Bleeding red, blooming blue

Это было странное чувство. Нечто похожее Ренгоку испытал пару недель назад, когда они прощались с Аказой в его поместье. На целый месяц, как ему тогда казалось. В ту ночь Ренгоку ощутил небывалое облегчение, а на следующее утро мир вокруг будто заиграл новыми красками от осознания, что хотя бы одной проблемой стало меньше. Знал бы он тогда, что проблема была не только в Аказе. Проблема зрела и в нём самом. Неизвестно откуда взявшаяся червоточина, отравившая его тело, которое словно ловило исходящие от демона незримые волны, с готовностью отзываясь на каждую. Мелкой дрожью, замирающим сердцем, затаившимся дыханием, расплывающимися мыслями и огнём, заставляющим кровь в жилах стынуть и бурлить одновременно. Лёжа без сна, Ренгоку ещё долго думал… а что если в те предрассветные минуты — в самую первую их встречу у поезда — часть демонической крови всё-таки угодила в его открытую рану. Всего несколько жалких капель, в которых было недостаточно от Мудзана, чтобы запустить процесс обращения, но достаточно от Аказы, чтобы создать непостижимую связь между ними. Притяжение, которому Ренгоку, заражённому чужой кровью, было не по силам противиться. Как же хотелось свалить всю вину за происходящее на Аказу. Как же не хотелось принимать ту действительность, в которой он желал демона. Но Ренгоку прекрасно осознавал всю абсурдность такой теории. Не было никаких капель и не было никакой связи. Был только он и был Аказа, который заставлял всё внутри трепетать от малейшего воспоминания о его прикосновениях: от невесомого касания руки о руку до более откровенных проявлений взаимной тяги, плавящих их тела в одно целое. Сейчас, когда Ренгоку это наконец принял, ему тоже стало легче. Однако, в отличие от прошлого раза, мир вокруг не преобразился, не обрёл новых красок и не посветлел. Он, этот мир, словно остался где-то там, за толстым непробиваемым стеклом. Зажил собственной жизнью. В том мире для Ренгоку больше места не было. Он даже не почувствовал стыдливого укола смущения, когда на следующее утро столкнулся в коридоре с их соседом. Тот одарил его крайне осуждающим взглядом и по лицу его было понятно, что прошедшей ночью им с Аказой не удалось быть тише воды. За тонкими стенами были слышны все их стоны. Но Ренгоку было — внезапно — всё равно. Он будто перестал чувствовать себя принадлежащим миру людей. Впрочем, и в мир демонов тоже не вошёл. Словно его вышвырнуло в какой-то лимб. За пределы добра и зла. И он остался наедине с одной-единственной целью — выжать из остатка своей жизни как можно больше, чтобы, даже если они не найдут цветок, у Корпуса оказалось на руках преимущество. Будь то полезная информация о враге, будь то ворох зацепок по лилии, будь то уничтоженная Третья Высшая Луна или будь то двойной агент, которого Корпус сможет заполучить в том случае, если после обращения Ренгоку удастся зайти чуть дальше убийства Аказы. Убийство Аказы. Смотреть на то, как в этот самый момент демон усердно режет зелень, стараясь, чтобы всё было ровно и аккуратно, и думать о том, как в обозримом будущем одного из них, а может быть даже обоих, не станет, было… Было в этом что-то придающее сил, вселяющее уверенность в завтрашнем дне и успокаивающее. Ренгоку перебирал в голове способы расправы над демоном и чувствовал себя чуть менее виноватым за то, что отдал ему своё тело. Может быть, промелькнула в голове совершенно дикая мысль, стоило попробовать воспользоваться ситуацией и привязать Аказу к себе, заставить его чувствовать нечто большее, чем простую похоть. А затем, когда демон поверит, что между ними действительно что-то особенное, нечто более глубокое… Ренгоку отвернулся. Ему вдруг стало тошно от самого себя, и это едва не перечеркнуло всё то облегчение, что он ещё совсем недавно испытал. Нет, он уничтожит Третью Высшую как воин, а не как жалкий интриган. Да и о чём он вообще, в самом деле. Влюбить в себя демона. Просто смешно. Демоны не способны на любовь. В подвешенном над очагом котелке шипело на самом дне мясо, томясь в собственном соку и небольшом количестве соуса, в который Ренгоку добавил щепотку индийских специй. — Уверен, что этого достаточно? — решил уточнить Аказа, с сомнением наблюдая за тем, как Столп завязывает мешочек. — Я видел, как они там прямо целыми горстями кидали. — Наверное, это было для больших порций на несколько человек, — предположил Ренгоку, спрятав мешочек обратно в сумку и потянувшись к закутанной в его шарф кастрюльке, которая стояла чуть в стороне от очага. Отогнув края шарфа и проверив, настоялся ли рис, он удовлетворенно улыбнулся результату, а Аказа вернулся к своей зелени, принявшись с ещё пущим упоением и концентрацией орудовать ножом. Ренгоку специально давал ему самые простые задания вроде этого, чтобы у него создалось впечатление вклада и большей причастности. Зачем? Ренгоку сам не мог себе ответить. Как не мог понять и того, зачем он всё-таки в последний момент передумал и решил не оставлять специи в том рёкане в Ома. Было ли это стремление доводить начатое до конца (ведь он всё-таки пообещал демону