***
Когда Дилюк говорит, что Крепус Рагнвиндр мертв, мир не сужается до одной точки, а сердце не замирает испуганно и неверяще. Смерть никогда не была незнакомкой для юного принца. Но Кэйе правда больно, и эта фантомная боль все же отдает в груди, потому что… разве заслуживает такой человек, как Крепус, смерти? «Я ничего не собираюсь менять. Твой отец будет жить. И я — вместе с ним.» Собственные слова возникают в голове, отчего его тогдашняя бравада кажется глупой и самонадеянной. Как вообще он смел давать подобные обещания? Вина наваливается на принца, ласково опутывая цепкой хваткой. Это из-за него отец Дилюка мертв. Из-за него Дотторе оказался там, и… Нелогичность собственных мыслей отрезвляет. Кэйа, пусть и являлся катализатором многих событий, не был прямой целью Дотторе. Чайлд уже объяснял ему — Дотторе себе на уме и едва ли какие-либо приказы Царицы остановили его. Смерть Крепуса — не вина попавшего под руку принца — но мерзкое желание Дотторе сломить оборону страны ветров, разобравшись со старейшими семьями. Да, не вмешайся Чайлд, скорее всего и магистру пришлось бы принять смерть от руки Доктора. Это не вина Кэйи. Даже если слушая рассказ Дилюка, он натыкается на это снова. Когда Джинн обвиняет его. И пусть неверие девушки-воительницы немного ранит, принц не думает, что она справедлива к нему. Но Кэйа никогда бы не возжелал смерти кому-либо из страны ветров. Потому что именно там смог почувствовать… любовь? Защиту? Надежду? Страна ветров подарила ему Дилюка, свела с Чайлдом, познакомила с Джинн, магистром Варкой, к которому Кэйа, в ходе рассказа Дилюка, ничуть не потерял уважение. Бояться и не хотеть умирать — нормально. Это не предательство, не трусость; не все способны отдать собственную жизнь на благо другого. Страна ветров снова научила его мечтать; не о шуме крови в глотках грешников, не о мучительной кончине виновных, но о счастливом и неясном будущем, о взаимности и искуплении. Кэйа слушал Дилюка, не отрывая взора от алых глаз; слушал внимательно и сосредоточенно. Скривил губы в понимающей улыбке, когда узнал, что Дилюк и ему, Кэйе, почти что собрался мстить. И когда узнал о желании мастера расквитаться с Дотторе. Жизнь за жизнь — как никогда казалось честным и справедливым. А потом Дилюк поведал о встрече с Дайнслейфом на развилке дорог в стране ветров. Учитель сделал почти что невероятное — по меркам принца — доверил его прошлое новому хозяину «Рассвета». Без каких-либо прикрас. И разбитое детское сердце, и смерть любимого брата, и наслаждение от пыток в темницах, и побег от тирана-Короля… все это теперь было известно сидящему рядом… — Считаешь его чудовищем? — спрашивает Дайнслейф, прерывая повествование и видя, как хмурится лицо нового хозяина Рассвета. Едва ли кому были по душе подробности кровавого юношества принца; но Дайнслейф знает, что любил маленького принца, спешившего за ним настолько, что не посмел уйти даже в самые темные времена. Каким бы учителем он был, если бы отрекся от ученика? Дайнслейф не любил те дни, когда принц посещал уроки нехотя, а в темницы шел с большой охотой. Но подозревал, что жажда крови и смерти, внезапно открывшаяся в принце, едва ли случайность. А потому молча следовал за ним. — Его отец — настоящее чудовище. — Но это не отменяет все грехи моего ученика, — подмечает Дайнслейф. Слепое обожание и потакание — хуже слепой ненависти. Если юноша перед ним не будет видеть всего Кэйю, разве сможет он до конца принять принца? Кэйа больше не желает возвращаться к старым привычкам, но Дайнслейф уверен, темницы все еще преследуют его во снах. — Верно. Но разве вам судить, Дайнслейф? Вы были готовы зарезать моего кучера часами ранее. Дайнслейф понимающе кивает; мастер Дилюк молод и импульсивен, чувства к юному принцу — от любви до ненависти и обратно, но серьезность в алых глазах и чистота намерений заставляют смягчиться. Учитель надеется, что Кэйа не ошибся… Первым порывом было даже не отрицание, а вполне логичное желание объясниться, хоть как-то обелить себя в глазах мастера, но неясные оправдания даже не успели сформироваться во что-то приемлемое, когда Дилюк прервал его попытку. Горячая ладонь обожгла кожу. Это было приятное тепло. — Я не осуждаю тебя, Кэйа. Я на твоей стороне. Этих простых слов было достаточно. Его сердце не ошиблось, выбрав