Bleeding red, blooming blue

Когда Аказа решил, что пора выбираться из-под одеяла, было раннее утро, которое, скорее, напоминало глубокую ночь. Где-то за стеной он заслышал шорохи проснувшейся ни свет ни заря хозяйки, а потому подумал, что от греха подальше лучше оставить Кёджуро одного. Если женщина вдруг к ним заглянет, он мог притвориться, что тоже проснулся и даже футон вот свой убрал. Однако, не успел он покинуть своё нагретое место, как Кё, сонно мурлыкнув, зашевелился и перевернулся на спину. Эх, а ведь он так старался не разбудить его своим копошением. Ренгоку и не поспал толком. Всего несколько часов назад уснул — Аказа определил это по изменившемуся ритму сердца и по тому, как чуть сбилось дыхание, старательно контролируемое во время бодрствования. Несколько секунд они молча взирали друг на друга: Кёджуро, лёжа на подушке, а Аказа, так и замерев раскорякой, полкорпуса под одеялом, другая половина — снаружи. И пока демон раздумывал, а не вернуться ли обратно, вдруг всё это — безмолвный протест Столпа и на самом деле он был бы не против побыть в его компании ещё немного, этот самый Столп сначала приподнялся на локтях, прислушиваясь, а затем и вовсе сел. — Нам пора? — спросил он, кулаком потирая глаз, не закрытый чёрной заплаткой. — Светать только через пару часов начнёт, но хозяйка уже на ногах. Так что чем раньше выдвинемся, тем раньше найдём, где день переждать. Там и доспишь. Сказано — сделано. Не прошло и получаса, как фермерский домик постепенно превратился в едва различимое тёмное пятно посреди белых полей. Ренгоку шёл по заснеженной тропе, прижимая к груди тряпичный свёрток с паровыми булочками. Дар, отвергнуть который он никак не мог. Не после того, как ему пришлось отказаться от предложенного им перед уходом завтрака, из-за чего он рассыпался перед хозяйкой в бесконечных извинениях так долго, что, по мнению Аказы, они бы успели дважды позавтракать. Учитывая, как резво Столп расправился вчера с его порцией. Ренгоку шёл по заснеженной тропе, не глядя себе под ноги. Там, в вышине между небом и землёй, в прощальном вальсе колыхалось призрачное марево. Изумрудное перетекало в белое, белое — в фиолетовое, затем снова в белое, чтобы наконец вернуться в изумрудные истоки. Замкнутый круг постоянного движения, и к этому пейзажу был намертво прикован взгляд Столпа. — Такое яркое, — на одном дыхании произнёс Кёджуро, когда они добрели до опушки леса. Аказа остановился следом за Ренгоку, который, должно быть, решил напоследок полюбоваться расплывшимся по всему поднебесью северным сиянием, пока его не перекрыл ветвистый трафарет леса. — Не-а, совсем нет, — со знанием протянул Аказа. — Это уже так, угасающие остатки. Вот в пик активности да, сияло так ярко, что всё вокруг озаряло собой. Впервые Третья Высшая очутился под зеленеющим небесным морем вскоре после того, как начал служить господину Кибуцуджи. В те времена он, правда, ещё гордо носил звание Второй Высшей. Та ночь стала тем самым редким случаем, когда он ненадолго прекратил свою бешеную погоню за силой и позабыл о поручении, ради которого забрался в такую даль. Лишённый возможности находиться под солнечными лучами и видеть мир вокруг в его естественных цветах при свете дня, молодой демон… нет, отнюдь не осознал утрату, не затосковал по тому, чего даже не помнил, и не задумался о смысле демонического бытия. Однако по какой-то необъяснимой причине ему вдруг стало так тепло и так спокойно. Захотелось показать распустившуюся в небе красоту кому-то, и он повернул голову, но рядом никого не было. Как не было никого рядом в те моменты, когда он любовался фейерверками на отшибе крупных городов. Всё, что