***
Храм Пылающей Горы получил своё название из-за обилия красных клёнов, что росли на склонах. Благодаря им, на рассвете и закате гора становилась похожей на один гигантский костёр, взвивающийся до небес, а если ещё и погода стояла ветреная, то пейзаж обретал поистине впечатляющий размах. Сейчас, правда, зима ещё не выпустила природу из своих холодных объятий, и хотя на острове Сикоку снежная пора сменилась дождливой, до первых листьев ещё было далеко. — Но открою вам секрет, — благодушно улыбнулся молодой человек с гладко выбритой головой, — на нашей горе клёны обретают листву раньше всех в округе. Они сидели внутри деревянной беседки втроём — Ренгоку, Аказа и Тэцу Эдзё, ответственный за монастырский сад. Между ними прямо на полу стоял широкий поднос на складывающихся ножках, а на нём красовался чайный набор. Монахи, несмотря на поздний час, приняли путников радушно и даже предложили место для ночлега. Когда же путники от такого гостеприимства отказались, расстройства, если оно и имело место, не выказали. Понимающе покивали своими одинаково бритыми головами и разошлись, оставив гостей с тем, кто мог ответить на все их вопросы. Они с Аказой договорились — без всяких фокусов. Без спектаклей, без притворства, без внезапных сюрпризов, которые Аказа так любил обрушивать на Ренгоку как снег на голову. Но сейчас, сидя под крутой крышей беседки и держа в руках маленькую чашку с остывающим травяным чаем, Ренгоку не без сожалений смотрел в своё отражение, подрагивающее на поверхности мутно-зелёной жидкости. Потому что ожидания не оправдались. И всё, к чему он так готовился, в том числе морально, вновь унеслось в неизвестную, недосягаемую даль. Растворилось в бессрочности, ограниченной лишь его умирающим телом. Выяснилось, что горец местные монахи выращивали как лекарственное средство. Заготавливали сборы и варили настойки, которые и сами принимали для профилактики, и обращающимся к ним за помощью людям выдавали. — Горец хорош для лечения кожных сыпей и при лихорадке, — с энтузиазмом делился Тэцу Эдзё, держа свою чашку чая одними кончиками пальцев. В свете стоявшей рядом с подносом лампы его молодое лицо казалось мягче и будто бы излучало передающуюся из поколения в поколение мудрость. — Облегчает кровохарканье и боли в груди. При детских судорогах также не раз помогал. — То есть, для покраски вы его совсем не используете? — с тающей надеждой в голосе произнёс Ренгоку, возвращая внимание собеседнику и чувствуя на себе свинцовую тяжесть взгляда Аказы. Наверняка демон думал о том же — что надо было, пожалуй, избрать более замысловатую тактику, нежели прямолинейные бесхитростные вопросы. Хотя, если так рассудить, что бы это изменило? Если монахи держали истинную причину выращивания горца в тайне, никакие уловки бы не помогли эту информацию выведать. Впрочем, было непохоже, чтобы от них действительно что-то скрывали. Наверное, Ренгоку просто слишком хотелось верить, что они подобрались к конечному отрезку пути, который намертво связал его с Аказой. — У нас нет в этом необходимости, — между тем, добродушно улыбнулся монах и, переместив чашку в одну ладонь, поднял освободившуюся руку в сторону, демонстрируя широкий рукав своего облачения. — Мы носим оранжевые, чёрные и белые цвета. — Красить можно не только ткани, — заметил Аказа, не собираясь отступать так быстро. — А что ещё? — кажется, искренне удивился Тэцу Эдзё, приподнимая свои жидкие брови, отчего на его лбу образовались несколько морщин. — Растения. Цветы. Молодой монах перевёл растерянный взгляд с Аказы обратно на Ренгоку, словно ища в том подтверждение, что его товарищ шутит. — Зачем бы нам это понадобилось? — спросил он, так и не найдя в лицах обоих гостей того, что искал. — Хороший вопрос, — невесело усмехнулся Аказа, отставляя чашку с нетронутым чаем на пол и упираясь ладонями в колени. Даже не находясь под его пристальным взглядом, Ренгоку ощутил, как опасно завибрировал воздух под давлением его стремительно темнеющей ауры. — Вот и мы хотим знать, зачем придавать одному растению другой цвет. Скрещивание? Попытка создать что-то? Вовремя почуяв меняющийся тон беседы, Ренгоку поспешил вмешаться, пока демон не успел наломать дров своей резкостью. Потянувшись в сторону, он положил ладонь на плечо Аказы, отвлекая на себя и вынуждая остановиться. — Видите ли, — заговорил Ренгоку, старательно игнорируя взгляд, каким Аказа, оторопевший от такого жеста, одарил его, — я и мой спутник, мы ведём борьбу против демонов. Он ощутил, как Аказа напрягся под его ладонью. Монах тоже застыл, однако по его выражению сложно было определить, воспринял ли он прозвучавшие слова всерьёз, решил ли, что теперь незнакомцы уж точно шутят, или же вовсе пришёл к выводу, что имеет дело с умалишёнными. — И цветок, который мы ищем, — тем не менее невозмутимо продолжил Ренгоку, — нам очень бы в этом помог. К сожалению, он настолько редкий, что мы сомневаемся в его существовании и полагаем, что он является результатом скрещивания или окрашивания. Если монахи ничего не знали, то при наихудшем раскладе они действительно сочтут его и Аказу сумасшедшими. В противном случае… как служители равновесия и мира, они могли бы помочь. Тэцу Эдзё молчал, внимательно глядя то на одного своего собеседника, то на другого. Нервируя обоих. Не пуская ни одного за эту непробиваемую маску на своём лице. Ренгоку так разволновался, что