***
Дилюк не знает, когда перестает дышать. Когда Дотторе произносит роковые слова, или когда Чайлд хватает Кэйю, выставляя его, словно на аукционе, перед Дотторе. — Это яд. Вы уже мертвы! Дилюк уверенно выбирает отрицание, слыша это; такого просто не может произойти. И пусть он, как Кэйа еще несколько минут назад, не мог наблюдать за схваткой, прозвучавшие слова кажутся нелепостью. И Варка, и его отец прекрасно владеют оружием, и никогда не смогли бы попасть в такую ситуацию. Это просто… невозможно. Но собственный слух твердит об обратном. И когда Чайлд уверенно говорит о наличии противоядия, подступающая к горлу паника сходит на нет. Ему даже удается сделать вдох. Дилюк словно уворачивается от метафорического меча. Но когда ценой сделки становится Кэйа — в груди снова что-то обрывается; словно этому чертовому мечу все же удалось волшебным образом достигнуть цели. Когда Кэйю волочат из дома, Дилюк дрожащими руками опирается о дверной косяк — выглядывая. В руках Варки — маленькая капсула, наполненная голубой жидкостью. Противоядие. Дотторе все еще стоит перед раскрытой дверью, словно король положения. И когда Варка, руки которого продолжают неестественно подрагивать, открывает капсулу, предвестник наигранно-испуганно фыркает: — Ой. Забыл кое-что добавить. Антидот рассчитан только на одного человека. И пока осознание обрушивается на всех присутствующих, предвестник собирается покинуть дом. Однако, словно вспомнив недостающую деталь, останавливается: — Каково понимать, что вы пригрели змею на груди, Крепус Рагнвиндр? Может, если бы карты раскрылись раньше, всех смертей получилось избежать? Капсула чуть не вываливается из рук магистра. А Дотторе, полностью удовлетворенный собой, уверенно двигается к карете. — Нет, — магистр резко мотает головой, — Нет, черт возьми. Варка немигающим взглядом смотрит на капсулу, продолжая мотать головой. Даже магистр выбирает отрицание, бессмысленное сейчас — когда разрушительное действо яда продолжается. Но выбор должен быть сделан. Иначе — погибнут оба. Все в комнате — внезапно сузившейся до мерцающей капсулы перед ними — понимают это. И тогда Крепус, наконец отмирая, говорит: — Ты должен выпить антидот. Город нуждается в магистре. Время замирает на секунду; даже тихие всхлипы Лизы больше не слышны. — Нет, Крепус, я… Я не могу. Искреннее отчаяние слышится в голосе магистра. Но Крепус уверенно, насколько это возможно в его обессиленном состоянии сейчас, продолжает: — Ты должен. Магистр не противоречит боле. Его руки еще сильнее дрожат, когда он подносит капсулу ко рту. Резкий крик Дилюка раздается раньше: — Папа! Нет! Крепус поворачивается к нему. И Дилюк, вскочив, кидается к отцу. — Ты не можешь умереть! Варка, словно напуганный таким всплеском эмоций, убирает капсулу от себя, будто прокаженную. Его старый друг — напарник и товарищ, с которым было пройдено бесчисленное количество битв — жертвует жизнью ради него. И самое ужасное, что кроме всепоглощающей вины, магистр чувствует и облегчение. Потому что Варка — вопреки всем басням и байкам в тавернах, представляющих его всесильным — всего лишь человек. А какой человек откажется от протянутого ему спасения? Крепус. Но не он. Варка не хочет умирать. Но и не хочет, чтобы выбор — был его решением. Поэтому трусливо ждет еще одного «ты должен», еще одной просьбы «жить» от Крепуса, прежде чем выпить антидот. Поэтому и шугается Дилюка, втайне до ужаса боясь, что сын сможет переубедить Крепуса. Но это же Крепус — чистое милосердие и сострадание, истинный герой без масок и плащей. Человек, готовый пожертвовать собой ради других. — Дилюк, — о нет, юный мастер знает эту интонацию. Ласковый голос, не терпящий возражений, — Мондштадту нужен магистр. И это не я. Первые слезы катятся по бледным щекам мастера. Он поджимает губы, стараясь сдержать всхлипы, и смотрит на Крепуса. — А мне нужен отец! Полное бессилие осознанием обрушивается на юного мастера. Мягкое касание по растрепанным волосам, и Крепус заключает сына в объятья. — Может, однажды, ты простишь меня. Картина размывается, потому что слезы продолжают настойчиво вытекать из амарантовых глаз. А потом сердце щемит еще сильнее — глаза Крепуса тоже слезятся. — Я люблю тебя, Дилюк. Но так будет правильнее. Крепус кивает Варке, продолжая обнимать сына. Магистр отворачивается, не в силах смотреть на прощание, и залпом выпивает целебную жидкость. Совсем