Bleeding red, blooming blue

Ренгоку уже давным-давно научился жить по своему уму и следовать своему пути. Без оглядки на окружающих, будь то мимолётные встречные, всякие настырные Высшие Луны или же родной отец, чьи равнодушие и грубость поначалу резали острее ножа. Он научился быть самостоятельным в своих решениях и нести за них полную ответственность, но это ничуть не умаляло ту боль, которую он испытывал сейчас. Одно дело — действовать согласно своим планам и брать ответственность на себя. Совсем другое — предстать перед самыми близкими людьми предателем и даже не иметь возможности рассказать им правду. Правду о лилии, разумеется, ведь именно она связала его с демоном. Не зря Ояката-сама поручил её поиски очень узкому кругу лиц. Не зря госпожа Тамаё не посвятила в эту тайну Танджиро, с которым вела переписку. Чем меньше людей вовлечены, тем больше находятся в безопасности. А подвергать риску свою семью Ренгоку не желал ни в самую последнюю, ни вообще в какую бы то ни было очередь. Отец и брат были слишком ему дороги. Дороже, чем собственная жизнь и собственная честь. Лишиться всего этого ради их защиты и сохранности он был готов. Но от того, на какой ноте они расставались — возможно, навсегда, — нещадно щипало в уголках глаза, а язык вязало горечью, мешавшей сказать… Сказать что? Что ему жаль? Что он до последней секунды своего существования, любого существования, будет бороться на стороне людей? Что он не хочет, чтобы Сенджуро брал в руки катану, и это, помимо прочего, тоже толкает его в ту необъятную пучину, которым виделось собственное будущее? Как же много мыслей кусало его за язык, но в этой оглушительной тишине никто так и не проронил ни слова. Ни он, ни отец, который уж лучше бы закричал на него, лучше бы изрыгнул поток ругательств и оскорблений, чем убивал его этим многозначительным молчанием, полным разочарования. Так, Ренгоку хотя бы знал наверняка. Не цеплялся бы за хлипкие надежды, что за той просьбой пойти с ними скрывается прощение. Но отец не стал ни возражать, ни уговаривать, ни браниться. Наверняка прекрасно понял, что сын — не указ стоящему за его спиной демону, который мог в любой момент сорваться и снова напасть. Здоровая ладонь старшего Ренгоку тяжело опустилась на плечо вздрогнувшего Сенджуро. Развернувшись, мужчина увлёк юношу за собой, а тот всё не переставал крутить головой, переводя испуганный взгляд с отца на брата и обратно. И чем больше увеличивалось расстояние между ними, тем дольше Сенджуро не сводил глаз с Ренгоку, глядя через плечо, пока в какой-то момент не бросился назад и не побежал, игнорируя громкий протест отца. Ренгоку подался вперёд, наклоняясь, чтобы поймать брата, как задыхающийся ловит первый свободный глоток кислорода. — Это ведь не он тебя заставил? — со всей силы врезавшись в объятия Столпа, тихо проговорил Сенджуро, наверное, от волнения забывший, что демоны обладали слишком хорошим слухом. — Не он вынудил? — Нет, — чувствуя, как к горлу подкатывает ком, Ренгоку положил руку Сенджуро на затылок и погладил, — я сам предложил сотрудничать. Это был обдуманный шаг. Обдуманный шаг, в котором он серьёзно просчитался, но об этом его младшему брату, крепко вцепившемуся в его форму, было знать совсем не обязательно. — Я верю тебе, — прошептал Сенджуро, разжимая объятия и отступая. — И верю в тебя. — Спасибо, — слабая, но искренняя улыбка озарила Ренгоку, и внутри стало на чуточку светлее и легче. Сенджуро начал было поворачиваться, как казалось, чтобы направиться к отцу, но на полпути остановился и широко, не мигая уставился на демона, который по-прежнему находился в нескольких шагах позади Столпа. Проследив за взглядом брата, но ничего страшного не заметив — Аказа, всё ещё под маской человека, так и стоял на месте, — Ренгоку вновь вернул своё внимание Сенджуро и не смог сдержать удивлённого вздоха. Его Сенджуро, его младший брат, который в их недавнюю встречу размышлял о том, чтобы всё-таки пополнить ряды истребителей, на глазах у их отца, к которому ему ещё предстояло вернуться, склонился перед демоном. Руки прижаты к бокам, корпус — под самым почтительным углом из возможных. — Прошу вас, Аказа-сан, — чуть дрогнувшим тоном произнёс Сенджуро, не разгибая спины, — будьте порядочны. Не обманите моего брата. Ренгоку не смел смотреть на Аказу, боясь встретиться с циничной насмешкой, с издевательским триумфом, с нахальной