Bleeding red, blooming blue

Пламя ещё облизывало окровавленный клинок, когда на холодный каменный пол скалистого утёса повалилось обезглавленное тело. Отсечённая голова прочертила в воздухе дугу и полетела вниз, быстро теряясь в черноте, но тяжело дышащий Ренгоку в бездну не смотрел. Взгляд его был прикован к бледным рукам и другим открытым участкам кожи, по которым ползли чёрные полосы, напоминающие те, что были у Аказы. Демон рассказал, откуда у него эти отметины. В далёком прошлом он был преступником, а татуировки служили его клеймом, которое после перевоплощения расползлось по всему телу. Вероятно, подобным прошлым мог бы похвастаться и тот душегуб из поезда «Бесконечный», которого Ренгоку одолел накануне встречи с Аказой. И вероятно, похожая судьба крылась в утраченных воспоминаниях самого Аказы. Преступник. Аказа был преступником. Мошенником, вором или убийцей? Что им двигало в момент преступления? Совершил ли он несколько злодеяний или был наказан за одно? Связано ли это с его отношением к смерти, болезням и человеческой слабости? Поэтому ли он не захотел запоминать своё прошлое? Или Ренгоку, как это часто с ним в последнее время случалось, просто выдавал желаемое за действительное и пытался разглядеть за толстым слоем зла хоть что-то хорошее? Хоть что-то разумное… Отказывался видеть очевидное. Аказа был преступником. Чем бы он ни руководствовался, результат был один — он нарушил закон. А если он человеком нарушил закон, то и демоном мог на их уговор наплевать. Не исключено, что с самого начала. Итак, Столп Пламени заключил сделку с демоном, у которого за плечами тлело преступное прошлое… Порой у него складывалось ощущение, что с каждым новым шагом в будущее, с каждым новым открытием и событием всё становилось только хуже. Но на самом деле это было не так. Становилось хуже только ему. Хуже эмоционально: после новости о Шинобу, разговора с Убуяшики и исчезновения Аказы, узнавать такие подробности было совсем не на руку. И хуже физически: близился конец апреля, пять недель прошло, как Столп Пламени странствовал в полном одиночестве, и за это время он израсходовал целых два шприца. Один — с повышенной дозой, второй — с обычной. Обе инъекции он ввёл при крайне необычных обстоятельствах и, судя по всему, лишь больше себе этим навредил. Однако на этом всё. Самые страшные его опасения пока что не подтверждались, не воплощались в реальность. Кибуцуджи Мудзан так и не атаковал, у истребителей и Столпов не прибавилось проблем. Для Корпуса всё было как обычно. Пока что. Несмотря на отсутствие подозрительной активности или хоть каких-то изменений, это могло знаменовать всего лишь затишье перед бурей. Поэтому приказа расслабляться и покидать назначенные позиции от господина Убуяшики не поступало. Ренгоку знал об этом понаслышке от истребителей, с которыми изредка пересекался, когда выслеживал демонов самостоятельно. Да, выслеживал. Случайными встречами отныне это было назвать никак нельзя. А всё потому, что след лилии совсем оборвался. В конце марта Ренгоку всё-таки добрался до деревни Нараха. Там он вновь встретился с госпожой Огавой и поделился с ней своими предположениями о том, что голубую лилию могли привезти в Японию с материка, но она не прижилась из-за непригодного климата центральной и северной части страны и в итоге только оставила после себя несколько туманных легенд. Увы, возложенные на эту встречу надежды не оправдались. Ни богатое прошлое путешественницы, ни воспитание под крылом отца-исследователя не помогли женщине вспомнить что-нибудь важное, о чём она не подумала в прошлый раз или не могла подумать из-за недостатка сведений. Однако удручало даже не это. Удручало и заставляло опустить руки иное — то, что проверить эту здравую, по словам госпожи Огавы, теорию представлялось едва ли возможным. Если голубая лилия как вид вымерла раньше, чем получила хоть сколько-нибудь широкое распространение, то об этом уже никто не расскажет. Тем не менее женщина, видя полное отчаяние гостя, дала ему два имени. «Я уже давным-давно простая хозяйка, а эти господа наверняка знают побольше моего». К сожалению, ни лекарь из деревушки Хироно, что была по