***
В маленький городок, который лежал промежуточным пунктом на железнодорожном полотне и в котором они с Ренгоку договорились встретиться, Аказа прибыл на день раньше условленного. Тем же вечером он узнал, что проезжающий станцию поезд — только дневной. Значит, покинуть город на поезде вдвоём не получится. Придётся либо вновь расходиться, либо выбирать другой маршрут. Остаток вечера и всю ночь Аказа потратил на охоту, а светлое время суток провалялся в комнате гостевого дома, которую оплатил ещё и на следующие сутки. На тот случай, если за прошедшую неделю Ренгоку успел вернуться к обычному человеческому ритму жизни и ночью ему нужен будет сон. В глубине души Аказа даже надеялся на это. Сама мысль о том, что Столп мог опять сцепиться с каким-нибудь демоном, вызывала в нём необъяснимое отторжение. Холодный расчёт твердил, что оно и к лучшему, если так произойдёт: чем чаще Ренгоку будет ввязываться в эти свои истребительские передряги, тем ближе он будет подходить к черте, за которой начнётся его новое, полноценное существование. Но предательский и такой несвойственный ему страх успешно прогрызал себе путь сквозь толщу непробиваемой уверенности в способностях Столпа. А вдруг Кёджуро попадётся слишком сильный демон? А вдруг его, Аказы, не будет в этот момент рядом? А вдруг он не успеет поймать и сберечь для себя ускользающую жизнь Кёджуро? Нет уж, пусть лучше его такие встречи обходят стороной. Пусть лучше спит глубокой ночью, а бодрствует днём и вечером. По крайней мере, когда они находятся порознь. В остальное время Третья Высшая за ним присмотрит. Конечно, было ясно, что на подобное рассчитывать не стоило. Это ведь Ренгоку. Он был таким же ночным существом, как и Аказа. Вот только не потому, что избегал солнечных лучей, а потому, что охотился на тех, кто их сторонился. Служил земным посланником солнца, озарял собой ночную мглу и становился последним, что демоны видели перед тем, как сгинуть навсегда. Если и умирать, думал Аказа, мгновенно выцепляя взглядом знакомую фигуру на полупустой платформе, то только с видом на такое солнце. — Поезд останавливается здесь только днём, — указал Кёджуро на висевшее на стене расписание, когда Аказа приблизился к нему. — Нужно подумать, что делать дальше. — Потом подумаем, — живо откликнулся демон, мысленно отмечая, что Столп выглядел куда более отдохнувшим, чем в их прошлую встречу, а значит все его недавние надежды могли быть не такими уж и глупыми. — Пойдём, я тебе комнату в рёкане продлил, если нужно поспать. Кёджуро покосился на него, явно колеблясь. Но что-то подсказывало Аказе, что эти колебания так и останутся тайной. И действительно — прозвучавшие в итоге слова к теме их короткой беседы совсем не относились. — Ты умеешь менять размеры? — поинтересовался Кёджуро, когда они повернулись спинами к расписанию, намереваясь покинуть платформу. — Размеры чего? — не понял Аказа. Ренгоку недовольно поджал губы, но ответил так же сдержанно, как и раньше: — Себя. Я имею в виду, — он сделал небольшую паузу, пока они проходили мимо сотрудника станции, который закрывал билетную кассу. — Можешь ли уменьшаться в размерах? Аказа удивлённо моргнул. Что за чушь? Зачем бы ему это понадобилось? Он же не трус какой-то вроде постоянно трясущегося Хантенгу. Ему бояться нечего. — Если бы ты стал меньше, — Кёджуро решил пояснить причину своего внезапного любопытства, увидев на лице демона смятение, — чтобы, например, поместиться в большую корзину, то мы бы смогли сесть на завтрашний поезд. Не в силах удержать рвущиеся наружу возмущение и смех, Аказа издал непонятный звук. Нечто между фырканьем и хохотом. — Ну у тебя и