мастера. — Мне уже не исправить прошлого. Я… о многом жалею сейчас. Дилюк мягко кивает. Никому из них все равно не под силу повернуть время вспять. Не под силу вернуть ушедших людей. Но сейчас он может соединить почти разорванную нить — тень предательства и непонимания — с человеком, который никогда по-настоящему не покидал его. Когда Дайнслейф рассказывает о сметающем все вокруг неистовом пламени, о предсмертном крике сестры и такой быстрой, почти что нелепой смерти Королевы, Дилюк уже не внемлет каждому слову. Прошлое Кэйи глухо и болезненно, однако сейчас, зная основные детали, он хотел бы узнать больше от самого Кэйи. Больше нет никакой горячей, патокой разливающейся злости на принца; домыслы Джинн, диктуемые Фредерикой, беспочвенны и бездоказательны, да и нужны только, чтобы спихнуть провал магистра на кого-то еще. Это не похоже на Варку, и Дилюк не хочет размышлять об этом сейчас дольше положенного. Кэйа — не просто сбежавший принц и никогда по-настоящему им не будет. Не для Дилюка. Кэйа, даже в самых роскошных одеждах и интерьерах всегда будет тем игривым юношей, которого мастер встретил у дверей кабинета отца. Никакие титулы и должности не изменят этого. Кэйа, будь он хоть трижды принц и дважды король, все так же будет заставлять его неловко краснеть и неумело отвечать на игривые замечания. Дилюку плевать, если он будет не вписываться в этот мир Кэйи, или выглядеть рядом с благородным принцем простым выскочкой. Он что-нибудь придумает. Пусть Кэйа просто будет в порядке. Пусть будет живым. — Вы переживаете, мастер Дилюк? — Дайнслейф все прекрасно видит, ему не нужен очевидный ответ, а потому продолжает, — Не стоит. Я научил Кэйю всему, что знал сам, и сейчас время его финального экзамена. — Экзамена? — не веря собственным ушам, повторяет мастер. То есть для Дайнслейфа это всего лишь… — Вы… Да как вы можете… — Кэйа — наследный принц и будущий Король, — голос Дайнслейфа резко становится похож на лед, безжизненный и идеально ровный, — Я знаю, что он справится. Однажды меня не будет рядом, и я хочу, чтобы Кэйа умел принимать решения сам. Неожиданно пазл складывается для Дилюка, отчего тот, скрипя зубами, проглатывает лезущее на язык ругательство. — Поэтому вы ушли тогда? Одна часть Кэйи рассыпается, слыша об истинных причинах ухода Дайнслейфа. И о том, что все это время учитель бережно охранял его, буквально ходя по пятам за Дотторе, чтобы тот не посмел причинить принцу вред. И о том, что разговор на приеме Рагнвиндров был не беседой сообщников, но предупреждением Предвестнику. Жизнь принца стояла выше всего. Поэтому Дотторе так легко согласился на обмен, и так легко оставил их с Тартальей, остановившись в Сумеру. Поэтому после исчезновения Дайнслейфа Кэйа лишь шел по следу Дотторе, непосредственно не сталкиваясь с ним. Дайнслейф не предавал его. Дайнслейф сделал все для него. Кэйа отводит взор к окну; снежные хлопья не падают больше размашисто-беспорядочно, а небо давно потемнело и приглашает первые звезды. Рассказ Дилюка непременно заканчивается, а сердце Кэйи, вопреки всему, жаждет увидеть знакомое лицо. Он целует Дилюка куда-то в уголок губ, желая, на самом деле, никогда с ним больше не расставаться, и решает все же удостоить учителя своим присутствием. Ледяное сердце принца давно растоплено красноволосым юношей, сидящим рядом. Когда Дилюк смотрит на него, Кэйа видит там ничем не прикрытую нежность. Мастеру чужды завуалированные слова, или спрятанные на дне глаз истинные чувства. Дилюк просто хватает его за ладонь, прежде чем Кэйа исчезнет из комнаты, и притягивает к себе. Еще один поцелуй, который говорит красноречивее любых признаний. И пусть пока никто из них не решается на тихое «люблю», оно так и повисает в воздухе.***