соседству, ни учитель из частной школы в городе Корияма к западу от Нараха не смогли ничем помочь. След лилии оборвался, и, оставшись с пустыми руками, без хоть какой-нибудь зацепки и без единой идеи, что делать дальше, Ренгоку занялся единственным, что у него всегда получалось лучше всего. Он принялся снова охотиться на демонов. Кто-нибудь из них должен был знать, что готовит Кибуцуджи. Кто-нибудь из них должен был рано или поздно сломиться и всё рассказать. Если не под угрозой смерти от обезглавливания, то под испепеляющими лучами солнца. Именно ради того, чтобы суметь удержать очередного пойманного монстра до наступления рассвета и любой ценой вытащить из него информацию, Ренгоку и использовал один из шприцов с самой мощной дозой препарата. Пленник тот был не из числа могущественных демонов, но достаточно сильный и достаточно осведомлённый, чтобы метить на место одной из Лун в будущем. Именно такой Ренгоку и был нужен. Именно с таким он бы смог совладать, держа его на границе между жизнью и смертью, между спасительной тенью и смертоносным светом; мучая, не давая полноценно регенерировать и срывая на нём всю накопившуюся внутри злость, когда стало ясно, что ничего демон не знает. Ни про планы Мудзана, ни про лилию, ни про местонахождение Третьей Высшей. К тому моменту Ренгоку настолько измотался сам, что, несмотря на полученный буквально несколько часов назад мощнейший допинг, он ощущал, как силы покидают его, а организм возвращается к своему прежнему состоянию, до укола. Поэтому он не стал обезглавливать пленника, а просто-напросто вытолкнул его на солнце. А потом ещё долго-долго сидел на пустом крыльце и отрешённо вглядывался в пространство, думая, как он докатился до такого. Как из справедливого защитника слабых — как людей, за которых стоял горой, так и демонов, которых убивал молниеносно, без лишних мучений, — он превратился в это. В того, кто пытает. В того, кто не держит себя в руках. В того, кто ненавидит. Вот только к кому он питал эту ненависть?.. Всё было без толку. Демоны, что ему попадались, боялись Господина намного сильнее, чем одичалого Столпа. И сильнее, чем солнца. А может быть действительно ничего не знали. Понять было сложно, но Ренгоку не хотел сдаваться. Он боялся сдаваться. Ведь сдаться означало остановиться, заблудиться, потеряться. Забрести в очередной тупик, из которого уже можно было не выбраться. А если это был бы вовсе не тупик? С тихим стальным звуком острие катаны царапнуло камень, когда Ренгоку опустил оружие. Он был готов лечь спать прямо здесь — рядом с мёртвым телом, под рассеивающимся облаком чёрного пепла, в который это тело стремительно обращалось. Настолько он устал и так ему было плохо. Замерший под звёздным небом мир плыл и двоился, сердце беспорядочно колотилось в груди, препятствуя правильному дыханию, а в ушах оглушительно шумело. Подрагивающие ноги едва держали, и Ренгоку всё-таки опустился наземь, чтобы дать своему телу хоть немного покоя. После того, как его организм испробовал на вкус действие более мощной версии препарата, прежняя дозировка больше не приносила ожидаемого облегчения. Сейчас Ренгоку чувствовал себя так, словно никакого укола, сделанного впопыхах в погоне за этим демоном, и не было. Внизу раскинулись буйно цветущие вишнёвые деревья, укрывая своими пышными кронами пологие склоны. В ночи яркие краски цветов тускнели, и открывающийся взору пейзаж чудился призрачным морем. Живым и неспокойным, хотя это был всего лишь навсего ветер, что волновал гладь бледных вод. Через это море ему и предстояло возвращаться в деревню. И если по пути сюда Столп был слишком занят погоней и попытками схватить свою добычу, а потому у него не было времени обращать внимание на танец кружащихся в воздухе нежных лепестков, то на обратном пути от неприятных ассоциаций ему будет точно не отвязаться. Спуститься обратно в деревню удастся разве что к утренним сумеркам — вот, как далеко Ренгоку загнал этого демона. Вернее, это демон, всю дорогу осыпая его смешками и издёвками, завёл его в такую даль, решив поиграться с «калечным» истребителем, прежде чем разорвать его на куски и сожрать. Чем язвительнее были его комментарии