Bleeding red, blooming blue

Время для Аказы не имело чётких границ. Не потому, что он жил куда дольше, чем позволял человеческий предел, а потому, что его цели редко измерялись временными отрезками. Единицей меры выступали лишь сила, которую он обретал и оттачивал до совершенства, да задания господина Кибуцуджи, которые, если не носили срочного характера, то имели лишь один ориентир — выполнить любой ценой. А когда, где и как — неважно. Главное — конечный результат. Так что обычно для Третьей Высшей что год, что десятилетие не вызывали ни трепета, ни тяготы, ни какой-либо оценки. Всё было одинаково. Но не сейчас. Одно слово — месяц — и его крутило от тоски и злило от невозможности никак повлиять на этот срок. Мог ли Кёджуро специально сказать, будто отправится на Хоккайдо не один, чтобы отвязаться от него? Наверное, мог, но намеренно оттягивать получение информации по Окинаве ему не имело смысла. Если только он заранее не знал, что южное направление является пустышкой. Впрочем, подозрений относительно честности Столпа у Аказы к этому моменту уже значительно поубавилось. Ренгоку не хитрил, предлагая объединить усилия. Да и если кого он и обманывал, то только самого себя. В этом он, судя по прошедшей ночи, был мастером не менее искусным, чем в бою. Вот только Аказу обмануть ему не удалось. Что не отменяло того факта, что слову своему демон останется верен. Как бы ни было обидно и как сильно это бы ни коробило. А коробило очень сильно. Потому что чем больше Аказа получал, тем большего ему хотелось. Больше внимания Кёджуро, больше палящего тепла его тела, больше его присутствия рядом. Обуревающее безумие, в котором он целенаправленно не решался копаться, потому что стоило попытаться, как его всего начинало трясти от переизбытка штормящих эмоций. Швыряло, как тряпичную куклу, то в объятия первобытного голода, требующего поглотить Кёджуро целиком, до последнего кусочка, до последней капли крови, то в пучину диаметрально противоположной потребности — оказаться в полной власти Столпа, самому тонуть в его взгляде, и руках, и звуке его голоса. И с этим пора было завязывать. Не только потому, что они заключили новый договор, а подобные мысли и метания не помогали от слова «совсем», но и потому, что отрицать было бесполезно — его сознание оказалось захвачено. Хотя скорее выжжено, и теперь из-под чёрного пепла, из-под ещё тёплой золы… Аказа чуть повернул голову. Рука так и замерла на корешке одной из книг. …прорастали целые поля подсолнухов. Живые отражения солнца на земле. Море чистого золота под морем небесным, ясным и голубым. Цветы распустили свои лучистые лепестки и обратили свой взор в одну сторону — наверх. А Аказа обратил свой взор на них. В погружённой во мрак комнате, служившей архивом местного музея, небольшая картина, руки явно не японского художника, могла запросто остаться незамеченной. Она висела в узком пространстве между двумя шкафами и попалась на глаза демону случайно, когда он рылся по полкам в поисках путевого дневника исследователя Ивасаки. Один мимолётный взгляд — подобный очередному мазку кисти поверх оригинальной работы — и вот он уже не может оторваться от созерцания солнечного утра в горной долине, навеки застывшей в прямоугольной простенькой рамке. Деревянная мельница высилась посреди жёлтого пожарища, и воображение легко дорисовало, как её широкие крылья совершают полный оборот. С масляной поверхности картины сорвался летний ветер и, помимо лугового запаха, донёс эхо ещё свежих воспоминаний с совершенно иной чужбины. Господин с татуировками не получит желаемого, пока не повернёт колесо. Аказа рассеянно моргнул, ожидая наступления агрессивного сопротивления этим смехотворным отголоскам, ожидая внутреннего бунта и отрицания. Ничего из этого не последовало. Даже губы в презрительной усмешке не скривились. Лишь чуть приоткрылись в немом изумлении, пока янтарный взгляд продолжал блуждать по жёлтым волнам. Одна несчастная картина, зажатая между двумя шкафами, смогла наполнить пыльное помещение светом. И теплом. И окончательным пониманием. Пора было завязывать. В