Помни о смерти

      Конечно же, Дилюк не верит ему. Это было бы слишком просто и наивно — вываливать такую информацию в надежде на безоговорочное доверие. Но Кэйа обязан предупредить — то, что случилось с отцом Джинн, с одной из старейших семей страны ветров, может случится и с… С Крепусом Рагнвиндром. Даже когда Кэйа распинается перед мастером, указывая одинаковые временные промежутки, рассказывая о сбежавшем Предвестнике, но все еще не упоминая встречу с Дайнслейфом — глаза Дилюка лишь скептически щурятся, а сам он лишь отодвигается дальше от Кэйи. — Это бред. Кэйа уже устал пытаться донести до Дилюка всю серьезность ситуации, встречая лишь неверящее мотание головой. — Ладно. Просто… — в горле невовремя пересыхает, и бывший принц чувствует, как нехорошее предчувствие уверенно обвивает невидимыми нитями шею, — … Давай вернемся в замок. — У нас есть еще пара дней здесь. — мягко возражает Дилюк, — Я бы хотел дождаться возращения родителей Джинн из Монда. Кэйа почти что закатывает глаза. Его терпение не безгранично; если Рагнвиндр предпочитает игнорировать почти что факты и ждать у моря погоды — замечательно, пускай. Но Дотторе не будет сидеть сложа руки. Закончив с одной семьей, он, как и предполагал Тарталья, перейдет к другой. Промедление может дорогого стоить. Перед глазами вспыхивают загоревшиеся портьеры в одной из комнат дворца. Убегающие от всепоглощающего пламени служанки, стражники на воротах, что до последнего держали свой пост, простые зеваки у решетчатых ворот на выезде из дворца. Воспоминания быстро сменяют друг друга, но мелькающий огонь остается в каждом из них. Кэйа снова видит повозку и кучера, нервно перебирающего поводья. Рядом фигура Дайнслейфа — ни одна кроха огня не коснулась россыпи звезд. Ему даже слышится фантомный голос Короля — страшные проклятия и обещания смерти. Проклятый принц, изгнанный из собственных земель. Какая великолепная судьба! — Эй, — Дилюк, кажется, замечает отсутствующий взор принца, — Я не знаю, что произошло там, откуда ты с учителем приехал, но… Страна ветров слывет свободой, а не убийствами. Робкая улыбка, которую посылает мастер, даже умиляет Кэйю. И на секунду, всего на одну секунду, он допускает, что Дилюк может быть прав. Принц, выросший на дворцовых интригах и видевший кровь чаще, чем собственную семью, неизбежно стал мнительный. Да, он мог просто накрутить себя, напридумывать то, о чем в действительности даже и речи быть не могло. Он мог бы сейчас успокоиться, устроиться рядом с уже зевающим мастером и наконец-то уснуть. Но… этот порыв не продлился дольше пары мгновений. Кэйа пусть и стал чересчур подозрительным, все же не превратился в жуткого параноика. Принцип «меньше знаешь — крепче спишь» никогда не нравился ему. Слова Тартальи. Предвестник, что был в особняке. Разговор с Дайнслейфом. То, во что верит Дилюк — слишком хорошо, чтобы быть правдой. Как бы Кэйа не хотел обратного — отец Джинн уже определенно не жилец. Стоит ли отправляться в Монд? Ведь отсутствие там отца Джинн — единственное доказательство, которое Кэйа сможет предоставить. Каков шанс, что сразу после убийства главы одной старейшей семьи, Дотторе захочет разделаться еще с одним? Помогает ли Дайнслейф Предвестнику? — Давай поспим, Кэйа. — голос Дилюка вырывает из размышлений, слишком ласковый, на вкус Кэйи. Ему мерещится издевка в каждой нежной интонации. Мастер не верит ему. И не поверит, пока не убедится лично. Кэйа даже не может винить его. Он поправляет повязку, складывает ноги под себя, сворачиваясь почти что калачиком, и, тяжело вздохнув, честно пытается уснуть. Но через долгие минуты слышит только посапывание рядом с собой — спящий мастер кажется совсем беззащитным во сне. А вот к бывшему принцу сон все никак не желает прийти — валяться с дурацкими мыслями немногим лучше постоянных и непрекращающихся кошмаров. И все же… Принц аккуратно