и громче смех, тем явственнее промелькнул в его глазах страх, когда «полудохлый» истребитель несколькими точными ударами клинка отсёк ему обе руки, перерубил на одной ноге коленные связки, лишив способности твёрдо стоять, и вонзил клинок в горло, остановив движение лезвия в опасной близости от шейных позвонков. Он обещал его отпустить. Обещал не убивать. Обещал извлечь катану из сочившегося кровью вскрытого горла и уйти восвояси, оставив демона дожидаться, когда поражённые участки залечатся, но только если демон ответит хотя бы на один из трёх его вопросов: про Мудзана, про Третью Высшую или про лилию. Ренгоку не был уверен, что сдержал бы это обещание, но узнать наверняка возможности всё равно не представилось, потому что и этот демон оказался бесполезен. Время, с каждой такой встречей всё быстрее ускользающее сквозь пальцы Столпа, вновь оказалось потрачено впустую. И именно сейчас, сидя на краю утёса и в задумчивости рассматривая открытую коробочку с лекарством, Столп Пламени впервые задумался о том, что прежде всенепременно отозвалось бы в нём громким протестом. Может быть, ему действительно стоило сдаться? По лилии — ничего. А после приказа Оякаты-сама новой информации ему ждать было неоткуда. Без чудодейственных инъекций ему светило поймать разве что самого хилого и неопытного демона. А с такими обсуждать было, как показала практика, вообще нечего. Постоянно же колоть в себя всё новые и новые дозы Ренгоку тоже не мог, даже если бы хотел. В своём последнем ответном письме, которое Тамаё-сан прислала после того, как Ренгоку сообщил ей о том, что эффект повышенной дозы оказался не таким продолжительным, как ему бы хотелось, женщина сообщила, что это максимум, который она может предложить для человека. «Напоминаю, — писала она, — что препарат создан на основе допинга для демонов. Увеличение дозы может повлечь за собой слишком серьёзные изменения в вашем организме: начиная от необратимо-вредоносных и заканчивая фатальными. Передозировка за счёт нескольких уколов подряд тоже может привести к таким последствиям, поэтому будьте осторожны». Может быть, стоило наконец признать, что для него всё кончено, что он бесполезен? Да, он всё ещё был жив, всё ещё дышал, держался на ногах и даже катану мог поднять. Но какой смысл был в этой катане, если нанести достойный удар он ей больше не мог без лекарства или без того, чтобы внутри не вспыхивал то тут, то там очередной очаг боли. Пульс постепенно приходил в норму, головокружение унималось, а невидимая гигантская рука, давившая на грудь и заставляющая всё внутри неметь, уменьшалась в размерах и слабела. Когда ему наконец стало намного лучше, Ренгоку поднял взгляд на бескрайний небесный простор, в котором мерцали крошечные огоньки. Заметные и едва различимые. Яркие и совсем тусклые. Вспомнилась холодная ночь на острове Хоккайдо, когда они с Аказой застали северное сияние. С этим природным явлением он столкнулся впервые, а вот о том, что его собственный огонь уже сияет не так ярко и что время его проходит, Столп Пламени подумал далеко не в первый раз. Забавно, но в ту ночь Аказе удалось приободрить его своими словами о том, что он считает его особенным. Приободрить, придать сил и уверенности. Согреть. Увы, сейчас этот отголосок, донёсшийся из не такого уж и далёкого прошлого, не вызывал ничего, кроме тихой злобы. Впрочем, как и любая мысль об Аказе, которая отзывалась в Ренгоку либо злобой на демона, либо злобой на себя. Ничего особенного в нём не было. Больше не было. Мир, в котором прямо сейчас горели эти звёзды, тихо шептал ветер и покачивалась сакура, не пошатнётся, если Ренгоку Кёджуро вдруг исчезнет. В одночасье, да хоть прямо в этот самый момент, если бы сегодняшний демон, от которого остались только тряпки, его всё-таки бы сожрал. Эти горы вокруг так и будут стоять, реки так и будут течь, а в них, в этих реках, так и будет водиться рыба, которая, как и все эти леса, будет кормить людей. Людей, которых защищать суждено теперь кому-то другому. Тому, кто на это способен. Ренгоку Кёджуро к их числу больше не относился, и это нужно было признать. А что касается ответственности за совершённые им ошибки… Что