приготовить это блюдо вместе) или же просто природное любопытство и любовь к еде? Любовь, которая граничила с уважением. Выбросить еду — непозволительное кощунство. А для демонов непозволительно — и невозможно — любить. Но если они были способны на уважение, что Аказа уже не раз демонстрировал, то… Перед внутренним взором предстала Незуко, которая защищала брата, потому что любила его. — Что? — ощутив на себе взгляд Столпа, Аказа, как раз закончивший с зеленью, оторвался от разделочной доски и чуть изогнул бровь. — Ничего, — ответил Ренгоку, сам не понимая, почему опять смотрел на него так долго. — Я не так порезал? — нахмурился Аказа, тут же принявшись осматривать плоды своих кропотливых трудов. — Нет, всё превосходно! — поспешил заверить его Столп. — Спасибо! Аказа просиял. А Ренгоку ещё никогда не испытывал таких сумбурных эмоций. Даже когда столкнулся с осознанием, что не может устоять перед чарами заклятого врага. Это было что-то другое. Странное тепло, тихим пламенем согревающее область за рёбрами, как будто кто-то поместил туда маленькую свечку и зажёг. И мгновенно последовавшее за этим порицание. Осуждение. Яростное сопротивление, продирающееся сквозь рёбра, чтобы поскорее задуть эту свечу, которой вообще не должно было существовать. Он не должен был ощущать никакого тепла при виде демона, расцветающего улыбкой от одной незначительной похвалы. Солнечный свет наполнял собой коридор за плотно задвинутыми дверьми и яркими жёлтыми пятнами ползал по их матовой поверхности, рисуя на ней теневые узоры из покачивающихся за окнами веток. В этом небольшом домике на отшибе города, видневшегося вдали, никто не жил. По крайней мере сейчас. Кухонные шкафы были полны утвари, а в спальне в шкафу оставалась аккуратно сложенная одежда, но толстый слой пыли, а также отсутствие хоть каких-либо запасов еды намекали на то, что здесь уже как несколько месяцев никого не было, а прежние обитатели ушли, скорее всего, по своей воле. Наткнувшись на этот дом незадолго до рассвета, они с Аказой решили не добираться до города, а остановиться прямо здесь. Можно было спокойно обсудить свои дела без лишних ушей, да и денег немного сэкономить. Впрочем, в город Ренгоку всё-таки сходил, но уже один. Чтобы узнать расписание поезда на станции и купить необходимых ингредиентов для обеда. Он бы мог поесть прямо в городе, но не хотелось оставлять Аказу одного надолго. Не столько из опасений, что заброшенный дом мог оказаться совсем не заброшенным и у демона могли возникнуть из-за этого проблемы, сколько по той причине, что проблемы могли возникнуть у того, кто случайно бы туда нагрянул и столкнулся с демоном. С корзиной у них, к слову, ничего не получилось. Вернее, не получилось ничего с уменьшением в размерах. Пришлось дожидаться, когда стемнеет, и выдвигаться в путь пешком. Даже если демон и обманул его, лишь притворяясь, что не способен на такие трюки, наверное, это было к лучшему. Кто знает, как это сказалось бы на самочувствии Ренгоку, если бы он ещё и тяжёлую ношу на своих плечах таскал. Разминуться и пойти каждый своей дорогой — тоже было исключено. Для Аказы. Стоило Ренгоку предложить такой вариант, как демон сразу же поморщился и сказал, что он и так в последнее время слишком злоупотребляет возможностью преодолевать большие расстояния за короткий промежуток времени и ему не хотелось бы привлекать этим к себе лишнее внимание. Такая маленькая деталь, но по ней одной Ренгоку смог предположить, что среди высших демонов, вероятно, есть тот, чьи техники помогают другим перемещаться. Нужно будет обязательно сообщить об этом в следующем своём отчёте Оякате-сама. С тех пор, как они выдвинулись в путь, прошло два дня. И всё это время Аказа выглядел ужасно довольным собой. Хоть тема их близости в разговорах не всплывала, Ренгоку буквально ощущал, как к нему липнут все эти взгляды, что Аказа молчаливо на него бросал; как демон не упускает возможности возникнуть у него перед самым носом, под боком или как минимум в поле зрения, двигаясь по-кошачьи, красуясь, дразня; как его улыбка становится чуть шире и чуть коварнее, стоит ему заметить на себе слишком долгие взгляды Столпа. Не делая совершенно никаких очевидных шагов к тому, чтобы снова оказаться вместе, Аказа каждым жестом и едва ли не каждым словом не позволял Ренгоку забыть о том, что последняя стена между ними пала. И Ренгоку это нервировало. Потому что он, раззадоренный недавними ласками и вспоминая о них слишком часто, всё ещё хотел большего. Но он не хотел снова быть тем, кто всё начнёт, упав в объятия врага. Он даже на днях раздобыл во время одной из их дневных остановок заветный флакончик, чтобы намекнуть Аказе, что не против продолжения. Однако Аказа, побуравив вещицу хищными глазами, в конце концов переключил своё внимание на коробку с бенто, отметив, что если Ренгоку не поторопится, то еда остынет. Издевался. Вот и сейчас. — Хватит, — попросил Ренгоку, прожевав очередной кусочек горелого мяса. Да, кулинар из него был неважный, но это хотя бы было съедобно. Демон сидел напротив. В руках — палочки, которыми он ничего