Bleeding red, blooming blue

За толстыми глиняными стенами с потрескавшейся штукатуркой послышалось далёкое блеяние. Аказа отлепился от исшарканного до истончения ковра, чьи красочные узоры утратили былую яркость. Сев, демон прислушался. Ветер, дувший сильнее на открытой местности у реки. Шелест травы и крон деревьев. Пение птиц. Гомон насекомых. Одинокое блеяние, раздавшееся ближе. Копыта, топчущие пыльную дорогу. Чьи-то сандали, из-под которых мелкие камушки разлетались в разные стороны. Мальчишеский голос, на незнакомом языке окликнувший непослушное животное. Аказа осторожно приблизился к окну, стараясь не сильно высовываться из-за деревянной рамы. Дневного света он не страшился — соломенный навес, опирающийся на вертикальные балки из обветренного дерева, давал достаточно тени, чтобы перевалившееся за точку зенита солнце не проникало в дом с этой стороны. А вот того, что любопытный оборванец вздумает сунуться в рыбацкое жилище, со стороны больше напоминавшее заброшенный сарай, демон опасался. Прошедшей ночью они не успели попасть в город вовремя. Внутренние часы Аказы, настроенные на определённый суточный ритм, до сих пор не привыкли к южному региону, хотя и прошло уже две недели. Поэтому, как только забрезжил стремительно разгорающийся в этих краях рассвет, а ни намёка на хотя бы самую отдалённую черту города не наблюдалось, Цубаса отправился дальше вдоль реки один, а Аказа нашёл временное пристанище в первом подвернувшемся под руку убежище. Влажные останки хозяина этого убежища покоились на смятой ткани, пропитавшейся кровью и служившей единственным покрывалом на жёсткой дощатой кровати. Аказа обглодал всё самое вкусное, коего набралось не так уж и много. Большинство людей, на кого он здесь натыкался — случайные встречные на ночных улицах поселений или те, за кем он от скуки наблюдал из своих укрытий днём, — были крайне неприглядными, чтобы ими как следует насытиться. Худощавые, высушенные солнцем, изнурительным трудом и недоеданием. Третья Высшая и этого бедолагу, которому не посчастливилось попасться ему сегодня на пути, не тронул бы, не одолевай его к этому моменту такой голод, что Цубасе, на порядок аппетитнее всех местных жителей вместе взятых, с каждым днём становилось всё опаснее и опаснее находиться поблизости. А переводчик Аказе был крайне нужен. Особенно ввиду острой проблемы, с которой они столкнулись буквально в первый же день, как Накиме высадила их в деревушке Маттур. Индия была разбита десятками языков и сотнями диалектов. Цубаса, результат смешанного брака, свободно владел лишь родным языком своей матери — бенгальским. И имел весьма поверхностное представление о ряде отпрысков индоарийской группы. Княжество Майсур, в котором угнездилась Маттур, увы, находилось под властью совсем другого языкового семейства, а потому им пришлось отправиться в ближайший более или менее крупный город и потратить там несколько дней на поиски того, кто знал бенгальский и мог бы составить недостающее звено выстраивающейся языковой цепочки. Казалось бы, в чём проблема взять и отправиться в ту же Бенгалию, где в ещё одном посреднике не было бы никакой необходимости? Но так поступить они не могли. А всё потому, что в Маттур привела их именно уникальная особенность этой деревни, которая заключалась в том, что это было единственное на всё государство место, где местные жители использовали санскрит в качестве языка повседневного общения. Какая-то странная инициатива местной ведийской школы, запущенная с полвека назад и внезапно возымевшая успех. К сожалению, на успехе возложенной на Аказу миссии это мало сказалось. Преодолев череду удручающих преград переводческого характера, он добился лишь подтверждения теории Кёджуро — в свитке речь шла о зелёных стеблях. Их необходимо было непременно отделять от бутонов. А вот с какой целью, никто из старейшин деревни ответить не мог. Последователи Вед не были в ладах с буддизмом, а потому никаких деталей о религиозных ритуалах чужих философских учений поведать не могли. Вернувшийся к вечеру Цубаса едва ли не со слезами на