ж, может быть, лучшее, что он мог сейчас сделать, чтобы их искупить, это не делать ничего? Не пытаться ничего исправить, рискуя наломать ещё больше дров. Да. Пожалуй, так и стоило поступить. Удивительно даже, сколько облегчения принесло ему это решение. Уйти в отставку. Отступить. Сдаться. Раньше подобным мыслям он отчаянно противился, они его пугали и были несовместимы с его привычной картиной мира. Сейчас же Ренгоку… нет, не жалел, что не сделал этого раньше. Просто принял своё решение спокойно. А жалеть о том, что не отошёл от дел сразу после битвы у поезда «Бесконечный», он не мог. В конце концов, благодаря тому, что он не сложил оружие, за прошедшие месяцы много людей не встретили свою смерть в лапах демонов, а это чего-то, да стоило. Это стоило всего. Поэтому, когда Ренгоку всё-таки спустился на рассвете в деревушку, где его возвращение караулил благодарный фермер, когда согласился на его приглашение как следует отдохнуть под крышей его дома и когда увидел всю его огромную семью в целости и сохранности, он принял ещё одно решение. Пускай Ояката-сама и был прав — тот Ренгоку Кёджуро, которого все знали, исчез, — но у него в запасе имелись ещё три инъекции. А это как минимум ещё три уничтоженных демона и десятки спасённых жизней. Он использует все три, а затем, если к тому моменту ещё будет среди живых, он покинет службу, отправится к отцу и брату в Удзиямада, и им нужно будет подумать, что делать с родовым поместьем, раз его месторасположение теперь известно Третьей Высшей. А дальше, если будет позволять отведённое ему и Корпусу время, он может взять себе воспитанников или присоединиться к Столпам, которые тренировали целые отряды молодых истребителей ради пробуждения метки. О том, что будет, если верховный демон всё же нападёт, Ренгоку старался не думать. Наверное потому, что знал — в таком случае весь этот его идеальный план рухнет, как крошечный домик при землетрясении.

***

— Да это просто кошмарный план! — возмущённо взмахнул своей ручищей Узуй, и в этом громком, разъярённом и дёрганном человеке с трудом можно было узнать того, кто ещё этим утром со всем радушием принял старого друга на пороге своего дома. Впрочем, Узуй в целом изменился с момента их последней встречи. Как же давно это было! В первую очередь были заметны конечно же внешние изменения: в битве с Шестой Высшей Столп Звука лишился руки и заработал такую же повязку на один глаз, как у Ренгоку. «Ну ты сравнил! — хохотнул Узуй, когда друг это заметил. — Свою тряпочку и моё произведение блестящего искусства! Надо и тебе такую же сделать…» Однако уже вскоре дали о себе знать и изменения иного характера. Напряжение, хмурость и глубокая задумчивость охватывали Узуя всякий раз, стоило беседе угаснуть или когда в поле зрения появлялись Макио, Сума или Хинацуру, которые отвлекали внимание гостя на себя, давая шанс хозяину дома заняться своими делами. Именно во время одного из таких случаев Ренгоку и убедился в том, что ему не кажется — с Узуем не всё в порядке. Погода в этот день была замечательная, поэтому обед было решено провести на заднем дворе, под многовековым высоким клёном. Ворон прилетел в самый разгар шуточного сражения, которое Макио и Сума устроили за право отхватить последний кусочек унаги. Однако, каким бы ожесточённым ни был спор между девушками, они разом угомонились и притихли, давая супругу возможность прочитать письмо в тишине. Лицо Узуя всё это время оставалось бесстрастным, а когда он сложил письмо и поднялся на ноги с извинениями за то, что будет вынужден ненадолго отлучиться, то в его голосе звенела привычная беззаботность. Но Ренгоку не мог не отметить уже знакомую ему перемену в настроении друга. Всё встало на свои места, когда бывший Столп Звука скрылся в доме. Сума с тяжким вздохом пожаловалась, что Корпус требует незамедлительных ответов даже по всякой ерунде; Макио упрекнула Суму в том, что та опять ноет; а Хинацуру, покачав головой, объяснила обеспокоенному Ренгоку, что тренировками участие Тенгена в жизни Корпуса дело не ограничивается. «В конце марта его попросили присутствовать на собрании, и с тех пор он вот такой. Продолжает сам тренироваться, чтобы не