не ел. Стоящая перед ним тарелка была пуста. Зачем он накрыл стол ещё и на себя, для Ренгоку осталось загадкой, которую он не торопился разрешать. — Что хватит? — плутовато улыбнулся он, подперев щёку рукой, в которой были зажаты палочки. — Так смотреть. — Что я могу поделать, — протянул Аказа с наигранным сожалением, — ты жутко соблазнительно ешь. Жду не дождусь, когда мы разделим нашу первую трапезу на двоих. Ренгоку, только что отправивший в рот очередной кусочек мяса, на секунду замер, но затем продолжил как ни в чём не бывало. — Если ты думаешь, что разговоры о поедании людей звучат хоть сколько-нибудь возбуждающе… — А что для тебя будет звучать возбуждающе? — Аказа чуть наклонился вперёд, его исчерченное синими полосами лицо в тусклом полусвете комнаты выглядело совсем иначе, чем в лунную ночь или при свете лампы. — Скажи. — Я не это имел в виду! Ренгоку сам не знал, что имел в виду. И не понимал, к чему этот разговор вообще ведёт. Всё, чего он хотел, это чтобы Аказа прекратил свои глупые игры. В том, что это были именно они, сомневаться не приходилось. — Это разговоры не о поедании людей, Кёджуро, — уже совсем иным тоном произнёс Аказа, хотя на его губах по-прежнему оставалась лёгкая улыбка. — А о нас. Когда от глупых игр демон переходил к серьёзности, Ренгоку тоже не всегда понимал. И не был уверен, что хотел бы понимать.

***

Зацепок, которые можно было бы, как раньше, разделить на двоих и отправиться каждый своей дорогой, у них пока что не имелось. Из индийского направления они выжали всё, что могли. Окинава себя не оправдала. История с айнами лишь подкинула чуть больше пищи для размышлений, но не более. А информация, которую Аказа выведал у Первой Высшей Луны, совпадала с тем, что Ренгоку и так знал от Тамаё. Ничего иного, кроме как добыть растение, из которого изготавливали красящий синий пигмент, с помощью которого и лепесткам цветов можно было поменять окрас, не оставалось. Ещё в Аомори Ренгоку удалось выяснить, что краску изготавливают из горца красильного. Растение теплолюбивое, потому производством краски занимались на юге страны, а если точнее — в префектуре Токусима, что на острове Сикоку. Было бы быстрее снарядить туда Аказу, что не заняло бы дольше суток, однако именно отсутствие иных зацепок Ренгоку и смущало. Не хотелось позволять демону оказаться на шаг впереди только потому, что для тебя самого не оказалось работы. Нет, в Токусиму они отправятся вместе. Правда, сначала нужно было как-то связаться с Тамаё и сообщить о своих планах. В идеале — получить какое-нибудь приспособление, похожее на тот сборник крови, чтобы отправить растение с Чачамару. Ренгоку подумывал заглянуть домой. Всё равно по пути. А там — оставить Аказу в поместье и быстренько съездить к господину Убуяшики. Встретиться с Тамаё лично было бы самым лучшим вариантом. А объясниться перед Аказой всегда можно было, использовав какой-нибудь очевидный предлог: от планового визита к «врачу», который контролировал состояние здоровья Столпа Пламени, до банальной явки к руководству, чтобы отчитаться. Планам этим сбыться было не суждено. Потому что в Мияги, где им пришлось вновь преодолевать часть пути пешком из-за закрытого участка железной дороги, Ренгоку настиг его ворон, положив начало череде событий, как часто бывало с Аказой, весьма неоднозначных. Это случилось ранним утром, когда пасмурное небо только-только начало светлеть, а они подходили к рёкану, в котором планировали переждать день. Чернокрылая птица спикировала вниз с предупредительным карканьем, привлекая к себе внимание, и приземлилась на подставленную Ренгоку руку. Сердце Столпа чуть в пятки не ушло, когда ворон крутанул головой и моргнул глазами-бусинками, впиваясь изучающим взглядом в Аказу. Тот, в свою очередь, с не меньшим интересом уставился на пернатое создание. Однако человеческая маскировка Высшей Луны была безупречной, и ворон, кажется, так ничего и не заподозрил. Спрятав животное под хаори, Ренгоку зашёл в рёкан. Прежде чем отправлять ворона восвояси, необходимо было узнать, что в письме, которое было привязано к его лапе, и требовался ли незамедлительный ответ. Этим Ренгоку и занялся в первую очередь, как только они оказались в выделенной им комнате. Небольшое помещение в дальнем конце коридора. Квадратный столик в углу, захудалая печка («Заморская», — как похвасталась хозяйка) и один футон. Второй женщина услужливо выдала, позаимствовав из одной из соседних комнат («Всё равно днём никто тут не останавливается», — махнула она рукой). Пока Аказа разворачивал второй футон, устраивая его рядом с первым, Ренгоку разворачивал письмо, наклоняя его к подрагивающей свече, чтобы лучше видеть содержимое. Убористый почерк госпожи Тамаё узнавался сразу. Она писала о Хару. О том, что Урокодаки-сан благополучно доставил мальчика к ней, а также о том, что первые результаты исследования его крови представляют собой совершенно уникальную картину, которая хоть и сильно отличается от образцов крови Незуко, а также самих Тамаё и Юширо, потому что представляет собой некий симбиоз, но вместе с тем имеет