совершенно позабыл о том, что рука его по-прежнему покоилась на плече демона. — И что же это за цветок? — наконец поинтересовался монах спустя мучительно долгую паузу. — Голубая паучья лилия, — с готовностью откликнулся Ренгоку, еле контролируя своё тело, которое так и норовило податься вперёд, чтобы не упустить ни одного слова, не пропустить ни одного, даже самого мельчайшего и незаметного жеста монаха. К монаху же, напротив, вернулась его прежняя живость. Он перестал походить на каменное изваяние, и теперь качал головой, с сожалением хмурил брови и вновь тянул к губам пиалу с травяным напитком. — Боюсь, мне нечем вам помочь. Я ничего не знаю о таком цветке и никогда о нём не слышал. Как и не имею представления, зачем вообще заниматься окрашиванием растений. — В другом монастыре был гербарий, — вновь вступил в разговор Аказа, снимая с себя руку Ренгоку и, в отличие от последнего, совсем не гнушаясь наклониться ближе к монаху. — В нём хранилась голубая лилия. Либо её такой нашли и засушили. Либо окрасили и засушили. — В нашем монастыре не занимаются окрашиванием растений, — совершенно спокойно ответил Тэцу Эдзё, проигнорировав или не заметив, как тает терпение одного из гостей. — И паучьих лилий нужного вам цвета мы никогда не встречали. — У вас есть гербарий? — голос Аказы зазвенел стальными нотками, выдавая в демоне растущую несдержанность и… И это вызывало неуютное смятение — настолько разительными виделись перемены в поведении Третьей Высшей, который всего-то несколькими часами ранее демонстрировал полное умиротворение. Ренгоку бы мог списать это на то, что Аказа так выражал своё расстройство новой неудачей, если бы несколько суток назад демон не разыгрывал перед айзоме-мастером целое представление с азартом великого мастера импровизации. В ту ночь они, конечно, собрали образцы сукумо на изучение, и всё же… Откуда эта тихая ярость сейчас? Да, они зашли в тупик, но ведь ещё оставался шанс обнаружить что-то полезное в добытых образцах. Тэцу Эдзё устремил на Аказу немигающий взгляд, и Ренгоку, предчувствуя недоброе, попытался сгладить острые углы, прежде чем терпение начнёт кончаться уже у монаха. — Вы говорили, что горец обладает целебными свойствами, — максимально учтиво напомнил он, приковывая внимание собеседника обратно к себе. — Красная паучья лилия иногда используется как антидот к некоторым ядам. Есть ли у горца что-нибудь, что можно удачно смешать с таким растением и получить в итоге нечто совершенно новое? — Смешивать можно всё, что угодно, — искоса посматривая на Аказу, проговорил Тэцу Эдзё. — Насколько удачно и с какой целью? Другой вопрос. И на него у меня нет для вас ответа. Возможно, вам стоит обратиться в монастырь, где хранится гербарий с голубой лилией. Ренгоку вновь опустил взгляд в свою чашку, чай в которой уже наверняка остыл до ледяного состояния. Очередной тупик? Монастыря, о котором шла речь, давным-давно не существовало. Спрашивать Тэцу Эдзё о том, слышал ли он историю о печальной судьбе монахов, которых обратили в демонов, он не стал. Во-первых, Аказа не должен был узнать, что сведения, которые он принёс от Первой Высшей, не стали для Ренгоку новостью. А во-вторых, если эта история действительно витает над монашеским сообществом мрачной легендой из прошлого, что это даст? Ничего. Очередной тупик. Одним глотком добрав остатки горьковатого чая, Ренгоку собирался было поблагодарить монаха за оказанный приём и за посильную помощь, но быстро стало ясно — сдался здесь только он. — У вас есть гербарий? — повторил свой недавний вопрос Аказа всё тем же металлическим тоном, а когда получил от монаха утвердительный кивок, добавил, и это звучало не как просьба, а как требование. — Дайте взглянуть. На этом моменте Ренгоку был почти уверен, что им сейчас откажут и попросят покинуть территорию монастыря, однако, к его немалому удивлению, Тэцу Эдзё удостоил их ещё одним коротким кивком и поднялся на ноги. Расправился его тёмно-оранжевый коромо, чья ткань была такой плотной, что и следов от складок не осталось. — Мы храним гербарий в кодо, — объяснил молодой монах, глядя на гостей, последовавших его примеру и тоже покинувших свои места. — Посторонним туда вход запрещён. Я вынесу его для вас сюда. — Уж пожалуйста, — бросил ему Аказа, не потрудившись прикрыть улыбкой или напускной вежливостью своё наплевательское отношение к манерам. Монах не обернулся и плечом не повёл, так и продолжил шагать по дорожке, выложенной плоскими каменными многогранниками. Когда же фигура в оранжево-чёрных облачениях скрылась за резными дверями ближайшего здания, Ренгоку повернулся к Аказе: — Ты что вытворяешь? — вокруг не осталось ни души, но говорил он тихо. — К нам были добры, приняли как подобает, а ты так себя ведёшь. — Хватит с ними цацкаться и подбирать слова. Что бы ты ни сказал, что бы ни предположил, ответ всегда один: «Я не знаю. Ничего не знаю», — последнее прозвучало издевательской пародией на голос ушедшего за гербарием монаха. — Тебе не приходило в голову, что человек может говорить правду? — Ренгоку сложил руки на груди, глядя на Аказу исподлобья. — А тебе не приходило в голову, что все эти его мгновенные переходы от «о, я знаю про горец всё-всё-всё» до тотального отрешения явно говорят о том, что святоша что-то скрывает? — Может, если бы ты не давил своей демонической природой, которая даже сквозь маскировку пробивается, то всё