глазах сообщил об этом демону, приватизировавшему его на время их путешествия. Перед тем, как отправиться в Индию, Аказа ещё раз заглянул в Токио и под видом клиента выведал в переводческом бюро — том самом, где некогда напоролся на Доуму, — есть ли у них человек, владеющий «индийским». Такой человек был. И без всякого зазрения совести Аказа его выкрал. Первое время глаза Цубасы, этого весьма крепкого на вид широкоплечего мужчины, почти всегда были на мокром месте. Неудивительно. Ведь Аказа был его единственной возможностью вернуться домой. К семье и совсем ещё маленьким детям, чьи жизни, как и жизнь самого переводчика, зависели целиком и полностью от настроения Третьей Высшей. Аказа в тот день спрятал всё своё раздражение за безразличным фырканьем, и они продолжили путь, который в итоге привёл их аж в соседнее княжество. Вновь прибегать к помощи Накиме Третья Высшая не спешил. Пускай демон с бивой никогда и не задавала вопросов, однако лишний раз мельтешить у неё перед глазом он не хотел, да и другим повода для сплетен давать не стоило. И так хватало того, что ошивавшийся в Токио Доума как бы невзначай обронил пару догадок насчёт Столпа Пламени. Однако чем дольше они бороздили просторы чужой земли, тем стремительнее таяло терпение Аказы. Его бесило буквально всё. Более длинный световой день, вынуждавший его торчать в убогих, пропахших благовониями хижинах. Сухие и вялые тела, которые не представляли особой ценности, а более упитанных богачей не позволял трогать Цубаса, аргументируя тем, что у них и так проблем хватает, чтобы ещё и сбрасывать хвосты правопорядка, которые в Индии были сосредоточены исключительно в руках власть имущих. Чёртов языковой барьер бесил больше всего. Не будь его, Аказе это путешествие и вполовину не далось бы с таким трудом. Но он преследовал их буквально везде. Стоило только обрадоваться, что проблема в Маттур решилась, как то же самое случилось в буддийском храме соседнего княжества, где никто не говорил ни на бенгали, ни на маратхи, который выручил их в прошлый раз. Что ещё хуже, Цубаса даже толком не мог определить, какой диалект окружил их теперь. И они застряли. Намертво застряли в этом жужжащем улье. Какой-то безумный пчелиный рой, который хотелось заглушить одним махом. Чтобы уже наконец наступила тишина. Тишина, в которой к заветной цели указывал бы путь один-единственный голос. И это был не голос господина Кибуцуджи. Это был голос Кёджуро. Кёджуро. Аказе совсем не нужно было из кожи вон лезть, чтобы добиться своего этой сделкой. По сути, он уже и так своего добился. Вне зависимости от того, найдут они лилию или нет, Кёджуро дал своё согласие. Так что не было никакого смысла так напрягаться. Достаточно было лишь создать иллюзию бурной деятельности, пока дожидаешься угасания Столпа. И временами, особенно этими бесконечно тянущимися днями, когда Цубаса кругами исхаживал город в попытке найти хоть кого-нибудь; этими наполненными сохлой пылью, грязными полами, вяжущими мозги благовониями… временами Аказа думал махнуть на всё рукой и просто-напросто переждать оговоренные две недели где-нибудь в приятном уголке Японии вместо того, чтобы тащиться к чёрту на рога в погоне за призраком, но… Но что если это господин будет тем, кто не даст Ренгоку обратиться? Не даст обратиться тому, кто, по старому отчёту Третьей Высшей, должен был быть уже давным-давно мёртв? Нет, они должны были приложить все усилия, чтобы если не найти, то хотя бы приблизиться к разгадке голубой паучьей лилии. Чтобы господин не встал непреодолимой преградой между ним и Кёджуро. Это были мысли, которые могли подписать ему смертный приговор прямо здесь и сейчас. Если бы верховному демону вздумалось обратиться к Третьей Высшей именно в этот момент. Если бы верховный демон был на это способен. Аказа тряхнул головой, избавляясь от фантомного присутствия Доумы, чьи крамольные теории уже в который раз морозили чувство его самосохранения. А может чувство самосохранения отбил у Аказы вовсе не Доума? Аказа, кажется, совсем свихнулся, раз перестал чувствовать разницу