некоторые схожие признаки. А именно — те, которые обусловливают независимость от Кибуцуджи. Ренгоку добрался до слов благодарности за предоставленную кровь сильного демона, когда сидевший на подоконнике ворон, до сих пор мирно чистящий перья, внезапно встрепенулся, быстро захлопал крыльями и заголосил: «Опасность! Демон! Опасность!» Выронив письмо, Ренгоку кинулся к растревожившейся птице, на ходу бросив в Аказу убийственный взгляд. Демон, привычно избавившийся от ненавистной человеческой одежды, зачем-то проделал то же самое и с человеческой маскировкой, приняв свой истинный облик. — Всё в порядке! Так надо, — Ренгоку принялся успокаивать ворона, всем сердцем надеясь, что не придётся зажимать птице клюв. Не пришлось. Услышав голос хозяина и увидев, что тот не спешит хвататься за катану, а демон не торопится нападать, ворон замолк. Лишь его вздыбленные перья говорили о том, что животное потрясено и начеку. Чувствуя острую необходимость объясниться — делать вид, что ничего не происходит, точно было нельзя, — Ренгоку вздохнул и опустился на колени перед вороном, который даже заморгал чаще обычного, косясь то на демона, то на истребителя. — Этот демон помога… — У этого демона имя есть, — донеслось из-за спины. Ренгоку прикрыл на секунду глаз, глубоко выдыхая, после чего снова вернул своё внимание молчаливому слушателю. С Аказой он разберётся потом. — Он очень помогает мне с текущим заданием. Без него мы бы не узнали и половины того, что знаем сейчас. Пожалуйста, сохрани это в тайне. Я сам всё расскажу, когда придёт время. — Третья Высшая Луна, — заклокотал ворон. — Ренгоку-сан чуть не погиб в схватке с Третьей Высшей Луной! — У меня всё под контролем, — с нажимом заверил Столп Пламени. Если бы Аказа осмелился сейчас паясничать, ухмыляться или иным способом испытывать нервы ворона, а заодно и Ренгоку, он бы, видит ками, не выдержал и прямо при своём пернатом товарище отчехвостил бы демона. К счастью, никаких неоднозначных высказываний и двусмысленных комментариев от него не последовало, и Ренгоку смог спокойно заняться ответным письмом. Или почти спокойно. То и дело по комнате раздавалось хлопанье крыльев, тихая поступь босых ног демона, агрессивное шипение и недовольное клокотание. До сих пор Ренгоку и представить себе не мог, что вороны вообще способны издавать подобные звуки. Несколько раз он оглядывался через плечо, чтобы удостовериться в том, что Аказа не делает ничего плохого, но тот только преследовал ворона по комнате. Медленно, как хищник, подкрадывающийся к своей добыче, но не решающийся на финальный удар. Очередной поток воздуха, пригнанный крылом пролетевшего слишком близко ворона, задул свечу и оставил Ренгоку без единственного источника света. За окном уже было светло, но открывать ставни и впускать в и так не тёплое помещение ещё больше холода не хотелось. Отложив кисточку, Ренгоку обернулся и увидел, как демон тянет свои полосатые руки к топчущемуся на подоконнике ворону. Клюв угрожающе приоткрыт, крылья чуть растопырены в стороны, а всё тело так и тянется вниз, словно готовясь к нападению. — Аказа, прекрати, — попросил Ренгоку сурово. — Да я же ничего не делаю, — невинно возразил Аказа, и ровно в тот момент, когда он отвлёкся на Столпа, ворон резво ринулся вперёд и тюкнул клювом один из синих пальцев. — Эй! — Аказа одёрнул руку, а затем фыркнул, будто бы обиженно. — Просто хочу поближе посмотреть. Тут целая говорящая птица, такое не каждый день увидишь! — Можно смотреть на расстоянии, — заметил Ренгоку. — Без того, чтобы вторгаться в чужое личное пространство. Аказа тут же изменился в лице. — Ммм, разговоры о чужом личном пространстве, — лукаво улыбнулся он и шагнул в сторону стола, напрочь забывая о вороне, — мои любимые. Всегда очень интересно заканчиваются. Ренгоку предусмотрительно загородил локтём своё письмо, но любопытный демон всё равно попытался заглянуть, по-змеиному извернувшись. Тогда Столп подхватил бумагу за краешек и поднял в воздух, делая вид, что сушит чернила. Аказу срочно нужно было чем-то занять. — В моей сумке есть маленький кармашек. Можешь взять там несколько орехов и сушёных ягод и покормить. — Тебя? — хмыкнул Аказа, в жёлтых глазах заплясали весёлые искорки. — Что? Нет, конечно! — Ренгоку вспыхнул раньше, чем осознал, что это шутка. — Ворона. Демон рассмеялся и пошёл искать лакомство, а Ренгоку заново зажёг свечу от огня в печке и вернулся к своему прежнему занятию, желая успеть изложить на бумаге все свои мысли и планы до того, как Аказа освободится. «…Пока я не добуду для вас горец, попробуйте изучить состав краски. Её используют в технике айзоме. Мастера по тканям могут иметь такую в своих запасах. Вдруг секрет голубой лилии кроется не в самой лилии, а в одном из ингредиентов краски, которую и могли использовать, чтобы придать ей такой цвет…» Если забыть обо всех этих странных легендах, которые они с Аказой успели собрать и которые не очень хорошо вязались друг с другом, такое объяснение казалось куда более правдоподобным. Наверное, потому что оно имело под собой вполне конкретный, материальный и