фантазии! — хмыкнул он и чуть поморщился. На углу дороги, ведущей в город, замаячила лавка. Около неё выстроилась небольшая очередь, а по округе вовсю несло куриным бульоном. Из всех запахов животного мяса, этот всегда был для Аказы самым тошнотворным. — Я никогда не пробовал, — уже серьёзнее добавил демон и потёр тыльной стороной ладони нос, сверкая недобрым взглядом в сторону старика, трудящегося в облаке пара, чтобы поскорее раздать голодающим их порции. — Тогда можно попробовать! — оптимистично откликнулся Кёджуро. Аказа повернулся к нему и увидел то, о чём до сих пор мог мечтать лишь в самых смелых своих фантазиях. Кёджуро улыбался ему. Так, как улыбался только людям. Всем тем бессмысленным прохожим и случайным встречным, которые промелькнут на минуту, в лучшем случае на несколько часов, а затем исчезнут из его жизни навсегда. Всем им доставалось в разы больше тепла от Ренгоку, хотя они его, этого тепла, даже не жаждали. Аказа захлопнул рот и улыбнулся в ответ, уже и не помня, о чём они вообще разговаривали. Улыбка Кёджуро дрогнула и в следующий миг растаяла. Будто он только сейчас спохватился и вспомнил, кто перед ним. Но это уже было неважно. Это уже было не в счёт. Потому что Аказа получил то, что хотел. Пусть до этого он и не подозревал, насколько сильно этого хотел.***
О чём ещё Аказа не подозревал? О том, например, что та улыбка предназначалась не ему. И о том, что улыбался Ренгоку совсем не по причине того, что забылся в присутствии демона. — А потом он такой предлагает удвоить свою ставку, если я выверну карманы и покажу рукава. Ха! Годы практики… — Аказа, уже успевший развалиться на своём футоне и закинуть руки за голову, вдруг запнулся, потеряв нить своего рассказа о том, как иногда добывает деньги. Шумно втянув носом воздух, он непроизвольно поморщился и, перекатившись на бок, сел. — Откуда эта вонь? Их небольшую комнату медленно, но верно окутывало то, на что он не обращал внимания на улице, где было ещё много других людей и где морозный воздух вкупе с ветром мешали всё в одну сплошную непримечательность. Да и Аказа тогда был слишком поглощён скупыми ответами Столпа на тысячу и один вопрос о том, как прошла его неделя и чем он занимался. Однако сейчас, когда они оказались в четырёх стенах, а Кёджуро снял с себя шарф и отстегнул хаори, Аказа не мог не почуять этот странный запах. Нет, не странный. Раздражающий, вызывающий жгучее желание вывернуть свои органы дыхания наизнанку и расчесать их до крови. Аказа поднёс ладонь к лицу и, как уже делал это на улице, тыльной стороной потёр нос. — Почему от тебя несёт глицинией? — демон резко поднялся на ноги, окидывая взглядом Кёджуро, замершего у комода, куда сложил свои вещи. Ладно, быть может, «несёт» — слишком сильно сказано. Запах был довольно различимый, но не такой уж и разящий. Если забиться в самый дальний угол комнаты, то и вовсе почти незаметный. Забиться в самый угол. Так вот, почему… Как только осознание снизошло на Аказу мрачным озарением, Кёджуро сморгнул настороженность и принял отрешённый вид: — Это мера предосторожности. — Мера предосторожности? — прорычал Аказа, отнюдь не силясь сдерживать поднимающуюся со дна волну гнева. — Да, — ответил Кёджуро всё тем же ужасно раздражающим тоном, не выдающим ни единой искренней эмоции. — У нас была договорённость, а ты её нарушил. — Это как же, скажи на милость? — А ты не понимаешь? — Нет! — Все эти твои, — Ренгоку невнятно взмахнул рукой, — выкрутасы… с катаной, с шутками про раздевания и прочим. И ты опять меня лапал! — Это ты на меня уселся! — Аказа рассерженно сложил руки на груди. — И вообще, всё, что происходит на поле боя, там и