Сегодня в столовой дворца непривычно шумно и многолюдно. Виновата ли в этом снова появившаяся Арлекино, или ворчащий о счетах больше обычного Панталоне, или все же приезд гостей из далеких земель. Но Кэйа сидит за столом, предназначенным на шестнадцать человек, и сегодня они заняты наполовину. Рядом с ним Дилюк, с недоверием и довольно оценивающим видом провожающий все деликатесы, которые подносили к месту Пульчинеллы, напротив — Чайлд и Арлекино, посмеивающиеся над шутками и историями, которые были вплетены в их дружбу так естественно и невзначай, что, кажется, они были знакомы всегда. Дайнслейф тоже занимает один из стульев, тот, что ближе к самому изящному из всех, выставленному во главе стола — место Ее Величества. Напротив Дайнслейфа место пустует, однако Кэйа уверен, что знает, кому оно предназначается. Пульчинелла сидит посередине, довольно поедающий изысканные закуски, не вслушиваясь в ворчания Панталоне рядом. Слуги суетятся вокруг, юркают между сидящими, продолжая заставлять стол яствами. Но когда с центральной лестницы слышатся легкая поступь, все мигом стихает. Ее Величество, с забранными волосами и облаченная в простое лазурное платье, украшенное узорами снежинок по всей нижней части, неторопливо спускается в столовую. Ее глаза — дань ясного неба в солнечный день — сразу находят Кэйю. Принц учтиво улыбается Царице, когда та усаживается на законное место. Секунда — и балаган продолжается; Панталоне передает пачку бумаг Царице, прося немедленно оценить труды верного слуги, а Чайлд, стремясь успокоить смеющуюся Арлекино, что-то спрашивает у Пульчинеллы. Кэйа не может поверить, что такие застолья и правда существуют. Во дворце Каэнрии, он безусловно, был свидетелем и участником сотни приемов и балов, но… Это никогда не было так. Даже когда Антариус был жив, они никогда не собирались так в главной зале. Никогда не собирались семьей. И сейчас, смотря на этих разношерстных людей, каким-то невообразимым образом собравшихся под одной крышей, Кэйа не знает, что он чувствует. Зависть? Сожаление? Чайлд не врал, когда говорил, что обычно в столовой шумно. Кэйа переводит взгляд на Царицу — та поглядывает на принесенные ей яства без всякого интереса, лениво тыкая в них приборами, да перебрасывается фразами с Дайнслейфа. Кажется, они тоже связаны множеством вышитых на полотне жизни историй, о которых Кэйе уже не узнать. Да и не стоит. Взор принца скользит по Царице — тонкая фигура, не утратившая властности и силы даже в такой легкой обстановке — а потом цепляется за стоящего у входа в столовую. Первый Предвестник не спешит присоединяться к общей трапезе, смотрит снисходительно-поощрительно, задерживаясь взором на Кэйе. Длинные светлые волосы предвестника были почти что седыми в отблесках люстр, а правый глаз был все так же скрыт изящной черно-синей маской. И все же, теперь, когда память Кэйи больше не была разорвана и изувечена, принц был убежден — встреча в стране льдов не первая для них. Он помнил кабинет, в который его отправил Король. И человека, который предстал доктором перед ним. Открытый глаз мужчины почему-то напоминал снег, а черты лица принадлежали аристократу, а не слуге. — Это будет нашим секретом. Может, ты уже не вспомнишь меня, но сможешь сохранить рассудок. Но Кэйа вспомнил. — Великой стране нужен достойный правитель. И это не твой отец. И шприц, легко вонзившийся в предплечье, и шепот «доктора» и то, что после странного отвара его память начала играть с ним в салки. Царица сказала, что чай — антидот, но тогда… Зачем Пьеро вколол ему ту жидкость? Была ли она ядом или, наоборот, противоядием от чего-то более ужасного? Кэйа жаждал узнать; теперь, когда собственные воспоминания не разбегались от него, а союзники были четко определены, ему нужны были последние наставления перед тяжелым боем. И, Кэйа знал, на этот раз нужные ответы ему даст не Дайнслейф. Но человек, который, вероятно, знал даже больше, чем его гениальный учитель. Кэйа плавно выскользнул из-за стола — заученные годами легкость и изящество никуда не делись — и, шепнув Дилюку не беспокоится, вынырнул в проход из столовой. Пьеро не то чтобы ожидал появления принца перед ним, однако, ничего против не выказал. — Доброго утра, господин Пьеро, — вежливая улыбка показалась на симпатичном лице принца. Пьеро с интересом сощурился, глядя на него. Выглядело немного забавно, учитывая, что один глаз — так же, как и его недавно — был скрыт. Мужчина был на голову выше Кэйи и намного шире в плечах, отчего довольно высокий принц чувствовал себя немного неуютно. Пьеро не был пугающим, или зловещим, как Дотторе, однако все в его фигуре говорило о необъяснимой силе и спокойствии. Не зря Царица доверяла ему полностью. — Доброго, принц. — Кэйа. Зовите меня Кэйа. Пьеро хмыкнул, но с просьбой согласился. А Кэйа не стал затягивать с важными вопросами. — Что вы вкололи мне