снисходительностью на его лице, таком обманчиво человеческом сейчас. Потому что если бы он увидел что-то из этого или нечто похожее, Ренгоку бы обратил свой клинок против демона здесь и сейчас. Этого он не хотел. Не только потому, что поблизости находилась его семья. И не только потому, что знал — ему против демона не выстоять. Жаль, что ещё уши нельзя было себе закрыть так, чтобы не слышать ответа Аказы. Однако тот его худших ожиданий не оправдал. — Об этом не переживай. Я уважаю Кёджуро, — спокойно, но уверенно заверил демон, когда Сенджуро, наконец, выпрямился. Поверил ли этим словам Сенджуро? И слышал ли их Шинджуро? Трудно было судить. Однако они оба покинули место неожиданной для всех встречи молча. Отец ничего не сказал младшему сыну, когда тот вновь с ним поравнялся. Не слышал их голосов Ренгоку и когда они скрылись за поворотом. Лишь стихающий стук деревянных сандалий о каменную кладку дороги. Ровные, размеренные шаги, как если бы они втроём — всей семьёй — провели день вместе, гуляя по городу, лакомясь уличными угощениями и делясь новостями из своих жизней, а потом просто разошлись бы каждый своей дорогой. Примерно на такой день Ренгоку, возвращаясь в Удзиямада, и рассчитывал. Но отец отлучился в соседний город помочь хозяйке Дома Глицинии с ярмаркой, а потому они с Сенджуро вновь провели время только вдвоём. Было немного грустно, но Ренгоку не жаловался. Напротив, это дорогого стоило — знать, что отцу намного лучше и он постепенно перестаёт губить себя и своё здоровье выпивкой и затворничеством. Кто мог предугадать, что всё так обернётся. Ренгоку не был в силах сдвинуться с места, будто ногами в землю врос. Он вслушивался, и вслушивался, и вслушивался в удаляющиеся шаги, тоскуя о сегодняшнем дне, который бы они все могли прожить, но не прожили. Грезя о следующей встрече, когда бы он мог сказать родным, что всё позади, но которой тоже не суждено состояться. Когда последние звуки шагов растворились в вечерней мгле, кто-то мягко коснулся его плеча. — Если ты ещё раз тронешь мою семью, — бесцветно проговорил Ренгоку, — нашей сделке конец. Он не злился, как ещё совсем недавно. Та вспышка гнева, которая едва не застлала ему разум, погасла столь же быстро, как и появилась. Она погасла, когда стало ясно, что Шинджуро не получил серьёзных повреждений; погасла, когда Ренгоку загорелся слабой надеждой, что вдруг отец был готов принять его назад, потому что простил, а не чтобы скрыть позор, который непременно обрушится на их доброе фамильное имя, если кто-нибудь узнает. Погасла, когда Ренгоку понял, что Аказа пытался его защитить. Как фигурально, так и физически. Вот только нужна ли ему была такая защита? От кровожадного людоеда. От врага. От того, кого он намеревался убить рано или поздно. Всё кричало в нём: «Нет! Ни в коем случае не нужна!» И Ренгоку очень бы хотел, чтобы этот звонкий голос перекрыл тот другой, робкий и неуверенный, который тихо шелестел обратное. Всегда выступая щитом для окружающих, Ренгоку не знал, каково это — когда кто-то вступается за тебя. Абсолютно неведомое доселе ощущение. Неведомое и по-вероломному приятное. — Немного поздно менять условия, ты не находишь? — Аказа развернул руку так, чтобы теперь его пальцы обхватывали больший участок плеча. Жест, который до этого казался приободряющим, мгновенно превратился в хищный и собственнический. — Конец всей сделке, — уточнил Ренгоку, проигнорировав прозвучавший вопрос, однако с рукой, которая теперь скользила вниз по его предплечью, так ничего и не сделал. — Если ты наплюёшь на наши договорённости, — балансируя между ласковым мурчанием и неприкрытой угрозой, произнёс Аказа, добираясь до ладони Столпа и заключая её в капкан своих, — то так же поступлю и я. Но Ренгоку этими словами было не напугать, равно как никогда не имели на него эффекта все эти оскальные усмешки и опасный блеск в горящих жёлтых глазах напротив. Он уже давно был ходячим мертвецом — лишить Аказу желаемого не составляло никакого труда. Аказа должен был это знать. Да, он мог сколько угодно не верить в то, что Столп Пламени способен наложить на себя руки, не завершив миссию, однако знать он должен был. И чтобы у него не осталось в этом совсем никаких сомнений, Ренгоку сохранял сейчас предельное спокойствие. Серьёзный вид, лишённые резкости действия. — Я тебя предупредил, — безэмоционально отчеканил Ренгоку, сдержанно освобождая свою руку.