у него было — это только тепло и спокойствие. И тихое-тихое желание поделиться. Аказа — теперь уже давным-давно Третья Высшая — повернул голову. Однако Кёджуро больше не созерцал. И вообще вверх не смотрел. Восхищение померкло, на лицо легла мрачная тень. Снег под его ногами заскрипел, когда он развернулся спиной к бескрайним просторам полей и шагнул в чёрные объятия лесной чащи. Демон часто заморгал, торопливо прокручивая в мыслях свои последние слова и лишь тогда с запозданием понимая, какие параллели могли возникнуть в сознании того, кто едва ли не зубами выгрыз себе обратный путь к силе… но былую мощь вернуть так и не сумел. И более того, медленно угасал с каждым днём. — Эй, Кёджуро! — окликнул Аказа и дождался, пока тот соизволит обернуться. — Может, оно и не такое яркое, как раньше, но всё ещё самое особенное. Вновь послышался скрип снега, на сей раз из-под обуви Аказы. Жутко неудобной, к слову. Так и хотелось сбросить с себя, как и все эти треклятые тряпки, в которых он чувствовал себя до ужаса нелепо и скованно. — Ты же говорил, что уже не раз видел северное сияние, — произнёс Ренгоку после непродолжительной паузы, за время которой демон успел с ним поравняться. А вот убедиться в том, понял ли его собеседник намёк или нет, не успел, потому что тот быстро сменил тему. — Я тут думал по поводу вчерашнего. Про то, что Атуй рассказал о встрече своей прапра с их предком. Они вновь зашагали вперёд, следуя протоптанной местными дорожке, огибающей высокие деревья. — Ты уверен, что Кибуцуджи ещё не нашёл лилию? Аказу мелко передёрнуло. Инстинктивно. По привычке. Имя, которое Ренгоку произносил с такой лёгкостью, могло стоить жизни любому демону, сорвись оно с их губ. Нарочно или по досадной оплошности. Пусть и в чужих устах, звук этого имени каждый раз заряжал воздух вокруг мимолётной, но безудержной тревогой. Подсознательным ожиданием молниеносных и роковых последствий. А всё из-за вшитого в подкорку табу. Запрета, который… зачем был вообще нужен? Почему нельзя было произносить имя господина вслух? Ещё один вопрос, над которым прежде Аказа никогда не задумывался, но который в свете последних событий обретал неожиданные очертания. Очертания, подтверждающие то, что после его короткой встречи с Доумой в Токио разрослось до непозволительно исполинских масштабов. Совмести способность проникать в мысли подчинённых демонов, когда те находятся прямо перед тобой, и способность сотворить из своего имени смертельное проклятие, и получишь непоколебимую веру в твою всесильность. В то, что ты можешь достать любую инакомыслящую сошку, где бы та ни находилась. — Аказа?.. — позвал Кёджуро, и голос его звучал обеспокоенно. Нет, просто настороженно. Наверняка Столп решил, что столь глубокая задумчивость, в которую Аказа впал, объяснялась тем, что он внезапно вспомнил какую-то существенную деталь о лилии и теперь сомневался, стоит ли ею делиться. — Нет, вряд ли, — Третья Высшая повёл плечами и тут же встретился с недоверчивым взглядом. — Даже если и так, то уверяю, сейчас у него точно цветка нет. И когда я говорю «сейчас», я имею в виду весь отрезок своей жизни. Учитывая, как настойчиво он приказывает нам продолжать поиски, это наверняка должно быть что-то очень важное. Настолько, что сразу бы стало понятно, заполучи он лилию. — То есть, — остановившись, тихо произнёс Кёджуро, — ты не знаешь, зачем она ему нужна? Сердце Аказы ухнуло куда-то вниз. Оборачиваясь к замершему позади него человеку, он мысленно чертыхнулся. Как можно было так глупо проговориться? Впрочем, виду, что собственная беспечность застала его врасплох, он не подал. Нужно было как-то выкрутиться из