***
Русский врач с совсем не русской фамилией Шмидт оказался высоким худощавым мужчиной средних лет, который заявил, что пока как минимум не осмотрит Ренгоку, никуда его не отпустит и ни на какую книгу даже не взглянет. — Вас же Хирата-сан подвёз, — произнёс он, акцент сильный, но слова чёткие. Бросив короткий взгляд на старичка в отдалении, что неизвестно чего ждал, не торопясь уезжать, хозяин дома чуть понизил голос. — Считайте, о том, что вы здесь, знает уже вся деревня. И если вы сейчас уйдёте в таком состоянии, а потом с вами что-то случится, все камни полетят сюда. Мы здесь и так не в почёте. А у меня жена ждёт ребёнка. В каком таком состоянии, Ренгоку уточнять не стал. Несмотря на то, что чувствовал он себя сейчас намного лучше, в зеркало он со вчерашнего дня не смотрелся и мог только догадываться, какой кошмар из себя представляет после всех своих ночных приключений. И всё же к доктору Шмидту он решился отправиться вовсе не за лечением. — Боюсь, я не смогу заплатить вам за осмотр, — покачал он головой, надеясь, что хотя бы это остудит напористость его собеседника. Ему ещё нужны были деньги, чтобы добраться до Токио, провести там, возможно, несколько дней. А там неизвестно, куда дорога дальше его заведёт. — Потом занесёте, — доктор Шмидт отступил в сторону, чтобы пропустить стоящего на крыльце гостя внутрь дома. — Я не местный. — Вы плохо слышите? Я сказал, потом занесёте. Ренгоку моргнул, растерявшись. Редко когда можно было услышать, чтобы незнакомец обращался к другому в таком тоне. Культурные различия, стало быть. Оглянувшись через плечо, Ренгоку махнул рукой Хирата-сану на прощание, и переступил порог, отдавая себя на врачебное растерзание доктора Шмидта, который стал первым за долгие годы лекарем, который взялся за него и не имел при этом никакого отношения к истребительскому корпусу. Именно по этой причине Ренгоку не знал, как отвечать на большинство из задаваемых ему вопросов. А доктор Шмидт, в свою очередь, словно видел, что все эти односложные и корявые ответы ничего общего с правдой не имеют. Его орлиный взгляд был прикован к пациенту, сидящему на невысокой жёсткой койке, и Ренгоку невольно подумал, что, быть может, в деревне к этому человеку относились бы иначе, не смотри он так, словно вот-вот тебя ударит. Правда, в следующую же секунду Столп вспомнил, что он сам заявился сюда без предупреждения, да ещё и с сопровождением в лице любящего посплетничать старика. Неудивительно, что бывший военнопленный, которому и без того здесь непросто приходилось, так недоволен. — Ладно. Раздевайтесь по пояс и встаньте прямо, — приказал мужчина, поняв, что ничего толкового из своего пациента не вытянуть. Ренгоку покорно выполнил просьбу и аккуратно сложил пиджак и рубашку на деревянную койку. Доктор Шмидт, до этого занимавшийся тем, что выкладывал на специальный столик все необходимые ему инструменты и приспособления, наконец повернулся да так и застыл перед истребителем. Стетоскоп болтается в руках, глаза буравят обширный шрам в форме неправильного круга с неровными краями. Острое замешательство длилось всего несколько мгновений, прежде чем мужчина вернул на себя маску хладнокровного профессионализма. — Я так понимаю, — произнёс он, прослушивая лёгкие Ренгоку с обеих сторон. — У вас есть свои лечащие врачи. — Да, всё так. — Вам стоит обязательно показаться им, — в голосе доктора Шмидта сквозило плохо скрываемое напряжение. — Как можно скорее. — Хорошо! — поспешно воскликнул Ренгоку, радуясь, что его не стали засыпать новой порцией вопросов о перенесённых в прошлом травмах. Спрашивать, почему ему стоило обратиться за помощью как можно скорее, он не стал. Знал, почему. Это было очевидно. Но могло подождать. Если на его пути не возникнет очередной демон, он скоро восстановится и всё будет в порядке. А если и не в порядке, то уж в Токио-то он найдёт силы съездить. Вот съездит — и после уже разберётся со всем. Впрочем, если в этой русскоязычной книге обнаружится что-то полезное насчёт голубой лилии, тогда Токио подождёт. Совсем не тёплые пальцы принялись ощупывать его, нажимая, надавливая, скручивая то в одном месте, то в другом, но предусмотрительно избегая области вокруг пореза на боку. После, доктор Шмидт приказал лечь на койку и продолжил пальпацию, в какой-то момент чуть ли не забравшись Ренгоку под рёбра. Было неприятно. Временами даже