, на котором она сидит, давно залит кровью, и алая жидкость продолжает капать на пол, с противно-ритмичным «кап-кап-кап». Мужчина еще раз оглядывает обрубки, оставшиеся на месте пальцев, уродливо-справедливые, и переводит взор на заплаканное лицо девчонки. — Кто? Молчание. Это был бы почти конструктивный диалог, а не допрос, если бы мелкая отвечала на все. Но та снова истошно-задушенно всхлипывает, лишь усиливая раздражение юного принца. — Кто заставил тебя? — голос Дайнслейфа пропитан холодом, но даже так, Кэйе кажется, что учитель слишком мягок. Это выводит из себя еще больше — девчонка убила трех человек, а теперь лишь рыдает. И не хочет идти на какое-никакое сотрудничество. Да еще и учитель отчего-то лоялен к ней, раз вмешался в их односторонний разговор. Кэйа замечает, как пальцы учителя, обтянутые привычными перчатками, скользят по линии отрубленных пальцев девчонки. Кровь продолжает капать с маленьких ладоней, а карие глаза все еще заполнены чертовыми слезами. Принц в мгновение хватает наточенный нож, лежащий на столике рядом. Он не знает, что ведет его в это короткое мгновение. Резкий взмах металла и тишину комнаты нарушает пронзительный вскрик. На локтевом сгибе отчетливо проступает след холодного лезвия — и много крови. Он вскрывает вены девчонке — так точно, будто уже делал подобное сотни раз. Кап-кап-кап. Звук капающей крови перебивает тяжелый вздох Дайнслейфа. — Бессмысленная жестокость. — Думаешь? — на лице принца проступает довольная улыбка — учитель еще не видел ее, не приложил к ней руку, не вылепил очередное стоящее оружие. Да и принадлежит она, в кои-то веке, не перу Дайнслейфа. В ней отчетливо виден почерк Короля. Учитель с недовольным прищуром вскидывает плащ рукой — и спешит удалиться из кабинета. Кэйа, кажется, знает, что Дайнслейф собирается сделать. Наведаться к этой девчонке попозже, выбить из нее информацию, и, конечно же — куда без этого в законах Каэнрии, — убить. Вот только принц не хочет давать учителю такую возможность. Эта мерзавка бесит его одними всхлипами, одним взглядом этих невинных оленьих глаз, по которому и не признаешь в ней убийцу. Она ведь виновна, и казнь все равно ждет ее к завтрашнему утру. А информация… в темницах Каэнрии еще полно грешников, которым гораздо проще развязать язык. — Ничего не скажешь? — взгляд на девчонку. Та лишь мотает головой, пытаясь удержать струящуюся кровь. И снова протяжный всхлип, будто она совсем не может остановиться. Будто чертовы слезы лезут из нее и никак не собираются заканчиваться. — Тогда продолжай рыдать. У тебя будет весь день на это. — губы искривляются в нарочито милой улыбке, почти такой же, что и припасена для надоедливых и скучных гостей на приемах. Вот только глаза сверкают во мраке темницы угрожающе-ярко, — А потом ты умрешь.

***

— Я не горжусь своим прошлым. Дайнслейф плавно отстраняется, проводя ладонью в перчатке по чужой щеке и собирая остатки слез. Ласковое движение напрочь стирает настороженность и ярость Кэйи; в нем читается привычно-родной Дайнслейф, такой же, как и все эти годы, проведенные бок о бок. — Вы убили ее, мой принц. Помните ли вы в ее глазах хоть что-то, кроме ненавистных для вас тогда слез? Кэйа отчаянно пытается понять, к чему ведет учитель. Какой гениальный ход тот готов сделать, чтобы выиграть очередную партию, и какая роль удостоена бывшему принцу на сей раз? Юноша, побежденный в этом неясном для него словесном поединке, раздраженно мотает головой. Он не помнит много чего — смерть какой-то девчонки не исключение. — Знаете откуда она была родом? Как оказалась в Каэнрии? Может, если бы вы внимательнее читали досье… Кэйа фыркает, не привычно-расслабленно, а скорее с толикой затравленности и непонимания. Он ненавидит этот отблеск знания в голубых глазах учителя, эту ауру превосходства и то огромное количество шагов, на которые Дайнслейф всегда будет впереди. — Я не помню. — Очень жаль, мой принц, — всегда коробившее Кэйю обращение сейчас еще больше выводит из себя, — Вам повезло, что помню я. Ее родина — Снежная. Не близкий свет, не правда ли? Бывший принц растерянно пожимает плечами, чувствуя, как хочется потянуть за знакомый с детства плащ. Как хочется догнать учителя, поспеть за ним хоть раз. — Природа в замке Гуннхильдр и правда прекрасна. Все как описывал Крепус Рагнвиндр, — учитель обходит юношу, поправляет плащ и Кэйа понимает, что еще пару мгновений и их пути снова разойдутся. Отчего-то он прекрасно осознает, что Дайнслейф больше не вернется в замок виноделов. И что не даст себя больше так легко найти. — И это все, что ты собирался мне сказать? — Верно, — довольное хмыканье, а после взгляд в цветник за окном, — Скоро многие из них отцветут. И прежде чем Кэйа успеет сказать хоть что-то, из приоткрытой комнаты слева слышится возня. Бывшему принцу видится тень печально знакомой маски, а Дайнслейф, пользуясь моментом, исчезает из поля зрения. Кэйа остается один, не решаясь зайти в комнату, где, возможно, хозяйничает Предвестник. Липкий страх окутывает его, мешая дышать. Последние капли слез, что не до конца смахнул Дайнслейф, высыхают. Еще один странный звук — будто что-то уронили, но умудрились поймать до падения, — и все стихает. Тогда Кэйа, пересилив внезапную панику, проходит в приоткрытую дверь. И никого не находит там. Лишь кусочек розовой ткани. От галстука-бабочки, что точно принадлежит Дотторе. Бывший принц хватает находку, а затем, осмотревшись, усаживается на один из стульев. Он пытается проанализировать всю их встречу с учителем, заполнить белые пятна, найти подсказки. Вдруг это очередная проверка? Но Дайнслейфа невозможно прочитать — он продолжает быть чертовой безразличной ледышкой, что легко предала его, но в нем все еще угадывается нежность, припасенная только для Кэйи. С учителем всегда было сложно — начиная от невыносимо высоких требований и заканчивая проверками, заставляющими каждый раз перенапрягаться, только чтобы впечатлить мужчину. Но теперь, как бы Кэйа не пытался, мысли Дайнслейфа находятся вне досягаемости. Рациональная часть кричит — не доверяй; и Кэйа — мальчик, лишенный родительской любви, нашедшей отзвуки ласки в учителе, — собирается послушать ее. Потому что его сердце любит обманываться. (и все-таки умеет любить)