мире, где Кёджуро пока что находился по другую сторону баррикад, третий по силе от прародителя демон не должен был становиться жертвой сомнительных сантиментов, где каждая пустяковая мелочь приобретала неожиданную весомость и отсылала к врагу. Не должен был вязнуть в фантомных ощущениях чужих прикосновений. И уж точно не должен был замирать, подобно каменному изваянию, перед всякими полотнами с подсолнухами, нелепо таращась на них и вспоминая, какими были в солнечном свете золотистые локоны Кёджуро и какими они были на ощупь в темноте, подобной той, которая царила здесь и сейчас. Они были яркими — прямо как мысли Аказы, которые, кажется, могли ослепить любого, кто решился бы в них заглянуть. И они были мягкими — прямо как его размякшее сознание. Аказа уже не первый раз ловил себя на том, что держать в узде собственные мысли становилось всё труднее и труднее. Словно они превратились в своевольный ручей, резво стирающий некогда острые утёсы его принципов и морали. Хотя нет, не ручей. Воду хотя бы можно было заморозить, высушить, засыпать землёй в конце концов. Скорее они обратились в ту же бесформенную и неосязаемую субстанцию, коей выступал свет. Сколько ни хватай, сколько ни пытайся поймать и удержать — всё без толку. Но что самое страшное — Аказа не мог сейчас уже сказать, в какой момент это началось. В какой момент его разум перестал ему подчиняться и вошёл в зону чужого гравитационного поля? В какой момент Ренгоку Кёджуро стал тем солнцем, вокруг которого он теперь наворачивал круги, подобно одинокой планете, тянущейся к недосягаемому? Случилось ли это в их самую первую встречу, когда исключительная боевая аура Столпа Пламени отпечаталась на сетчатке глаз Третьей Высшей, или же тот миг наступил позднее, когда демон заявился к поверженному противнику и с удивлением увидел, что тот не просто восстановился, но и вновь готов сражаться, как раньше? В полной боевой готовности и с аурой, пылающей не менее ярко, чем когда он был на пике своих сил. Или переломным моментом стала вчерашняя ночь, когда в полузабытьи, не иначе, Кёджуро выдохнул его имя? Еле слышно, надрывным шёпотом, прямо ему в губы, застывшие в нескольких ничтожных и одновременно далёких сантиметрах. И внезапно это оказалось куда более сокровенным, чем жадное переплетение их тел, дуэт сердец и наполняющая комнату мелодия влажных звуков. Аказа желал, чтобы Кёджуро тогда открыл веки и встретился с ним взглядом, желал услышать своё имя из его уст ещё раз, но ни того, ни другого не произошло. Может, ему и вовсе почудилось? Он бы не удивился. Ведь чудилось что-то ему не впервые. То, что прежде вызывало азарт и казалось забавным — Аказа был в полной уверенности, что это именно он занимает ведущую позицию в их бесконечном с Кёджуро танце, — на деле раскрылось перед демоном совсем в иных очертаниях. Нет, во главе был совсем не он. И это не могло не напрягать. Потому что изнутри грызло предчувствие, что очень скоро ему понадобится вся выдержка, чтобы не дать ни единому образу просочиться, куда не следует. Предчувствие его не обмануло. Не прошло и недели с тех пор, как он побывал на южном побережье Окинавы, где было тепло даже январскими ночами, как вместе с кровью по венам забурлило знакомое жжение, которое, если его игнорировать, очень скоро грозило перерасти в невыносимую пытку. Аказа был рад, что ему хватило ума не возвращаться в поместье Ренгоку, потому что звать Накиме прямо оттуда было рискованно, а заставлять господина Мудзана ждать дольше положенного совсем не хотелось. Аказа всегда являлся по первому зову, и правилу своему изменять не собирался. Он был рад, что решился держаться подальше не только от поместья Ренгоку, но и от мыслей о самом Столпе, вместо этого сосредоточившись на том, чтобы перепроверить некоторые из прошлых зацепок. Прежде они казались тупиковыми, но теперь, с новыми сведениями на руках, можно было попытать удачу снова. Что же касается дневников Ивасаки, то в них не оказалось ничего путного. Интересные, местами захватывающие, местами абсурдные предания, но ни одно из них и отдалённо не