***
Перед тем, как решить покинуть остров Сикоку, на который была потрачена бóльшая часть февраля и были возложены слишком серьёзные надежды, они с Кёджуро сели и ещё раз обсудили всё, что у них имелось по лилии на данный момент. Вспомнили и обговорили каждую деталь. — Итак, что мы имеем, — Кёджуро принялся наносить веткой пометки на очень схематичной карте, которую Аказа нарисовал по памяти на сухой земле лесной поляны. — В далёком прошлом лилию обнаружили в монастырском гербарии… где-то в южном регионе страны. Также монахи в Индии рассказали о том, что голубая лилия некогда росла в больших количествах по берегам рек и водоёмов. Индия находится южнее Японии. — Да, но по их словам, цветок был ядовит, — напомнил Аказа, сидя на шершавом стволе поваленного дерева и задумчиво болтая ногами. — Ядовит настолько, что тот, кто его касался, погибал. — Красную лилию используют для приготовления антидотов, — напомнил Ренгоку. — Могут ли они быть противоположностями друг друга? — Цветы одного рода — противоположности? Не знаю… — Аказа нахмурился. — Кроме того цветка из гербария нет ни одного доказательства, что все остальные случаи — с айнами и со сказкой — вообще были про лилию. — Тоже верно, — согласился мужчина и опустил голову, чтобы прочертить веткой новую линию. — Однако эти случаи находятся совершенно в ином, противоположном от юга направлении. Взять ту же сказку… Где ты, говоришь, впервые о ней услышал? — Где-то в центральной части Хонсю, уже точно не помню. — Примерно в той же области живёт женщина, которая дала наводку на айнов. И она тоже знала об этой сказке. В то время как здесь, на Сикоку, никто ничего похожего не слышал. Ни о сказке, ни о голубой лилии. Значит, как минимум сказка родом не из этих краёв. Аказа помолчал, обдумывая сказанное. Не так давно Кёджуро получил подтверждение из Корпуса, что при взаимодействии красной лилии и горца не происходит никаких существенных изменений, поэтому вариант с окрашиванием утратил актуальность. Это оставляло их с крайне противоречащими фактами: в то время, как о лилии знали на юге Индии, южные регионы Японии о ней были ни слухом, ни духом, зато некоторые зацепки имелись севернее. — Думаешь, — с сомнением произнёс Аказа, — климат для лилии не имеет значения? — Думаю, что в гербарий того монастыря лилия могла попасть совсем не тем способом, каким нам казалось. Аказа перестал болтать ногами и спрыгнул на землю, поднимая небольшое облачко пыли из-под босых ступней. После того, как теория про горец не оправдала себя, вывода можно было сделать лишь два: либо голубая лилия некогда существовала, но вымерла как вид, либо… Аказа вконец запутался. Могло ли статься так, что цветок этот всё-таки был не более, чем плодом древних легенд, а засушенный экземпляр… какая-то ошибка? А что, если Кокушибо ему соврал? Соврал потому, что они в этом деле соперники, или потому, что имел какие-то свои неведомые цели. В таком случае, соврал ли Кокушибо только ему? Вдруг Доума был не единственным, кто неодобрительно относился к господину и действовал за его спиной? — В Индии лилия уже давно не растёт, — тем временем продолжил Кё, выдёргивая Аказу из этих столь внезапных умозаключений. — На юге Японии о ней никто не слышал. Почему? Потому что она — нетипичный для наших мест цветок? Однако что, если её могли завезти к нам в какой-то момент в прошлом? Случайно или с конкретной целью. Если забыть о мистике и духах, то… Вдруг завезённый цветок, изначально не приспособленный к нашему климату, потому и такой редкий, что приспособиться к новым условиям ему удалось очень плохо? А все эти легенды и сказки… Людям свойственно связывать редкие явления с таинственным и потусторонним. Отсюда и все эти истории. Отсюда и экземпляр в том гербарии — какой-нибудь паломник с севера решил доставить окутанный мрачной легендой ядовитый цветок в один из монастырей. Кё замолк, и Аказа поймал себя на том, что настолько заслушался, что и дышать почти перестал. Было ли это проявление острого ума Кёджуро или же его богатой фантазии — неважно. Удивляло иное. Как человек, способный на такие пируэты проницательности и рассудительности, умудрялся раз за разом демонстрировать феерическую глупость, когда дело касалось собственного здоровья. — Это хорошая версия, — всё ещё находясь под впечатлением, признал Аказа и обошёл импровизированную