скоро жизнь покинет хозяина Рассвета, а пока его укладывают на кровать в комнате, стараясь не обращать внимание на то, как прямо на глазах угасает мужчина. Кажется, за прошедшие минуты он прибавил десяток лет — так сильно выделяются теперь морщины на родном лице. Дилюк усаживается рядом, держа отца за руку, намереваясь не отпускать ее до самого последнего вздоха. Лиза, неловко держа свою шляпу в дрожащих пальчиках, стоит у дверного прохода. И лишь магистр не в силах подойти к другу, присаживаясь на ступеньках у входа, да нервно раскуривая табак. Мундштук его трубки выполнен из дерева, с ветвистым узором и подписью «В». Когда магистр снова смотрит на трубку, то капля крови с места раны скатывается прямо на символ. Именно эту трубку и подарил ему когда-то Крепус. — Время прощаться, — Лиза тенью возникает за ним, ее голос полон скорби. Варка тяжело приподнимается, кажется, организм все еще отходит от большого количества яда. Его рана слабо кровоточит, но ножи предвестника вошли не глубоко, отчего справиться с ней можно одним походом к лекарю. Но порез — последнее, что заботит магистра сейчас. Когда они оказываются перед кроватью, Варка даже не может посмотреть умирающему в глаза. Дилюк наклоняется к отцу, легонько ложится на широкую грудь. Крепус снова сжимает его в объятьях — последних для обоих. — Я верю, что Монд будет процветать, — голос Крепуса наполнен привычной меланхолией и спокойствием. Варка поднимает глаза, несмотря на мерзкий шепот чувства вины, — Благодаря тебе, старый друг. — Так и будет. Крепус расплывается в улыбке — наполненной надеждой и верой — и закрывает глаза. В последний раз.***
Замок «Рассвет» никогда не принимал разом столько гостей — даже во время самых масштабных приемов. Может быть, если бы не проливной ливень — главный зал не был столь загружен. Но люди в черных одеяниях полностью заполонили все пространство, не переставая говорить. Аделинда ловко юркала между людьми, отдавая последние приказы и ругая неторопливых слуг. Однако, сегодня эта женщина представляла лишь слабый отблеск от той Аделинды, которую юный мастер знал еще с пеленок. Даже вежливому и бесстрастному выражению на лице не под силу было скрыть красные от слез глаза и залегшие под ними синяки. — Как же так? — Виноделие процветало при нем! — Почему магистр позволил такому случиться? Дилюк шествовал мимо шепчущихся повсюду гостей, как и положено, полностью облаченный в черные одежды. Он не помнил, когда Аделинда сунула ему прямо в руки подходящий наряд, не помнил, как спустился в главный зал замка. Честно говоря, и предыдущие пару дней тоже не оставили следа в памяти мастера. Варка помог ему найти экипаж, чтобы погрузить Крепуса. На винокурне его встретила Аделинда. Он сразу отправился в свои покои. Там мастер просто упал в кровать, желая… Он не знал чего. Волшебным образом отмотать время назад? Броситься самому под нож Дотторе? Вырвать противоядие из рук магистра и заставить отца выпить? Последние несколько суток Дилюк просто хотел… не быть. Кто-то из гостей толкнул его плечом, случайно скорее всего, но Дилюк ощетинился, разворачивая его к себе. Сила была явно лишней, тот от неожиданности чуть не уронил бокал с шампанским. Да и выглядел до чертиков испугано. Мастер оставил его, удержавшись от неестественной для него грубости. — Следующим будет его сын? — Я слышала, что Дилюк Рагнвиндр способный. — Куда ему! Крепус растил его подле себя, как домашний цветочек. И снова это обилие голосов, сливающихся в один протяжный гул, от которого начинает болеть голова. Дилюк хватается за лацкан собственного пиджака, со всей силы оттягивая ткань. Ему душно в родном замке, среди стен, которые защищали его всю жизнь. Кабинет отца — картины с все теми же знакомыми пейзажами и портретами, стол из красного дерева — теперь и вовсе вызывает тошноту. Первым порывом, когда мастер в беспамятстве забрел туда было устроить погром. Уничтожить кабинет до основания, чтобы ничего не могло напоминать об отце, восседающем здесь. Одна картина особенно резала ему глаза — та самая, где была изображена их семья. Это были славные времена, когда главная проблема Дилюка состояла в неровных кляксах-буквах, которые все никак не складывались в слова. Тогда в главной столовой после трапезы звучали истории Крепуса из молодости, а мама постоянно смеялась над глупыми шутками хозяина Рассвета. И Дилюк смеялся тоже. Ценил