бы прошло нормально. Ты заставил его нервничать. Не удивлюсь, если никакой гербарий нам не дадут посмотреть. — Ни на кого я ничем не давил, — огрызнулся Аказа. Так они, наверное, и дальше бы спорили, если бы в конце дорожки, ведущей к ближайшей храмовой постройке, резные двери не отворились вновь. Вместо Тэцу Эдзё с гербарием, однако, на широкое крыльцо вышла группа монахов. Уже знакомый Ренгоку мальчишка, который в самом начале принёс в беседку поднос с чаем, и трое взрослых монахов, вооружённых длинными посохами. Возможно, посохи эти были просто стандартным атрибутом местных обитателей общины, но Ренгоку подозревал, что в данном конкретном случае служители храма именно вооружились ими. — Вот идиоты, — тихо фыркнул себе под нос Аказа, который, должно быть, пришёл к такому же выводу. И всё-таки присутствие мальчика-чашника оставляло надежду на то, что всё обойдётся. Эта небольшая процессия приблизилась к беседке спокойно. Мальчик, низко поклонившись застывшим на своих местах Ренгоку и Аказе, поднял поднос и поспешил обратно к приоткрытым дверям. А вот троица с посохами осталась. Все взгляды были направлены на гостей — и что-то подсказывало Ренгоку, что они с Аказой этот статус уже утратили. Никто не проронил ни слова — и Ренгоку рассудил, что самым благоразумным будет не пытаться вовлечь их в разговор. Аказа, к его огромному облегчению, судя по всему разделял его точку зрения. Или нет. Когда Тэцу Эдзё вернулся, неся в руках увесистый талмуд в кожаном переплёте, Третья Высшая сразу дал понять, что присутствие свидетелей, пусть и вооружённых, на него никак не повлияло. Протянув руку — жест сам по себе требовательный и отнюдь не характерный для того, кто ступил на чужую территорию с намерением чтить местные порядки, — Аказа едва не вырвал книгу из рук монаха. Плотно сомкнув челюсти, скрывая одновременно и беспокойство, и негодование, Ренгоку отметил, как монахи крепче стиснули свои посохи. Тэцу Эдзё же сохранил отстранённую невозмутимость. Ни следа былого радушия, но и враждебности — ни тени. Пошли навстречу, понял Ренгоку. Пошли навстречу, лишь бы избежать назревающего конфликта, но вместе с тем дали понять, что готовы защищаться и применять силу, если до этого дойдёт. Что ж, оставалось надеяться, что не дойдёт. Сейчас Аказа изучит гербарий, убедится, что ничего из ряда вон выходящего в нём не содержится, и они покинут это место. Удивительно, как ещё совсем недавно Ренгоку радовался мысли, что вот-вот они вплотную подберутся к лилии, а теперь молился всем известным богам, чтобы Аказа ничего не нашёл. Чтобы они просто извинились за причинённые неудобства и ушли восвояси. Боги не впервые оказались не на его стороне. В какой-то момент шелест пожелтевших от времени страниц стих. Демон замер, вперившись в самую сердцевину разворота. Туда, где виднелся неровный рваный край, растянувшийся по всей длине корешка. — Здесь была страница, — холодно отчеканил Аказа, поднимая взгляд на молодого монаха и в следующую секунду поворачивая к нему талмуд с такой лёгкостью, словно тот не весил ничего, и с такой небрежностью, словно в его руках очутилась бесполезная книженция, которую можно было в любой момент выбросить. — Это старая книга, — терпеливо пояснил Тэцу Эдзё, выдерживая острый взгляд Аказы, который, в свою очередь, продолжил делать вид, что они здесь по-прежнему находились втроём. — Гербарий начали собирать задолго до моей службы. Это не единственное место, где не достаёт страницы. Если вы пролистаете дальше… — О, в самом деле? — Аказа испустил издевательский, далёкий от весёлого смешок. Если бы лёд мог шпарить, то именно с этим можно было бы сравнить то чувство, которое захлестнуло Ренгоку и наверняка всех остальных тоже. Как ни парадоксально, хоть и в корне не одобряя поведение Аказы, Ренгоку начал прослеживать в его подозрениях логику. Несколько недостающих страниц в сборнике, чей возраст насчитывал не одно десятилетие, могли выглядеть не так странно, как если бы вырванной оказалась всего одна. Пожелай бы он что-то скрыть, то поступил бы так же. Однако в полной мере проникнуться подозрениями Третьей Высшей и встать на его сторону Ренгоку не успел. А всё потому, что ему предстояло успеть иное — не дать ситуации выйти из-под контроля ещё больше. Талмуд полетел к ногам молодого монаха и с глухим стуком шлёпнулся о серые камни дорожки. Расценив — и не прогадав — этот бесцеремонный жест как открытое выражение готовности перейти в наступление, вооружённые монахи сию же секунду ожили, все как один кидаясь к собрату и обступая его, чтобы защитить. Тэцу Эдзё же, потянувшись было вниз за книгой, так и замер. Все четверо замерли: кто — приоткрыв рот от удивления, а кто — округлив глаза в ужасе. — Аказа, хватит, — Ренгоку быстро встал между направленными на них посохами и демоном, чья внешность стремительно менялась, будто невидимый дождь смывал фальшивые краски. Один взгляд ядовито-жёлтых глаз — и как из ведра холодной водой окатили. — Ты слепой или идиот? — процедил Аказа, делая шаг в сторону, чтобы обойти Столпа. — Так ты лилию никогда не найдёшь. Передумал её искать — так дай мне. — Не так, — Ренгоку вновь преградил ему путь. Ладонь уверенно легла на рукоять катаны, что не укрылось от внимания демона. Посмотрев вниз, Аказа тягуче медленно проскользил взглядом обратно к лицу Столпа. Тонкие губы скривились в безрадостной улыбке, а его голос, пусть