остаётся. Или ты что, думал, мы молча помашемся и разойдёмся? Это сражение, чёрт возьми! Это азарт. Это страсть. Это — поддеть соперника, чтобы раззадорить его, расшевелить, дать понять, что нет никаких границ. Что можно всё. Кажется, Кёджуро это не слишком убедило, однако дальше гнуть палку на тему их небольшой схватки в лесу он не стал. Но и совсем отступаться тоже. — Ещё ты совершенно не знаешь, что такое чужое личное пространство, — добавил он, как будто бы напоследок оправдывая своё циркачество с глицинией. — Вечно слишком близко подходишь. Аказа зло расхохотался. Но прежде чем успел ответить, из соседней комнаты сердито постучали по стене. — Ты сам себя слышишь? — подступив почти вплотную, прошипел Аказа. — Близко к нему я видите ли подхожу. Это сейчас я к тебе близко подошёл, чтобы наши милые соседи случайно не услышали правду, которую ты так жалко скрываешь. Видишь, как я забочусь о твоей репутации, м? И что получаю взамен? Какую-то грёбаную комедию, где ты пытаешься переложить на меня вину за собственную реакцию, — одним незаметным движением руки Аказа мягко поймал запястье Ренгоку, тот сразу же выдернул его и попытался отойти в сторону, но демон вцепился в края комода, не дав сбежать. — Я всего-то подошёл к тебе чуть ближе обычного, а у тебя внутри всё ходуном. Значит, ты настолько в себе не уверен, что решил обмазаться… что это там, масло с глицинией? Бальзам? — Это мыло, — процедил Ренгоку, хмурясь с таким усердием, что ещё немного, и его брови обещали сойтись в одну ломаную линию. — И я в тебе не уверен, а не в себе. — О, в самом деле? — насмешливо протянул Аказа, меняя гнев на притворное удивление. — Ты ещё скажи, что это всё было против твоей воли. Те два раза. Скажи, что у тебя не было выхода, а у меня — твоего согласия, — с каждым новым словом голос его становился всё более глубоким и тягучим, как патока. — Скажи, что не пытался насытиться мной в первый раз, а во второй простонал моё имя не потому, что тебе было со мной хорошо. На секунду забывшись, он склонился к торчащему из-под непослушных золотых волос краешку уха и глубоко вдохнул, желая наполнить лёгкие дурманящим ароматом Кёджуро. Едкий душок, исходивший от желанного тела, вновь заставил скривиться. Аказа задержал дыхание. — И скажи, что не хотел бы повторить, — прошептал он Столпу на ухо, пунцовое совсем не от стыда. — Снова ощутить тепло наших тел. Почувствовать на себе мой вес. Меня — в тебе. Он должен был оставаться трезвее Кёджуро. Ясный ум ему был ещё нужен. Потому что когда Кёджуро сдастся, когда падёт в его объятия, Аказа должен был сделать всё, чтобы обратно он больше вырваться не смог. Никогда. А это — кропотливый труд, сравнимый разве что с игрой на сложном музыкальном инструменте. Аказа не умел играть ни на одном, но ему казалось, что со струнами души Кёджуро он достиг виртуозного уровня. Ещё бы не терять голову от грохочущего в чужой груди сердца, чей ритм перебивал его собственный. И от нарастающего жара, излучаемого телом, в котором это самое сердце бесновалось. — Что это ты делаешь? — пьяно прошептал Аказа, чуть подавшись назад, чтобы видеть раскрасневшееся лицо напротив. — Замолчи, — пробормотал Ренгоку, дрожащими руками дёргая широкий пояс, удерживающий верхнее облачение демона. Аказа остановил его и силой завёл руки за спину Столпа, из-за чего между ними двумя практически не осталось пространства. Он чувствовал на своём лице чужое обжигающее дыхание. — О, нет-нет, Кёджуро, — покачал он головой, смакуя на языке это имя как в первый раз, — неужели ты думаешь, что я захочу к тебе прикасаться, пока держится этот гадкий запах? Я, конечно, мог бы. Это не та доза