ли он тогда каждое мгновение, проведенное с родителями? Конечно нет. Потому что тогда родители казались чем-то вечным и неподвластным лапам смерти. Детям всегда так кажется. — Господин Дилюк, магистр уже у ворот замка. Следует встретить его. Голос Аделинды действует отрезвляюще; юный господин отрешенно кивает, отпуская пиджак и глубоко вздыхая. Теперь люди — безликие незнакомцы — легко расступаются перед ним. Все благодаря идущей впереди Аделинде. Он до безумия благодарен этой женщине. Если бы не она — наверное, мастер все еще валялся бы в собственных покоях. Но Аделинда возвращала его к реальности. Реальности, в которой он — теперь полноправный хозяин замка «Рассвет». Реальности, в которой ему придется вести дела и бизнес отца. Реальности, в которой у него нет права на ошибку, ведь всегда будут дельцы, только и ждущие падения Рагнвиндров. — Вот он! Идет! — Разве можно было оставить целую империю в руках мальчишки? — Ему двадцать! Не думаю, что Крепус допустил бы ошибку. Теперь голоса остались лишь фоновым шумом, который юный господин счел недостойным внимания. Они с Аделиндой прошествовали к центральному входу. Дождь лил как из ведра, даже стоя под крыльцом одежда господина успела намокнуть. Но долго ждать не пришлось — карета уже приближалась к ним. Из нее движением, полностью лишенным грации, вылез магистр. Выглядел Варка тоже довольно скверно. Тяжело было не заметить залегшие под глазами морщинки и то, как осунулся крепкий мужчина. Дождь за эти жалкие секунды тоже не пощадил его. Аделинда присела в легком реверансе, а Дилюк, словно деревянный солдатик, застыл рядом. Он, честно говоря, так и не мог понять гамму чувств, испытываемую к магистру. Там находилось место и для отвращения и для жалости одновременно. Поэтому не мог он склониться в официальном и необходимом поклоне. Но Варка и не требовал этого. Лишь кивнул им, доставая из кареты черный зонт. Церемония прощания уже была соблюдена; все желающие могли попрощаться с Крепусом. Предстояло отпевание. Несколько сестер из собора Фавония еще ранним утром прибыли в замок. А теперь они именно они попросили всех присутствующих пройти к фамильному склепу семьи Рагнвиндров. Дилюк плохо помнил происходящее далее. Бесконечный дождь продолжал лить, как проклятый, а гости все подходили и подходили к гробу, оставляя цветы. Молитва сестер давно отзвучала, а магистр Варка произнес прощальную речь. Вот только Дилюк продолжал каменным изваянием стоять рядом с гробом. Когда юный господин очнулся, то оказался в полном одиночестве. Он не знал, что делать дальше, а потому просто побрел к выходу из замка. Дождь давно промочил туфли, но едва ли мастера это заботило. Дилюк огляделся вокруг. Эти виноградники, виднеющиеся на многие мили вперед, были частью отцовского наследия. Эти каменные стены, готовые выстоять против всех угроз мира, это небольшое поселение у стен замка. Все это было тем, что с таким упорством воздвигал Крепус. Мог ли Дилюк позволить его трудам стать напрасными? Что он, как новый хозяин, должен делать? — Эй, — чья-та рука ласково опускается на плечо. Мокрая ткань неприятно собирается под ладонью. Дилюк знает этот голос. Но отчего-то откликаться совсем нет сил. — Я знаю, как это тяжело. Дилюк вздыхает. Кому как не ей знать. — Я весь вечер смотрела за тобой. Все хотела подойти, но… ты был не здесь. — Я… не знаю, как жить дальше, Джинн. Девушка бережно, словно боясь разрушить его окончательно, разворачивает мастера к себе. Она видит капельки слез, собирающиеся в уголках глаз. Видит, насколько разбит и сломлен друг. — Никто не знает. Здесь нет универсального рецепта. Джинн аккуратно собирает его слезы, а затем проводит пальцами по мокрым щекам. Дилюк вспоминает, как сидел перед ней, держа чужое лицо в руках, шепча миллион бесполезных слов утешения. И как Джинн оставляет на собственном лице пощечины, не позволяя разбиться на осколки. Ему неподвластна та сила и стойкость, что сокрыта в девушке напротив. — Послушай, — она легонько хлопает его по щекам, сосредотачивая внимания на себе, — Мама мне все рассказала. Крепус стал жертвой плана Дотторе. Разве ты не хочешь отомстить? — Мне не победить Предвестника Фатуи, — слабый голос Дилюка звучит как жалкое оправдание, которое не принимается Джинн. — А ты пробовал? Дилюк принимает поражение, отрицательно мотая головой. Но Джинн не закончила, у нее есть еще кое-что, не совсем