касалось лилии. Разобравшись с ними, Аказа остался в южном регионе, где было намного теплее, а потому разнообразие цветов радовало жителей едва ли не круглый год. Ночами напролёт он, как дрейфующий корабль в море, бороздил речные склоны, выискивая среди редких красных островков намёки на сменившие цвет бутоны. Днями же прятался в гостевых домах, где, сливаясь с потоком усталых путников, пытался выведать у них, есть ли поблизости те, кто мог быть сведущ в растениях да травах или увлекался садоводством. Так, помимо всего остального, он ещё раз побывал в самом крупном ботаническом саду Окинавы, где до смерти напугал тамошнего смотрителя, но зато, добившись ночной экскурсии к оранжерее и теплицам, с удивлением обнаружил, что со времён его последнего визита сюда коллекция сада значительно расширилась. Пополнилась, в частности, жёлтыми и сиреневыми паучьими лилиями, которых Аказа никогда раньше в глаза не видел. Правда выяснилось, что такие цветы были получены совсем недавно путём скрещивания, и всё же… Голубую лилию он тоже раньше в глаза не видел, а потому такое открытие вдохновляло. А вот в частном саду в Хигаси, принадлежавшем одному зажиточному торговцу и наверняка бы вызвавшему зависть у любого почитателя цветоводства, никаких лилий Аказа не обнаружил вообще. Но, несмотря на отсутствие результатов, всё это действительно помогло отвлечься и вернуть себя в форму настолько, что, представ перед верховным демоном, в сознании Третьей Высшей царил привычный штиль. Серое полотно, лишённое красок, эмоций и суждений. Очищенное от глупых обид на смертного и беспокойств по поводу его смертности. — Знаешь, почему я вызвал тебя, Аказа? Господин Кибуцуджи говорил негромко, однако его голос всё равно разлетался по лабиринту перевёрнутых коридоров и просачивался сквозь тонкие стены, проникая в мириад помещений, в которых царила гулкая пустота. В какой бы из них Третья Высшая ни оказался, слова верховного демона наверняка настигли бы его и там. Но Аказа находился в нескольких шагах от прародителя. Одно колено упирается в пол, голова покорно склонена, и в этой голове незамедлительной реакцией повисли всего четыре слова, которые демон тут же и озвучил: — Нет, господин, не знаю. И всё. Ни шага в сторону. Никаких лишних мыслей. Никаких домыслов и предположений, которые могли бы наводнить его в тот самый миг, как стало ясно, что перед господином предстал только Третья Высшая. Потому что Аказа с самых своих первых дней жил одним-единственным законом — если Кибуцуджи Мудзан его вызывает, значит, так надо. А всё остальное не имеет значения, а значит и не заслуживает внимания. Полное смирение. Безразличие к прошлым победам и поражениям, к будущим наказаниям и похвале. И к неизвестности настоящего. — Так ли это на самом деле? — холодно уточнил господин, но можно было отчётливо услышать, как в его интонации прокралась улыбка, что было само по себе очень нетипично. И всё же Аказа не поддался любопытству и не поднял взгляда, чтобы удостовериться лично. — Потому что я чувствую засевший в тебе страх. На долю секунды глаза Аказы, обращённые на мелкий линейный узор татами, расширились, а сердце неприятно ёкнуло. Нет. Могла ли это быть просто?.. — Нет, это не провокация, — ответил на неозвученный вопрос Мудзан, тем самым заставляя Аказу собраться ещё больше. — Всего лишь констатация факта. Очень неожиданного. И в любой другой день разочаровывающего, Аказа. Страх за свою жизнь? Как банально. И как позорно для того, кто всегда бежал от слабости. А страх — это слабость. Аказа не шелохнулся, ожидая своей дальнейшей участи, какой бы она ни была. Однако, видимо, господин Кибуцуджи тоже ожидал от него чего-то. Реакции, ответа или эмоции, которую бы всколыхнуло упоминание самой большой неприязни Третьей Высшей. Потому что когда ничего из этого не последовало, в барабанные перепонки демона полилась ледяная сталь голоса, в котором не осталось ни тени улыбки. — Что тебе удалось найти по лилии, Аказа? Он знал, что рано или поздно услышит этот вопрос. Готовился к тому, что придётся солгать, если это произойдёт рано, но