поднимается, стараясь не тревожить Дилюка, выбирается из внезапно-приятного тепла. В коридорах особняка не заплутать — прямы и светлы, поэтому спускается со второго этажа на веранду Кэйа довольно быстро. Игривый порыв ветра треплет синие волосы, ласково проходясь по коже. На землях Гуннхильдров и вправду спокойно. Но спокойствие не равно безопасности. — Твой учитель был прав, — в темноте веранды, слева от него, вырисовывается силуэт Чайлда. Его поза все еще по мальчишески-открытая, а в голосе угадывается слабый интерес. — М? Чайлд вяло поднимает руку — жест простирается над цветником. Кэйа все еще восхищен природой в особняке; сесилии и розы соседствуют с россыпью васильков, нежная композиция составлена умелой рукой. Жаль, что парочка нарциссов — самоуверенность и вальяжность в каждом лепестке — успели завять. — Рано или поздно многие из них отцветут, — палец указывает на один из нарциссов, небрежно и безразлично. Но в полупустых глазах вспыхивает искра жизни. Кажется, Чайлд понял то, что упустил Кэйа. Вот и радуется теперь про себя, продолжая играть равнодушие на публику. — Откуда… — Кэйа делает глубокий вдох, — Какого черта ты подслушивал? Чайлд ухмыляется. — Не знал, что принц ведет приватные беседы со своими слугами. — Он не… Он мой учитель. Не слуга. И не уходи от ответа. Тарталья наигранно-невинно пожимает плечами, вмиг оказываясь на дорожке перед цветником. Ветер играет с его волосами, закручивая их в еще более непослушные кудряшки, а вальяжно раскинутые по сторонам руки словно подтверждают непричастность Чайлда к каким-то темным делам. Он кажется довольным ребенком, ничем не обремененным и почти что счастливым. Даже глаза в свете луны очаровательно поблескивают. — Я и не уходил. И не подслушивал. — Да неужели? — Просто… оказался в нужном месте в нужное время. К тому же, — указательный палец постукивает по тонким губам в мнимой задумчивости, — Не понимаю, почему ты так нервничаешь. Ну поплакался учителю, с кем не бывает. Хруст пальцев, раздавшийся со стороны Кэйи, был довольно ощутимым. Между ними был небольшой заборчик веранды, часть цветника и дорожка, но черт возьми, как же велико было желание Кэйи приложить Тарталью пару раз личиком об землю. Принц не любил замечать в себе проявления прошлой жестокости. Он клялся себе, что изменился. Что старые привычки больше не вырвутся наружу, оставшись глубоко-глубоко внутри. Поэтому сейчас главное не поддаваться секундным желаниям, чтобы не пожалеть после. Кэйа выучил свой урок. — И я видел твои слезы, — продолжает Чайлд, делая вид, что пересказывает всего лишь глупую сводку погоды на завтра, — Не так уж и уродливо. Кэйа скептично приподнимает бровь, почти что возвращая себе привычное хладнокровие и невозмутимость. — Ну знаешь, — Тарталья делает неопределенный жест рукой, — Сильные люди не плачут, слезы признак слабости, и все такое… Немного нервный смешок все же вырывается из бывшего принца: — Я был принцем, а не ходячим стереотипом! Тарталья хмыкает, будто не веря. Но потом очередной порыв ветра убирает пусть и наигранное, но веселье с его лица. Глаза опасливо-чарующе поблескивают в лунном свете. Кэйа напрягается — не потому, что боится Чайлда, нет, — осматриваясь по сторонам. На землях Гуннхильдр так же спокойно. Слишком безмятежно. Так не то чтобы не бывает — в замке винных магнатов тоже довольно тихо по ночам — но уж как-то карикатурно-идеально-невинно выглядит особняк в свете луны. Будто ни одна капля крови никогда не касалась не то чтобы владельцев замка, но и саму землю под ним. — Дотторе умен. Кэйа вырывается из своих мыслей. Сейчас Чайлд звучит предельно серьезно. — Думаешь, я недооцениваю его? Чайлд мотает головой. — Не знаю. Забавно, что я не убил тебя однажды, только чтобы убить снова. — Не вижу ничего забавного. — Ты выбрал такую проверку на верность, не я. Кэйа позволяет себе закатить глаза — пренебрежительно