и привычно приторный, был наполнен безжизненной пустотой: — Что, не доверяешь мне, Кёджуро? — а когда ответа не последовало, ухмыльнулся. — Собрался драться? Со мной? Ради этих? — Если ты не прекратишь, — Ренгоку предупредительно выдвинул клинок. Он не собирался драться с Аказой, но и Аказа, насколько он успел к настоящему моменту хоть сколько-нибудь понять демона, тоже не вступит с ним в схватку, лишённую всякого смысла. Оставалось надеяться, что в своих суждениях Ренгоку не ошибся. — Кёджуро… монахи, не монахи. Это люди. Язык насилия — единственный понятный им язык. — Если ты нападёшь на них, — Ренгоку принялся отступать назад, увеличивая между ними расстояние, чтобы обеспечить себе достаточное пространство для первого взмаха, вероятность которого повышалась с каждой секундой, отмеренной его сердцебиением, — то я буду вынужден… Договорить он не успел. Ярко горящие глаза Третьей Высшей, словно вспышка молнии, промелькнули совсем рядом. И в то время, как мысли отравил не поспевающий за происходящим страх, что демон оказался быстрее и вот-вот доберётся до своих жертв, натренированное тело отреагировало безукоризненно, блокируя атаку точно рассчитанной траекторией клинка и перехватом… Его резко развернуло на девяносто градусов — и мир вокруг сразу же замер. Ренгоку ошеломлённо моргнул. Исчерченное синими полосами лицо находилось прямо напротив него. Доля секунды понадобилась Ренгоку, чтобы осознать — Аказа и пальцем трогать монахов не собирался. Позволив Столпу перехватить свою ведущую руку, второй демон вцепился в него и развернул так, чтобы они оба стояли боком к попятившимся зрителям, а после — завладел той рукой Столпа, что сжимала катану, и дёрнул её на себя. Острое лезвие врезалось в шею. Неверие схлестнулось с паникой, которую разогнало по телу ёкнувшее сердце. Ренгоку рванул катану прочь, но Аказа крепко стискивал его запястье, не позволяя отнять лезвие от своего самого уязвимого места. Наоборот — всё настойчивее давил в обратном направлении, заставляя клинок впиваться в бледную кожу. Нет, он не станет. Вниз устремилась тонкая багровая струйка, почти сразу же к ней присоединились вторая, третья, и вот тёмно-зелёную ткань юкаты демона заливает кровью. Ренгоку выпустил Аказу, чтобы направить силу обеих рук в катану и остановить это безумие. Иначе происходящее назвать было никак нельзя. А то, что Аказа при этом сам на себя не походил — ни насмешливого оскала, ни хитрого прищура — лишь сильнее пугало. Разгоняло последние сомнения в том, что это не по-настоящему, что это какая-то очередная дурацкая шутка. Ренгоку напрочь и думать забыл о том, что они здесь не одни, во все глаза таращась на то, как лезвие всё глубже и глубже вгрызается в шею демона. Мышцы рук выли от напряжения. То, что длилось не дольше нескольких мгновений, чудилось бескрайней вечностью. Воспользовавшись тем, что Ренгоку оставил его ведущую руку без внимания, демон схватился за рукоять прямо под цубой, круто развернул клинок и вложил в него теперь всю свою силу. С оглушительным хрустом дробя кости на своём пути, лезвие наискось разрезало корпус от шеи до поясничного отдела, копируя путь одного из нанесённых Столпом ударов в разгар их самой первой битвы у поезда. Ренгоку разжал оцепеневшие пальцы и отшатнулся назад. Катана осталась торчать в открытой ране. Отдача от охватившего всё его тело напряжения моментально откликнулась дрожью в руках и слабостью в ногах. Позади наперебой заголосили монахи. Двое побросали свои посохи и со всех ног бросились наутёк, спасаться в священных стенах храма. Тэцу Эдзё припал к земле, неразборчиво забормотав в холодную землю молитвы, а единственный оставшийся с ним собрат оказался во власти непреодолимого ступора — ни с места сдвинуться, ни посох отпустить. — Оставь свои молитвы, — небрежно бросил Аказа распластанному по земле монаху. — Тебя никто не услышит. Всё с тем же пугающе бесстрастным лицом, демон извлёк из себя катану и, проходя мимо Ренгоку, вручил её Столпу. А тот, ощутив родной вес клинка в руке, начал понемногу приходить в себя. Словно его верное оружие, которое на протяжении вот уже многих лет помогало ему исполнять свой долг, вернуло ему силы. Вот только какие силы? Силы на что? Остановить физически превосходящего Аказу, который всё уже сам для себя решил и теперь упрямо пёр вперёд как паровоз, он не мог. Уговорить — тоже. Всё, что Ренгоку оставалось, — это наблюдать. Следить, чтобы демон не навредил. Не убил. И, если станет ясно, что он заходит слишком далеко… Аказа так и не задействовал регенерацию. Страшная рана всё ширилась и ширилась под весом расползающихся в противоположные стороны половин корпуса. Основание шеи зияло сочащейся кровью брешью, которой любой уважающий себя истребитель уже бы давно воспользовался. Наблюдая за тем, как демон приседает на корточки к беспрерывно молящемуся монаху, Ренгоку стиснул рукоять катаны, готовясь в любой момент сделать то, что дóлжно. В ушах стихийным бедствием шумело собственное сердце. Второй монах, едва Аказа очутился поблизости, крепко зажмурился и присоединился к Тэцу Эдзё в молитве, и теперь их слившиеся воедино голоса окутали залитый кровью демона двор перед беседкой. Третья Высшая взял молодого монаха за шкирку и оторвал его от земли, приподнимая на один уровень с собой. Мертвенно бледное лицо скорчило гримасой страха, глаза плотно сомкнуты, губы беспрестанно