карту с другой стороны, занимая место напротив Кёджуро. — Но меня кое-что в ней всё же смущает. Если цветок приспосабливался плохо, почему тогда не исчез вовсе? — Не знаю, но других идей у меня нет, — покачал головой Ренгоку. — Всё, о чём мы можем пока судить, это о том, что на юге Японии никто и никогда не сталкивался с голубой лилией, в то время как севернее о ней ходят хоть какие-то слухи. — Может, нам и правда стоит вернуться на Хоккайдо и позлить бога гор, чтобы проверить, обрушит ли он на айнов то проклятье снова? — пошутил Аказа, отнимая глаза от карты. Улыбка Кёджуро была прекрасна. — Не думаю, что нам это поможет, но считаю, имеет смысл рассказать обо всём, что нам удалось узнать, госпоже Огаве. Это та женщина, что направила нас к айнам. Возможно, что-то из этого поможет ей вспомнить больше. Или она посоветует, к кому ещё можно обратиться. В детстве она очень много путешествовала со своим отцом-исследователем, поэтому могли остаться какие-то знакомые и полезные связи. — Значит, едем обратно? — повеселел Аказа и принялся усердно стирать ногой с земли нарисованную им карту. Наконец-то они перестанут бродить по монастырям. Ему, признаться, вкрай осточертело уже видеть эти одинаковые монашьи физиономии. Если бы за каждого встреченного им монаха его душа на чуточку очищалась, то с такими темпами, того и гляди, после смерти ему бы и ад перестал светить. Впрочем, не то чтобы Аказа вообще собирался умирать. — Да, но сперва я отправлю ей письмо. И, Аказа, — Ренгоку посмотрел на него с невиданной прежде серьёзностью. — Пообещай, что ты не будешь заниматься никакой самодеятельностью в доме этих людей.***
Покинутые больше половины месяца назад берега острова Хонсю встретили их проснувшейся с началом марта природой. С каждым днём становилось всё теплее. Мир обретал больше красок, которые Аказе были не доступны. Аказа довольствовался иным. Воздухом, насыщенным ароматом первых цветов и ранней листвы. Заливистым пением угуису в предрассветный час и на закате. Кратковременными, но такими захватывающими дух образами, которые демон запечатлевал в своей памяти, стоя у окна и провожая взглядом уходящего куда-нибудь Кёджуро. При свете дня Кё выглядел совсем по-другому. Не лучше, не удивительнее. Не красивее, не эксцентричнее. Просто иначе. И Аказа неоднократно ловил себя на мысли, что ему хотелось бы рассмотреть поближе. Подольше. Встать рядом и облюбовать своим вниманием каждую черту. Провести рукой по блестящим волосам, по мягко сияющей коже, даже по ткани одежд, чтобы узнать, какое оно — ластившееся к Столпу солнечное тепло. Отличалось ли оно от того тепла, что исходило от его тела? А как дневной свет менял цвет его глаз? Как Кё щурился, если лучи падали ему на лицо? Как они, эти лучи, путались в его подрагивающих чёрных ресницах? Улыбался ли Кёджуро под ясным небом чаще, чем под россыпью звёзд? Какой-то глупый парадокс получался. Если и существовало на свете что-то сильнее его стремления забрать Кё к себе в тёмную вечность, то это было наивное желание провести с этим человеком хотя бы один день под солнцем. Чтобы утолить своё нелепое любопытство и утихомирить эту растущую потребность большего, которую теперь не могло успокоить ничто: ни податливое тело, плавящееся в его руках, ни спокойные улыбки, которыми Кёджуро его баловал, ни миролюбивые шутки, которыми они перебрасывались как обычные люди, ни тихие разговоры в ночи. Здесь же крылся ещё один парадокс. Такой же глупый, как и предыдущий. Со стороны могло показаться, что ещё никогда они с Кёджуро не были настолько близки и никогда между ними не царило такого умиротворённого взаимопонимания, но в действительности Аказа ощущал, что Кё отстранялся. И началось это после того, как Аказа принёс ему первое имя после той охоты. Смирение и принятие демона как неотъемлемой части своей жизни всё больше и больше обретало оттенки безразличия. Нужно улыбнуться в ответ на шутку? Кёджуро улыбнётся, так и быть. Нужно развлечь пустой беседой? Что ж, пожалуйста, с Кёджуро не убудет. Что — или почти что — угодно, лишь бы демон не возникал. Порой Аказа даже скучал по тем временам, когда Ренгоку вёл себя с ним как с мерзким демоном. Тогда можно было не сомневаться в том, что Столп искренен. Сейчас же Аказа не был уверен, добился он от Кёджуро неподдельной теплоты или заполучил усталую