существующий предмет. Отыскать горец, по крайней мере, было реально. Аказа, впрочем, тоже был прав, выражая сомнение относительного предположения о том, что дело совсем не в мифической лилии, а совершенно в другом растении. Зачем, как сказал он, когда они обсуждали свой дальнейший маршрут несколько дней назад, монахам в том монастыре было красить обычную красную лилию в синий? Какой смысл пополнять гербарий таким искусственным цветком? «…Надеюсь, у вас и Юширо всё хорошо! Приеду к вам в ближайшие дни». Пока Ренгоку был занят письмом, гнев на демона за его выходку, за то, что он открыл себя перед вороном, немного поутих. Но не исчез совсем. А потому, когда мужчина плотно закрыл ставни за вылетевшим на улицу вороном и повернулся к демону, лицо его было мрачным, как грозовая туча. — Зачем ты это сделал? — прямо спросил он. Аказа, до сих пор лениво сидевший на краю футона — ноги вытянуты вперёд, руки заведены назад для опоры, — смерил Ренгоку насмешливым взглядом, от которого всё внутри закипело ещё сильнее, затем с грацией дикого кота поднялся на ноги, перешагнул через брошенный на полу мешок, и, только подступив почти вплотную, вымолвил: — Захотел. И всё. Всего одно слово. — Ты понимаешь, что подобные выходки совсем не помогают мне доверять тебе? Я не знаю, что от тебя ожидать. Аказа склонил голову набок, розовые брови дёрнулись вверх, выдавая очередную насмешку с оттенком измывательского сочувствия. — Тебе не стоит ожидать от меня ничего иного, кроме того, что я пообещал. Не помню, чтобы я обещал притворяться человеком перед твоей птицей. — Это… — Ренгоку замолк и выдохнул через рот, чуть опуская голову и потирая большим и указательным пальцами переносицу. Стоило ли вообще говорить, что это само собой разумеется — что он бы не хотел раскрывать их сотрудничество ни перед кем? Особенно таким образом? Стоило ли доказывать что-то тому, кто действовал нарочно, назло? Кто словно получал удовольствие, усложняя ему жизнь. — Говоришь, не знаешь, что от меня ожидать? — тем временем переспросил Аказа. — Возможно. Но ты точно знаешь, чего от меня не стоит ожидать. Например, того, что я сдам тебя кому-то из своих. Можешь сказать то же самое про эту пташку? Учитывая, что ты до сих пор так никого и не посвятил в наш маленький секрет, тебя просто-напросто не поймут. Верно? Так с чего ты взял, что поймёт твой ворон? — Хватит, — процедил Ренгоку, не желая дальше выслушивать эти жалкие попытки заговорить ему зубы. Это был не первый их такой разговор, и мужчина научился не поддаваться на столь неприкрытые и грубые провокации. По крайней мере внешне. Тяжело было признавать, но прозвучавшие слова не сошли с него как с гуся вода. Пролились в плодородную почву, на которой так хорошо росли сомнения. Что решат его товарищи — и что решит Ояката-сама, — если узнают, да ещё и не из его уст, что он сотрудничает с демоном втайне ото всех? И не просто с демоном, с Третьей Высшей Луной. Это не то же самое, что Тамаё и Юширо, решившие выступить против Кибуцуджи Мудзана. И это не говоря о том, какую цену он заплатил за такое сотрудничество. — Хватит лезть не в своё дело. Тем более, что ты понятия не имеешь, о чём говоришь. Ты не знаешь ни истребителей, ни меня, чтобы делать хоть какие-либо выводы. — Истребителей может и не знаю, — не стал отрицать Аказа. — Но тебя — назубок. — Даже не начинай, — предупредительно проговорил Ренгоку, в голосе засквозила угроза. Но демон его как не слышал. — Ты настолько хочешь быть полезным, что готов отдать свою жизнь. Ты готов взять на себя самое тяжкое бремя, даже когда тебя об этом никто не просит. Ты зависим от своей силы больше, чем готов признать. Ты сгораешь от стыда за то, что связался с демоном. Но не можешь ничего с этим поделать. Сказать, почему не можешь? — сделав короткую паузу лишь для приличия, он не стал дожидаться ответа. — Потому что ты устал. Не от меня, совсем нет. Ты устал от себя. Эта твоя привычка быть хорошим для всех, быть опорой всем подряд, начиная от твоего никчёмного пьяницы-папаши… Аказа дёрнулся, подавившись своими следующими словами, когда в его челюсть врезался кулак. Костяшки заныли. Ренгоку был уверен, что этот удар демон запросто мог остановить, но не стал. И насмешливый оскал, который озарил его лицо, служил лишь подтверждением этому. Ряд белоснежных зубов окрасился кровью, которую демон с наслаждением слизал кончиком языка, отчего у Ренгоку вновь зачесались кулаки. Но новый удар Третья Высшая уже перехватил, крепко вцепившись в запястье Столпа. — И заканчивая какой-нибудь жалкой посредственностью, которую ты больше никогда в своей жизни не увидишь, — как ни в чём не бывало продолжил он, ловя и вторую руку мужчины, которая целилась уже ниже. — Ты устал, потому что, даже окружённый товарищами, чувствуешь себя одиноко. Настолько, что не уверен в том, что люди, с кем ты столько лет сражался плечом к плечу, поймут тебя. Они-то знают совсем другого Ренгоку. Непоколебимого, неунывающего, с вечной улыбкой на лице и рубящего демонов направо и налево. Ренгоку, которого все знают, не может дать слабину, не может сломиться