глицинии, которая хоть сколько-нибудь вредна. — Ты можешь… задержать дыхание? — сбивчиво прохрипел Ренгоку, высвобождаясь и снова цепляясь за юкату демона. — Могу, но к чему мне это? Это твои выкрутасы с глицинией, вот ты проблему и решай. А я не собираюсь довольствоваться малым. Аказа шагнул назад, а затем и вовсе вернулся на футон. Неторопливо, не сводя пристального взгляда с Кёджуро, беспомощно застывшего у комода. Наполовину свисавший с него шарф соскользнул и упал на пол. Отлипая от деревянного края, Кёджуро не обратил на это происшествие никакого внимания. — Достань что-нибудь, — скомканно бросил он напоследок, прежде чем поспешить к двери. — Я скоро.***
«Скоро» Ренгоку растянулось на добрые полтора часа, если не дольше. Если бы не оставленные им вещи, в которых Аказа бесцеремонно порылся и избавился от дурацкого мыла, то можно было бы всерьёз заподозрить, что Столп дал дёру. Но нет. Наконец-то дверь с тихим скрипом отодвинулась, и в слабом свете коридора появилась фигура. Покинувший комнату в спешке, вернулся Ренгоку куда более сдержанным. На несколько мгновений внутреннее ликование Аказы даже стихло при виде глубочайшей сосредоточенности на лице Столпа. Но мужчина, не говоря ни слова, направился прямиком к его футону, на ходу стаскивая с себя расстёгнутый пиджак и кидая его в сторону. А когда Аказа протянул ему навстречу руку, приглашая к себе на колени, то сопротивляться не стал. Запаха глицинии не осталось, вместо него усердно растёртая кожа благоухала смесью каких-то диких трав. Терпкая горечь, которую Аказа тут же широко слизал с шеи судорожно выдохнувшего Кёджуро. Словно на пробу. Будто бы для финальной проверки. Удовлетворённо промычав в изгиб, плавно переходящий в подбородок, Аказа потянулся выше, чтобы поймать ртом губы Кёджуро, но тот в последний момент отвернулся. Даже так продолжает упрямиться? Ну ничего, это такая мелочь. Пускай упрямится в пустяках. Быть может, так ему проще смириться. Смириться с тем, что всё, назад пути нет. Он — его. Аказа победно улыбнулся своим мыслям, а для Кёджуро, который только что торопливо снял с него лиловый жилет, он приберёг другую улыбку — хитрую, лисью. Одной рукой обвив Кёджуро за талию, второй демон медленно — намеренно медленно — принялся высвобождать из петли первую попавшуюся ему под пальцы пуговицу рубашки. — Я сам, — не выдержав этой издевательской нерасторопности, Ренгоку хотел было избавиться от своей рубашки собственными силами, но Аказа не позволил, стиснув в кулак края ткани. — Кажется, ещё сегодня вечером ты хотел, чтобы я держался подальше, — проурчал он тихо, расслабляя ладонь и принимаясь лениво покручивать очередную пуговицу, маленькую и перламутровую. — Столько усилий приложил. Может быть, мне всё же стоит проявить уважение к твоим желаниям? Тёмно-синие пальцы нырнули под белую ткань и заскользили по рельефу напряжённого торса, перечёркивая озвученное предложение. Предложение, которое вызвало новую бурю нетерпеливого негодования Кёджуро. Повалив демона на спину, он попытался пригвоздить его к футону, но демон оказался проворнее. Как бы ни хотелось посмотреть, что Столп собирался делать дальше и к чему бы привела его попытка отобрать инициативу, у Аказы на сегодняшнюю ночь были совсем другие планы. Мир перевернулся — для Кёджуро, который теперь оказался под Аказой. — Или может быть, — Третья Высшая нахально улыбнулся, чувствуя, как снизу в него упирается уже знакомая твёрдость, — стоит научить тебя быть более чутким к моим? А может быть, нам обоим стоит проверить, вдруг наши желания и вовсе совпадают? Его ладони вернулись под рубашку, прокладывая путь вверх, отчего и без того