и вальяжно. Так, чтобы не показать, насколько сейчас ему не по себе. И дело не только в выбранной для Тартальи клятве верности. Хотя и это тоже. Чертовски глупо умирать от руки того, кого хотел сделать своим… учеником? В тот вечер Кэйа и правда сделал глупость — неправильно расставил приоритеты. Он побоялся, что опасность может исходить от Чайлда, как бы он не клялся в непричастности к планам Дотторе и Царицы. Он упустил то, насколько быстро Дотторе решил приступить к своему плану. Бывший принц позволил себе наивно думать о том, что у них достаточно времени. Чертовски глупо! Как он сможет выиграть партию у Дайнслейфа, если не получается справиться с одним Предвестником? У него нет времени здесь. Замок Гуннхильдр пусть и кажется тихой гаванью, Кэйа не может покупаться на эту иллюзию. Слишком часто эти самые иллюзии жестоко рушились на его глазах. — Мы не можем позволить Дотторе завершить свой план. — Ого, — Тарталья расплывается в чересчур довольной улыбке, — Теперь это не «я», а «мы». Как мило! — Не ты ли говорил, что не хочешь моей смерти? Вот и я не очень-то ее жажду. — И что мы будем делать? Кэйа расслабленно пожимает плечами. У него нет никаких идей. Но сейчас, видя интерес, просыпающийся в Тарталье, тяжелый узел, что сжимался все сильнее после встречи с Дайнслейфом, распускается. Кажется, когда за тобой кто-то готов следовать не принудительно — довольно приятно. Кэйа мог бы привыкнуть к этому; королевские замашки и привычка «вести за собой» никуда не делась. Но здесь он не был ни будущим Королем, ни действующим принцем — простой ученик знатного человека, который волен жить так, как захочет. Кэйа хотел этого, когда был маленьким несмышленым принцем в изысканных нарядах, когда наблюдал за балами, видя сотни кружащихся в танце пар, когда сбегал от одного учителя к другому, стараясь спрятаться в огромном дворце. В детстве он хотел совсем немногого. Объятий мамы, смеха Антариуса, и, пожалуй, друзей. Да, у него был Дайнслейф — верная вороная тень за спиной, попытка дотянуться до россыпи звезд — но он был взрослым. Одним из тех взрослых, которых едва ли волновали детские проделки или детский лепет. Дайнслейф был надежным стражем, несмотря на то, что самооборона с малых лет была спутницей Кэйи. Как в тот раз… Кэйа моргнул. Память внезапно подкинула ему что-то забытое, покрытое метафорической пылью. Это было после очередного покушения — новые покои, балкончик с ветвистой лозой. И мальчик, забравшийся к нему. Веснушки, порезы и полупустые глаза. Что-то до боли знакомое… — Эй, у нас даже не будет плана? — Чайлд беззастенчиво влез в его размышления, уже стоя перед ним и размахивая ладонью. Дикое желание укусить его за эту же ладонь, чтобы не мешал, испугало даже самого принца. Правда, в этот раз оно было рождено не прежней жестокостью, а какой-то щемяще-неправильной нежностью. И укус не пугающе-сильный, а играючи-ласковый. — Я открыт для предложений, — Кэйа неловко отодвинулся от парня, разводя руками. Он почти что зевнул — неужели сон соизволил прийти и по его душу — но Чайлд снова отвлек, потянувшись к его плечу. Он оперся на него локтем и состроил устало-задумчивый вид, будто все думы мира разом легли на его плечи. Кэйа мягко усмехнулся; кажется его привычка играть на публику очень быстро перенималась парнишкой. — Есть один. Чайлд заинтересованно повернулся к нему. — И какой же? Наконец-то зевота одолела его. — Выспаться. Это было до нелепого приятно — Кэйа почувствовал себя нормальным человеком, которому необходим сон для нормального функционирования. Может, во сне его посетит гениальная мысль, которая поможет им добраться до Дотторе и помешать ему. Крепус Рагнвиндр будет жить, а страна ветров не падет под властью Фатуи. А он, Кэйа, сможет снова утереть нос Королю и остаться в живых. Вот только как сделать все это, когда не ясно, на чьей же стороне играет Дайнслейф?