всё же надеялся на поздно — когда ему будет, что преподнести своему создателю. Что-нибудь весомее простых слов. Если не сам цветок, то хотя бы материальные доказательства его существования. Тогда бы он без зазрения совести выложил перед господином всю правду и со спокойным сердцем мог бы и про Ренгоку рассказать, и просить о позволении сделать того демоном. А если бы им и вовсе повезло найти цветок, он был готов даже отказаться от награды в виде порции крови верховного демона и передать её Ренгоку. Аказа знал, что вероятность того, что придётся скрывать правду, была выше, и знал, ради чего и кого ему придётся пойти на такой шаг, а потому… — Ничего, господин. — Что с мальчишкой? До сих пор ровное, дыхание Третьей Высшей на мгновение-другое сбилось. Кожа на костяшках натянулась. К этому вопросу он готов не был. — Мальчишка с серьгами-ханафуда, которого ты не смог уничтожить в начале лета, — откликнулся господин Кибуцуджи на мысленный вопрос, пронёсшийся над тёмной пропастью затихшего сознания Аказы. Совершенно идиотский вопрос, потому что ему и без лишних уточнений было ясно, о ком речь. Очевидно, что дело было не в этом мимолётном вопросе, однако именно после него внутренности словно невидимым хлыстом рассекло. Одним ударом. Звучно. Аказа ощутил, как едва ли не каждый слой ткани с треском расползается изнутри и как что-то горячее обильно заливает каждый орган и каждую полость, волной с металлическим привкусом подкатываясь к горлу, застилая глаза и затапливая уши. Что не мешало прекрасно всё слышать. — Который потом заявился к Гютаро и Даки, — тем временем продолжал перечислять тот совершенно буднично, равнодушно, будто перед ним не давился собственной кровью один из его ближайших подчинённых. — Который так очень кстати оказался в деревне кузнецов, куда отправились Гёкко и Хантенгу, но с которым они не справились и вдвоём. Эти спокойные, лишённые эмоций слова острыми лезвиями полосовали его организм. И чем дольше говорил господин Мудзан, тем тяжелее становилась бесформенная масса внутри. — И если так задуматься, Аказа, то получается, что по твоей вине я лишился целых двух лун и трёх сильнейших демонов. Месиво из стремительно распадающихся органов бухло и распирало, как если бы он сожрал непомерное количество людей, но продолжал бы набивать себе брюхо. Оставшаяся в жилах кровь кипела, притупленная регенерация не справлялась, а к мозгу словно приложили раскалённое железо. Однако это состояние и близко не походило на смерть или её наступление. И в этом раскрывалась уродливая сторона демонического существования. Демону могли оторвать конечности и распороть вдоль и поперёк, могли оставить истекать кровью или выпотрошить подчистую, могли снести голову и забросить её хоть на другой конец света, демон бы не погиб. За очень редким исключением для демонов не существовало смертельных ранений. Но существовала боль. И сейчас эта боль, растянутая на загустевшие во времени мгновения, взъерепенившимся потоком вымывала все мысли из головы. Как лишние, так и правильные. Всё, на что уходили последние силы, это сохранить способность слушать господина, отвечать на его вопросы и не уронить лицо перед ним. Не повалиться на пол, корчась в конвульсиях, как сделал бы тот, кто слабее, кто не был достоин забраться так высоко. Как Хантенгу, который сбежал из-под обрушившихся на него клинков истребителей и двух Столпов, что едва не загнали его под лучи восходящего солнца. Как сам Аказа, которого один находящийся на грани смерти Столп удерживал собственным телом до рассвета. И, словно подхватив этот внезапный поворот мыслей Третьей Высшей, Мудзан продолжил: — Впрочем, сейчас я начинаю сомневаться в том, были ли они на самом деле сильнейшими, раз их смогла одолеть кучка детей с катанами. Являетесь ли вы, те, кто уже с сотню лет неизменно занимает свои позиции, но кто непонятно чем занимается большую часть времени, сильнейшими? Вот чем ты, Аказа, занимался последние месяцы? Аказа открыл рот, и, прежде чем он смог вымолвить хоть слово, на пол, и без того заляпанный багровыми каплями, стекающими с его