терять форму. Переписка идёт почти постоянно. Но нами рисковать он больше не хочет, а потому в детали не посвещает». Ренгоку не нужно было знать этих деталей, чтобы причина странного поведения друга стала ясна. Ренгоку и сам пребывал в похожем состоянии. Когда ожидаешь… Нет, когда почти на все сто уверен, что со дня на день свершится нечто ужасающее и страшное, а оно не происходит. Ожидание затягивается, постоянная боевая готовность вытягивает из тебя все силы, физические и моральные, а нервы с течением времени накаливаются до невозможного предела. И всё, что тебе остаётся, это беспомощно тонуть в этом вязком неведении и непонимании. Узуй вернулся очень быстро, и они продолжили обед. Однако ни весёлое щебетание девушек, ни задорный смех Узуя, ни даже собственные — и весьма успешные, стоит отметить, — попытки поддерживать нужный тон беседы не помогли Ренгоку сбежать от вновь накативших на него сомнений. Без одной руки и без глаза, выбравший жизнь с семьёй и оставивший службу, Узуй всё равно не отвернулся от Корпуса, когда товарищам понадобилась помощь. Согласился проводить тренировки, а затем, когда господин Убуяшики, должно быть, попросил о содействии в грядущей битве, не отказался внести свой вклад. Пускай этот вклад и не был бы таким же значительным, как если бы Столп Звука по-прежнему оставался на пике своих сил. И это Узуй. Узуй, который хотел провести остаток жизни в тишине и спокойствии и который заявил, что и так отдал борьбе против демонов слишком много. Размышления об этом — о правильности своего решения, о том, чего он на самом деле хотел и на что ещё был способен, — снедали Ренгоку остаток дня, и ближе к вечеру он не выдержал. Возможно, из всех возможных кандидатов в собеседники и советчики, именно Узуй был тем, кто мог ему объективно помочь. Потому, что их связывала давняя и крепкая дружба, и потому, что из всех ныне живущих истребителей только Узуй разделял с Ренгоку похожую судьбу — во мгновение ока лишиться весомой части своих сил. Они вышли на улицу, в тёплый вечер, и устроились на крыльце в окружении вывешенных на стенах ламп. Узуй прихватил с собой небольшой поднос с сакэ, пошутив, что у Ренгоку такой вид, что ему явно понадобится чашка-другая, чтобы расхрабриться да язык развязать. В итоге чашка-другая понадобилась Узую. Уже к середине длинного монолога Ренгоку он всем своим видом излучал растущее негодование, а к его концу оно выросло до такой степени, что мужчина даже не стал, вопреки ожиданиям друга, выведывать, что это за секретная миссия такая, которую ему поручил Ояката-сама, и что это за чудо-лекарство, которое приводит его в чувство после схваток с демонами. Либо Узую такие детали были совершенно неинтересны, либо его куда больше обеспокоило то, к чему всё привело. — Кошмарный! — повторил Узуй и откинулся спиной на деревянную балку, подпирающую крышу крыльца. — И лекарство это твоё мне тоже не нравится! Вылей его в ближайшую канаву и ступай домой, к своему брату. А если так неймётся выжать из себя перед смертью все соки, то можешь поучаствовать в этом балагане с метками. Уверен, тебе с радостью выдадут целую пачку мазохистов-бездарностей, которым было мало проваленных по всем фронтам тренировок. Ренгоку озадаченно крутил в руках небольшую круглую чашечку, в которой так и осталась нетронутой его самая первая порция сакэ. Сейчас, когда Узуй чуть ли не взорвался целой гневной речью, Столп Пламени был несказанно рад, что устоял перед соблазном поведать другу чуть больше, поделиться с ним всем: от начала и до конца. Страшно представить, что и как говорил бы сейчас Узуй, если бы Ренгоку, помимо своих переживаний на тему долга и желания извлечь из своего подходящего к концу жизненного срока максимум пользы для человечества и Корпуса, сообщил бы ему о том, что ради этой самой секретной миссии он пошёл на сделку с Третьей Высшей, а теперь мучается от противоестественных чувств к тому, кто ещё и предал его скорее всего. — Не думаю, что они заслуживают твоей грубости, — только и вымолвил Ренгоку, всё ещё не представляя, что говорить дальше. Ведь, по правде говоря, он ещё не договорил. Узуй перебил его перед тем, как Ренгоку хотел перейти