шевелились. Аказа тряхнул монаха раз-другой, заставляя его распахнуть глаза. — Всего пара капель из моей раны, — проклокотал демон, и из повреждённых глубин его горла раздалось бульканье. Поднеся пальцы левой руки к рассечённой плоти, он с влажным хлюпаньем поковырялся за рёбрами и лишь после этого позволил регенерации начать склеивать разорванные ткани и сращивать кости. — И ты станешь таким же, как я. Жажда человеческой плоти придёт быстро. Сразу же после обращения. Сначала ты сожрёшь всех своих братьев, затем спустишься с этой горы и начнёшь убивать, терзать и потрошить жителей окрестных деревень и сёл. И голод уже будет совсем ни при чём, потому что ты войдёшь во вкус. Скажи, что тебе будет уготовано по ту сторону после того, как какой-нибудь истребитель вроде Кёджуро положит конец твоим кровавым скитаниям? Устроив локоть окровавленной руки на колене, Аказа помахал пальцами, покрытыми кровью и мелкими ошмётками лёгких, перед лицом заскулившего монаха, чьи губы теперь так дрожали, что он был больше не в состоянии молиться. За него, впрочем, с удвоенной силой продолжил его собрат, всё ещё не смеющий взглянуть на происходящее и так и прячась за закрытыми веками. — И что тебе будет уготовано твоей религией после того, — Аказа принялся по очереди облизывать свои пальцы, будто бы давая понять, что он не настолько жесток, чтобы обрекать Тэцу Эдзё на столь ужасающую судьбу, — как ты отказался помочь обрести покой тому, кто захотел прекратить и искупить свои кровавые скитания? Ренгоку показалось, что он ослышался. Помочь? Ему? Аказа имел в виду себя? Прекратить и искупить его грехи? Часто заморгав, Столп выпрямился. Клинок, блестящий от крови Третьей Высшей, медленно прочертил воздух, опускаясь вниз, к земле. С прозрением отступили прочь все эмоции, превратившие его тело в сплошную струну, натянутую до предела. На смену им пришёл праведный гнев, рокочущим зверем поднимающийся со дна измученного сознания Столпа. — Куда дел страницы? — тем временем Аказа ещё раз тряхнул монаха за шкирку. — Отвечай. — Клянусь, я не… не знаю! — отчаянно залепетал тот, судорожно мотая головой. — Все три года, что я забочусь о саде и слежу за гербарием, этих страниц не было! Смело вытерев лезвие о хаори, с которого все кровавые следы исчезнут, когда он вывесит ткань на солнце, Ренгоку спрятал катану в ножны и скрестил руки на груди, взирая сверху вниз на то, как Аказа ещё какое-то время внимательно буравил взглядом бедного монаха. Долго ждать не пришлось. Не прошло и минуты, как демон выпустил свою жертву, позволив шмякнуться обратно наземь, затем поднялся на ноги и обернулся к Столпу. Окровавленная юката превратилась в рваные до самого пояса лохмотья. На тонких губах — лёгкая полуулыбка.***
Они миновали деревянные ворота у подножия горы, когда Ренгоку, до этих самых пор не проронивший ни звука, обрушился на Аказу: кулаком в плечо и столь несвойственной ему руганью. — Придурок, вот ты кто! — воскликнул Ренгоку, теперь уже точно уверенный, что с такого расстояния их никто не услышит. — Если ты думаешь, что это было смешно, то это ничерта не смешно! Мы же договаривались! Ни положиться на тебя, ни верить больше! Гнев, зревший в нём с каждой новой преодолённой ступенькой вниз, вылился наружу бесконтрольным потоком неосторожных высказываний, но Аказа, кажется, не воспринял всерьёз и половины. Смех — вот, чем встретил он эту бурю негодования. У Ренгоку так и зачесались руки ещё раз треснуть этого демона как следует, но он не доставил ему такого удовольствия. Устремив мрачный взгляд перед собой, Столп зашагал дальше по дороге, которая вскоре должна была вывести их к развилке, где они свернут направо, в противоположную от деревеньки сторону. Не исключено, что к утру до неё могут доползти слухи о событиях минувшей ночи, а потому возвращаться туда было рискованно. — Зато мы теперь почти наверняка знаем, что они не соврали нам, — весело заметил Аказа, догоняя Столпа. — Почти наверняка? — заново взъерепенился тот. — Ага, может, если так ничего на этом острове не обнаружим, имеет смысл ещё разок заглянуть к ним в гости, — явно издевался Третья Высшая. Сделав глубокий вдох, Ренгоку выдохнул, стараясь выпустить из себя как можно больше горячности. Этот демон слишком часто и слишком успешно манипулировал им в своих целях, чтобы позволять ему брать верх и сейчас. — Ты мог меня хотя бы предупредить, — уже на порядок сдержаннее проговорил Ренгоку, всё ещё глядя перед собой. — Такие вещи нужно обсуждать заранее. Обсуждать, а не проворачивать на ходу. Я на какой-то момент всерьёз решил, что ты спятил. — Да когда обсуждать-то было? Кроме того, ты бы мне в жизни не позволил такое провернуть, — хмыкнул Аказа. Ренгоку бы очень хотелось гордо расправить плечи и уверенно заявить, что да, не позволил бы. Но неприятная правда состояла в том, что гордиться было нечем. И уверенности, что он такой план бы забраковал, у Ренгоку тоже не было. Подправить и сбавить градус жестокости — да, но в остальном… Сделать упор на том, что лилия им нужна не для борьбы с абстрактными демонами, а чтобы помочь одному конкретному демону выбраться из-под влияния зла — это была очень хорошая идея, которая могла бы сработать в том случае, если существование голубой лилии действительно держали в секрете. В чём-то идея эта напомнила Ренгоку историю Незуко. Ещё до того, как он сам принял сестру Камадо-куна, Ояката-сама