пустышку. Костёр в промозглом мраке. Вот, кем порой чудился ему Ренгоку. Костёр, горящий ярко, но совсем не согревающий. Потому что горел он по-прежнему не для него. Костёр, из последних сил полыхающий и рискующий вот-вот потухнуть. Аказа ощутил, как в глубине дыхательных путей зарождается вибрация, за доли секунды до того, как царящую в их комнате тишину разрезал сухой кашель, а тело под дугой его полосатой руки сотрясло судорогой. — Не на… — кашель всё ещё не отпустил Кёджуро, когда он кое-как сел на футоне, стискивая края юкаты на своей груди, будто бы это могло помочь унять приступ, — …до. Не надо. Демон, уже расшнуровавший походную сумку и теперь вытаскивающий из неё деревянную плоскую коробочку, смерил Столпа хмурым укоризненным взглядом. — Просто подай, пожалуйста, воду, — хрипло попросил Кё, кивнув на хётан, стоявший на столе в дальнем углу. Оставив сумку в покое, Аказа поднялся на ноги и поспешил исполнить просьбу, но замалчивать проблему не собирался. А проблема была, и ему было непонятно, почему этого не осознаёт сам Ренгоку. Ренгоку, у которого был простой способ за несколько жалких минут от неё избавиться: перестать задыхаться по ночам, перестать уставать в середине пути и, в конце концов, с встречающимися на пути мелкими демонами расправляться в разы быстрее и проще, раз ему было так важно катаной своей перед ними трясти. — Почему ты не хочешь воспользоваться лекарством? — прямо спросил он, протягивая Кёджуро откупоренный хётан. — Это просто кашель, — ответил мужчина, затем сделал несколько больших, жадных глотков и только после этого добавил. — Не критичный случай. — А нужно обязательно тянуть до последнего? — Аказа изо всех сил пытался скрыть проскальзывающее в голос негодование. — У тебя есть возможность облегчить себе жизнь и эту боль, — он протянул руку вперёд и беззастенчиво накрыл ладонью область, где под кожей и мышцами изгибался нижний край рёбер. — Тебе больно. Не может не быть. В такие моменты Аказа был чрезмерно бдителен и слишком сосредоточенно прислушивался к тому, что происходило у Столпа внутри. Ничего хорошего. Неравномерное движение кровотока по поражённым участкам. Полная раскоординация работы лёгких — органов, которые по своей сути должны были функционировать синхронно. Еле уловимые звуки, которые Аказа никогда не слышал, чтобы издавал здоровый организм. Раньше Аказа и не подозревал, каким чутким мог быть его слух. Но раньше у него и необходимости настраиваться на особенную частоту чужого тела не было. Кёджуро сделал ещё несколько глотков из хётана, на сей раз куда более скромных. Кашель отступил. Дыхание, обузданное усилием воли, вернулось в прежний размеренный ритм. — Это терпимая боль, — вытерев влажные губы рукавом выданной хозяином рёкана юкаты, синей в светлую широкую полоску, Кёджуро закрыл хётан и отставил его на пол возле футона. — Она никак мне не угрожает. И я должен знать, где болит. Аказа, отчаявшись ухватиться за ниточку логики в словах Столпа, не знал, как ещё можно отреагировать на прозвучавшую околесицу, кроме как возмущённо фыркнуть, стиснуть пальцы, по-прежнему покоящиеся на боку Кё, и дёрнуть мужчину к себе, встряхивая. Однако в последний момент он передумал и сам наклонился ближе. — У тебя есть лекарство, — проговорил он негромко, но отчётливо. Так, чтобы этот странный человек мог расслышать и уяснить каждое слово, каждый чёртов слог. — Почему ты им не пользуешься? Что, обязательно ждать, пока на грани смерти окажешься? Тёплая ладонь легла поверх его. Инстинктивно, Аказа почти развернул свою так, чтобы переплести их пальцы, но Кёджуро просто снял его руку с себя, после чего отстранился и устроил обе свои руки у себя на коленях. — Это не совсем лекарство, — помедлив, поведал он. — Просто… стимулирующее средство. Что-то вроде временного допинга. Аказа, который после недавнего жеста Столпа уже успел погрузиться в свои удручающие размышления об истинной природе их отношений с Кё, резко вынырнул обратно в реальность. Что?.. — То есть, этот препарат вообще не лечит? — выдохнул он, не зная, радоваться или нет. С одной стороны, растаяли все прошлые опасения, что Ренгоку может продержаться на этих инъекциях до глубокой старости. С другой же… Аказа не понаслышке знал, какой эффект может оказывать на организм нечто, способное сделать тебя в разы сильнее. Кровь господина