между холодом и пламенем. Чумазый мальчишка в оборванной простыне, повязанной вокруг его щуплого тела, успел перехватить козу прежде, чем та добралась до рыбацкого домика. К счастью, маленький пастух был куда больше сосредоточен на том, чтобы утащить непослушное животное назад к стаду. И взгляда в сторону обители, застывшей в тишине, не бросил. А вот Аказа не мог заставить себя отойти от окна даже после того, как крохотная фигурка, тянущая за собой упрямую скотину, скрылась за поворотом дороги. Жёлтый мир тонул в солнечной буре. И отсюда демон мог наблюдать за ним, ничего не страшась и не опасаясь. Столько, сколько душе угодно. Как мог наблюдать за Кёджуро, потому что тот с недавних пор ничего не мог теперь ему сделать. Впрочем, раньше тоже не особенно мог. Аказа смотрел на улицу, ничего не страшась и не опасаясь. Разве что лишь немного дивясь тому, как это так вышло, что все эти долгие годы своей демонической жизни он никогда толком и не интересовался, как выглядит царство людей при свете дня. Как выглядят при свете дня сами люди. Сознание, в чьей памяти охваченный солнечным светом образ Столпа явственно и ярко закрепился так, что ничем не смыть и не стереть, невольно перенесло Кёджуро из той далёкой лесной хижины прямо сюда. На эту растоптанную и раскатанную местными жителями дорогу. На островки жухлой травы, высушенной жарой. В чужеземье, куда нога истребителя никогда не ступала, но его бесплотное присутствие Аказа всё равно умудрялся чувствовать каждой клеточкой тела. Кто бы мог подумать, что боевая аура Ренгоку может сиять ярче не в темноте подлунного мира, а в объятиях ласкающего его солнца. Так ярко, что по прошествии стольких дней демона по-прежнему пробивало на дрожь. И Аказа был уверен, это не изменится и по прошествии множества лет, если не веков. Он будет помнить всегда. Цубаса вернулся на закате. Аказа, который так и не сумел заставить себя оторваться от созерцания дня и вернуться вглубь дома, засёк его в тот же миг, как знакомая фигура замаячила вдали. Переводчик был не один, и Аказа не мог не отметить, как мужчина намеренно медлил, чтобы приблизиться к укрытию демона аккурат к тому моменту, как крохотный краешек багряного солнца нырнёт за линию горизонта. Это позволило Третьей Высшей покинуть стены своего временного пристанища, оставив хозяйский труп никем не замеченным. — Я уж думал, ты меня обмануть вздумал, — произнёс Аказа вместо приветствия, нацепив на себя добродушное выражение, чтобы смуглый молодой человек с непослушными смоляными вихрами на голове не заподозрил неладное. — Чуть было не вернулся назад в Японию один. На самом деле он лукавил. Однако напомнить своему сопровождающему, с кем тот имеет дело и что на кону их сотрудничества стоит не только жизнь Цубасы, никогда не мешало. Как минимум, чтобы полукровка старался усерднее. И не забывался. А то их полуночные беседы с каждым днём становились всё задушевнее и задушевнее — настолько, что накануне переводчик осмелел полезть к нему с расспросами о том, была ли у демона когда-нибудь семья и близкие. Прозвучавшие слова заставили Цубасу вздрогнуть, но он быстро взял себя в руки. Пролопотал что-то своему спутнику, после чего тот, сложив в молитвенном жесте ладони перед собой, поклонился Аказе и издал скрежещущий набор бессмысленных для демона звуков. — Кумар будет рад сопроводить нас в храм и помочь всем, чем сможет, — перевёл Цубаса, не глядя ни на кого из присутствующих. — В обмен на?.. — улыбнулся Аказа максимально нейтрально, копируя приветственный жест Кумара. — Помощь списать долги его семьи перед господином Ядавом. — Что ж, юный Кумар может считать, что никаких долгов у него уже нет, — Третья Высшая перевёл взгляд на молодого человека, которому Цубаса в этот момент передавал его слова. Большим доверием тот явно не светился, однако, как и большинство нищих, не располагал богатым выбором, а потому цеплялся за любую возможность облегчить участь для себя и своих родственников. Пусть эта возможность и подразумевала отправиться с неизвестными чужаками в глухие дебри на ночь глядя.