к той части, где ему требовался совет: стоит ли ставить на себе крест и отойти в сторону, лишь напоследок воспользовавшись возможностью убить несколько демонов, или же он ещё мог сослужить хорошую службу. Может быть, самому Узую могла понадобиться его помощь? Да, господин Убуяшики ясно дал понять, что для Столпа Пламени в грядущей схватке с Кибуцуджи есть место только в качестве информатора, добывающего сведения у Третьей Высшей, но об этой роли можно было забыть. И всё же, вдруг место для него найдётся подле Узуя? Чем бы он ни занимался, вдруг Ренгоку был бы ему полезен. — Это я-то груб? — Узуй невесело рассмеялся, подливая себе из кувшина ещё сакэ. — Знаешь, что сделали те бездари, которые не прошли мои испытания? — Что? — осторожно спросил Ренгоку. — Они пошли дальше! Потому что приказ Оякаты-сама и потому что «вдруг у другого Столпа получше будет», — передразнил он, а затем добавил уже нормальным голосом. — Слышал я их недовольный бубнёж. На одно короткое мгновение могло показаться, что это просто самолюбие Узуя-наставника оказалось задето, однако мужчина быстро раскрыл истинные причины своего возмущения: — Но если хочешь знать моё мнение, иногда нужно просто остановиться. Нужно уметь остановиться, если понимаешь, что что-то находится за пределами твоих возможностей. Все эти юноши и девушки, которые пошли дальше и будут идти, и идти, и идти, большинство из них идут по пути пушечного мяса и сами этого не замечают. — Ты считаешь, что Ояката-сама не… — Я считаю, — перебил его бывший Столп Звука, не дав произнести то, что им обоим пришлось бы не по нраву, — что к любому обучению, к любому оттачиванию навыков и развитию мастерства нужно подходить с умом. Потенциал у всех разный, не всем дано блистать. Но это не должно быть причиной кидать всех в одну кучу в надежде, что ну хоть кому-нибудь, может, повезёт добраться до корня зла и разрубить его. Думаешь, почему Столпы выбирают себе цугуко сами? Именно поэтому. А ещё я считаю, — с нажимом проговорил Узуй, когда увидел, что Ренгоку собирается что-то вставить, — что точно так же — с умом — нужно подходить и к своей жизни, особенно когда речь идёт о том, чтобы её оборвать, чёрт возьми! — Я не собираюсь обрывать… — попытался вклиниться Столп Пламени, пока его собеседник опрокидывал в себя содержимое своей чашки, но, увы, тщетно. — Что ты, что Шинобу, оба хороши! — вытерев губы тыльной стороной ладони, Узуй вернул чашку на поднос, но к кувшину больше не притронулся. — Одна убедила себя, что должна отомстить за сестру любой ценой и месяцами пичкала себя ядом, чтобы в итоге скормить себя демону. Другой вбил в свою дурную башку, что должен бездумно утащить за собой в могилу пару-тройку случайных демонов, раз всё равно сам стоит на пороге смерти. — Я не собираюсь погибать в этих схватках, — начал было Ренгоку, чьи слова явно истолковали превратно, но тут же запнулся. — Подожди, что ты сказал? Про Шинобу и яды. — О, а тебе никто не рассказал об этом гениальном плане? — раздражённо фыркнул Узуй. — Ладно, я тоже об этом узнал уже после того, как всё случилось. От Муичиро. И план тот был настолько же кошмарным, как и этот твой. Отравить Вторую Высшую непомерной дозой яда, чтобы он ослаб и Муичиро с остальными истребителями могли эту тварь добить. Блестяще просто! Значит, Шинобу планировала это давно. Задолго до того, как Ренгоку узнал о демоне в Токио. Задолго до того, как он заключил сделку с Третьей Высшей. Это… немного облегчало груз вины, хоть и не освобождало от него полностью. Ошеломлённый внезапной новостью, Ренгоку в очередной раз упустил свой шанс высказаться, и Узуй, подогретый выпитым и бурлящими в нём эмоциями, продолжил: — Что это за отчаянная потребность принести себя в жертву, а, скажи мне? Некоторые упрекали меня в эгоизме. Что я оставил службу. Но знаешь, кто самые главные эгоисты? Такие, как вы с Шинобу, герои-самоубийцы. Я хотя бы подумал о своей семье, о тех, кто мне дорог!.. — Да не собираюсь я умирать! — в сердцах воскликнул Ренгоку, отчего Узуй аж вздрогнул и прикусил язык. — Я не собираюсь умирать в том смысле, в котором ты имеешь это в виду. Хотелось рассказать, что он, напротив, из