***

События в Удзиямада не обернулись чёрной кошкой, пробежавшей между ними и разделившей всё на «до» и «после». Уже к следующему утру они, продвинувшись выше по побережью, добрались до соседнего населённого пункта и нашли дневное укрытие в полусгнившем заброшенном доме в глубине лесной чащи. Аказа, как ни в чём не бывало, растянулся рядом на полу (заплесневелые рулоны футонов они даже не стали доставать из шкафа) и принялся забалтывать Ренгоку до полного изнеможения. А Ренгоку, словно всё было в порядке вещей, лежал на спине, сложив руки на груди, и глядел в потолок, время от времени посмеиваясь над шутками демона — остроумными и не очень, — пока все трещинки на этом самом потолке не смазались да не закружились, погрязая в темноте, окутавшей их и Ренгоку вместе с ними. Наверное, они с Аказой просто привыкли. Друг к другу и к тому, что они обречены регулярно спотыкаться и больно биться о неизбежные неровности их взаимоотношений и мировоззрений. А может быть они оба устали. Слишком много сил тратили на постоянную бдительность, на попытки предугадать действия партнёра наперёд и на чтение между строк, не говоря о самих поисках лилии. Поэтому не хотели растрачивать энергию ещё и на распри, в которых — и это было заведомо известно обоим — компромисса им всё равно не достичь. Вместо этого — замалчивали, «забывали» и просто сдавались друг другу. Отдавались. Не только в постели, но и в таких вот обыденных мелочах. До начала железнодорожных путей им предстояло добираться своим ходом ещё несколько дней. В обычном случае этот путь занял бы куда меньше времени, но передвигаться они могли, увы, лишь перебежками от заката и до рассвета. В Цу их настиг ворон, вернувшийся с письмом от господина Огавы. Староста деревни Нараха сообщал, что они с супругой будут рады вновь видеть в своём доме дорогого гостя и совсем не возражают против того, чтобы он прибыл к ним не один. Однако помимо своего ворона Ренгоку, признаться честно, всё ждал, что со дня на день над его головой захлопают крылья ворона от господина Убуяшики. Было сложно представить себе реакцию Оякаты-сама на то, что один из его подчинённых, которому доверили столь важную миссию, сработался с Высшей Луной, но можно было не сомневаться, что как минимум в штаб Столпа Пламени бы точно попросили явиться. И как можно скорее. Вот только с момента роковой встречи на улицах Удзиямада прошёл день, потом второй, а потом наступил и третий, а небо так и не разверзлось над ним, не обрушило на него чёрную молнию с растопыренными перьями и письмом в когтистых лапах. Значит, ни Сенджуро, ни Шинджуро не стали докладывать в Корпус о том, свидетелями чего стали. Сенджуро — потому что поверил в брата. А Шинджуро?.. Наверное, не хотел позора? Не хотел, чтобы все вокруг знали, что его сын оказался предателем. В Цу их настиг ворон от господина Огавы, а в Камеяма Ренгоку впервые получил дозу инъекции Тамаё не из-за того, что ему пришлось сразиться со слишком сильным или коварным демоном. Более того, можно считать, что демон его и спас. Всё началось со старого кошмара, который вот уже на протяжении нескольких месяцев с завидным постоянством мучил Ренгоку, перемежаясь лишь с другими мрачными сновидениями, полными чужой крови и чужой боли руками бывшего Столпа. Старый кошмар опутал его сознание уже знакомыми образами. В них Ренгоку распорол себя катаной заживо и принялся избавляться от гниющих органов, чтобы дать место новым или чтобы избавиться от непроходящей боли, которую доставляли рассыпающиеся на глазах лёгкие. Однако разломанные кости грудной клетки и потревоженные внутренности не исцелялись, а боль не проходила. Напротив, только нарастала, превращаясь в агонию, удушающую и не имеющую границ. Рука об руку с агонией пришла паника. Ренгоку предчувствовал, что вот-вот потеряет сознание, чего ни в коем случае нельзя было допустить. Иначе из той бездны, в которую он провалится, пути назад уже не будет. Вокруг него кружили бесплотные призраки. Все те, ради кого он заставлял себя двигаться вперёд, даже когда совсем невмоготу. Ренгоку Шинджуро. Ренгоку Сенджуро. Канроджи Мицури. Бесформенные фантомы. Все те, кто наполнял его человеческую жизнь и с нею связывал. Узуй Тенген. Игуро Обанай. Убуяшики Кагая. Не все они имели лица, но у каждого были имена. Хига Рё. Кадживара Томио. Такета Сейджи. Семья, друзья, товарищи по корпусу и люди, погибшие от руки Аказы за последние недели. Эти и многие другие имена Ренгоку