щёк и подбородка, полилась кровь. — Искал для вас лилию, господин, — прохрипел он наконец, впиваясь в растрескавшийся под давлением его пальцев татами. — Ведь именно она является вашей приоритетной целью. — То, что ты провалил порученное тебе задание, не равносильно освобождению от него. — Да, господин, — Аказа склонил голову ниже. — Я хочу, чтобы ты запомнил этот страх, который так стараешься подавить сейчас при мне. Запомни, что он появился из-за того, что ты расслабился, дал слабину. Запомни его так же хорошо, как то, кому ты обязан своими существованием и силой. И пусть это заставит тебя шевелиться. Иначе я не вижу смысла в том, чтобы ты продолжал жить и разочаровывать меня. Речь, которая казалась подведением их встречи к логическому завершению, не ознаменовала прекращение пытки. Сотрясающееся судорогами тело по-прежнему продолжали толкать к границе, за которой не ждало ничего, кроме слепой агонии. Но господин Кибуцуджи молчал, а Аказа не смел ни разогнуться, ни на ноги подняться — не только потому, что это физически было трудновыполнимо. Его никто не отпускал. — Я не люблю перемены, — спустя вечность раздалось сверху, и стало ясно, что всё это время верховный демон не сводил со своего слуги взгляда. — За исключением тех случаев, когда постоянство на деле оказывается застоем. В отличие от голоса Мудзана, звук бивы донёсся словно из соседнего измерения, однако его, как и голос господина, ни с чем иным спутать было невозможно. Заплывший взгляд уловил изменение в окружающей обстановке — заляпанный татами превратился в ровные доски одного из пролётов между зигзагом лестниц. Или это была внешняя стена одного из помещений? Порой понять было очень трудно. Но в чём ошибиться было точно нельзя, так это в резко возросшей лютой агрессии, завихрившейся со всех сторон. Нет, не со всех. Сверху. Сухой треск разрядил воздух тысячью искр, сливающихся в ветвистые лапы чёрной вспышки. Последующий грохот не заставил себя ждать, но Аказа уже отскочил на соседнюю крышу — или стену? — оставив после себя, теперь где-то под грудой щепок, лужу крови и рваный обрубок левой кисти, которую успел зацепить разящий удар. Карающая длань господина Мудзана разжала свою невидимую хватку, и теперь организм в считанные мгновения регенерировал, устраняя все повреждения. Как недавние, так и полученные только что. Всего лишь короткая передышка, прежде чем прилетевший с высоты мальчишка, похожий на взъерошенного волчонка, нашёл опору в уцелевшей части каркаса полуразрушенного помещения и пролаял «Жаркий грозовой ливень!» Аказа сцепил окровавленные зубы, на сей раз осознанно готовясь принять на себя очередную громовую атаку. Дерево под его ногами изошлось глубокими трещинами, снежинка компаса вспыхнула, мгновенно настраиваясь на происходящее и подхватывая волны, исходящие от противника. Чёрное электрическое пламя врезалось в сложенные крестом и выставленные щитом руки Аказы, хищно терзая кожу и дробя кости. Поглощая Третью Высшую целиком гулко трещащим полыхающим шаром, который плавил и разъедал плоть со всех сторон. Но Аказа сохранил свою стойку, потому что даже это не приносило таких мучений, как некоторые из встреч с господином Кибуцуджи. Что ещё лучше — сейчас ему не нужно было смиренно ждать окончания пытки. Сейчас он мог действовать. — Шестой стиль! — волчонок не стал дожидаться, когда угаснет его предыдущая атака и ринулся вперёд. Хотел сделать всё быстро и чисто, понял Аказа. — Рёв электричес!.. Окончание фразы смазалось, когда нижняя челюсть мальчишки встретилась со ступнёй Третьей Высшей и хрустнула, сомкнувшись с верхней и сколов острые клыки. Скорчившись, демон камнем полетел в обратном направлении, дырявя собой тонкие стены встречающихся на пути строений, громоздившихся друг на друге. Согнув ногу в колене, Аказа опустил её, но лишь затем, чтобы метнуться следом за противником. Нельзя было упускать его из виду и давать тем самым преимущество, но и дистанцию Аказа тоже хотел сохранить. Больше так близко подпускать этого поганца, избравшего подлость вместо честного поединка, он не собирался. — Значит, теперь