возникшей ситуации. Причём так, чтобы Столп не сделал лишних выводов, которые мог бы потом растрепать своим дружкам. Например, о том, что другие Луны тоже ничего не знают. — Я у него не спрашивал, — максимально ровным тоном ответил он, не поведя и бровью. — Моё дело — просто выполнять приказы. А ты? — тут же перевёл он стрелки на Столпа. — Получается, ты в курсе? — Как я могу быть в курсе планов Кибуцуджи, если даже ты, один из его ближайших приспешников, ничего не знаешь. Аказа прищурился, вслушиваясь в сердцебиение Ренгоку и заодно пытаясь уловить любые внешние изменения на его лице. Увы, либо он прекрасно держался, либо говорил правду. — Когда мы с тобой договаривались в первый раз, ты ответил, что наши цели в поиске лилии совпадают. Выходит, это всё-таки не так. Поэтому я повторю свой вопрос. Зачем тебе лилия, Кёджуро? Дурацкий вопрос, Аказа это понимал. Столп Пламени был не единственным из истребителей, кто занимался поисками, а потому нетрудно было догадаться, что всё сводилось к извечному противостоянию между демонами и шушерой, вооружённой катанами. И тем не менее, Ренгоку не торопился раскрывать перед ним эти очевидные карты. Означало ли это, что всё было не так уж и очевидно? — Эта информация не относится к нашей с тобой сделке. И я не собираюсь делиться сведениями такого рода, не получив ничего ценного взамен. Или Ренгоку просто блефовал? — Атуй сказал, что вождя видели после его смерти, — между тем, вернулся к прежней теме Кёджуро. — И я подумал, вдруг это произошло потому, что его обратили и он добыл для Кибуцуджи лилию? Воспользовавшись своими знаниями из человеческой жизни или ещё как-то… Но потом что-то случилось, и лилия оказалась утрачена. — Что ж. Тогда нам только и остаётся, что вернуться сюда грядущей весной да такую лютую охоту на медведей устроить, что все айны вновь останутся к осени без ягод, — улыбнулся Аказа, пряча за этой улыбкой и негодование из-за своего прокола, и подозрения в отношении честности Столпа, и раздражение, вызванное тем, что всё так. Вернее, всё не так. Это раздражение родилось далеко не сегодня. И не вчера, когда Кёджуро фактически выгнал его из той злополучной хижины. Всё началось с одной снежинки, расцветшей под его ногами в их первую встречу, а дальше снежным комом понеслось по наклонной. Всё было не так, как он хотел. Они с Ренгоку работали вместе, плечом к плечу почти что, но всё равно оставались порознь. Они уже не раз сходились в пылу сражений и в пылу желаний, но для Аказы этого было недостаточно. До безобразия мало. Хотелось больше, дольше, беспрепятственно. Порой они уживались друг с другом вполне нормально, но все эти обыденные взгляды, которые бросал в его сторону Ренгоку, и всё это общение на равных, а не как с ненавистным демоном, рушились за одно ничтожное мгновение, потому что были всего лишь вынужденной мерой. Бутафорией. Их разделяла глухая прозрачная стена, которую хотелось сломать, разбить вдребезги, снести к чёртовой матери. Он бы мог, на самом деле. Мог бы перешагнуть через каждую из их договорённостей и просто забрать себе. Но именно эта стена была самым наглядным доказательством того, что в этот раз силой Аказа не добьётся ничего. Ничего, кроме того, что пропасть между ними станет совсем непреодолимой и что он лишится даже тех крох, тех результатов, которых удалось наскрести к настоящему дню. Держать своё слово — это всё, что ему оставалось, чтобы не сорваться в ту зиявшую между ними пропасть. Держать своё слово и ждать. Ждать, пока придёт его время. — Это айны произошли от бога гор, а не мы, — совершенно неожиданно, Ренгоку подхватил прозвучавшую шутку, и Аказа еле удержался, чтобы не