мысленно повторял себе по кругу каждый день, чтобы не забыть, кто он, на чьей стороне сражается и перед кем виноват. Ренгоку пытался сосредоточиться на них — на лицах и именах, — но пугающе холодная пустота бездны продолжала утягивать его в свои недра, высасывая последние силы на сопротивление. Тьма сгущалась. Она глушила и подавляла. В реальность его вернуло жгучее пламя, заструившееся по венам и проникшее в каждую клеточку тела. Это пламя отличалось от того, которым насыщался его организм с поступающим в лёгкие кислородом, когда Столп использовал свою специальную технику дыхания. Пламя, которое рождало лекарство Тамаё, плавило, как плавят открытые раны утерянных конечностей; оно соединяло то, что уже было давно мертво, и против всех законов природы вдыхало жизнь в то, что держалось на последнем издыхании. С трудом разлепив мокрые ресницы, Ренгоку часто заморгал. — Кё, — тихий голос, раздавшийся сверху, звенел тревогой. — Кё, ты меня слышишь? Два жёлтых огонька — как две одинокие звезды. Чёрное небо, взирающее на него двумя одинокими звёздами. В руках демона — хорошо и спокойно. Безопасно. Ему не нужна защита от кровожадного людоеда, от врага. — Ты задыхался и не приходил в себя. Я использовал ещё один шприц, — произнёс Аказа, немного суетливыми движениями убирая прилипшие пряди волос со взмокшего лба Ренгоку. — Кё, ты как? Столп Пламени глубоко вздохнул, чувствуя, как свободно расправляются лёгкие, наполняя силой каждый кровеносный сосуд. Ничего не болело. Ему стало намного лучше, но, несмотря на это, отстраняться Ренгоку не спешил. Равно как и отвечать на вопрос Аказы. Он знал — или боялся, — что как только он откроет рот и позволит словам сорваться с языка, момент, этот сладостный, хрупкий момент умиротворения будет упущен. Поэтому Ренгоку снова закрыл глаз, расслабляясь в окруживших его объятиях, прижался к груди демона и сделал вид, словно вновь погружается в сон, на сей раз здоровый и лишённый отравляющих кошмаров. Почему-то Ренгоку не сомневался, что теперь так оно и будет. Так оно и было. Ближе к вечеру, когда Ренгоку окончательно проснулся и обнаружил себя на груди демона, в безопасности, чувствовал себя он выспавшимся и отдохнувшим как никогда. События прошедших часов никто из них так и не затронул. А с наступлением темноты они выдвинулись дальше, в Комоно.

***

Сакура только-только зацветала. В преддверии одного из самых любимых местными праздников, Ханами, ветви деревьев начинали тяжелеть под весом бутонов: от белоснежных до нежно-розовых. И всё же временами тот или иной цветок, не дождавшись возможности закружиться в чарующем танце вместе со своими собратьями, срывался и устремлялся вниз, приземляясь то в зеленеющую с каждым днём траву, то на водную гладь водоёма или небольшой речки. То на розоволосую голову одного демона, который, когда поблизости не было ни души, возвращался в свою привычную форму. Слишком поглощённый рассказами о лучших горячих источниках, в которых ему довелось побывать, кажется, он вовсе не приметил, как в его волосах запутался маленький попутчик. — Ты удивишься, но Хоккайдо пока не удалось переплюнуть никому. Обязательно тебя свожу туда потом! Ты чего? — Аказа чуть подался в сторону, когда Ренгоку молча протянул к нему свою руку. — Вот, — мужчина продемонстрировал ему розоватый и уже полностью раскрывшийся цветок. — Что-то рановато он. Аказа окинул взглядом тесную аллею, по которой они, только что тщательно намылившиеся и сполоснувшиеся в рёкане, спускались к источнику. С обеих сторон пологую дорожку с высеченными прямо в камне ступенями накрывали разлапистые вишнёвые деревья. — Мне всегда было интересно, — между тем продолжил Ренгоку, вертя перед собой цветок. — Почему твои волосы розовые? — Прям всегда-всегда? — игриво переспросил Аказа, но затем хмыкнул и пожал плечами. — Не знаю, может ещё в прошлом так было. А может, это приобретённая черта. Странно, что это удивляет тебя. Ты вообще себя и свою родню в зеркало видел? Ренгоку рассмеялся, и его громкий смех спугнул с ветвей сакуры несколько ночных пташек. — Просто мой дальний предок очень любил креветки темпура! — ответил он так, как отвечал всегда, когда кто-то интересовался необычной наследственностью всех Ренгоку. — Ты ведь это не серьёзно? — чуть сощурился Аказа, будто оценивая, насколько его собеседник в здравом уме. — Кто знает, кто знает, — загадочно протянул Ренгоку, но затем, после небольшой паузы, добавил, и впервые