плотно облегающая ткань натянулась. Опасно затрещали нити пуговиц, впившихся в петли. — Долго ещё болтать будешь? — глухо прорычал Кёджуро, спешно расстёгивая оставшиеся пуговицы. И на сей раз демон ему в этом деле не мешал, лишь весело наблюдал за процессом. — А ты что же, Кёджуро, — с трудом оторвавшись от открывшейся взору груди, покрытой шрамами и рубцами, Аказа наклонился вперёд, нависая над мужчиной так, что можно было разглядеть собственное отражение в зверином пламени единственного глаза, — рассчитываешь сегодня на что-то иное, кроме разговоров? Это было забавно — наблюдать за столь стремительными переменами на этом красивом лице. Ренгоку шли любые оттенки румянца: от вызванного гневом до рождённого похотью. Сейчас же по его щекам живописно разливалось смущение. Кёджуро растерянно хлопнул ресницами, переваривая услышанное. — Разве не ты без зазрения совести солгал мне, что в свя́зи с демоном нет никакого удовольствия? И разве не ты был так несправедливо холоден со мной? Не ты глицинией намылился, надеясь, что я к тебе так на пушечный выстрел не подойду? — Аказа разогнул спину, вновь принимая вертикальное положение и перемещая бо́льшую часть своего веса обратно, туда, где соединялись их тела. — Так чего же ты после всех этих фокусов от меня хочешь, м? В который раз действуя вразрез с тем, что говорил, Аказа огладил ладонями грудь Столпа. На тёмных сосках его пальцы задержались, несильно сжимая, проверяя, действительно ли это место было столь чувствительным, как ему показалось в прошлый раз. — Хватит издеваться, — Ренгоку схватился за демона, требовательно сжимая его бёдра сквозь белую ткань штанов. — Это я, по-твоему, издеваюсь? — Аказа поднял правую руку, показательно провёл кончиком языка по подушечке большого пальца, смачивая, после чего вернулся к затвердевшему соску и принялся очерчивать круги по тёмной ареоле, самозабвенно наблюдая за тем, как в ответ на это простое действие по плечам и шее Кёджуро разбегаются мурашки. — Впрочем, может, ты отчасти и прав. Наверное, я действительно понахватался у тебя дурных привычек. Так что войди в моё положение и наберись терпения. Потому что я собираюсь вдоволь насладиться тобой сегодня. Думаю, вполне заслуженно после твоих издевательств. В ответ лишь молчание. Знак согласия. Кёджуро — сладкий. Не на вкус. Вкус, напротив, вязал язык банными травами, за которыми всё ещё тонко прослеживалась глициния. Кёджуро был сладким в куда более широком спектре ощущений. Текстура его кожи и её гладкость, то и дело прерываемая косыми неровностями шрамов; объёмный рисунок его мышц — каждый выступ идеально ложился в странствующие ладони демона, словно предназначенные для него одного; жар его тела, обжигающий губы; оглушающее движение крови по венам, и шум сердца, и дыхание, которое мужчине ещё удавалось держать в узде. Это была метафорическая сладость. Как самое любимое блюдо, приготовленное искуснейшим мастером; как взятие новой вехи на пути к цели; как ощущение полной свободы. Сладость — метафорическая, но человек в его руках — самый настоящий. Живой. Оставив заласканную до следов от зубов грудь, Аказа мокро провёл языком вверх, минуя подставленную специально для него шею, и выгнулся в спине, когда ладонь на его затылке зарылась в короткие розовые волосы и жадно сгребла их в кулак. — А представь, как было бы хорошо, — прошептал демон, прихватывая зубами ушную раковину, чуть оттягивая её и отпуская, — если бы вместо этого своего мыла, — качнув бёдрами вперёд, он вжался своим ноющим от возбуждения пахом в Кёджуро, сталкивая их эрекции и извлекая из мужчины сдавленный стон предвкушения, — ты бы позаботился о