зажмуриться на секунду и проверить, почудилась ли ему эта лёгкая улыбка на его губах или нет. — Не думаю, что нас ждёт та же кара. Скорее на тебя просто обрушится ещё один град стрел разъярённых айнов. — Чего это только на меня? — возмущённо фыркнул Аказа, чувствуя, как всё его праведное негодование предательски сдувается, а сам он, словно наивный утопающий, цепляется за первую же травинку в надежде, что, быть может, хоть она окажется достаточно крепкой. — Разве это не ты сказал, что моя катана против дикого зверья бесполезна? — Мне так льстит, что ты прислушиваешься к моим советам! — Аказа расплылся в кошачьей улыбке. — Однажды ты поймёшь, что стоит прислушиваться к ним чаще! — Может быть, когда ты станешь прислушиваться к моим, — усмехнулся Кёджуро, а затем серьёзнее добавил. — Можешь начать прямо с сегодняшнего дня. Я считаю, что тебе стоит аккуратно разузнать в своих кругах, вдруг кто-то всё-таки находил лилию. Пусть это и будут просто ничем не подтверждённые слухи. — Как-то не тянет на совет… — Ты прав. Это не совет, а просьба. У нас пока всё равно нет других зацепок. Аказа закусил губу, размышляя, как бы получше преподнести то, о чём в пылу… хотя скорее в ледяной тишине их возросшего недавно взаимонепонимания он ещё не успел упомянуть. — Можно ещё пройтись по всяким цветоводам и сведущим в этих делах людям и поспрашивать про скрещивание видов. Я тут просто в Окинаве узнал, что, оказывается, таким путём вывели жёлтую и сиреневую паучью лилию. Это задание как раз больше подходило Ренгоку. Не только потому, что люди будут явно охотнее хвастаться своими достижениями тому, кто наведается к ним, как и любой нормальный человек, в светлое время суток, но ещё и потому, что Кёджуро явно умел расположить к себе даже самых неприветливых. Кёджуро, который в этот самый момент стряхивал с себя снег, свалившийся на него с одной из веток. — И ты мне только сейчас об этом говоришь? — забыв о запутавшихся в волосах снежных хлопьях, посуровел он. Вот, опять. Одно ничтожное мгновение — и связывающая их ниточка, едва начавшая восстанавливаться, вновь натянулась и разорвалась, а её обрывки опасно заискрились. — Я забыл, ясно тебе? — проворчал Аказа. — И не такое из головы вылетит, когда ты приходишь к своему напарнику, готовый делиться всем добытым, а он тебя взашей гонит. Кёджуро отвёл взгляд в сторону и тяжело вздохнул. Из его рта вырвались густые клубы горячего пара и тут же рассеялись в морозном воздухе. — Я не должен был так себя вести, — будто через силу признался он. — Да, не должен был, — огрызнулся Аказа, а затем, за пару-тройку ударов сердца перепрыгнув через всё своё упрямство, добавил уже спокойнее. — Я тоже. Эти несколько тягучих секунд тишины, наступившей между ними, и рядом не стояли с покоем тех часов, что Аказа провёл, лёжа рядом с Кёджуро. Хотя, казалось бы, на душе должно было стать легче после этих обоюдно безмолвных извинений. Однако вместо облегчения он ощущал лишь какое-то глухо пульсирующее неудовлетворение. — Тогда… — первым подал голос Ренгоку. — Ты узнаёшь про лилию у своих, а я возвращаюсь на Хонсю и поищу, кто бы мог знать об искусственно выведенных видах? Аказа кивнул, всё ещё пытаясь раскопать в недрах своего сознания очаг этой растущей досады. Покинув Крепость Бесконечности после той бестолковой стычки с Пятой Высшей (и после куда более зловещей встречи с господином), он бросился на Хоккайдо, не желая тратить драгоценное время в бездействии, в ожидании, пока Ренгоку сам со всем разберётся. Чувствуя, как это самое время ускользает сквозь пальцы, он хотел добиться хоть каких-то результатов. А в итоге… Нет, какие-то результаты, конечно, имелись. В