очень. Но вполне терпимо, и под конец Столп и вовсе преисполнился оптимизма. Однако врач, завершающий осмотр рядом мелких процедур, выглядел ещё более помрачневшим, чем прежде. — Затруднённое дыхание, боли в груди, одышка, кровохарканье. Что-то из этого присутствует? — спросил он, отходя от койки и принявшись складывать инструменты обратно в кожаную переноску. — Всё, кроме последнего, — ответил Ренгоку, сев и потянувшись за своей рубашкой. — При физических нагрузках в основном. — Подождите одеваться. Я вам рану на боку обработаю и заново перевяжу. Истребитель молча повиновался. Про рану он, признаться, уже и забыть успел. Она была незначительная совсем, да и не самая страшная из тех, что ему доводилось переносить. — К сожалению, у меня нет никаких медикаментов, которые могли бы вам помочь. Могу посоветовать разве что только не перенапрягаться и избегать упомянутых вами физических нагрузок. Поэтому не тяните со своими врачами. Те, кто смог справиться с этим, — доктор Шмидт многозначительно посмотрел на зарубцевавшееся солнечное сплетение, — наверняка должны знать, что с вами делать. — Конечно! Спасибо, доктор! — широко улыбнулся Ренгоку, не в силах подавить облегчение, которое одной волной за другой накатывало на него сейчас. Он не любил врать, а потому тот факт, что мужчина ограничился какими-то своими мысленными выводами и не стал копать глубже в поисках ответов на вопросы, которых наверняка в его голове родилась целая масса, несказанно его обрадовал. Доктор Шмидт смерил его странным взглядом, хмуря кустистые брови, а затем принялся смачивать вату жидкостью из коричневой прозрачной бутыли. — Ещё кое-что, — произнёс он, когда с перебинтовыванием было покончено, а Ренгоку, полностью одетый, выуживал из своего мешка книгу. — Прежде чем мы приступим к тому, зачем вы сюда пришли. Столп вопросительно посмотрел на замолкшего внезапно собеседника. Доктор Шмидт ожидал его за своим рабочим столом у небольшого квадратного окна, выходящего на сад, в преддверии зимы блеклый и лишённый иных цветов, кроме коричневого и серого. Взгляд мужчины был, однако, направлен совсем не туда, а на катану, оставшуюся у входа в это небольшое помещение, служащее хозяину дома кабинетом. — Сойдёмся на том, что оплатой за осмотр станет моя помощь с переводом. А также ваше обещание никогда больше сюда не возвращаться. Как только мы сегодня распрощаемся, забудьте о моём существовании. Мы договорились? Первой реакцией Ренгоку стало удивление, смешанное с непониманием. Но затем — кусочек за кусочком — в голове начала складываться целостная картина. Бывший военный врач… Нет, бывший военнопленный врач сталкивается с человеком, который уклоняется от самых банальных вопросов о своей жизни и роде деятельности. С человеком, который носит при себе оружие. Со слепым на один глаз человеком, чьё тело изуродовано шрамами, некоторые из которых поистине устрашающие и рассказывающие о ранениях, что в представлении большинства несовместимы с жизнью. Скорее всего доктор Шмидт решил, что его пациент как-то связан с военным делом, причём принадлежит структуре более продвинутой (и возможно даже секретной), чем обычная армия, раз располагает средствами справляться с ранениями такой степени тяжести. И скорее всего доктор Шмидт не захотел даже проверять свои догадки, а потому прекратил расспросы. Не захотел, потому что у него была теперь совсем другая жизнь, была семья, которой он дорожил и хотел защитить. Любая — даже самая неосторожная — связь с прошлым могла поставить на всём этом крест. Вот, отчего он был так напряжён и мрачен. Ренгоку его понимал. — Обещаю, у вас не возникнет ни единого повода вспомнить обо мне! — с готовностью кивнул Столп.***
Утром следующего дня ему всё-таки пришлось сесть на поезд до Токио. Помощь доктора Шмидта не принесла иных результатов, кроме того, что стало ясно одно — в книге, оказавшейся собранием рецептов одной знахарки, не было никаких упоминаний о голубой паучьей лилии. Отмеченные Тамаё страницы хранили сведения о том, как излечить «паучьи пальцы», в какую фазу луны лучше собирать синеголовник, который на рисунках, не очень детальных и точных, действительно напоминал паучью лилию, и множество других сведений, которые содержали в себе различные вариации слов из названия искомого цветка, но не имели с ним ничего общего. Просмотрели они на всякий случай и другие страницы, но