***

Кроме как дебрями, место, в котором расположился неприметный храмовый комплекс, назвать было нельзя. Клокочущая шелестом листвы чаща густой стеной скрывала несколько ступенчатых пролётов, высеченных прямо в камне и соединяющих ряды искусственных пещер, в которых располагались кельи монахов и святыни. В эту ночь, в отличие от той, когда Аказа навязался пойти общаться с буддийскими монахами вместе с Цубасой, встречать их никто не вышел. Поздний час окутал округу живой тишиной, дышащей шорохами лесных обитателей. Индус по имени Кумар вздрагивал от каждого, и демон не знал, что его раздражает сильнее: как у юнца поджилки трясутся или как Цубаса уже в который раз начал долдонить об одном и том же. — Это плохая идея. Нам стоило подождать до утра. Все спят, никто не станет нас принимать в такое время. — Мы всего-то пару дней назад тут были, — отмахнулся от его стенаний Аказа. — Или ты думаешь, они тут от своих постных голодовок провалами в памяти страдают? — Правила приличия — по крайней мере касательно сна — для всех культур едины, — перешёл мужчина на шёпот, потому что ближайшая из пещер уже появилась в пределах видимости. — Пока не поздно, всё-таки предлагаю повернуть назад. А с утра я и Кумар всё разузнаем. — Нет, хватит, — так же шёпотом отрезал Аказа, сурово взглянув на собеседника, чьё лицо было ярче всех освещено масляной лампой, которую тот нёс в руках. — Я только и делаю, что жду. А ты только и делаешь, что ищешь. А так ли усердно ты всё это время искал? Если ты так с каждым встречным мялся, как сейчас, то неудивительно, что мы уже столько торчим в этой чёртовой стране. — Нас могут просто-напросто прогнать. Или проигнорировать. Это монахи, я не знаю, что от них ожидать, если ворваться к ним посреди ночи и начать донимать своими вопросами… — А от меня ты знаешь, чего ожидать? — холодно перебил его Аказа, останавливаясь в нескольких метрах от входа в пещеру и поворачиваясь к следовавшим за ним мужчинам. Цубаса уставился на него во все глаза, прекрасно поняв, на что намекает демон. Индус, старавшийся как можно ближе держаться к тому, с кем делил общий язык, нервно бегал взглядом между ними, почуяв накалившуюся атмосферу. — Будут упираться, начну выпускать кишки одному за другим, пока не заговорят по-человечески, — буднично сообщил Аказа и отошёл на шаг в сторону, жестом руки указывая своим спутникам направление. — Идите вперёд. Извинитесь за вторжение, а спешку объясните тем, что господин Ядава вздёрнет нашего дорогого Кумара, если тот не вернётся к нему утром с добытыми сведениями. Насколько жесткими были слова, обращённые к Цубасе, настолько же добродушной была улыбка на лице Третьей Высшей. Пропустив обоих переводчиков вперёд, он углубился в пещеру следом. Подрагивающий за мутными стеклянными стенками огонёк освещал невзрачные серые стены и расписанные изображениями Будды потолки.

***

Келья, на которую они набрели, вмещала четырёх монахов, которых и будить не пришлось. Все они сидели в позе лотоса прямо на каменном полу, покинув выбитые в стенах углубления, заменявшие им кровати. Сидели, не шелохнувшись, взгляды обращены к незащищённому ничем проёму, из которого и показались вторженцы. Даже Аказе стало немного не по себе при виде картины стеклянно пялящихся на них отшельников. А ведь он не уловил своим чутким слухом ни единого подозрительного шевеления, пока они втроём сюда добирались. Словно их ждали. Цубаса едва успел рот открыть, как один из монахов — на вид самый худой, худой настолько, что его песочного цвета роба висела на нём, как растянутый мешок — заговорил. Голос его напоминал шуршание речного тростника на ветру. Кумар мельком глянул на Аказу, затем покосился на Цубасу и залопотал что-то на своём. — Он сказал, что господин с татуировками не получит желаемого, пока не повернёт колесо, — передал тот, видя нетерпение настороженно нахмурившегося демона. Господин с татуировками? Аказа впился взглядом в бесстрастные лица монахов, ни один из которых не сдвинулся с места. Все без исключения смотрели на него, и он почувствовал себя голым. — Какое ещё к чёрту колесо? — стараясь не выдавать своего