Мудзана можно было тоже в каком-то роде считать допингом, вот только не временным, а постоянным. Некоторые люди и демоны хорошо принимали силу, дарованную такой кровью, но были и те, у кого происходил незамедлительный откат, в конечном итоге их губивший. — Нет, не лечит. Вне зависимости от того, буду я сражаться с демонами или нет, эффект этого средства будет постепенно рассеиваться. Просто, возможно, не так быстро. — Всё равно не вижу проблемы, — Аказа сложил руки на груди. — Если ты и так, и так готов бросаться на всех демонов подряд… Если тебе плевать, как быстро будет рассеиваться этот эффект, почему не поддерживаешь своё тело в нормальном состоянии с помощью препарата? — Меня предупредили, что, возможно, с каждым новым уколом эффект будет всё меньше, поэтому я не хочу частить. Кроме того, — Кё снова замолчал, не решаясь продолжать. Отвёл взгляд на несколько мгновений, уставившись на неровные формы хётана, после чего вновь посмотрел на сидящего напротив демона и поделился причиной, которая, судя по всему, волновала его куда сильнее. — Мне кажется, что из-за этих инъекций я перестаю чувствовать свой организм так же хорошо, как прежде. — В смысле? — Аказа непонимающе вскинул брови. — Внешние раны, внутренние повреждения, — принялся объяснять Ренгоку. — Благодаря технике дыхания я мог как определять травмированные участки, так и останавливать кровотечения там, где это было возможно. Крайне полезный навык для истребителя. И, кажется, я его теряю. — Знаешь, если… — начал было Аказа, но его перебили. — Если бы я принял твоё предложение сразу, то мне не пришлось бы горевать по утраченному навыку, потому что я бы мог регенерировать за считанные секунды? — усмехнулся Ренгоку. Было очевидно, что он пытался как можно скорее закончить этот разговор и закончить его на шутливой ноте, но получилось как-то совсем невесело. Тем не менее Аказа решил ему подыграть и улыбнулся. — Именно! — воскликнул он, весело подмигивая, хотя изначально планировал сказать совершенно иное. Изначально он хотел сказать, что Ренгоку придётся чем-то пожертвовать, раз уж он решил погнаться за двумя зайцами: и лилию найти, и с демонами сражаться. В противном случае, он имел все шансы проиграть какому-нибудь задохлику и пасть жертвой совершенно идиотской смерти. Однако в конечном итоге Аказа решил оставить своё мнение при себе. Кёджуро так цеплялся за свою человечность. Даже приняв своё будущее как неизбежное и неотвратимое, он хотел прожить остаток отведённого ему срока максимально по-человечески. До последнего дня, до последнего мгновения. До последнего вздоха. Со всеми своими человеческими изъянами и нелогичностями, со всеми своими привычками и убеждениями. Так, как жил раньше. Что ж. Аказа опустил руки, словно сдаваясь и принимая этот выбор, какое бы сильное отторжение тот ни вызывал. Да будет так. Раз для Кёджуро это было так важно, Аказа не будет его разубеждать. Не будет препятствовать, но и поддерживать его в этом тоже — не будет. Лишь следовать тихой тенью, в любой момент готовый выступить на сцену, чтобы забрать причитающееся ему. Забрать своё. Тихо посмеиваясь, Ренгоку покачал головой и покинул футон, чтобы сменить юкату на свою истребительскую форму и отправиться наконец в город. На встречу со своим братом, которому пообещал обязательно заглянуть в гости на обратном пути. Они прибыли в Удзиямада незадолго до рассвета, и Кё так и норовил сбежать из рёкана, уже знакомого им по прошлому визиту в этот город. Но Аказе удалось уговорить Столпа сначала поспать хотя бы несколько часов. «Ты же не хочешь объяснять своим, почему ты средь бела дня с ног валишься?» — сказал он, зная, на что надавить. Демон был уверен, на версию с простой усталостью… Сенджуро, быть может, и купится, а вот папаша их вряд ли. А если и купится, то выдаст что-нибудь неадекватное и омерзительное. Ещё хуже — уничижительное. Неизвестно, подумал ли Кё о том же самом, однако после непродолжительных размышлений, он согласился, и вскоре уже крепко спал под доносящиеся с улицы трели угуису. — Может, дождёмся вечера и вместе сходим? — хитро скалясь, предложил Аказа, испытывая непреодолимую потребность снова услышать смех Кё. — Зуб даю, малыш Сенджуро по мне жуть как соскучился! И дураку было бы понятно, что он шутит. Но Кёджуро дураком не был, а потому не только шутку понял, но ещё и