ничего так и не обнаружили. Про голубую паучью лилию сам доктор Шмидт никогда не слышал и, как и Наката-сан, лишь сказал, что красную используют для изготовления противоядий. Несмотря на раскрывшуюся бесполезность книги, Ренгоку всё равно чувствовал прилив сил. Посвежевший после вечера в сэнто, плотного ужина и ночи в тепле и уюте местного рёкана, он выдвинулся в путь на рассвете и к тому моменту, как он прибыл на железнодорожную станцию, что находилась в часе пешком на юг, настроение его взлетело едва ли не до небес. К нему вернулся его ворон с сообщением о том, что отец и брат благополучно добрались до дома Глицинии в Удзиямада. — Ренгоку-сан недоволен. Недоволен! — вцепившись когтями хозяину в плечо, прокаркала птица ему на ухо. — Госпожа Мацумото строга! Не выдаёт больше трёх отёко сакэ в день! И в город одного не пускает! Было приятно ощутить рядом кого-то живого и находившегося с тобой в одной связке, пусть даже этот кто-то и был таким крохотным и не очень способным вести долгие задушевные беседы. Увы, надолго ворон не задержался. Прежде чем сесть на поезд, Ренгоку отправил его к Ояката-сама сообщить о первых результатах своих изысканий. Погода радовала и сегодня. Солнце, пусть и не греющее совсем, преображало обедневшие пейзажи за окном и заливало вагон медовым золотом, делая тёмные цвета внутренней обшивки стен чуть светлее, теплее и приятнее. На станции, где он планировал сесть на поезд позавчера, пока не встретил Аказу, его сердце забилось чаще, а голову начали заполнять непрошенные мысли. О том, что демон мог отомстить ему и совершить что-то ужасное, прежде чем покинуть город. О том, что вместо того, чтобы ринуться в Токио, он пустился разыскивать его семью. О том, что Аказа всё-таки первым делом бросился к Кибуцуджи Мудзану с отчётом о том, что Столп Пламени, а значит и истребительский корпус, теперь тоже ищет голубую паучью лилию. А ещё о том, как Аказа с неожиданной для демона бережностью отпаивал его водой и как позаботился о его ране. Внешний мир утратил чёткость, но Ренгоку уже шагнул за плотную пелену воспоминаний. В них он был зажат между холодом металла и жаром чужого тела, чужое дыхание опаляло его уши, ноги обжигало чужими, ползущими, как змеи, прикосновениями. Другие — такие же чужие — распускались огненными цветами на щеке и пояснице. Чужое. Чуждое. Неправильное. Неправильным было то, что его тело помнило каждое из прикосновений демона и отзывалось волнами мелких мурашек. С тягучим толчком состав тронулся с места, возвращая Ренгоку в реальный мир, а его мысли — в прежнее, правильное, русло. Стирая костяшками пальцев отголоски прошлых ощущений со своей щеки — движение, которое грозило перерасти в привычку, — истребитель окинул внимательным взглядом пассажиров, что зашли в вагон на станции. Никто из них не выглядел хоть сколько-нибудь встревоженно, никто не перешёптывался, делясь жуткими сплетнями, и это немного успокоило Ренгоку. Поезд мчался к столице уверенной стрелой, задавая верный темп уверенности истребителя, который по мере приближения к Токио всё больше возвращался в своё утреннее оптимистичное состояние. Он знал, каким будет его следующий шаг. Его матушка, пусть её давно и не было на свете, по-прежнему неизменно присутствовала рядом, оберегала его, направляла и помогала. Как и в этот раз. Получив от госпожи Тамаё свиток и книгу, Ренгоку не пришлось долго думать, что с ними делать и где искать ответы. А всё благодаря матушке, которая в детстве так много рассказывала сыновьям об истории своей семьи.***
Попасть в университет Комадзава оказалось несложно. Ренгоку сделал это на следующий же день после того, как прибыл в Токио и обосновался в гостинице в центре города. Здание из красного кирпича, возвышавшееся своими квадратными башенками над остальными домами, находилось буквально в двадцати минутах пешком и своей архитектурой выглядело нетипичным для Токио, который только начал меняться под влиянием западных тенденций. Внутри всё тоже отличалось от того, к чему Ренгоку привык. Потолки — слишком высокие, коридоры — слишком широкие. Пол — гладкий мрамор. И всё вокруг словно только из одного камня и высечено. Неприветливо, отстранённо, но… бесспорно впечатляюще. Итак, попасть внутрь оказалось несложно. А вот добиться встречи с кем-то из профессоров было куда более непростой задачей. Хотя бы потому, что предстояло