под весом невзгод. Ему не нужна опора, ведь во что же тогда верить, если даже сам Столп Пламени не справляется, да? Вот, почему ты не можешь ничего поделать с тем, что между нами. Потому что только со мной ты позволяешь себе не прятаться за этими своими извечными улыбками. Тебе это нужно. Нужен тот, кто уже для тебя будет всегда хорошим. Тот, кто будет тебе опорой. Тот, с кем ты будешь чувствовать себя свободным. И это я. Ренгоку часто заморгал, силясь уследить за стремительно меняющимся ходом мыслей Аказы, но отказываясь воспринимать весь этот бессвязный поток, что выливался на него. Какой-то бред, рождённый воспалённым умом одержимого безумца. — Та ночь у тебя дома, — пользуясь охватившим Ренгоку ступором, прошелестел Аказа, прикрывая глаза, словно предаваясь воспоминаниям. — Последняя, помнишь? Это было не только физическое удовольствие, не только влечение тела. Кёджуро, ты наслаждался той свободой, которую можешь ощутить только рядом со мной. К ней тебя так тянуло. — Свободой? — прорычал Ренгоку. — Всё, что ты делаешь, это только издеваешься надо мной. Его запястья были по-прежнему скованы мёртвой хваткой демона, но Ренгоку вывернул руки так, чтобы упереться локтями в полосатую грудь и отпихнуть этого сумасшедшего от себя. Не получилось. Отшатнувшийся назад демон только утянул его за собой. Споткнулся о валявшийся на полу мешок и инстинктивно разжал руки, чтобы удержать равновесие. А Ренгоку инстинктивно поймал его — тело опять действовало само по себе и думало отдельно от головы. Потому что Аказа — особенно после всего, что он сейчас тут нагородил, — был последним, кому Ренгоку протянул бы руку помощи. Но вот они, его руки — одна вцепилась в ворот лилового жилета, вторая обхватила за талию. Кожа под ладонью — мягкая, гладкая. Ренгоку не видел, но знал, что именно в этом месте проходят горизонтальные линии трезубца, огибающего бок. Он стиснул пальцы, вдавливаясь ими в серую кожу. Рука на вороте, напротив, разжалась и легла на перечёркнутое широкой полосой солнечное сплетение. Ренгоку отрешённо уставился в эту область. — Жаль, что ты видишь это так, — выдал Аказа совершенно неожиданную реплику. Настолько неожиданную, что абсурдность такого заявления звонкой пощёчиной вернула Ренгоку к реальности. Захотелось зло рассмеяться прямо ему в лицо. Захотелось раз и навсегда доказать демону, как же сильно он ошибается. Так сильно и так слепо, что никаких словесных объяснений не хватит, чтобы это донести. Никакой опоры, никакой свободы. Всё, что Ренгоку действительно хотел от стоящего перед ним демона — это разрушить его. Так, как это сделал он с его жизнью. Разбить вдребезги. Причинить как можно большую боль. Там, где заканчивалось физическое удовольствие, которое, увы, правда имело место в их отношениях, начиналось отнюдь не то, что нафантазировал себе Аказа. Там, на этом стыке, некрасиво ворочалось отвратительное существо. Уродливое дитя стыда, усталости, страха за будущее, разочарования в себе и гнева. О, как же он злился. И как же хотел избавиться от свинцовой тяжести этих переживаний, таких непривычных. Вывалить всё это на Аказу — и пусть подавится. Ренгоку не осторожничал. И в его действиях совсем не было ни нежности, ни ласки. Ни к себе, когда он рваными движениями сдёргивал с себя одежду — лишь бы поскорее со всем этим покончить; ни к Аказе, когда он грубо отвернул от себя потянувшегося к нему демона, заставляя его встать на колени и, с силой надавив ему на лопатки, опуститься на локти. Это должно было быть быстро, бесцеремонно и жестоко. Так, чтобы после этого у Аказы не осталось никаких иллюзий о том, что Столпу от него нужно. Так, чтобы выбить весь этот вздор из его головы про мнимую свободу, про нужду, про опору. Так, чтобы Аказа в этом его искажённом, перевёрнутом вверх дном мирке перестал считать себя спасителем и защитником и вспомнил, кем на самом деле является. Чудовищем. Ренгоку, только что выудивший из сумки наконец-то пригодившийся флакончик, собирался его откупорить, чтобы вылить себе на ладонь немного масла — для себя, об Аказе речи не шло, — но так и застыл, стоя на коленях перед покорно притихшим перед ним демоном. Аказа не двигался и, кажется, как будто и дышать перестал. Держался за подтянутую к себе подушку, все мышцы словно окаменели, и молча ждал своей участи, уставившись куда-то перед собой. Обнажённый и выглядящий таким уязвимым. Это было так на него непохоже. Ренгоку был на себя не похож. Месть и желание сделать больно — чужеродные ему вещи. Ведь он всегда вставал на защиту окружающих: и хороших, и плохих. Он видел в этом своё предназначение. А Аказа был кровожадным демоном, погубившим ради силы столько жизней. Однако, пусть и в каком-то своём извращённом понимании, этот демон только что признался, что хочет быть хорошим для Ренгоку; что хочет быть его опорой. А Ренгоку в ответ лишь захотел его растоптать. Одно ли чудовище находилось в этой комнате?.. Мужчина опустился на свои пятки, потрясённый тем, как всё перевернулось. И тем, как легко он забыл о том глубоком сожалении, охватившем его в ту далёкую декабрьскую ночь