подхватил. — Рин цена тому зубу, вместо которого новый вырастает за мгновения, — хмыкнул он, застёгивая ремень. — А как насчёт половины вечности? — ловко поднявшись на ноги, Аказа прошествовал через всю комнату к Кёджуро. — Тебе настолько невтерпёж поиздеваться надо мной и моим братом? — Ну почему сразу поиздеваться? — Аказа разгладил складки хаори на плечах Ренгоку. — Мне правда интересно посмотреть, насколько он преуспел в оттачивании своих боевых навыков! Больше трёх месяцев прошло, наверняка там ого-го какой прогресс, учитывая, какой у него одарённый пример для подражания. Уже на середине своей речи демон понял, что свернул куда-то не туда. Шутливый настрой таял на глазах, подобно разогнанным ветром облакам. Ренгоку ещё какое-то время возился с одеждой, прежде чем ответить. — То, что мы братья, не означает, что Сенджуро тоже пойдёт в истребители, — произнёс он после продолжительного молчания, за время которого Аказа успел перебрать в голове с десяток вариантов, что именно могло спровоцировать такую перемену. — Разве это не ваше семейное дело? — нахмурился демон. И разве сам Ренгоку не считал истребительский путь честью? Высшим долгом, предназначением и едва ли не самым важным делом, ради которого не жалко и жизнь свою отдать. — Семейное дело, но отнюдь не принудительное. Сенджуро волен выбирать свою судьбу сам. Аказа не сразу сообразил, что на это ответить. Как на это реагировать, он тоже не очень хорошо понимал. Конечно, невероятно радовало то, что паренёк не ударится в бессмысленную погоню за демонами, которых Корпусу всё равно никогда не истребить, и всё же… такой талант пропадает! Жалко было лишаться перспективы однажды сойтись в восхитительном поединке с ещё одним Ренгоку. — Не трогай мою семью, пожалуйста. Я не хочу их в это втягивать, — будто прочитав его мысли, попросил Кё. Впрочем, буквально в следующий миг стало ясно, что имел в виду он не далёкое будущее, о котором на секунду размечтался Третья Высшая, а сегодняшнее настоящее, в котором Столп рассчитывал побыть с семьёй наедине. — Не подставляй меня, хорошо? Я вернусь вечером и мы отправимся дальше. — За окном солнце палит нещадно, Кёджуро, — Аказа чуть склонил голову вбок, снисходительно улыбаясь. — При всём желании, я ничего не смогу сделать. И всё же, когда Столп уже был одной ногой в коридоре, Аказа не удержался и, лукаво ухмыльнувшись, бросил ему вслед: — Передавай брату привет от меня.***
Словно зачарованный, Аказа смотрел на выпавшие ему карты, стараясь не думать о том, кого ему эти карты ханафуда напоминают. Две сливы, журавль и мост над водой. Славная комбинация. Но будь вместо моста Полная Луна… — Кой-кой, — решился он на новую раздачу и, предупредительно сверкнув в сдающего взглядом, добавил с улыбкой. — И прошу вас, в этот раз не ошибитесь с порядком раздачи. — Конечно, — грузно хохотнул полноватый мужчина, сидевший справа. — Задумался просто в прошлый раз, с кем не случается! Хозяин рёкана, занявший место напротив, ухмыльнулся и погладил свою отросшую с их прошлой встречи бородку. — И правда, — согласился Аказа, пристально наблюдая за тем, как появляются на столе новые карты рубашкой вверх. — К слову, вы знали, что в прошлом за мухлёж можно было и руки лишиться? — По закону? — По прихоти внимательного соперника, которого пытались надуть. Парадное помещение первого этажа, на котором расположились игроки, наполнил общий смех. Смеялся хозяин рёкана, смеялся выбывший кон назад молодой юноша, который теперь подливал участникам чай в украшенные мелким синим узором чашки, смеялся сдающий. Аказа тоже смеялся — за компанию. Потому что так-то он совсем не шутил. Не впервые замечая, как его пытаются надурить подменой карт, демон решил, что чем выискивать в следующую охоту подходящую жертву, он лучше заглянет в лавку этого корзинщика, который и выступал сегодня в их игре сдающим. Ну а что? Где он жил и работал, Аказа уже знал. О том, чтобы прекращал жулить в угоду хозяину рёкана, тоже уже предупредил. Так что судьба этого человека была в его собственных руках. — В карты с вами, Хакуджи-сан, куда занимательнее играть, чем в сёги, — между тем, всё ещё посмеиваясь, заметил хозяин гостиницы. — В картах вы куда разговорчивее! — С приходом весны / Угуису радует. / Цветы пестреют. Все трое повернули головы к юноше, который так и замер с расписным чайничком в