дал юному истребителю шанс найти обратный путь — от демона к человеку. Великодушие и широта человеческой добродетели порой действительно не знала границ. Ренгоку аккуратно покосился на шедшего рядом Аказу. Интересно, пришла ли ему в голову мысль притвориться тем, кто ищет свой путь искупления, из-за того, что он слышал о Незуко со слов Ренгоку? Или же это было совсем не случайный приступ вдохновения? В последнее верилось с трудом, но вдруг… вдруг даже тем демонам, что погубили бессчётное число жизней, не чужды крохи раскаяния? — Так что уж извини, но иногда без импровизации не обойтись, — между тем продолжил Аказа. — Единственное, о чём я могу предупредить тебя заранее — я пойду на всё, чтобы достать этот чёртов цветок. Или нет. Кажется, Ренгоку снова угодил в ловушку собственной человечности, пытаясь разглядеть в демоне что-то, чего не было и быть не могло.***
Происшествие в Храме Пылающей Горы, чуть не наградившее Ренгоку первой сединой, хоть и оказалось безжалостным спектаклем, однако Столп не мог не отметить — с той ночи что-то поменялось. Обычно чересчур болтливый, Аказа растерял былую прыть и всё чаще уходил в себя. Его юмор, и без того пестрящий резкими выражениями, совсем огрубел, да и сам демон будто бы начал обрастать колючками, которыми, как полевой репейник, цеплялся за всё, что попадалось под руку. То и дело видел несуществующий подтекст в совершенно безобидных фразах, раздражался, если вокруг собиралось много людей, и жаловался, если Ренгоку после своего дневного сна оставался с ним в рёкане, а не уходил на улицу. — Вечно талдычишь про какое-то личное пространство, а сам меня ни на секунду оставить не можешь, — ворчал он недовольно. На самом деле Ренгоку начал догадываться, в чём корень проблемы, ещё в утро после их визита в первый храм. Картина демона, слизывающего ошмётки собственных внутренностей с пальцев, всё не выходила у него из головы, и именно в то утро Аказа впервые просидел весь день в стенах снятой ими комнаты. Обычно он никогда не упускал возможности развеять скуку в компании хозяев рёканов и других посетителей. Теперь же дожидаться Ренгоку Аказа предпочитал в одиночестве. Это… несколько тревожило. Однако до тех пор, пока Аказа справлялся со своей ролью преисполненного покаяния демона, ищущего обратный путь, Ренгоку усердно глушил беспокойный голос разума. Больше никаких кровавых сцен. Оставив изначальную идею, они разработали пошаговый сценарий, которому следовали в каждом новом монастыре, встречающемся на их пути вглубь острова. Сначала Ренгоку вежливо расспрашивал монахов о голубой лилии, а когда те в ответ предсказуемо качали головами, выдавал душещипательную историю о том, как он пытается помочь демону вернуть свою человечность. Кто-то верил сразу, кто-то — с большим трудом или вовсе не верил. В любом из этих случаев Аказа принимал свой истинный облик, чтобы развеять остатки сомнений. Увы. Всё тщетно. И увы. Не проходило ни дня без того, чтобы в голове Ренгоку не раздавался треклятый голосок, от которого всё внутри стыло. Аказа был голоден. Аказа начал всё чаще и чаще отрешаться, словно выпадая из реальности или, напротив, погружаясь в себя настолько, что Ренгоку приходилось не раз и не два звать его. Но последней каплей стало то, что во время очередного такого приступа, демон буквально прилип взглядом к группе рыбаков, которые в предрассветный час загружали в свои лодки сети. Ренгоку одёрнул его за локоть, и они поспешили дальше, к видневшейся вдали опушке леса, где их ожидала заброшенная хижина, на которую они наткнулись накануне. — Я тут думал, — начал Ренгоку, когда они добрались до убежища на сегодняшний день. — Там ли мы вообще ищем? Есть ли смысл продолжать обходить храмы Токусимы? Если монастырь, в котором был найден гербарий с голубой лилией, не находится где-то в этой области и если найденная лилия никак не связана с произрастающим здесь горцем, то мы попусту теряем время. Монахи, кажется, действительно ничего не знают. Когда ты общался с Первой Высшей, он не сообщил тебе, где именно находился тот монастырь? Он всё ещё не терял надежды как-то отвлечь демона, переключить его внимание на их главную задачу, на их первостепенную цель. И пытался заставить себя поверить в то, что он вообще-то… благое дело совершает. Чем дольше они с Аказой путешествуют вместе, тем больше жизней удаётся уберечь от роковой встречи с Третьей Высшей. — Не знаю, — безразлично буркнул Аказа, валясь на изъеденный сыростью футон в самом тёмном углу комнаты. Ставней в хижине не было, но ещё вчера утром они загородили кухонным шкафом окно, выходящее на солнечную сторону, и теперь в помещении царил безопасный для демона полумрак. На верхушке этого шкафа и нашёл своё пристанище ворон Ренгоку. Воротившись всего через день после событий в Храме Пылающей Горы, он своего хозяина больше не покидал и всю последнюю неделю сопровождал Ренгоку и Аказу в их странствиях. Столп всё ещё не исключал вероятности, что вот-вот им улыбнётся удача в поисках. А потому он опасался лишать себя единственной возможности сообщить Оякате-сама о результатах миссии, о том, какой ценой эти результаты ему дались, а также о своих планах приложить все усилия, чтобы продолжить верой и правдой служить Корпусу даже после обращения. По этой же причине он не решался отправлять ворона к госпоже Тамаё, несмотря на то, что уж она-то наверняка могла