выяснить, к кому обращаться. Вряд ли стоило надеяться, что поколение тех, у кого обучался отец Ренгоку Руки, всё ещё озаряло светом знания молодые умы. Да и не входил он в число именитых выпускников, чтобы, назвав одну лишь его фамилию, попробовать напрямую просить аудиенции с вышестоящими чинами учебного заведения, которые могли бы такую встречу организовать. Ренгоку шёл мимо вывешенных на первом этаже портретов преподавателей, когда его, так сильно выделяющегося из облачённых в университетскую форму студентов, спешащих на занятия, заприметил один из сотрудников заведения. — Доброе утро. Фукутаро Окуда, заведующий кафедрой буддистики, — представился мужчина в тёмно-сером костюме на западный манер. Тронутые сединой чёрные волосы были аккуратно зачёсаны набок, а застывшие на смуглом лице морщины выдавали почтенный возраст. — Могу вам чем-нибудь помочь? Ренгоку лучезарно улыбнулся, как можно глубже пряча все волнения о том, что его сейчас отсюда просто-напросто выгонят, и тогда ему придётся искать иные способы разобраться со свитком. — Ренгоку Кёджуро, — представился он в ответ, поклонившись, после чего продолжил, снимая с плеч свою ношу, чтобы достать свиток. — Когда-то из вашего университета выпустился мой дед, и в память о нём, а также в благодарность за те плоды, что принесло нашей семье полученное им здесь образование, я бы хотел сделать подарок библиотеке вашего университета. Взгляд господина Фукутаро, до сих пор не выражавший ничего, кроме безразличной вежливости, загорелся при виде старинного пергамента, который Столп развернул перед ним, демонстрируя таинственное содержимое. Утратившие изначальную яркость, но всё ещё хорошо различимые, чернильные знаки складывались в надписи на языке таком же загадочном для Ренгоку, каким было растение, которое он искал. — Это санскрит. — Да-да! Я вижу… — заведующий кафедрой буддистики было потянулся к свитку, чтобы взять его в свои руки, но Ренгоку, сделав вид, что не заметил этого движения, свернул пергамент. — Единственное, что я хотел бы сделать, прежде чем оставить его вашему университету навсегда, — произнёс Ренгоку бодро, — это узнать, какой цветок изображён на рисунке. — Насколько я могу судить, — улыбнулся ему господин Фукутаро снисходительно. — Это паучья лилия. — Да, но какая? — Что значит «какая»? — рассмеялся мужчина. — Самая обыкновенная. Красный цветок, напоминающий своими длинными тонкими тычинками многолапого паука. И являющийся одним из символов загробного мира, согласно множеству легенд и религиозных текстов. Например, «Лотосовая сутра». Если вам интересно, — он немного приосанился, — через месяц я лично буду проводить семинар по буддизму Махаяны и, в частности, мы будем разбирать все основополагающие сутры. Специально для вас мы можем организовать бесплатное приглашение. — Это большая честь! — в очередной раз поклонился Ренгоку. — Но, боюсь, меня уже не будет в городе. Однако, если я вновь окажусь здесь проездом, я непременно вас навещу! — Замечательно, — довольно улыбнулся господин Фукутаро, взгляд его вновь оказался прикован к свитку. — Что ж, полагаю, я помог утолить ваше любопытство? — Значит, — решил удостовериться Ренгоку напоследок и вновь развернул свиток, внимательно скользя взглядом единственного глаза по строчкам, как будто понимал, что написано, — здесь сказано, что на рисунке изображена красная паучья лилия? — О, нет, я не сведущ в санскрите, — возразил тот. — Я не знаю, что здесь написано. Но на изображении совершенно точно паучья лилия. — А в вашем университете есть кто-то, кто способен разобрать текст на санскрите? Лицо господина Фукутаро едва заметно вытянулось в запоздалом сожалении. Было видно, что ему не терпелось заполучить свиток, но излишняя откровенность только оттянула этот момент. — Да, один из профессоров с кафедры литературы ведёт лекции по переводу священных текстов на японский. Ренгоку просиял.***