руках. Из маленького вытянутого носика всё ещё выскальзывала, поднимаясь вверх, полупрозрачная дымка пара. — Поэтический вечер в честь Ханами близится, — пояснил он, правильно истолковав выражения полного недоумения на лицах собравшихся. — Готовлюсь вот. — Это-то ясно, господин поэт, — хмыкнул корзинщик, который, как и хозяин рёкана, был явно куда более осведомлён об увлечениях юноши. Все, кроме Аказы, здесь были из местных. — Но к чему это вообще было? — Ояма-сан заметил, что Хакуджи-сан в этот визит куда разговорчивее, — не смутившись ни на йоту, принялся объяснять порыв своего вдохновения тот. — Вот я и сравнил его с угуису, который начинает петь по весне. Весной всё хорошеет. На душе становится легче. И настроение чаще бывает приподнятым. Теперь все взгляды были обращены на Аказу, и демону захотелось провалиться под землю. Знал бы этот мальчишка, чем на самом деле была вызвана его «болтливость». — Раз уж мы заговорили о цветах, — Аказа чуть улыбнулся и поспешил сместить с себя акцент беседы. — Кто-нибудь слыхал о паучьих лилиях? — Что за вопрос, — уже в который раз хохотнул корзинщик, лишь сильнее тем самым распаляя в демоне желание сделать его своей следующей жертвой. — Слыхали, конечно! Вон, каждое лето целые поля растут. Собирай — не хочу. — Да кому ж захочется. Траурные цветы, — осторожно заметил куда более тактичный хозяин рёкана. Над столом вновь послышались звуки карт, снимаемых с колоды и шлёпающихся на деревянную поверхность стола. — Вы про красные лилии говорите, верно? — уточнил Аказа, собирая карты, чтобы пополнить свою комбинацию. — О каких же ещё… — О голубых, например? Слышал я, что и такие есть. Быстро выяснилось, что слышал о них только Аказа. Ничего удивительного, конечно, но попытка — не пытка. А вот что оказалось пыткой, так это юное дарование, что прицепилось к Аказе после окончания игры. Юноша-поэт, ошибочно увидев в нём любителя цветов, ещё долго донимал Аказу, делясь своими познаниями в тонком искусстве прекрасного, символизме цветов и, в частности, их места в сезонной поэзии киго. Бесчисленное множество раз Аказа подумывал сбежать от него в свою комнату на втором этаже, да вот дожидаться Кёджуро там было бы ещё утомительнее. — Ветер лепестки / Перебирает. В поле / Стоит подсолнух. — Что? Кё аж остановился на крыльце рёкана. Они только что покинули заведение, чтобы отправиться в сторону главной дороги, которая, в свою очередь, вывела бы их из города на тракт. Прозвучавшие строчки хайку были далеко не первыми словами, которые Аказа сказал Кёджуро за сегодняшний вечер. Нет, сначала он поинтересовался, как прошла встреча с семьёй («Хорошо, спасибо»), и попытался развести приунывшего Ренгоку на улыбку вопросом о том, где же ответный привет от Сенджуро для Аказы. Когда же это не дало желаемых результатов, он и решил переключить внимание Кё на что-то совершенно отвлечённое. Наверняка этот ублюдочный пьяница во всём виноват. Брякнул какую-то гадость или разочаровал сына своим убогим видом. Надо было свернуть ему шею тогда, осенью, когда он случайно набрёл на него на улицах родного города Ренгоку. — Это летнее стихотворение про подсолнух, — произнёс Аказа как ни в чём не бывало, развернулся кругом и спрыгнул со ступеней крыльца спиной вперёд, не глядя. — Ты похож на подсолнух! Наконец-то губы Кё тронула более или менее живая улыбка. Смутился. Аказа довольно ухмыльнулся, дожидаясь, пока мужчина спустится с крыльца следом. Затем они вместе зашагали по дороге. — Ты вроде говорил, что не любишь поэзию. — Официально заявляю, что с сегодняшнего дня не люблю её ещё больше, — драматично оповестил Аказа и, убедившись, что поблизости не ошивается парнишка-поэт, принялся во всех подробностях жаловаться на то, как ему было мучительно прошедшим днём и как Кёджуро придётся скоро искупить свою вину за все те тяготы, что демону довелось перенести. — Но хайку про подсолнух я запомнил. Стихи ведь любишь ты. Кёджуро повернул к нему голову. На щеках его проступал лёгкий румянец. В свете редких фонарей, которые ещё висели непотушенными снаружи домов, облепивших улочку, и в объятиях вечернего полумрака Аказа мог рассматривать Кё так близко и так долго, как хотел. Пускай. Пускай он никогда не узнает, каково это — смотреть на него точно так же, как сейчас, но в окружении ярких красок дня. Самое главное, что… Аказа