смазке. — Что?.. — когда до Ренгоку дошёл смысл сказанного, Аказа, не отрываясь от облюбованного им уха, уже вслепую разбирался с ремнём на штанах истребителя. — Я же сказал… попросил найти что-нибудь. — М, ты не уточнил, что именно нужно достать, — Аказа не выразил ни нотки расстройства, напротив, растянул губы в глумливой ухмылке, которую и поспешил продемонстрировать стремительно трезвеющему Кёджуро. — Поэтому я достал из твоей сумки мыло, — он принялся спускаться ниже, параллельно стягивая с него штаны. — И выкинул эту гадость, — избавив Ренгоку от лишней одежды, он устроился у него между ног и принялся ловко развязывать фундоши. — Так что теперь у тебя освободилось место для более полезных вещей. Кажется, Кёджуро собирался что-то сказать. Ответить или спросить, а может обвинить или упрекнуть. Он даже приподнялся на локтях и открыл рот, но так и замер, уставившись на Аказу, как будто только что заметил его присутствие. Демон услышал, с каким трепетом отозвалось человеческое сердце в костяной клетке, когда возбуждённый член оказался в кольце чернильных пальцев. Музыка для ушей Аказы. Струны души Кёджуро. Аказа совершенно точно собирался что-то сказать. Отпустить очередную шутку или адресовать лестный комментарий, который заставил бы Ренгоку покраснеть ещё пуще. Он даже медленно провёл ладонью по горячей плоти вниз, до основания, и вверх, к сочащейся предэякулятом головке, чтобы дать себе время сформулировать что-нибудь остроумное. Но добился лишь того, что все мысли затерялись в окутавшем их дурмане, а рот при виде прозрачных капель, поблескивающих в тусклом свете лампы, наполнился слюной. Аказа подался вперёд и прижался щекой к чувствительной коже, ласково потираясь. Тихий стон и глухой стук рухнувшего обратно на футон тела. Кёджуро закрыл лицо согнутой в локте рукой. А Аказа закрыл глаза и повернул голову, невесомым поцелуем касаясь вздутой венки и концентрируясь на вмиг обострившихся тактильных ощущениях. Сначала внешних, когда он в каком-то помутнении порхал губами и водил ими по всей длине Кёджуро, а затем внутренних, когда принялся постепенно, сантиметр за сантиметром, вбирать его в себя. Демоны были лишены рвотного рефлекса, однако Аказа всё равно двигался осторожно, с каждым разом насаживаясь всё глубже, но неизменно поднимая голову назад. Дразнил. Хотя скорее больше наслаждался тем, как приятно губам растягиваться вокруг налитого жаром и твёрдостью органа. Где-то на задворках разморенного сознания ещё маячило, пусть и слабо, былое стремление делать всё специально медленно, чтобы помучить упрямого Столпа в отместку за глицинию и все эти их глупые договорённости. Но вот сверху послышалось его имя — прерывисто, жалобно, жадно, — а в волосы опять впутались требовательные пальцы, и всё былое как-то забылось. Осталось всего одно желание — брать. Брать то, что дают. И пока дают. И Аказа взял, ныряя так глубоко, что горло не успело расслабиться, и когда головка уткнулась в его стенку, Кёджуро содрогнулся всем телом. Его пальцы сжали розовые волосы у корней, вырывая из заполненного рта стон, которому суждено было только растаять вокруг члена вибрирующим мычанием. Было мокро. Было горячо. Голова шла кругом. В какой-то момент раскрытые бёдра Кёджуро напряглись, словно сведённые судорогой, и он обхватил демона ногами, заключая в капкан. Аказа ощутил настойчивое давление ладони на своём затылке, но в чувства его привёл по-особенному запульсировавший орган на очередном глубоком толчке внутрь. Он понял, что Кёджуро вот-вот накроет, и это было именно то, что нужно. Но не сейчас. Проскулив что-то бессвязное, Кёджуро отнял свою руку от лица, чтобы растерянно