кто-то услышал от него вполне серьёзное предположение на сей счёт. — Я думаю, это из-за стиля дыхания. Вот уже многие века дыхание Пламени передаётся в нашей семье из поколения в поколение. Скорее всего, это как-то повлияло на внешность. — Ну, в моей родословной точно владельцев дыхания не было, — хмыкнул Аказа. — А вдруг!.. — Ренгоку аж остановился на месте. Ступеньки уже почти подошли к концу, и там, за светло-розовой завесой сакуры виднелось начало источников и слышался шум воды. — Знаешь, у моей цугуко тоже розовые волосы. Правда, её стиль дыхания, дыхание Любви, произошёл от дыхания Пламени и является её уникальной разработкой, однако… — Пфф! — максимально возмущённо зафырчал Аказа, возводя глаза к цветочному потолку над их головами. — Сойдёмся на том, что мой предок просто очень любил сакура моти. Закинув полотенце на плечо, демон первым зашагал по ступеням вниз, а Ренгоку чуть улыбнулся ему вслед. Шутки шутками, однако теперь этот вопрос плотно засел в его голове. Если так призадуматься, то большинство из тех, чей цвет волос полностью или заметными вкраплениями отличался от самого распространённого в Японии чёрного, были либо носителями активного дыхания, либо демонами. Аказа был из тех демонов, что сохранили свою человеческую физиологию, так что не исключено, что секрет мог крыться и не в демоническом перевоплощении. С другой стороны, когда он использовал свою маскировку, волосы его становились чёрными. Ресницы, впрочем, лишь немного светлели, сохраняя розовый оттенок. Интересно… — Давай, у нас не так много времени до рассвета осталось! — окликнул его демон, который, судя по плеску, пробовал рукой воду. Вода была превосходная. В этом Ренгоку убедился сам, когда спустя минуту-другую опустился на каменистое дно и его тело обволокло приятным жидким жаром. Прежде чем зайти в купель, он, как всегда это делал и как это было принято в таких местах, завязал свои длинные волосы в высокий хвост на затылке. Обнажил место, уязвимое для любого демона. Неудивительно, наверное, почему демон, который в этот самый момент откинулся на расстеленное на камнях полотенце, тут же повернул голову и впился взглядом в часть тела, обычно скрытую густой копной. Место этого неосязаемого соприкосновения тут же заполыхало, как если бы Ренгоку погрузился под воду до подбородка. Ренгоку было любопытно, вызывают ли его откровенные взгляды такую же реакцию у Аказы, и он пустился в молчаливое странствие по его телу, следуя тёмным полосам, которые обхватывали шею, плечи и грудь, и вели его взгляд ниже, под волнующуюся рябь воды. Быстро стало ясно, что такие разглядывания скорее распаляют самого Ренгоку. — Ещё вчера там был мой след, — Аказа нарушил тишину, наполненную молочным паром и журчанием воды, и разогнал тем самым все домыслы о том, что могло так привлечь его в открытой шее Столпа. Там и ещё много где. Проявления страстной натуры демона, которые Ренгоку — в порыве страсти уже собственной — замечал лишь после того, как рассеивался пьянящий дурман. Все эти багровые отметины и алеющие отпечатки ладоней на бёдрах, хаотичные дорожки от пальцев и неглубокие, но весьма выразительные отпечатки зубов. То, что на Аказе заживало в мгновения ока, на Ренгоку буйно цвело, а потом сходило ещё несколько суток. Тихими днями Аказа очень любил их разглядывать, все эти плоды своих трудов. Ренгоку, обычно занятый едой или изучением карт для составления дальнейшего маршрута, не возражал. — После укола всё исчезло, — напомнил Ренгоку, недоумевая, как такая очевидная вещь могла укрыться от внимания демона. — Так всегда бывает. — Вот именно, — нахмурился Аказа. — Это твоё лекарство. Оно исцелило ту рваную рану на твоей шее. И все прочие ранения и следы залечивает. Почему оно не исцеляет тебя полностью? — Я не знаю, — честно признался Ренгоку, но всех деталей раскрывать не стал, утаив, что лекарство изготовлено на основе сыворотки, ускоряющей регенерацию демонов. — Возможно, оно для этого просто недостаточно мощное. Продолжать расспросы Аказа не стал. Лишь поднял свою руку из-под воды и невесомо коснулся чистой шеи Столпа. Несколько горячих капель упали и тут же заструились вниз, оставляя мокрые дорожки на покрытой испариной коже. Аказа проследовал по ним одними кончиками пальцев и задержался на ложбинке между шеей и ключицей. А Ренгоку, прикрыв веки, чтобы справиться с противоречивыми чувствами, уже сейчас совершенно точно знал, чем они займутся, когда вернутся в рёкан.