волнения, отчеканил он, поворачиваясь к Цубасе. — Думаю, речь о колесе Сансары, — предположил тот. — Мне не нужно, чтобы ты додумывал за них. Мне нужно, чтобы ты выполнял возложенную на тебя задачу. Хотя плевать, — не хватало ему сейчас ещё тратить время на бредни, которые могли с лёгкостью оказаться дешёвыми трюками для отвода глаз, какими обычно ловко оперировал Доума в этой своей секте. — Передай им, что раз уж они меня видят, то должны понимать, что я сюда не в загадки играть пришёл. Спроси, что знают про ритуал погребения воинов, не вернувшихся на родину. И обязательно предупреди, чтобы на сей раз и впредь — никаких шарад. Иначе никто из них отсюда живьём не выйдет. Цубаса коротко заморгал, обескураженный такой грубой дипломатией, а вернее полным её отсутствием, но перечить не посмел. И всё-таки либо он смягчил некоторые углы в своей интерпретации высказанных требований, либо же Кумар к настоящему моменту и сам догадался, что за липовым спокойствием чужака скрывается нечто, о чём лучше не знать. Потому что юношеский голос хоть и искривлялся рябью время от времени, держался второй переводчик хорошо: и когда озвучивал первое сообщение, и когда с приоткрытым ртом наблюдал за тем, как Аказа, уже совсем не пряча своего негодования, чуть ли не рычал Цубасе всё новые и новые вопросы, и даже когда в завершение беседы пообещал вернуться сюда и растерзать всех и каждого, а не только обитателей этой кельи, если выяснится, что они что-то утаили или в чём-то солгали. Такого обряда не существовало. По крайней мере на родине санскрита. Невозможно произвести официальное погребение того, чего нет. И никто об этом не заботился, потому что где бы человек ни погиб, тело его рано или поздно подвергается разложению, возвращается обратно в мир, сливается с ним через землю, или воду, или воздух, или животных-падальщиков. Бесконечному круговороту смерти и жизни не нужны формальности, придуманные человечеством, а потому, что это за руководство такое и как оно связано с красной паучьей лилией, монахи не знали. Те, кто ушёл на войну и не вернулся, оставались на попечении мирового порядка. Аказа давно не испытывал подобного разочарования. Две недели были потрачены впустую. А тратить ещё неизвестно сколько на то, чтобы ломиться в двери других монастырей, всех подряд, ради того, о чём никто ни слухом, ни духом, Аказа… может, и мог бы, вот только в свете полученных фактов где-то внутри образовалась червоточина. Уж не было ли это изначально запланировано хитрым Столпом? Хотел выманить из демона всё про голубую лилию с помощью блефа о том, что располагает зацепкой? Но ведь о том, что Кёджуро занялся цветком, Аказа узнал сам, причём совершенно случайно… Тем не менее, послать его в такую даль Ренгоку мог намеренно. Зная, что эта дорога ведёт в никуда. Желая выиграть время, чтобы скрыться от демона, которому пообещал непомерно высокую плату за сведения, которые в итоге даже не получил. Аказа был разочарован. Запутан. И зол. И уж чего он совершенно точно не ожидал, так это услышать голосом Цубасы подтверждение существования голубой паучьей лилии. Пускай всего лишь на словах. Пускай и сквозь многослойную призму разноязычия. Пускай и от какого-то захиревшего монашка, которому веры у Аказы было не больше, чем кому-либо ещё. Однако впервые за два века поисков Аказа услышал от кого-то живого то, что этот чёртов цветок — не выдумка. Стоило этому фантастическому утверждению прозвучать в стенах тесной кельи, в которой они уже как с полчаса сидели на полу, образовав неправильный круг, как Аказа моментально преобразился. Словно открылось второе дыхание, принёсшее волну новых вопросов, которые едва успевали переводить, но на которые — просто уму непостижимо — Аказа получал ответы. — Плохой цветок, цветок смерти. Тот, кто его касался, погибал. Листья, лепестки ядовиты, отравлены душами тех, кого не пустили в следующее перерождение, — по очереди говорили монахи устами Цубасы. — Целые луга голубых лилий были сожжены в стародавние времена, и если начинал проклёвываться где-то одинокий цветок, его уничтожали с корнем, чтобы отрезать обратную дорогу неупокоенным.