взглянуть на выпутывающегося из его ног демона. Его оставленный без внимания член, блестящий от слюны, перемешанной со смазкой, завалился набок. — Сядь, — облизнув губы, приказал Аказа, поднимаясь на коленях и принимаясь развязывать бирюзовый пояс на своих штанах. На что у Кёджуро не хватило сил — на возражения или на вопросы, — было неясно. Главное, что сил у него оказалось достаточно на то, чтобы выполнить просьбу и не кончить раньше того момента, как Аказа устроился на нём и вернул свою ладонь на влажный член, прижимая его к своему. Одно это соприкосновение выбило из Кё остатки воздуха, и он вцепился в плечи демона до умопомрачительной боли. — Ну-ну, — заботливо, едва ли не утешая, промурчал Аказа, свободной рукой подхватывая дрожащее тело за поясницу, а второй растирая по их единой плоти выстрелившее только что семя, мешая его со своей слюной. — Обними меня. Подчинился. Но где-то там, за густой пеленой помутнённого сознания, зазвенело совсем другое слово. Доверился. И может быть именно это слово, очень быстро набравшее в громкости, в конечном итоге насквозь прошило его острой иглой экстаза. Или же это было его имя — снова его имя, — которое в устах такого Кёджуро звучало как древнее заклинание, способное обратить время вспять и сокрушить если не горы, то все идеалы, на которых держался мир Аказы. А может быть это всё-таки была рука Кёджуро, его ладонь, которая легла поверх ладони Аказы, вливаясь в поток движения, сливаясь с ним. Сливаясь. Аказа хотел слиться с Кёджуро ещё больше. Ведь он ему уже подчинился. Уже доверился. И пока оргазм ещё разносился по телу яркими искрами, а Кёджуро всё ещё держался за него, как за спасательный круг, Аказа снова потянулся к его губам, как в самом начале. И снова ничего не добился. Целовать пришлось огненные волосы, тонкими прядками прилипшие к взмокшему виску. Ничего страшного, думал Аказа, укладываясь рядом с лежащим на боку, спиной к нему, Кёджуро, который забрал себе бóльшую часть подушки. Ничего страшного, думал он, укрывая их разгорячённые тела одним одеялом. Ему-то было всё равно, а вот Кё лучше не переохлаждаться в стремительно остывающем помещении. — О чём думаешь? — первым нарушил тишину Аказа спустя время. Подпирая голову согнутой в локте рукой, он слышал, что Кё ещё не спит, а по напряжённым плечам мужчины предполагал, что того опять одолевают какие-то внутренние распри. Ну сколько можно, в самом деле. — Голубые цветы красят, — раздалось в ответ тихо. — Что? Кё чуть подался назад, поворачивая голову, чтобы видеть собеседника. На его щеках всё ещё держался лёгкий румянец. Ему это чертовски шло. — Никто ещё не получал голубую паучью лилию путём скрещивания видов, — объяснил он. — Но такого окраса можно добиться, если покрасить специальной краской. А ты? Удалось что-нибудь узнать? — Да, — Аказа не устоял перед искушением и совсем легонько коснулся кончиками пальцев талии Кё. Тот едва заметно вздрогнул, но ничего не сказал, и тогда демон уже смело опустил на неё всю ладонь. — Первая Высшая Луна видел цветок вживую. Ну, то есть как… В засушенном виде, в гербарии одного монастыря. Но толку от той находки было ноль. И никто из монахов ничего ему рассказать не смог. Между чёрными бровями залегла морщинка, и мужчина снова отвернулся, устраивая голову на подушке. Аказа ласково стиснул пальцы, наслаждаясь этим невинным прикосновением, а затем провёл ладонью вверх. Жест — между любовным и ободряющим. — Перестань думать, Кёджуро, — негромко посоветовал Аказа, прекрасно понявший, что честного ответа на свой вопрос он не получил. — Просто спи. Склонившись ниже, он оставил на загривке Кё лёгкий поцелуй. Хоть так.