после того, как он почти таким же образом выместил на Аказе скопившееся внутри злое отчаяние. Если бы он сейчас не остановился, то уже совсем скоро это сожаление непременно бы вернулось, ещё более мощное, чем прежде. Потому что теперь Ренгоку понял ещё кое-что. Кажется, понял. — Аказа, — тихо позвал он, а когда демон чуть повернул голову, показывая, что слушает, спросил. — Почему твой компас — это снежинка? — Что? — немного опешил от такого вопроса тот. — Ты говорил, что снег — это смерть. Воцарилась тишина. Ренгоку видел, как Аказа непонимающе моргнул, прежде чем отвернуться обратно. Только после этого он ответил, и голос его звучал глухо: — Поэтому и снежинка. Болезни, раны, старость — смерть надо мной не властна. Это я властвую над ней. Она — мой инструмент в бою. Я её контролирую. Я решаю, когда она наступает. Всё это — болезни, старость, смерть — было тем, на что простой человек не мог никак повлиять. От этого, даже при всём желании, не защитить. Неужели в человеческом прошлом Аказы его желание защитить было столь велико, что неудача оставила в его сознании слишком серьёзный отпечаток, который так некрасиво преломился сквозь демоническую призму. Впервые Ренгоку подумал, что ему жаль. Жаль, что они родились в разное время. Возможно, они бы нашли общий язык. Может быть, они были не такими уж разными. И может быть, Ренгоку бы даже удалось уберечь хорошего человека от участи стать монстром. Столп протянул руку и аккуратно накрыл широкой ладонью ямочки крестца, проследовал немного вверх по линии позвоночника и скользнул влево, повторяя рисунок полос на талии. — Поднимись, пожалуйста, — попросил он и затем, когда напряжённо притихший демон повиновался, помог принять нужное положение. На своих коленях, спиной к груди. В крепких объятиях, которые бы стоило подарить возлюбленному, но, к сожалению, у Ренгоку был только этот демон. Никакого чёткого плана в голове. Он даже не представлял, насколько это всё было удобно, так сидеть. В памяти мельтешили обрывки воспоминаний о том, как однажды уже действовал Аказа, когда готовил его для себя; как подхватывал его ноги, разводя, закидывая на себя; как приподнимал его чуть выше, чтобы увеличить угол проникновения и заставить Ренгоку видеть звёзды вместо исполосанного лица врага. Но именно поэтому Ренгоку и не пошёл по тому же пути. Он не хотел видеть лицо врага. Горячо дыша Аказе в шею, Ренгоку нашарил лежащий рядом флакончик и вылил на правую ладонь немного масла, которое сразу же поспешил растереть по члену, едва возбуждённому, к огромному удивлению Столпа. Неуклюжая мысль пробралась сквозь густеющий туман — значит, Аказа был не в таком уж и восторге от недавнего грубого обращения. И значит, тот их самый первый раз был ему действительно неприятен. Ренгоку не успел разобраться, что чувствует по этому поводу. Аказа с тихим стоном вжался в него спиной, одной рукой накрывая скользящую по члену ладонь, помогая задать желаемый темп, а второй утягивая пальцы левой руки Ренгоку к своей груди, направляя. Показывая, как лучше, как приятнее. Наверное, Ренгоку был благодарен за эту помощь. Потому что, как оказалось, ему самому было приятно чувствовать, как от его манипуляций распаляется льнущее к нему тело. Звуки чужого удовольствия ласкали слух. Это заводило ещё сильнее, чем сама откровенность их позы. Нет, Аказа определённо точно не уменьшился в размерах, чего они пытались добиться всего-то несколько дней назад, но именно сейчас он вдруг почудился Ренгоку таким маленьким и хрупким. Нуждающимся в защите. Захотелось укрыть собой. Закрыть. От чего или от кого? Хороший вопрос. На резком выдохе Аказа изогнулся в спине, выпуская руку, ласкающую его грудь, из своей и заводя её вверх и назад, чтобы зарыться в волосы Ренгоку. В этот же момент Столп ощутил, как член в кольце его пальцев дёрнулся. Совершенно некстати и с огромным запозданием подумав о том, что они не дома, а в рёкане, на чужих простынях, мужчина в последний момент обхватил влажную головку, чтобы демон кончил ему в руку. Прозвучало его имя — слабо, пьяно. Так, как он слышал только в мелодии этого голоса. — Да, сейчас, — пробормотал Ренгоку, едва соображая, но всё же пытаясь придумать, обо что из своей одежды лучше вытереть руку. Может быть, рубашка? По сравнению с остальным комплектом истребительской формы, в ней ценности было меньше всего, да и… Ренгоку оцепенел, когда его измазанной в липкой сперме ладони коснулся горячий язык. Вопрос «Что ты делаешь?» потерялся по пути к горлу, следом за ним сгинули и все другие слова. Демон увлечённо вылизывал его ладонь, по очереди вбирал каждый палец, посасывая и совсем слегка задевая кожу зубами. И это было настолько же вульгарно, насколько возбуждающе. До этого момента Ренгоку не подозревал, что его щёки, уши и шея могут запылать ещё большим огнём, а щемящая тяжесть в собственном члене — обернуться сладостной болью. — Аказа… — прохрипел он, но на большее его не хватило. Огромным усилием воли заставив себя высвободить руку, он взял демона за талию — вид своих ладоней на этих синих трезубцах сводил с ума, — и подтолкнул