уже Пятая Высшая? — хмыкнул Аказа, приземлившись двумя этажами выше и теперь наблюдая с края крыши, как демон поднимается из обломков. Обрубки полосатых рук, обугленные техникой противника, уже полностью восстановились. — Скинул Хантенгу в самый низ? Новые кандзи в этих ледяных глазах он заметил, когда мальчишка пытался добить его с близкого расстояния. Что ж, это… впечатляло. Несмотря на мощную боевую ауру, которая свирепо рвала воздух вокруг молодого демона ещё в тот день несколько месяцев назад, когда Аказа пересёкся с ним в Крепости и узнал, что теперь место Гютаро занимает этот юнец, ещё буквально вчера бывший обычным истребителем, такого скорого продвижения он не ожидал. Даже чёртовому Доуме понадобилось больше времени. А здесь… Всего за пару месяцев этот волчонок дорос до уровня, позволившего ему одолеть Хантенгу. Демона, к которому можно было как угодно относиться, но который был действительно сильным и скрывал в себе множество сюрпризов. Аказа знал, что после провала в деревне кузнецов, где погиб Гёкко, господин Мудзан сделал Накиме Четвёртой Высшей, что означало лишь одно — Хантенгу скорее всего понизили до Пятой. Что, в свою очередь, красноречиво намекало на то, как этот рычащий от гнева зверёныш заполучил свои кандзи. — С этим жалким трусом и сражаться не пришлось! — всё ещё сердито выплюнул мальчишка, однако за обуревающими его эмоциями слышалась насмешка. — С десяток слабаков в деревне убил и, оставшись один, сбежал, ничего до рассвета не добившись. Так что он сам скатился на дно. На дно. Значит, быть Шестым после Мудзана — это уже дно? Впрочем, когда в глазах Аказы вырезали «Третья Высшая Луна», он чувствовал себя примерно так же. И тем не менее удивления сдержать не получилось. Оно залегло складкой между нахмуренными тонкими бровями. Не было поединка крови с Хантенгу? Их просто поменяли местами? В качестве наказания для Хантенгу такое казалось вполне понятным, но второе подряд продвижение для новой Луны только за счёт гибели или понижения других?.. И если бы дело ограничивалось только этим. — А ты, стало быть, собираешься сейчас подняться выше? — и, не дожидаясь ответа, который и так был очевиден, Аказа добавил, криво ухмыльнувшись. — Ты не думал навыки счёта подтянуть, прежде чем своей железкой передо мной размахивать? Между третьим рангом и пятым есть ещё один. — Господин дал понять, что место Четвёртой Высшей неприкосновенно, — фыркнул мальчишка и мерзко отзеркалил ухмылку Аказы. — Я думал, Третьей Высшей должно быть известно о таких вещах. Лицо Аказы превратилось в непроницаемую маску. Острое желание спрыгнуть вниз и размазать наглеца по развалинам пустой комнаты было невыносимым, однако позволять себя провоцировать он не собирался. Вместо этого позволил другое — совершить этой дерзкой мелюзге новый выпад первым. Они обменялись ещё серией ударов, где Аказа в основном держал оборону, то со всей проворностью лавируя между хлёсткими электрическими змеями, то ударными волнами руша попытки бывшего истребителя сократить дистанцию. — Давай-ка ты немного спустишься с небес на землю, — крикнул он мальчишке, который только что вырвал из своей груди и отшвырнул в сторону внушительных размеров деревянный обломок, угодивший туда при столкновении с очередной преградой. Сам же Аказа аккуратно приземлился на веранду соседнего блока. Внизу тусклым светом фонарей зияла бездна, изрезанная лестничными мостами. — И прекратишь смешить меня и господина своими непомерными замашками. Ты слишком слаб, чтобы со мной тягаться. Это было не в его принципах — предлагать противнику остановить сражение и разойтись по своим делам. И совершенно не в его стиле воздерживаться от прямых нападений. Однако эта битва не приносила ему ни радости, ни удовлетворения. Разве что поначалу теплилось некоторое любопытство. Ему хотелось посмотреть, что из себя представляет молодой демон в деле, но когда его приёмы начали повторяться, стало ясно, что ничего нового противник ему не продемонстрирует. Его техники были мощными, но очень ограниченными. — Я слаб? — демон испустил злой рычащий