дать ответ на вопрос, который Ренгоку только что задал Аказе. — Там уже не было снега, когда я к нему пришёл, — всё так же безучастно продолжил Третья Высшая, не отрывая взгляда от потолка, из щелей которого то там, то тут торчали пучки сгнившей давно соломы. — Так что может это и на Сикоку было. А может южнее где. Но пока знакомых пейзажей я не замечал. Ренгоку, занятый тем, что прогонял со своего футона обосновавшихся там за ночь пауков, тут же позабыл о своём комфорте — и один из восьмилапых обитателей его постели мигом заполз ему на руку, засеменив под рукав. — То есть, — стряхнув с себя паука, Столп помедлил, не уверенный, стоит ли озвучивать свою догадку, которая легко может насторожить Третью Высшую и повесить замóк на его рот. — То есть, Первая Высшая обитает в том монастыре? — Я у него не уточнял, — по всей видимости, Аказа не счёл этот вопрос подозрительным, а может просто хотел поскорее сменить тему, потому что, не успел Ренгоку и слова в ответ вымолвить, демон добавил. — Ты спать или в деревню сейчас пойдёшь? Ренгоку, который готовил себе место как раз-таки для своего традиционного утреннего сна, замешкался и нахмурил брови. Информация о Первой Высшей отступила на второй план, сдаваясь под натиском проблемы, которая становилась всё более и более насущной. Аказа был голоден. И с этим нужно было что-то делать. Пускай его принципы и упрямство и держали его натуру в узде, насколько ещё этого хватит — никто не знал. И Ренгоку боялся, что этого не знал даже сам Аказа. Вряд ли у демона раньше были причины морить себя голодом. — Как часто тебе нужно есть? — вздохнул Столп, опуская руки на колени. Демон дёрнул головой в его сторону, и во взгляде его читалось искреннее замешательство. Продлилось оно, впрочем, считанные мгновения. Густые розовые ресницы дрогнули, смаргивая малейшие признаки удивления, и вот Аказа вновь смотрит в потолок. — Так часто, как я сам решу, — сказал он, однако голос его был куда более живым, чем до этого. Упрямство. Вот, что оживило его голос. — Ты можешь пить мою кровь, пока длится наше путешествие. Жёлтые глаза опять вперились в Столпа, и тот прямо-таки ощутил, как в нём прожигают дыру. А затем, совершенно неожиданно, по хижине прокатился хохот. Ворон на шкафу опасливо приподнял над боками взъерошенные крылья, готовясь ринуться в бой. Это был бы далеко не первый раз за прошедшую неделю, когда ворон нападал на демона, ошибочно принимая его странные реакции за сигнал к скорой атаке на Ренгоку. Возможно, ворон куда острее ощущал исходящую от демона угрозу, рождённую нарастающим голодом, и это стало ещё одним признаком, на который Ренгоку обратил своё внимание. — Что мне с твоей крови, Кёджуро? — отсмеявшись, спросил Аказа, закидывая руки за голову. — Всего несколько глотков, иначе ты быстро окочуришься. Думаешь, этого хватит? Не переживай, у меня всё под контролем. Иди лучше развейся в деревню. Ренгоку ушёл. Забрав с собой ворона, он оставил Аказу в тишине и покое, но вовсе не потому, что решил, будто это поможет демону справиться со своими инстинктами. Ренгоку ушёл, потому что уединение требовалось ему самому. Кажется, пришла пора хотя бы выслушать голос собственного разума, который он так старательно игнорировал всё это время.***
Когда Ренгоку вернулся в хижину, солнце почти скрылось за неровным краем лесистых холмов вдали. Нещадно клонило в сон, а потому собственные мысли и всё происходящее вокруг словно окутала туманная дымка, как в дрёме. Хотелось бы, чтобы это всё оказалось дурным сном, но нет — Ренгоку действовал осознанно. — Куда пернатый изверг подевался? — первым же делом отметил Аказа пропажу ворона. — Улетел, — коротко ответил Ренгоку, подходя к столу, куда намеревался сложить оружие. Наказав своему верному помощнику постараться вернуться к завтрашнему вечеру, Ренгоку вручил ворону письмо для Оякаты-сама. В нём он попросил его узнать у госпожи Тамаё насчёт местоположения монастыря, а также изложил свои новые догадки по поводу демона, скрывающегося в Токио. Если Первая Высшая действительно обосновался в монастыре, где некогда обнаружили засушенную голубую лилию, то нежелание Аказы показываться со Столпом Пламени в Токио оставляло не так уж и много вариантов. Либо в Токио устроил своё логово демон, что ныне занимал позицию Второй Высшей, либо… сам Кибуцуджи Мудзан. Сложнее всего было объяснить Оякате-сама, как он сделал такой вывод. Повторяться и писать о том, что он вновь случайно пересёкся с Третьей Высшей, не хотелось. Поэтому — после продолжительных и изматывающих размышлений — Ренгоку решил вообще не давать никаких пояснений. Просто догадка. Просто предположение. Главное, чтобы сведения эти в итоге помогли его товарищам. Все треволнения о том, что подумает Ояката-сама, получив такое письмо, покинули Ренгоку, стоило ворону улететь. Куда сильнее тяготило его иное. — Отправляйся на охоту, — без лишних отступлений произнёс он бесцветно, когда устало опустился на свой футон и принялся аккуратно складывать хаори, чтобы положить свёрнутую ткань под голову вместо подушки. — Завтра вечером продолжим путь. Аказа, который в этот самый момент выцарапывал ногтём какой-то узор на деревянном островке между раздвинутыми татами, вскинулся и замер, уставившись на Ренгоку так, словно у того вторая голова выросла. — Что ты сказал? — с подозрением переспросил он. — Отправляйся на охоту, — слово в слово