***

Словно что-то поменялось. Незримое и трудно уловимое. Что-то, о существовании чего Ренгоку прежде и не подозревал или подозревать отказывался. Где оно таилось всё это время — в его голове или в самых запутанных лабиринтах сердца, а может и вовсе на кончиках пальцев Третьей Высшей — тоже неизвестно. Но наступившая перемена ощущалась даже в самом воздухе. Морящая поволока, влажной дымкой окутавшая источник, короткие минуты в котором хотелось растянуть на часы, чтобы вдоволь насладиться ими, как цветением сакуры в период Ханами. Но разве вся философия праздника не в ином? Любование недолгим периодом цветения должно было служить напоминанием о красоте быстротечности жизни. А Ренгоку не хотел никакой быстротечности. Он хотел замереть в моменте. С Аказой рядом. Предутренняя прохлада и свежесть, накрывшая их обоих, пока они поднимались по каменной аллее под внимательными взглядами раскинувшихся вокруг вишнёвых деревьев. Истребитель и демон, плечом к плечу преодолевающие ступень за ступенью на пути вверх, под сводом благоухающего неба. Красивая метафора. Но разве реальность не представляла собой совершенно зеркальную картину? Ренгоку вяз и тонул в непроходимой трясине, и если куда и двигался, то только вниз. А хотелось бы, чтобы явью оказалась именно эта метафора — чтобы они вместе преодолели все невзгоды и все препятствия, как товарищи, как ровня, как… Запах кожи, такой хорошо знакомый, почти родной, оседающий в гортани и на языке сладкой горечью. Сожалениями, о которых не жалеешь. Ренгоку жадно вдыхал его вместе с жаром, источаемым телом демона, раскалившимся в силках из обнимающих его рук и ног Столпа. Если Аказа думал, что, прижимая Ренгоку к футону собой, он обретает над ним власть и господство, то он жестоко ошибался. Будь у его любовника желание выпутаться, Ренгоку бы не позволил, не поддался бы, не пустил. Любовник. Но разве можно было его, их так назвать? Любовники — это те, кто занимается любовью, кто друг друга любят. Разве можно назвать любовью, когда на тебя смотрят, как на сломавшуюся под натиском своих низменных желаний добычу? Как на сдавшуюся жертву? Как на трофей, не устоявший перед врагом? Аказа мог сколько угодно говорить об уважении и восхищаться силой Столпа, но все те победные ухмылки и измывательские оскалы, которые Ренгоку краем глаза то и дело ловил, не могли его обмануть. Поэтому во время их близости он никогда не смотрел на Аказу прямо. Не хотел лишний раз видеть подтверждение собственной слабости. Почему он изменил своей привычке сейчас, сказать было трудно. Но когда Аказа замедлился, собираясь переключить своё внимание на вздымающуюся, исчерченную шрамами грудь или столь излюбленную им шею, а может и вовсе планируя сменить позу, чтобы дать больше свободы действий и своему партнёру тоже, Ренгоку посмотрел. Впервые — открыто и прямо. И это не укрылось от Аказы, который тут же жадно впился в него взглядом в ответ, нависая притихшей тенью. Сердце в груди болезненно сжалось и затрепетало. Никакого ехидства. Никакого самодовольного глумления хищника над добычей. Ничего и близко похожего не читалось на полосатом лице демона. И сейчас, растерянно взирая снизу вверх на это сосредоточенное лицо, полное простой человеческой нежности и упоения, Ренгоку вдруг подумал… А не были ли все те видения из уголка глаза всего лишь навсего игрой воображения? Ожиданиями, основанными на предубеждениях и на том, что Столп сам себе надумал, стараясь отгородиться от демона той стеной, которая непременно должна была разделять врагов. А на самом деле Аказа всегда на него смотрел именно так. Вдруг Аказа его?.. — Кё… — прохрипел демон, но дальше имени не зашёл, словно сам не понимал, что хотел сказать. Но что-то демон явно понял. Уловил в изменившемся поведении Ренгоку. В том, как мужчина рассматривал его, будто никогда прежде не видел и никогда раньше не знал. Ренгоку опустил взгляд, следуя, как это часто бывало, тёмным полосам по серой коже, и остановился на губах. Блестящие от влаги, всё ещё приоткрытые и хранящие форму вымолвленного мгновения назад имени. Наверное, мягкие. Наверное, такие же