растерянно моргнул, с трудом, нехотя, но вынужденно реагируя на реальность, в которую только что вторглись, будто бы из-чужеродного-вне, все эти звуки, запахи… ауры. До поворота, которым кончалась улица, оставалось всего ничего, когда Аказа — инстинктивно скорее — схватил Кёджуро за руку, заставляя остановиться. Схватил как добычу, которая должна была принадлежать только ему. И как единственное дорогое, которое боялся потерять. Как собственность, которую не желал отпускать. И как лжеца, пойманного на лжи. — Ты… — выдохнул демон, раздираемый одновременно вспыхнувшей яростью и замешательством. — Кого ты, чёрт возьми, позвал? Там, за поворотом, к ним стремительно приближались. Он слышал стук жёстких подошв сандалий о каменную кладку дороги. Чужая аура — знакомая и вместе с тем абсолютно неизвестная — тянулась хлесткими щупальцами к ним даже с такого расстояния. Боевая готовность вперемешку с пропитавшим воздух страхом. — О чём ты? — Ренгоку попытался вырвать свою руку из цепкой хватки демона. На лице — непонимание, в которое поверить было так соблазнительно и так легко. Но не успел Аказа ни сказать ничего, ни сделать, как оттуда, из-за поворота, донёсся встревоженный голос. Слишком хорошо знакомый им обоим. — Отец, подождите! А за ним второй: — Стой там, Сенджуро! Нет, это какой-то бред. Кёджуро не стал бы обращаться за помощью к этому человеку. К этому — это к какому? Ренгоку Шинджуро, которого запомнил Аказа, еле держался на ногах, лыка не вязал, если только ему не надо было кого-то оскорбить, и вокруг него неизменно кружило густое облако алкогольных испарений. Вокруг него вилась похмельная вонь, но никак не аура опытного бойца, как это было сейчас. Не такая впечатляющая, как у сына, но всё же уверенная и твёрдая. — О нет, — выдохнул Кёджуро, бледнея на глазах. — Уходи. Уходи скорее отсюда. Столпу всё-таки удалось вырвать свою руку, но ничего большего сделать не успел. Да и не было смысла в этом. Как не было смысла демону скрываться. Потому что единственная причина, по которой Ренгоку Шинджуро только что вылетел из-за угла ближайшего к ним здания, заключалась в том, что бывший Столп и опытный истребитель ощутил присутствие Третьей Высшей до того, как они впервые открыто предстали друг перед другом. Все подозрения, что Ренгоку предал их договор и завёл демона в ловушку, отпали ровно в тот миг, когда Аказа встретился взглядом с бывшим Столпом Пламени. Простая белая рубашка, заправленная в такие же обычные тёмные хакама. На плечах — блеклый хаори, а на ногах — действительно сандали. Ни намёка на оружие. Всего лишь воинственное дыхание полыхающей вокруг ауры выдавало в мужчине готовность ринуться в бой. Безоружным выскочил следом за отцом и перепуганный Сенджуро, который, увидев застывшего посреди улицы брата в компании демона, побледнел ещё пуще Кёджуро. Немая сцена растянулась не иначе, как на ту самую половину вечности, которую Аказа сегодня днём пообещал Кёджуро в обмен на встречу с его младшим братом. Демон был уверен, что если напрячь слух, то можно было услышать, как скрипят шестерёнки в головах собравшихся. И в его в том числе. Но улыбка — хищническая, издевательская, триумфальная — разрезала его лицо, не успел Аказа отдать себе отчёт в том, что делает. Словно это стало своеобразным инстинктом — ухмыляться в лицо врагу, неприятностям и любым препятствиям на своём пути. А Ренгоку Шинджуро был, несомненно, препятствием. Самым настоящим. — Это демон, Кёджуро, — первым нарушил тишину бывший Столп. Аказа едва не расхохотался. Зло, ядовито. Какая нелепость. Какое неуважение. Неужели это ничтожество такого низкого мнения о своём сыне, что ему пришла в голову настолько идиотская мысль, будто Кёджуро и сам не мог бы определить истинную природу существа рядом? — Я знаю, — Кёджуро выпрямился и сделал шаг навстречу отцу. И хотя теперь Аказа мог видеть лишь его спину, он знал, что Кё глубоко вдохнул, прежде чем продолжить. Озвучить то, что наверняка мечтал бы унести с собой в могилу своей человеческой жизни и в ожидающий его мир демонической вечности. — Мы — союзники. — Он против Мудзана? — У меня, кстати, тоже имя есть, — подал голос Аказа, махнув рукой, чтобы привлечь к себе внимание. А заодно избавить Кёджуро от необходимости отвечать на неудобный вопрос. — Мне плевать на твоё имя, демон, — резко осадил его бывший Столп, после