повторил Ренгоку, старательно избегая смотреть на демона. — Хватит изводить себя. Я не смогу тебя остановить, если ты сорвёшься и начнёшь бросаться на людей. И одному ками известно, как много жертв окропят своей кровью землю, прежде чем утративший над собой контроль демон — нет, не обычный демон, а Высшая Луна — остановится. — Перегрелся там под своим солнцем что ли? Я тебе не какой-то заморыш на поводу у собственного желудка, — кажется, оскорбился Аказа совершенно искренне. — Если я сказал, что не буду охотиться при тебе, значит, так оно и будет. Обещаний своих я не нарушаю. И уж поверь, я достаточно сильный! Будет надо, и год продержусь! Устроив хаори в изголовье футона, Ренгоку посмотрел на Аказу. Взгляд полон решимости и упрямства, не уступающего упрямству демона. — Ты когда-нибудь раньше голодал так долго? — спросил он спокойно. — Откуда тебе знать, сколько ты продержишься. Аказа раздражённо фыркнул и отвернулся, возвращаясь к своему занятию и с пущим усердием принимаясь корябать доску. А Ренгоку, вздохнув, принялся подбирать иные аргументы, которые могли бы вразумить этого непрошибаемого упрямца. Однако, когда он уже был готов нарушить затянувшееся молчание, демон его опередил: — Ты точно не пожалеешь о своих словах? — не оборачиваясь, глухо поинтересовался он. — Уже жалею, — честно признался Ренгоку, после чего с не меньшей честностью добавил. — Но, боюсь, в ином случае я пожалею ещё сильнее. — Ладно, — спустя ещё одну продолжительную паузу выдавил из себя Аказа с явной неохотой. Поднявшись на ноги, он подошёл к загороженному шкафом окну и заглянул в щель, оценивая обстановку снаружи. — Но предупреждаю, возможно, мне понадобится больше времени и к завтрашнему вечеру я не успею. Ренгоку тотчас же забыл об одолевающей его усталости и напрягся, внимательно всматриваясь в стоящего к нему спиной демона. А тот будто уловил эту перемену, потому что незамедлительно обернулся к Столпу и объяснил: — Считай это ответным жестом в твою сторону. Как я и говорил раньше, я слишком тебя уважаю, а потому можешь быть уверен, обычных людей трогать не стану. Поищу какого-нибудь хмыря, который жизни не достоин. — Каждый достоин жизни, — не раздумывая ни секунды, откликнулся Ренгоку, чувствуя, как стремительно пересыхает в горле. Сглотнув, он попросил, не дав Аказе времени продолжить эту тему. — Перед тем, как… всё сделать, узнай, пожалуйста, их имена, хорошо? — Зачем? — Аказа непонимающе вскинул брови. — Хочу знать их имена. Имена тех, чья кровь будет на его совести. Имена тех, кто встанет в один ряд с именами его родных, близких и товарищей. Каждое из них он постарается выжечь в своей памяти так глубоко и так больно, что это не позволит ему забыть себя, когда кровь Кибуцуджи смешается с его кровью. Аказа покорно кивнул, благоразумно не став озвучивать своё мнение. Каким бы оно ни было, Ренгоку был уверен, мнение это радикально расходилось с его. Он молчал, наблюдая за тем, как демон колеблется, решая, стоит ли облачаться в одежду, которая бы помогла ему замаскироваться под обычного путника. Молчал Ренгоку и когда Аказа, решив не изменять своему комфорту, оставил «все эти тряпки» на месте и направился к дверям, за которыми уже достаточно стемнело. Лишь когда внутрь хижины ворвалась вечерняя прохлада, он поднялся со своего места на футоне и поспешил догнать Аказу, который уже шагнул на крыльцо и собирался закрыть двери: — Подожди, — он остановился у порога и замолк на несколько мгновений, борясь с последними крохами нерешительности. — Если всё это был очередной твой долгоиграющий трюк… Если ты всё это устроил затем, чтобы вынудить меня попросить тебя отправиться на охоту, а на самом деле ты просто воспользуешься этой ситуацией, чтобы навредить Танджиро, то… Ренгоку так и не придумал, что последует за этим «то». Угрожать отменой их сделки он не мог, потому что изначально в их условиях не было о безопасности юного Камадо ни слова. А чем ещё можно было гарантированно надавить на Аказу, он не представлял. Демона больше всего интересовали только две вещи — сила и его главный трофей, которым Столпу Пламени не посчастливилось стать. Не оставалось ничего иного, кроме как просто попросить: — Пожалуйста, Аказа. Утоление голода. Ничего больше. Демон, загадочно улыбаясь, прокатил одну из дверей туда-сюда, словно это была какая-то игра: — А что мне за это будет? — промурлыкал он, наклоняясь к Ренгоку чуть ближе. — Наши отношения обязательно должны строиться на сделках? Неужели я не могу просто попросить тебя о чём-то, а ты просто это выполнить? — Тебе просто больше нечего мне предложить, да? — хмыкнул Аказа, и в его тоне Ренгоку расслышал разочарование. — Нечего, — кивнул Ренгоку, наблюдая, как разочарование переползает на лицо Третьей Высшей. — Кроме своего доверия. Смерив Столпа странным взглядом, Аказа выпустил край двери из рук и отступил на шаг. — Постараюсь завтра вечером вернуться, — пообещал он напоследок. Ренгоку ещё долго смотрел в сгущающиеся сумерки, не решаясь закрыть двери и лечь спать. Обступившая его со всех сторон усталость давила, будто его всё глубже и глубже утягивало под толщу воды. На самое дно морской пучины. Или вязкого глухого болота. Он знал, что сон не принесёт желанного покоя. И он не ошибся, потому что вплоть до возвращения демона его единственной компанией стали кошмары, обогатившиеся мрачной плеядой новых терзающих душу деталей.