смешок, стискивая рукоять катаны крепче. — Это ты постоянно убегаешь от меня! Только и делаешь, что убегаешь! Я слышал, ты так и от подыхающего Столпа Пламени сбежал! Аказа не знал, перекосило ли его снаружи точно так же, как внутри. Наверное, да, потому что бледная физиономия мальчишки расцвела триумфальным самодовольством. Задел. — А мою силу господин признал уже дважды и мне не пришлось ему ничего при этом доказывать, — Пятая Высшая оскалился. — Но я всё же это сделаю! Они сорвались со своих мест практически одновременно — Аказа чуть раньше, ведомый ослепившей его вспышкой ярости и позабыв об активации стрелки компаса. Она ему была сейчас не нужна, потому что он чётко видел свою цель, знал, на что она способна, и всё, чего он в этот момент желал, это стереть с лица противника спесь, да так, чтобы тот не то чтобы пикнуть в его присутствии больше не смел, но и смотреть в его сторону отныне не решался. Особенно так. В облаке щепок, в грохоте обращающихся в руины этажей и в вихре уничтожающих всё вокруг чёрных молний и голубых хаотичных вспышек, два демона сошлись — и в этом можно было не сомневаться — в решающей схватке. Уже после первой атаки Третьей Высшей, которую Пятая едва отразил, градус гордости последнего заметно упал. На смену заносчивости во взгляде вновь пришла чистая злоба. После второй, которая отшвырнула бывшего истребителя, к злобе добавилась тревога. А после третьей, которая лишила его не только возможности подняться, но и руки́, держащей оружие, угольно-чёрные глаза распахнулись шире, в бирюзовых радужках — буря из непонимания, стыда и всё той же злобы, которая, кажется, была единственной переменной, что оставалась неизменной. — О какой силе речь? — прошипел Аказа, склоняясь ниже и швыряя в бездну крепости оторванную по плечо руку, пальцы которой всё ещё мёртвой хваткой сжимали рукоять с клинком. Новая конечность не заставила себя долго ждать, но Третья Высшая пробил коленом брюшную полость прижатого к изломанному полу противника, а свободной рукой с такой силой стиснул горло мальчишки, что шейные позвонки едва успевали регенерировать, прежде чем их ломало заново. — Хантенгу не победил. Через Четвёртую Высшую перескочил. — Ставишь… под сомнение… — просипел молодой демон, до крови впиваясь острыми когтями в руку, не дающую его шее восстановиться как надо, — решения господина? Аказа прищурился, на короткий миг действительно прикусив себе язык, но в итоге продолжил свою мысль, которая текла в уже более безопасном направлении: — Сказать тебе, что я ставлю под сомнение? Твою силу. Потому что, судя по всему, всё, что ты делал, это жрал людей, — с отвращением отчеканил Аказа, словно это было чем-то противоестественным для демонов. На деле же это было просто-напросто оскорбительным для Аказы. То, что ему пришлось марать руки о того, кто, имея такой потенциал и такую ауру, пошёл по самому простому пути вместо того, чтобы по-настоящему развивать свои способности. — Даже эти твои техники. Они совсем не твои. Ты ведь из истребителей, а значит и этому тебя кто-то обучил. Скажу больше, я все их уже видел. Хино Хирокацу. Первый Столп, которого я убил. Отличный был соперник. А как тебя зовут, мне абсолютно не интересно. — Кайгаку, — рвано выдохнул демон, скалясь. — Это моё имя. И тебе стоит его запомнить. Окровавленные тёмные когти содрали с руки Аказы кусок мяса и перебили лучевую кость, а сам Пятая Высшая с таким остервенением задёргался под своим противником, залупив ногами, что, если бы Аказа так и продолжил изучающе пялиться в его изъеденное гневом лицо, то того и гляди, Кайгаку вырвался бы. Но Аказа больше не медлил. Перехватив искорёженное горло второй рукой, он одним резким движением, с сопутствующим чавканьем и хрустом вырвал шейный отдел позвоночника и отправил его следом за оторванной рукой и бесполезным теперь клинком — на неизведанное дно Крепости. Отмеченные кандзи глаза закатились под веки, а когда Кайгаку вернулся в сознание, Третья Высшая уже сбрасывал его обезглавленное тело с края деревянной площадки. — Хочешь занять моё место? — равнодушно проговорил Аказа. Прежде чем уйти, он остановился в шаге от головы, извалянной в луже собственной крови. — Овладей своей силой, а затем вызови меня на поединок напрямую и сразись честно. Лицом к лицу, как подобает. А не нападая исподтишка, пользуясь неосведомлённостью противника.