***

Путь, который все эти дни казался бесконечно долгим, бессмысленным и в какой-то момент и вовсе порождённым обманом, обернулся настоящим прорывом буквально в одночасье. За одну ночь, да чего уж там, за жалкие минуты в монашеской келье на отшибе мира он узнал о треклятом цветке больше, чем за всю свою жизнь. А всего-то и стоило, что с людьми поговорить… Пускай и преодолев столько препятствий. Предполагал ли Ренгоку, засылая его сюда, что всё обернётся именно так? Что столь ценная информация, ради которой он заложил свою жизнь, попадёт в руки демону, которого он пытался за нос водить? Или всё-таки не пытался, а их сделка действительно была настоящей? Увы, понять это можно было только одним способом — вернуться в Японию и застать Столпа в условленном месте встречи. Или не застать. — Кто это? — совершенно невпопад прозвучал вопрос от сидящего справа от него Цубасы. Тонкая ниточка понятной речи среди раздражающей неразберихи иноязычного гомона. — Тот, ради кого ты так стараешься. — Что? — Аказа нехотя вынырнул из своих глубоких размышлений и повернул голову, чтобы встретиться с карими глазами, пытливо заглядывающими прямо ему в душу. — Всё это путешествие. Все эти скитания и попытки докопаться до деталей. Ты кого-то потерял и теперь ищешь способы упокоить его душу, раз тело без вести пропало? Аказа не удержался, дёрнув тонкими чёрными бровями вверх, а затем фыркнул, высмеивая такое нелепое предположение. Совершенно нелепое. — Доедай давай. И не суй нос в чужие дела, — Аказа вернулся к невидящему созерцанию пёстрого, засаленного жарочным паром ковра, растянутого над лавкой, в которой они остановились, чтобы Цубаса мог поужинать. Тот редкий случай, когда его переводчик получил возможность насладиться почти что изысканной пищей... в сравнении с зажаренными на костре тушками зверей, которых Аказа ему добывал в самые тяжёлые дни, когда даже украсть было либо не у кого, либо нечего. — Я просто подумал, — мужчина на короткое мгновение опустил взгляд в полупустую тарелку, ароматное блюдо в которой просто-напросто терялось среди обилия ядрёных пряных запахов, окутавших рыночные ряды. Затем, преодолев какие-то свои внутренние распри, он отставил тарелку на деревянную столешницу, за которой они сидели в безразличном обществе громкоголосых местных, и продолжил, не глядя на демона. — Раз тебе не чужды человеческие чувства… Аказа так резко развернулся корпусом к переводчику, что тот аж вздрогнул. Облокотившись о деревянную стойку, демон подпёр голову рукой, и уставился на собеседника, сам плохо понимая, то ли происходящее его сердит, то ли распирает на смех. — Ты серьёзно сомневаешься в том, что я сдержу своё слово и верну тебя домой? И это после устроенного в доме Ядавы представления, когда мы могли ещё вчера убраться отсюда? Можно считать, он угробил на этого парнишку-индуса, который погряз в долгах, целый лишний день. Вернуться в город после встречи с монахами они не успели, а потому пришлось ждать заката, чтобы проникнуть к ростовщику и заставить его забыть и простить всё, что Кумар задолжал. Это было весело, конечно. Однако и рядом не стояло с долгожданной встречей с Кёджуро. Увы, уговор есть уговор. — Ну… Он не представляет для тебя никакой опасности, — напряжённо проговорил Цубаса. — Просто какой-то незнакомец из глубины огромного материка. В то время как я… вернусь в Японию и неизвестно кому могу рассказать о тебе. Аказа улыбнулся, и улыбка эта плясала где-то на границе между искренним весельем и неподдельной чёрствостью. Этот смертный и правда считал, что такой, как Аказа, может подобной ерунды бояться? Да хоть весь истребительский корпус на него спусти (хотя вряд ли его собеседник знал об их существовании), Третья Высшая, напротив, рад будет кулаки размять. Единственный, кого по-настоящему стоило опасаться… уже очень давно не напоминал о себе и не вызывал Третью Высшую. Только бы успеть собрать как можно больше важного до того мгновения, как этот штиль минует. — Мне плевать на вас обоих в равной степени, Цубаса. А вот на обещания, кому бы я их ни дал, мне не плевать. Поэтому можешь спокойно доедать свой ужин. Уже сегодня ты вернёшься домой.