приятное. — Мама думает, что Кэйа так же виновен. Дилюк собирается возразить, но Джинн говорит первее: — Выслушай меня. Кэйа появился почти в то же время, что и Дотторе. Принц бежал от него и скрылся у Крепуса. На приеме возникает Чайлд, еще один предвестник. Может, они были в сговоре. А все эти разговоры о влиянии в Мондштадте просто пустые слова. Кэйа обвел всех вокруг пальца, спрятавшись за спинами старейшин! — Все было не так, Джинн. — Ты не хочешь слушать! — нотки раздражения сквозят в голосе девушки, — Зачем тогда Кэйе прятаться сначала у нас, а потом у магистра? Он надеялся, что кому-то удастся победить Дотторе! — Кэйа хотел защитить нас! Нервный смешок вырывается из Джинн. — Он просто прятался, пока другие умирали! Дилюк испуганно моргает, когда голос девушки почти переходит на крик. — Почему мой отец должен был умереть из-за интриг сбежавшего принца? Разве заслужил он такую участь? Дилюк опускает глаза; разум отчего-то вторит словам Джинн, к тому же многие белые пятна в образе Кэйи теперь находят свое место. Внезапное открытие все объясняет; и манеры Кэйи, и его умение держаться в обществе, его изящное владение мечом. То, как он был восхитительно уверен во время приема — потому что за спиной, наверное, была еще сотня подобных. То, как он всегда был выше любой ситуации — истинный будущий Король. Теперь в нем сложно было увидеть простого ученика, каким Кэйа представился изначально. Принц Каэнрии. Человек, который, как считалось в высших кругах, погиб в пожаре. Человек, который все это время был рядом с ним. Человек, которому Дилюк доверился. — Почему Чайлд хотел убить тебя? Он спросил это в ту самую бесконечную ночь приема. Спросил, не понимая, как простой подмастерье может заинтересовать самого Предвестника Фатуи. Ох. Как же глуп и слеп он был. Раскрывшаяся правда поставила все на свои места. Неужели все это был спланированный план выживания принца? Но зачем тогда…? — Я поставил свою жизнь на кон. И все ради вас, мастер. Кэйа тогда — прямо перед ним; слишком близко, чтобы Дилюк мог выговорить что-то разумное. — Ты же поймаешь меня, если что? — Вы очень красивы, когда смущены, мастер. — Мне не нравится, когда нас так разделяют. Неужели все между ними… было ложью? Неужели их… дружба — Дилюк не может подобрать более подходящего слова — совсем ничего не стоила? Неужели принц лишь искал пешек для своей игры, которые положут голову ради него? Как посмел так любезничать с Крепусом! Как посмел забраться в сердце и голову Дилюка! Дилюка поглощают не самые приятные мысли, но Джинн продолжает держать его, словно ожидая ответа на довольно риторический вопрос. В груди снова неприятно тянет, хотя заполняющая все пустота начинает рассеиваться, уступая место поднимающейся ярости. Гнев всегда легко захватывал юного мастера, но сейчас все иначе. У него есть вполне определенный источник. Даже два. Амарантовые глаза опасно поблескивают, а ливень, оказывается, все же не бесконечен. Джинн отшатывается от него, девичий испуг на лице перемешивается с эгоистичным удовлетворением. И когда он резко разворачивается в сторону главного входа, девушка лишь интересуется: — Куда ты, Дилюк? Но юноша — теперь уже полноправный хозяин Рассвета, — лишь отмахивается. Он не желает распаляться сейчас на ненужные разговоры, пока горящий и болезненный азарт ведет его. Он отомстит всем, кто был причастен к смерти отца. Он не позволит им спокойно ходить по земле. Он накажет виновных. Джинн наблюдает за резкими и ломаными движениями мастера, однако показное довольство легко спадает с лица девушки. Да, она может быть сильной, когда обстоятельства того требуют, но… Кэйа не был просто незнакомцем для нее, как для мамы. Для Фредерики Гуннхильдр вина Кэйи была неопровержима, но для Джинн… — Ты вольна быть тем, кем хочешь. — Я был восхищен твоей смелостью! — Мое место было тоже предрешено, и я ничего не мог с этим сделать. О, Кэйа. Он и правда всегда плохо притворялся. Через его броню — до ужаса идеальные улыбки, лесть и показная бравада — всегда проскальзывало истинное лицо. Вот только… разве может оправдывать она, наследница клана Гуннхильдр, преступника и перебежчика? Разве не должна она радоваться, наставив, по совету матери, Дилюка на верный путь? Разве не должна чувствовать упоение от того, что отмщение все же свершится, пусть и не ее руками? Джинн кажется, что она совершает непростительную ошибку.