своего грядущего будущего пытается извлечь прок. И что он пытался пойти другим путём. Не напрямую, не напролом, как таран, сквозь демонскую орду, без разбору, а с наименьшими потерями. Но Ренгоку еле пережил признание перед господином Убуяшики. Признаться Узую, особенно когда тот в таком взвинченном состоянии, казалось не только чем-то непреодолимым, но и откровенно глупым. Однако то, что Ренгоку сделал дальше, наверняка было ещё большей глупостью: — Хочешь сказать, что сейчас ты думаешь о своей семье? — он слышал свой голос словно со стороны, холодный и язвительный, и тут же испугался такого звучания, но ничего поделать с собой больше не мог, слова продолжали срываться с языка. — Собираясь ввязаться в сражение, каких Корпус ещё не видывал, и держа своих жён вне происходящего, словно вы не живёте под одной крышей и они не видят, как ты готовишься, как ты ведёшь активную переписку и как всё это на тебя влияет. Если Узуй и был немного пьян, то после услышанного мгновенно протрезвел. — Я хотя бы не нахожусь на последнем издыхании, как ты, Ренгоку. Я слышу, что с тобой творится лютый ужас, — заговорил он неожиданно спокойно, но в ровности его интонаций не было хладнокровия. Узуй наклонился чуть вперёд, показывая, что хочет, чтобы собеседник его услышал и услышал правильно. — В этом наше отличие, и оно самое главное. Я не кладу свою жизнь на жертвенный алтарь из убеждения, что всё равно мне ничего иного не осталось. Я рискую её лишиться из желания победить и выжить, чтобы вернуться к любимым. — Я тоже. Я тоже желаю победить, — не смея моргнуть, произнёс Столп Пламени, выдерживая внимательный взгляд товарища. — Но у меня не получится победить и выжить, потому что я в любом случае скоро умру, Тенген. И я, поверь, уже думал над тем, чтобы просто уйти в отставку, ничем не жертвуя и ничего не делая. Но я не хочу позволять чувству бессилия управлять своей жизнью. Его, этого бессилия, стало в ней и так слишком много. Нет, — он поднял перед собой ладонь, — дай мне договорить. Я не смогу победить и выжить, зато, может быть, у меня получится сделать хоть что-то, чтобы помочь выжить вам. Или тебе. Если тебе нужна помощь, знай, я всегда готов. Узуй ещё какое-то время изучал взглядом своего гостя, после чего чуть нахмурился, словно только что вспомнил: — Ояката-сама ведь поручил тебе отдельную миссию. — Даже две, пожалуй, — задумчиво вымолвил Ренгоку, обращаясь скорее к себе, чем к Узую. — Но в первой я уже сделал всё, что от меня зависело. А что касается второй, то на данный момент там от меня не зависит ничего. Всё, что мне остаётся, это только ждать. Ждать того, что с каждым днём становилось всё менее реалистичным. Ренгоку почти не сомневался, что если им с Аказой и суждено ещё когда-нибудь увидеться, то та встреча станет для них последней. И никакие сведения выпытывать из Третьей Высшей ему в ту встречу не понадобится. — Сплошные загадки, — хмыкнул Узуй совершенно беззлобно, и Ренгоку робко улыбнулся, радуясь, что неприятный поворот их беседы не привёл к опасному обрыву, а вывел обратно на ровную дорогу. — Прости, что сорвался. Я отошёл от дел, чтобы насладиться остатком своей жизни и своего тела с дорогими мне людьми, а в итоге… В итоге всё равно не смог остаться в стороне, когда прижало. Мне, — бывший Столп Звука недовольно поморщился, прежде чем искренне признаться, — немного стыдно, такое чувство, что я подвёл Суму, Макио и Хину, ведь обещал я им совсем другую жизнь. Но я понимаю, что если останусь в стороне, то этой другой жизни у нас точно может не быть. А ещё это бесконечное ожидание… чертовски нервирует. Ренгоку протянул правую руку и опустил её на плечо друга, несильно стиснув. — Я понимаю, — ободряюще улыбнулся он. — Не извиняйся. Узуй тоже улыбнулся, мягко и примирительно. Картина, которую редкий человек мог лицезреть при общении с самопровозглашённым Богом Яркости и Торжества. Впрочем, не прошло и нескольких секунд, как мужчина сложил губы в самодовольную ухмылку и дёрнул подбородком вверх: — А вот тебе бы стоило извиниться! — огласил он с видом задетого до глубины души спесивца. — Мы уже столько тут сидим, а ты ни глотка не сделал! А ну давай, догоняй!