сладко-горькие, как сам Аказа. Синепалая ладонь легла ему на щёку. Ренгоку не шелохнулся. Зацепив чёрную тесёмку повязки, демон потянул её выше, чтобы снять. Ренгоку закрыл свой здоровый глаз. Он не стыдился ни уродства, ни той разницы, которая представала перед сторонним наблюдателем, если он оказывался без повязки: один глаз — большой, горящий живым пламенем, а второй — пустая глазница, скрытая навсегда сомкнутыми, обезображенными веками. Шинобу предлагала вариант со стеклянным протезом, но Ренгоку отказался. Это выглядело бы куда более пугающим, чем обычная повязка. Он не стыдился. Однако раньше он не хотел, чтобы Аказа видел ещё один результат своей работы. Стоило вспомнить, с каким довольством демон разглядывал каждый из его шрамов и в частности — оставленный его рукой. Лишний раз питать нездоровые эгоистичные радости Третьей Высшей он отказывался. Раньше. — Посмотри на меня, — раздалось совсем рядом. Не требование и не приказ. Это прозвучала просьба, и Ренгоку её исполнил. Лицо демона — ещё ласковее, блестящие глаза — ещё ближе, его губы — ещё желаннее. Всё внутри оцепенело в ожидании и предвкушении. В страхе, искрами всколыхнувшемся и разлетевшемся во все уголки сознания. Ренгоку поймал короткий вздох Аказы, который начал склоняться ниже. Поймал этот вздох Ренгоку своими пальцами, когда в последний момент выставил ладонь преградой между ним и демоном. — Нет, — каким-то чужим, надтреснутым голосом произнёс он. Очередной вздох тяжёлым и долгим потоком воздуха согрел пальцы Ренгоку. Аказа повернул голову, прижимаясь щекой к ладони мужчины, а когда вновь поднялся над ним, то холодные синие и серые цвета уже вовсю сменялись тёплыми человеческими оттенками. А вот ярко-розовые волосы и близко сведённые тонкие брови, напротив, темнели, наливаясь смоляной чернотой. — А если так? — прошептал Аказа. — Если я буду таким? Таким ты захочешь меня целовать? — Нет, Аказа. Вернись обратно. — Почему? — Я хочу видеть тебя настоящего. — Нет, почему ты не хочешь целовать меня и не даёшь сделать этого мне? — Потому что… Потому что это будет означать, что между ними нечто большее, чем физическая связь, которой Столп не сумел воспротивиться. Потому что это поставит Аказу на один уровень с его матерью, отцом и младшим братом, которых он касался этими губами в знак уважения, почитания и семейной привязанности. Потому что поцелуи — это единственное, пусть крошечное, но важное, что отделяло его, камнем падающего на дно, от столкновения с этим самым дном. Потому что Ренгоку было страшно. — Потому что ты — демон, — в итоге выдал он самое очевидное. — А я — истребитель. Лицо Аказы, всё ещё не сбросившего с себя камуфляж, потемнело. — Мы трахаемся, если ты забыл, Кёджуро. Ты столько демонов за эти месяцы не убил, сколько раз делил со мной постель, брал меня или отдавался мне. И прямо сейчас, — Третья Высшая пришёл в движение, качнув тазом и толкнувшись обратно, извлекая из Ренгоку сдавленный стон. — Твои руки обнимают меня, ты тянешься ко мне навстречу. Весь, — ещё один толчок с новой силой. — Всем телом, — Аказа погрузился до основания и так и замер внутри, со злым превосходством наблюдая за тем, как Столп старается не реагировать на действия демона так, как тому хотелось. — Моё имя срывается с твоих губ, когда ты выгибаешься подо мной. И когда тебе снятся эти твои грёбаные кошмары — тоже. — И тебе этого мало? — начал злиться и Кёджуро, упираясь в его грудь, чтобы оттолкнуть. — Ты получил моё согласие стать демоном. Ты получил меня. Что тебе ещё нужно, чёрт возьми?! — Ничего я не получил, — прорычал Аказа, напирая. Облокотившись на согнутую левую, правой рукой он ухватил мужчину за подбородок. — Только тело. Оболочку. А я хочу тебя полностью. Кёджуро, ты… — Нет, — Ренгоку дёрнул головой в сторону и вновь попытался отпихнуть демона, на сей раз помогая себе не только руками, но и ногами. — С меня хватит. Мы закончили. Сбросить с себя Третью Высшую удавалось с переменным успехом, и то только потому, что сил своих Ренгоку не жалел. На бледном теле вместо привычных тёмно-синих полос легко могли распуститься синяки от