Аказу вперёд, возвращая его на четвереньки перед собой. — Говори, если будет неприятно, — наконец-то Ренгоку удалось выдать что-то более связное. Жёлтые глаза, жадно горящие в полумраке комнаты, следили за тем, как Ренгоку добавляет больше масла, затем растирает его между пальцев, нагревая. И только когда Ренгоку взялся за одну ягодицу и оттянул её, открывая вход, Аказа отвернулся и склонил голову ниже, прижимаясь к подушке. Сердце бешено колотилось в груди, но дурманящая завеса как будто бы чуть рассеялась, позволяя мужчине сохранять здравый рассудок и с ясностью оценивать свои действия. Там, в водовороте нетерпения, желаний и совсем сумбурных, неразборчивых потребностей, Ренгоку ощущал ещё кое-что. Ответственность. И чем мучительнее становилось ожидание, тем явственнее давил вес этой ответственности, сводивший всю смелость Ренгоку на нет. Аказе пришлось дважды просить его поторопиться и добавить следующие пальцы. На третий раз Ренгоку спросил сам: — Ещё один? — Чёрт возьми, нет, — выдохнул Аказа, в его голосе сошлись рычание и мольба. Он повернул голову на подушке, и было сложно распознать, от чего так блестели его глаза. — Кё, хватит. Давай уже. Пожалуйста. Ренгоку погружался плавно, стараясь контролировать своё дыхание, но с последним быстро сдался. Плотные стенки мышц расступались под напором входящего члена и тут же тесно обволакивали его со всех сторон. Это было то, чего он совершенно не помнил о том своём первом опыте с Аказой. Жалел ли он? В эти мгновения — абсолютно. В этих мгновениях он бы хотел раствориться. В каждом движении, в каждом толчке, становившемся всё глубже и интенсивнее. В каждом звуке — влажных шлепках, целой палитре стонов, грохочущем в ушах сердцебиении, спутавшихся именах. В каждом геометрическом рисунке перед поплывшим взором он тоже бы хотел раствориться. Синее на бледно-сером. Бесконечно бы следовать этим линиям, огибая, оглаживая тело. Как странник, точно ведающий, куда держит путь. Куда он шёл? Какому пути следовал? На очередном толчке Ренгоку с силой врезался бёдрами в упругие ягодицы и замер внутри, наваливаясь на демона сверху. Обвив Аказу обеими руками, мужчина потянул его, всхлипнувшего, за собой назад, привлекая к груди, как раньше. Поблескивающий от пота шейный изгиб так и притягивал — коснуться губами, провести языком по обнимающим шею линиям. Ренгоку сглотнул, прогоняя непрошеные образы, и сосредоточился на том, чтобы повторить то, что только что произошло. Он сделал что-то такое, отчего Аказа рвано вдохнул, резко смял белую ткань простыни и аж весь подобрался, сжимаясь вокруг погружённого до основания члена, что вырвало из Ренгоку непроизвольный стон удовольствия. Вошёл глубже, чем до этого? Или что? Что? Может быть, он попросил об этом вслух, а может быть их мысли сошлись, Ренгоку перестал отдавать себе в происходящем отчёт, однако теперь Аказа оказался на нём сверху, упираясь руками в грудь и до крови кусая свою нижнюю губу. Сам Столп до синяков сжимал его бёдра, помогая опускаться до конца и каждый раз забывая родное имя, когда мышцы вокруг него сокращались вновь и вновь. Пока вдруг время и пространство не сошлось в одной точке, одновременно ослепительной и оглушительной. Одинокая координата на бескрайних просторах вечности, лишённой проблем и невзгод. И в этой координате был только он и ещё один… не человек, но и не демон. Просто Аказа. В этом мгновении хотелось раствориться больше всего. Но оно прошло. И тяжело дышащее создание, расслабленно покоящееся на его вздымающейся груди и под весом его рук, обрело все былые признаки. Ренгоку отстранённо блуждал взглядом по деревянному потолку, когда Аказа, к этому моменту уже сползший с него, накрыл их обоих одеялом и лёг рядом, подперев голову рукой. Его излюбленное положение. — Кё? — позвал он, и Ренгоку подумал, что сейчас, именно сейчас он бы многое отдал, чтобы это прозвучало привычным насмешливым тоном. Или шутливым, или игривым. Каким угодно, но только не таким серьёзным и пропитанным столь несвойственным оттенком печали. — Что? — тем не менее ответил он, повернув голову, чтобы посмотреть демону в лицо и увидеть в его заклеймённых глазах хотя бы озорные искорки. Ничего похожего он не увидел. — Обещаю больше не компрометировать тебя ни перед кем. Если поцелуешь. Ренгоку невольно скользнул взглядом вниз, к губам, следы от клыков на которых уже успели зажить. Не осталось и следов крови. Слизал, наверное. Внизу живота начал затягиваться уже знакомый узел. — Спокойного дня, Аказа, — проговорил Столп, поворачиваясь на бок и закрывая глаз, надеясь, что ему удастся как можно скорее уснуть и избежать назойливых образов, что уже начали просачиваться в воображение. Никакого компрометирования он больше не страшился. Потому что всего через день-два он предстанет перед Оякатой-сама лично и признается ему во всём, что относится к делу. А что к делу не относится, то оставит при себе. Знал бы Ренгоку тогда, что уже грядущим вечером ему придётся отказаться от своей поездки к господину Убуяшики. А всё потому, что Аказа вдруг начал спрашивать про Камадо Танджиро.