***

      Кэйа просыпается в одиночестве, хотя прекрасно помнил развалившегося на его кровати мастера, когда прокрадывался в спальню после ночного разговора. Принц проверяет глазную повязку, коротко выдыхая, находя ее на нужном месте. А за тем решает как можно быстрее спуститься вниз. Если сегодня Дилюк откажется уезжать, им с Тартальей придется побыть ужасными гостями — и одолжить чужих лошадей. Кэйа не знает, следует ли им отправляться в Монд или все же мчать в замок виноделов, но задерживаться здесь нельзя. Дотторе не будет медлить, а значит, и они не должны. За завтраком он находит щебечущих о каких-то глупостях Барбару и Джинн, Дилюка, уставившегося в панорамное окно, и никаких признаков появления Тартальи. — Садись, — приглашающий жест мастера лишен дружелюбия. Неужели все дуется за тот поцелуй? Кэйа плюхается на стул рядом, видя перед собой тарелку с оладушками. Выглядит до жути аппетитно. — Думаю, через пару дней, как родители вернутся, пойду за волчьими крюками, — голос Барбары словно мед для ушей, нежный и в меру звонкий, не режущий слух. Кэйа даже сначала не вслушивается, но слова о родителях почти что отправляют следующий кусочек оладушка не в то горло. Дилюк замечает его заминку; красивое лицо мастера кривится. Кэйа предпочитает игнорировать. — Они для лекарства? — а вот с другими юный мастер уже не такой бука. Вежливо интересуется у Барбары, подкладывает пару своих оладьев Джинн, пока та не видит. Кажется, все его показное пренебрежение направлено лишь на Кэйю. Юный мастер может не верить ему и обижаться по мелочам, если ему так легче. — … А еще их можно использовать… — не то чтобы Кэйа вслушивается в беседу за столом, но обрывки фраз долетают и до него. Бывший принц больше наблюдает. И не зря. Потому что на Джинн, как бы она не старалась растягивать губы в улыбке, нет лица. И пока Барбара продолжает весело щебетать, а Дилюк заинтересованно слушает ее, Джинн вскакивает из-за стола, лепеча что-то неясное. Кэйа, выждав момент, следует за ней. Джинн легко найти на ступеньках у центрального входа. Фигура девушки скрючена, а голова покоится на коленях, подтянутых к животу. Кэйа лишь надеется, что она не плачет. Он не вынесет девчачьих слез — воспоминания о закрытой двери покоев, плачущая навзрыд служанка, собственные слезы перед Тартальей и Дайнслейфом. — Эй, — ласковое касание по подрагивающей спине. Джинн не разворачивается к нему. — Джинн, все… в порядке? — он не слышит всхлипов, и это, наверное, хороший знак? — А… да, да, — быстрый кивок головы, — я сейчас вернусь. Ногу… свело. Кэйа садится рядом, не пытаясь заглянуть в лицо девушки. Кажется, это будет лишним. — Я могу… чем-то помочь? — Нет, — чересчур резкий и быстрый ответ, — я… все нормально. Кэйа замирает в нерешительности — и все-таки кладет руку на плечо Джинн, в подобие обьятья. Он немного прижимается к ней — слабый жест поддержки, но и он, кажется, работает — Джинн понемногу перестает дрожать. Они сидят в тишине — расшалившиеся и распевшиеся соловьи неподалеку не в счет — несколько минут. А потом Джинн поворачивается к нему — и Кэйа готовится увидеть дорожки слез или жутко красные глаза. Но увиденное пугает его еще больше — Джинн просто бела как мел, а в глазах стоит почти что животный ужас. Так олени, загнанные в тупик, смотрят на приближающегося хищника. Так смотрели на него в каэнрийсках темницах жертвы, которые не знали за что должны раскаяться. Дрожь пробегает и по телу бывшего принца. А потом он замечает, что в одной из ладоней, которыми Джинн обхватила коленки, что-то есть. Его взгляд быстро перехватывает Джинн — она нервно расцепляет руки. Пальцы неистово дрожат, и Кэйа порывается было схватить их, чтобы успокоить девушку, но… она показывает находку. Фамильная брошь с гербом клана Гуннхильдр. Полностью в крови. — Папа… — голос Джинн идеально ровный, а лицо все такое же пугающе-отсутствующее, — …мертв. Обрывок галстука-бабочки, незаметное присутствие и Дотторе, и Дайнслейфа в особняке, слова учителя… Дотторе, что специально подкинул брошь, план Царицы по захвату влияния в Мондштадте, ее соглашение с Королем Каэнрии… Слова учителя, цветы, что скоро отцветут… Черт!