столкновения с его коленями, кулаками и хваткими пальцами, но Аказа не был человеком. И, как и в их первую встречу, у него было преимущество. У Третьей Высшей всегда будет над ним преимущество, и чем дальше, тем больше. Всё закончилось тем, что Аказа перебрался на него и уселся верхом. Точно так же, как тогда, в начале декабря, в доме Ренгоку, когда они обсуждали условия договора. Навалился, задавил своим весом, затрудняя дыхание и удерживая руки Столпа над его головой. И как ни мельтеши ногами, которые единственные остались свободны, как ни пытайся ударить — без толку. — Нет, не смей, — сквозь зубы процедил Ренгоку, когда Аказа вновь приблизился к его лицу, пронзительный голубой взгляд прикован к губам. Столп тут же их плотно стиснул. Аказа и не слушал, и не слышал. Ренгоку почувствовал, как нижнюю челюсть сцепило стальной хваткой. Но, сколько бы демон ни пытался надавить пальцами и заставить его приоткрыть рот, Ренгоку не сдавался, и тогда Аказа поцеловал прямо так. Накрыл своими губами. Это был грубый и неприятный поцелуй, полный отчаяния и гнева. Демон требовательно рычал, пытался разомкнуть упрямо сжатые губы языком, а когда не получалось — болезненно прикусывал. В какой-то момент Ренгоку показалось, что Аказа был готов пустить в полный ход свои острые зубы и разорвать, растерзать себе путь внутрь. Но нет, убедившись, что ничего не приносит желаемого, Аказа растерял весь боевой дух и, угрюмо сгорбившись, в который раз за сегодня устало выдохнул. В по-прежнему стиснутые губы, о которые напоследок печально и утомлённо потёрся своими, прежде чем отстраниться, распрямить спину и, в конце концов, слезть с мужчины. Тишина давила на уши. По коричневому потолку, в который пусто уставился Столп, плясали слепящие круги, которые становились всё бледнее и бледнее, стоило только начать моргать. От былого возбуждения, как и от тихого умиротворения, с которых начиналось это утро, не осталось и напоминания. Но то, что заполняло в этот момент эмоционально опустошённого Ренгоку, сложно было назвать яростью или негодованием, хотя очень бы хотелось. — В этом твоя самая большая проблема, — глухо проговорил Ренгоку спустя вечность молчания. Сев на футоне, он бросил короткий взгляд на сидевшего к нему спиной демона. Тот так и не спешил возвращать себе истинный облик. — Для тебя чужая жизнь, чужие желания, чужие судьбы, всё это для тебя — ничего. И никого ты не уважаешь, кроме себя. Белые плечи Третьей Высшей дёрнулись. Усмехнулся. — Чего ещё ты от меня ожидал? Я — демон, — огрызнулся Аказа, не оборачиваясь. — Ты сам сказал. Ренгоку знал. Прекрасно это понимал. Как и стал куда отчётливее понимать свою самую большую проблему. А заключалась она в том, что он уже достиг того дна, на которое всё это время так страшился опуститься. Достиг давно или недавно. Аказа — демон. А Ренгоку — истребитель, который этого демона любил. Поэтому Ренгоку так хотелось злиться. И поэтому не хотелось целовать.

***

В Цу их настиг ворон от господина Огавы. В Камеяма Ренгоку впервые получил укол не из-за столкновения с демоном. В Комоно он понял, что любит своего врага, которого намеревался в скором будущем убить. А в Нагоя над его головой всё-таки захлопали крылья ворона, принёсшего весть от господина Убуяшики. Ренгоку сидел в одиночестве на железнодорожной станции в ожидании, когда объявят посадку на ночной поезд. Они должны были сесть на него вместе с Аказой — у Столпа в руках даже билета было два. Однако буквально часом ранее Аказа, внезапно изменившись в лице, сказал, что ему срочно нужно уйти — хозяин вызывает. Они договорились, что если Аказа не вернётся до отбытия поезда, то они встретятся завтра вечером на пересадочной станции недалеко от Токио. Ещё тогда, провожая взглядом покидающую платформу фигуру демона, где-то под желудком поселилось дурное предчувствие, но туман неведения рассеялся лишь с появлением чернокрылого посланника. Столп Пламени не ошибся в своих догадках. В Токио действительно устроил логово демон, который был на порядок сильнее Аказы. Вторая Высшая Луна, в схватке с которой прошедшей ночью погибла Столп Насекомого.