тупик они с Ренгоку не забрели, с пустыми руками не оказались — у каждого всё ещё было, чем заняться. Порознь. Опять. Очаг растущей досады ярко полыхал в самом центре его существа, но Аказа упорно его игнорировал, топчась на периферии и перебирая догорающие угольки, которые бушующее пламя выплёвывало, разбрасывая по округе. — Только перед тем, как мы разойдёмся, я бы хотел получить твою кровь. Помнишь, мы договаривались? Кровь для мальчишки с серьгами-ханафуда, которого он не смог уничтожить в начале лета. Аказа впился в Ренгоку взглядом, моментально выныривая из пучины раздирающих его чувств и сомнений. Наконец-то. То, о чём он не хотел первым заводить разговор, чтобы не навлечь на себя лишних подозрений. То, что он вынашивал в голове с последней встречи с господином. Мальчишка, на поиски которого он мог бы ринуться сразу после вполне однозначного намёка господина. Устранение этого ходячего недоразумения помогло бы задобрить верховного демона и стать для Третьей Высшей отсрочкой в его пока что малорезультативных поисках лилии. Однако зачем искать иголку в стоге сена, когда прямо в твоих руках находится факел, которым это сено так легко спалить? Добраться до Камадо Танджиро можно было и через Ренгоку. — Помню, — Аказа дёрнул уголками губ вверх в своей привычной манере, старательно скрывая вспышку внутреннего торжества. — Как я и говорил раньше, сразись со мной — и бери, сколько захочешь. Ренгоку поудобнее перехватил свёрток и застыл. Колеблется? Очень интересно. Аказа изогнул левую бровь и чуть склонил голову набок. — Что такое, Кёджуро? — с деланной озабоченностью проворковал он. — Ты пересмотрел систему своих ценностей, и теперь тот мальчишка со шрамом занимает в ней не такое уж и важное место? — Нет, — спокойно откликнулся Столп. — Я просто пытаюсь тебя понять. Не ожидавший такого ответа, Аказа вновь приподнял брови, на сей раз в искреннем удивлении. — Прошедшей ночью ты согревал меня, чтобы холод не ударил по моему организму, ослабив его раньше времени. Теперь же ты вызываешь меня на поединок, который рискует нанести куда больший урон, чем обычная простуда. Обычная простуда? Аказа сцепил зубы. Либо этот идиот был слишком высокого мнения о человеческой выносливости, либо, всегда будучи сильным, плохо представлял, какой подлой может быть человеческая хрупкость. Снег — это быть прикованным к постели, потому что любой сквозняк ломит кости и продувает лёгкие насквозь. Снег — это болезнь. — Снег — это смерть. Демон стиснул кулаки. Темнеющие пальцы впились во внутреннюю сторону ладоней. — Умирать от болезни — не то же самое, что умирать от увечий, полученных в бою, — отчеканил он. Мысли больше не занимал ни господин, ни мальчишка с серьгами-ханафуда, ни лилия. Только Кёджуро, который почему-то не понимал таких простых вещей. Кёджуро, зачем-то шагнувший к нему ближе. — Первое — удел слабых. А ты не такой. — Аказа… Его имя ещё никогда не звучало так мягко. Три слога, в которые хотелось завернуться. Закрыть глаза и раствориться в этом голосе. Потрескивание костра, тёплый летний ветер, эхо далёких звёзд. Таким голосом Кё мог приказать что угодно — и Аказа бы выполнил, не раздумывая ни секунды. Аказа поднял руку и коснулся огненных волос, на которых всё ещё держался снег. Проведя ладонью вниз, демон растопил его, затем бережно стёр остатки с плеча Кёджуро. — Аказа, — ах, опять этот голос, — почему твой ком... Какая дешёвая манипуляция, этот голос. — Ты принимаешь мой вызов или нет? — отрезал Третья Высшая, пресекая эту нелепую попытку Ренгоку отвертеться от того, на что он сам дал своё согласие ещё в декабре, под крышей дома, в котором они заключили сделку.