***

Ледяная вода резвым журчащим потоком огибала округлые камни и смывала с лодыжек Аказы багровые пятна, оставленные встречей с Пятой Высшей. Ему бы найти более приличное, чем заснеженные леса Хоккайдо, место, чтобы привести себя и свою одежду в порядок. Однако никаких моральных сил на то, чтобы озаботиться этим, не говоря о возможной встрече с людьми, перед которыми бы опять пришлось что-то разыгрывать, у него не было. Слишком много всего клубилось в голове. Мысли и догадки толкались, налезали друг на друга, перебивали. Аказа не знал, за какую из них схватиться в первую очередь, какую выдернуть из этого беспорядочного куска проблем, часть из которых он, кажется, сам себе и создал. Камадо Танджиро, о котором он вспомнил, лишь когда Ренгоку заикнулся про кровь для его сестры. О котором он напрочь забыл, как только прошёлся по головам нескольких посредственных истребителей в попытках разведать, где могли похоронить Столпа Пламени, а узнал в итоге, что Ренгоку жив. О котором, если призадуматься, могли позаботиться и Вторая, и Первая Высшие Луны, если бы это была настолько важная миссия. Аказа вздрогнул, ошпаренный тоном собственных размышлений в отношении действий господина. Тоном, в котором плескалось раздражение. И негодование. И осуждение. Зажмурившись, он потёр лицо ладонями. Совершенно идиотское сражение с Пятой Высшей, в которой тот никак не мог одержать победу, бессмысленным казалось лишь на первый взгляд. С какой целью господин Мудзан дал добро Пятой на этот поединок? Чтобы проверить Кайгаку или проверить Аказу? Покидая место их короткой битвы, Аказа заметил фигуру верховного демона в дверном проёме одного из строений. Значит, наблюдал. И значит, мог продолжать наблюдать и сейчас. Однако именно после сегодняшней встречи с господином Кибуцуджи Аказа раз в сотый, если не в тысячный, вернулся в крошечную конторку бюро переводов в Токио, где на него вышел Доума. И если до сих пор слова Второй Высшей окутывали его память тихим, осторожным шёпотом, то теперь эхо звучно отскакивало от стенок сознания, перекрывая всё прочее. Неужели Доума был прав в своих наблюдениях? Тот страх, о котором Мудзан говорил. Он не увидел за ним главного. Безусловно, Аказа бы не хотел погибнуть от руки господина. И можно было даже сказать, что он страшился такого бесславного исхода. Однако сейчас, сидя на покрытом ледяной коркой берегу, вглядываясь в пустую тьму леса и будучи почти уверенным, что за его мыслями никто не следит, Аказа мог быть откровенным с самим собой до конца. Куда больше перспективы сгинуть в наказание или по неустойчивой прихоти Мудзана его пугала возможность не получить своего. Или вовсе лишиться его до того, как оно станет принадлежать ему. И сколько же всего в одном этом слове — своё — скрывалось. Солнечное море подсолнухов у него между пальцев. Яркий, неугасающий свет во мраке ночи. Сила, поделенная на двоих, но превосходящая всех и каждого. Разделённая на двоих вечность, где нет места болезням. Нет места лишениям. Нет места разлуке. И смерти. Подыхающий Столп Пламени. Тот факт, что поганый язык Пятой Высшей сплёл в одну фразу Кёджуро и смерть, породил в душе такой свирепствующий шквал, что он снёс всё прочее, о чём Аказа так и не успел серьёзно подумать. И клокочущее раздражение из-за того, что Кайгаку практически вторил словам того щенка у поезда, и неуютное ощущение чего-то отдалённо знакомого, кольнувшее его во время изучения искажённого беспомощной злобой лица молодого демона. Время никогда не имело для Аказы чётких границ. Однако именно сейчас он испытал на себе всю его злую тяжесть. Он мог не успеть оправдать терпение господина. Мог не успеть поймать и спасти ускользающую от него жизнь Кёджуро. И почему-то это паническое чувство тоже казалось ему слишком хорошо знакомым. Он должен всё успеть.