чего вновь перевёл требовательный взгляд на сына. — Отвечай на мой вопрос. — Тот факт, — уже совсем иным тоном и без следа улыбки проговорил Аказа, выступая вперёд, на секунду равняясь с Кёджуро, но быстро оставляя его позади. Бывший Столп шагнул в сторону, загораживая собой Сенджуро. — Что я не трогаю Ренгоку, — он особенно подчеркнул голосом эту фамилию, давая понять, что из них двоих имеет право носить её старший сын, а не глава семейства, — не означает, что я не трону тебя. — Аказа, прекрати, — донеслось со спины, а через секунду на его плечо легла чужая ладонь, крепко сжимая. При звуке этого имени изъеденное хронической усталостью лицо бывшего Столпа исказило ошеломление вкупе с гневом. Заметив это, Кёджуро поспешил объясниться. — Отец, я понимаю, как это выглядит, — потянув демона за плечо, Кёджуро заставил его отступить, и Аказа повиновался, — но, прошу вас, доверьтесь мне. Я знаю, что делаю. — Ты спелся с Третьей Высшей. Который уже однажды тебя чуть не убил, — процедил мужчина, голос его клокотал от переполняющих эмоций. — И ты не ответил на мой вопрос про Мудзана, что означает только одно, — Шинджуро ткнул указательным пальцем в сторону демона. — Он — его марионетка. — Я не переметнулся! — в сердцах воскликнул Кёджуро прежде, чем Аказа успел зарычать в ответ на «марионетку». — Это ради Корпуса, ради нашей борьбы. — Корпус знает? — сощурился Шинджуро. — Нет, но я… — Корпус не знает, — грубо перебили Кёджуро. — Ты якшаешься с демоном, который всё ещё на стороне Мудзана. Какое твоим безумным действиям вообще может быть оправдание?! — Оно есть, отец. Просто поверьте мне, я… — Так скажи, чёрт возьми! — рявкнул Шинджуро, делая шаг, за которым последовал резкий выпад рукой. Рука эта моментально оказалась в мёртвой хватке посиневших пальцев. Что этот придурок намеревался сделать — схватить сына за грудки или ударить, — Аказа узнавать не имел ни малейшего желания, а потому перехватил тянущуюся к Кё лапу за запястье. Тихий хруст, который человеческое ухо, может, и не уловило даже, потому что его перекрыл яростный рык сквозь плотно стиснутые зубы. Какая-то мешанина из перепуганных воскликов и имён, но Аказе было всё равно. Чувствуя, как ледяное отвращение переполняет его, он с большой неохотой расцепил пальцы, отталкивая от себя чужую руку. — Я не собираюсь терпеть, как это ничтожество тебя унижает, Кёджуро. Одно его существование уже было унизительно. Пусть поблагодарит, что отделался парой трещин в руке. — Это мой отец! — выпалил разъярённый Кёджуро, одной рукой хватая демона за ворот, а другой дёргаясь к рукояти катаны, но так её в итоге и не касаясь. Давно Аказа не ощущал на себе таких волн испепеляющей ярости, исходящих от Кё. Однако тот пересилил себя, а может быть решил, что с демоном разберётся позже, потому что куда важнее ему было сейчас иное. — Ничто не может оправдать связь с демоном. Никакое задание от Корпуса, — тяжело дыша, выплюнул Шинджуро, вырывая травмированное запястье из дрожащих рук Сенджуро, который пытался осмотреть повреждение. — И если у тебя не хватает мозгов понять это самостоятельно, значит, жизнь тебя ничему не учит. Значит, как был самонадеянным дураком, так и остался. — Я обещаю, я всё вам расскажу, когда придёт время, — было слышно, как Кёджуро изо всех сил старается держаться, старается, чтобы его голос не дрогнул и не звучал жалобно, но язык тела выдавал его с потрохами. Пальцы судорожно сжимались и разжимались; вместо гордой осанки — сломленное подобие; плечи напряжены, всё тело — тянется к тому, в ком ни грамма тепла, ни капли понимания, ни банального желания понять. — Мне не нужны твои обещания, — холодно произнёс Шинджуро, глядя на сына сверху вниз сквозь свой извечный прищур. Аказе хотелось вцепиться в эти глаза и выдавить их, услышать крики и мольбу о пощаде. Хотелось услышать раскаяние. А бывший Столп, тем временем, положил здоровую руку на плечо младшего сына и продолжил. — Но ты можешь пойти сейчас с нами. И мы забудем обо всём. Повисла зловещая тишина. Воздух вибрировал от напряжения, а может это просто Аказу, не смевшего оторвать взгляда от стоявшего к нему спиной Кёджуро, вот-вот начнёт потряхивать. Потому что ровно на мгновение, в котором он застыл, как древнее насекомое в янтаре, он был почти убеждён, что Кё, его Кё, шагнёт. От него. К ним. — Я не могу, простите.