Пришлось подождать около часа, прежде чем профессор Юсэй освободится. Господин Фукутаро пригласил Ренгоку в свой кабинет, где провёл для него чуть ли не отдельную лекцию о махаянских сутрах. К тому моменту, как в дверь постучали, голова Столпа пухла от всевозможных терминов и диковинных названий, которые терялись в тот же миг, как звучало следующее. Хотя Ренгоку искренне старался слушать внимательно. Не только из вежливости, но и потому, что потом было бы здорово блеснуть своими знаниями перед Гёмеем и рассказать Столпу Камня что-нибудь интересное. Но появление профессора Юсэя стало настоящим спасением. Как для Ренгоку, у которого аж всё внутри задрожало от волнительного предвкушения, так и для господина Фукутаро, который то и дело бросал какие-то многозначительные взгляды на коллегу. Взгляды эти от внимания Ренгоку не укрылись, однако так и остались для него загадкой. Профессор Юсэй внешне представлял собой полную противоположность заведующего кафедрой буддистики, который стремился соответствовать набирающей оборот популярности западной моды. Шурша традиционным облачением, он прошествовал к столу, где ему уступили место, нацепил на нос небольшие очки, висевшие на шее на тонкой цепочке, и принялся бесстрастно изучать поданный ему свиток. На испещрённом возрастом лице — ни намёка на благоговейную заинтересованность, какая озаряла господина Фукутаро всякий раз, стоило древнему артефакту оказаться в поле его зрения. — Господин Ренгоку планирует совершить щедрый вклад в наш архив, — то и дело нарушал мужчина заполонившую кабинет тишину. Изучавший текст профессор не шелохнулся. И только края пергамента еле уловимо потряхивало в его дрожащих сморщенных пальцах. — Это станет великолепным образцом! Ещё один пробел окажется заполнен. — Я уже третий раз начинаю читать одну и ту же строчку, — не отрываясь от своего занятия, проговорил профессор Юсэй, тактично намекая коллеге, чтобы не отвлекал его своими комментариями. Господин Фукутаро замолк и, чтобы хоть чем-то себя занять, принялся перебирать какие-то бумаги в шкафу. Ренгоку не мог отвести взгляда от того, кто в ближайшее время, возможно, решит судьбу всего человечества. Или как минимум поможет сделать шаг на пути к этому решению. Или они не сдвинутся с места. — Ещё раз, Ренгоку-сан, что вы хотите знать? — наконец поднял глаза профессор, спустя, кажется, целую вечность, хотя за окном пасмурное небо ещё было достаточно светлым. — Какую информацию содержит в себе этот свиток? — незамедлительно откликнулся Ренгоку. Его звонкий голос заставил обоих присутствующих вздрогнуть. Спохватившись, Столп продолжил уже сдержаннее. — О какой лилии речь? Есть ли какие-то упоминания о голубой паучьей лилии? — Речь, без всяких сомнений, о красной паучьей лилии, — тяжело вздохнув, профессор снял очки и устало потёр переносицу. — А говорится здесь о погребальном обряде воинов, не вернувшихся домой. — То есть, — вклинился господин Фукутаро, и в голосе его слышалось заметное разочарование. — Это не отрывок из «Сутры Лотоса»? Не один из первых её переводов? — Нет, это скорее бытовая инструкция. Заведующий кафедрой буддистики сник. — А может быть, — не хотел сдаваться так просто Ренгоку, поднимаясь со своего места и приближаясь к столу, чтобы заглянуть в лежащий развёрнутым свиток. — Может быть, там есть какое-нибудь упоминание о голубом цвете? — Дело в том, что этот язык богат на обозначения различных оттенков одного и того же цвета, — покачал головой профессор Юсэй. — Более того, одно и то же слово может означать разные цвета. Здесь, например, вот эта лексема, — он указал на несколько закорючек, — может переводиться и как «чёрный», и как «зелёный», и как «голубой». Но скорее всего речь идёт о зелёном, так как описываются опадающие листья цветка. Что ж, сведения, которые ни к чему не ведут, — тоже сведения. Так для себя решил Ренгоку, не желая падать духом. Господин Фукатаро — на волне расстройства, не иначе — сказал, что свиток не имеет никакой ценности для их университета. Ренгоку настаивать не стал, а потому, оказавшись этим же вечером на вокзале, он всё ещё имел при себе и книгу, и свиток. Добавилась к ним и газета, которую истребитель купил у мальчишки-разносчика на станции, чтобы скрасить предстоящую короткую поездку. Вот только скрасила её в итоге приятная беседа с одним из попутчиков, потому что, когда Ренгоку всё-таки добрался до чтения вечерних новостей, поезд уже давно покинул пределы города. А истребителя покинуло душевное равновесие. Потому что в Токио произошло загадочное и крайне жестокое убийство. Владелец переводческой конторы Киношита был найден мёртвым на своём рабочем месте этим утром, а его несовершеннолетний помощник пропал без вести. Мать юноши найти пока что также не удалось. И хотя детали происшествия не уточнялись, Ренгоку не сомневался в том, кто за этим стоял.