тогда? Ох, это явно было неожиданно даже для Первого Предвестника. И хотя в мареве сине-сиреневых глаз не было ничего, кроме искреннего любопытства, Пьеро все же чудятся невысказанные обвинения. — Ты… вспомнил. — Могу ли я услышать ответ? — А хочешь ли? — вопрос на вопрос кажется невежливым и нечестным, но в голосе предвестника — решительном и грубом — проскальзывают легкие нотки сомнения. Будто Пьеро не уверен, что может посвятить его в подробности этой истории. — Будет странно, если я скажу нет. — Резонно. Думаю, — мимолетный взгляд на Царицу, — это даже придаст тебе сил в исполнении своей части сделки. И тогда последние белые пятна в истории, его истории, наконец исчезают. Пьеро покидает дворец Каэнрии в дикой спешке, точно преступник, не успевший замести следы. Однако его исчезновение безупречно, а дворцовой страже, не знающей даже и половины тайных ходов через темницы, никогда не нагнать его. Когда от дворца остались лишь торчащие вдалеке башни, Пьеро замедлил шаг. Ему опостылело это здание, возведенное на крови и костях — чужие победы и лишения. Сапфировый зал казался тюрьмой в миниатюре, а восседающий на троне Король — поистине олицетворением всего самого убогого в этом прогнившем мире. Пьеро знал историю собственной страны наизусть, и ненавидел то, к чему в итоге запутанная нить судьбы привела Каэнрию. Много веков назад, воцарение Династии Черного Солнца ознаменовало процветание, пришедшее в страну грешников. Много веков спустя, Потомок великой династии решил разрушить то, что с таким трудом собиралось по кусочкам все это время. Пьеро — правая рука Короля, Сумеречный меч у его трона — не мог допустить погружения Каэнрии в руины окончательно. Но и служить безумцу, помешавшемуся на власти и вечности, тоже не мог. Смерть наследного принца Антариуса стала последней каплей. Пьеро покинул дворец, выбрав скитания по Тейвату. Но, спустя года, — пустыни и зелень Сумеру, судилище Фонтейна и ад под названием Бездна — дорога под названием жизнь привела его в страну льдов и снегов. Пьеро знал, кто больше всего пострадал от смерти Антариуса, знал, насколько роковая для юной правительницы была эта потеря. Расчетливый и прагматичный, он никогда не был лишен человечности; неважно жалость или сострадание двигало им в тот момент — Пьеро присягнул Царице на верность и еще не разу не пожалел об этом. Однако, призраки прошлого продолжали возвращаться. Точка невозврата — соглашение Короля Каэнрии и Ордена Бездны. Еще во время странствий Пьеро посвятил себя искоренению Вестников и приспешников Ордена, позже сумел пробраться в саму Бездну. Орден измывался над сознанием людей, все мечтая однажды подчинить себе жителей всех семи королевств. И, конечно, Каэнрию. Именно с нее и планировалось начать. Пьеро сумел выяснить планы врага и отправлялся на родину, чтобы оказать Династии Черного Солнца последнюю услугу. Вот только… Лабиринты потайных ходов, обрывки подслушанных разговоров — за время его отсутствия Король окончательно растерял все, что когда-то делало его человеком. — Сыворотка, — руки Вестника, скрытые под длинными рукавами плаща, едва ли походили на человеческие, — Нейтрализатор, — высохший палец указывает на еще одну пробирку рядом. Король схватился пальцами за предложенные ему пробирки, и будто зачарованный, переспросил: — Сколько будет достаточно для постепенного отмирания клеток? — Думаю, пару лет. Если вам нужна именно медленная смерть. Король кивает, и жмет костлявую руку — будто принадлежащую самой Смерти — с безумной, нечеловеческой улыбкой. Договор подписан на крови, вот только кровь будет принадлежать отнюдь не Королю. Но его сыну. Оставшемуся. Король выбирает для своего второго сына медленную, но верную гибель, и Пьеро может лишь догадываться, чем он отплатил Ордену за такую услугу. Скоро великая Династия лишится последней надежды, а сумасшедший Король будет сидеть на троне до последнего вздоха, превращая страну в руины. Иногда для того, чтобы обезуметь не нужны никакие причины. Но Пьеро здесь не для того, чтобы разбираться в расстройствах Короля. Ему нужно спасти родную страну, оттянув неизбежное хотя бы на пару лет. А потом он обязательно что-нибудь придумает. Дождавшись, когда комната опустеет, мужчина хватает нейтрализатор, надеясь, что однажды Каэнрия увидит желанное светлое будущее…