***

Уходить не хотелось. Ренгоку так истосковался по приятной компании и простому человеческому общению, что вновь оказываться наедине со своими мрачными мыслями ему не только не хотелось — он страшился. Это был, конечно, не тот страх, который испытывают люди на пороге своей и чужой смерти или в эпицентре непреодолимых обстоятельств. Не тот страх, от которого глаза становятся как блюдца, зрачки сужаются, а душа уходит в пятки. Страх, который испытывал Ренгоку, был иной природы. Он был рождён недоверием к самому себе. Ренгоку не знал, как поступит, когда и если Аказа всё-таки вновь перед ним предстанет; не знал, хватит ли у него сил и смелости сделать то, что дóлжно — будь то попытка выведать важные сведения или убить. Сколько раз за эти долгие, мучительно долгие недели Ренгоку мерещилась знакомая фигура. Среди деревьев в тёмном лесу, на улицах деревень и городов, у окна или в дверном проёме очередного рёкана. Сердце неизменно пропускало удар, несмотря на то, что все остальные органы чувств хранили молчание, а разум понимал, что никаких демонов поблизости нет. И каждый раз Ренгоку злился на себя, прокручивая в голове все причины ненавидеть Аказу. Но ненависть не приходила. Только временный гнев, который быстро утихал, превращаясь в тоску. И это было то, что страшило. Если и когда Аказа предстанет перед ним не секундным видением, то что он, Ренгоку, сделает? К счастью, справляться с этим было намного легче, когда над головой вовсю светило солнце, заливая ярким теплом широкие поля, в которых, прикрывшись соломенными шляпами, трудились в поте лица фермеры. Пускай они и были далеко, пускай возились с вспаханной почвой, не обращая никакого внимания на одинокого путника, но само их присутствие и сливающиеся в единый хор голоса создавали ощущение компании и бодрили.

Ветер сорвёт — понесёт…

Узуй сказал, что он не занимается ничем таким, в чём бы ему требовалась помощь Ренгоку. И хотя на прощание бывший Столп Звука повторил свой совет — не лезть никуда, а просто вернуться к отцу и брату и провести своё время с ними, — Столп Пламени решил испытать судьбу и свою удачу в последний раз. Если господин Убуяшики снова скажет «нет», значит так тому и быть. Ренгоку воспользуется последними тремя шприцами и после этого отправится в Удзиямада.

Светает, сестрица, светает, Теряют бутоны цвет…

Он бы мог просто отправить господину Убуяшики ворона и в письме изложить свою просьбу. Но ему нужно было видеть лицо главы Корпуса, когда тот будет его выслушивать, и ему хотелось слышать его голос, когда тот будет отвечать. Сухих строчек на бумаге недостаточно.

Держи голубой цветок…

Ренгоку остановился как вкопанный и повернул голову туда. В сторону сгорбившихся над землёй фермеров, чьими голосами округу окутывала рабочая песня. Песня, которую Ренгоку знал. Уже слышал её однажды. В конце осени, когда точно так же, через поля, шёл к господину Убуяшики впервые после своего восстановления. Тогда он ещё не подозревал, что его отстранили от службы и собирались вместо этого поручить поисковую миссию. Ничего не ведал он и о предмете поисков, а потому не придал звучащим словам никакого особенного значения. И лишь спустя весь этот длинный путь, полный старых легенд, запутанных свидетельств из дальних краёв и догадок, ошибочных или не очень, Ренгоку словно молнией средь бела дня ударило при звуке знакомых, но давно забытых строк. Тогда, осенью, те фермеры пели о голубой паучьей лилии. О голубой паучьей лилии пели уже другие фермеры сегодня. Захрустели сухие песчинки под подошвами сандалий, когда Ренгоку круто развернулся, меняя курс своего движения и устремляясь вглубь поля.

Красных бутонов ворох Ветер сорвёт — понесёт К берегу…