***
Ответ на проигнорированный вороном вопрос стал первым, что получил Аказа спустя сутки. А в придачу к этому ответу — ещё и многотонный вес всех тех неудобных, неприятных, вызывающих непривычный страх волнений, от которых он предпочитал всё это время прятаться за решением более насущных проблем. Как глупо, ведь все они так или иначе вели к нему. Аказа разбирался с ними, чтобы вернуться к нему одному. К человеку, который застыл на крыльце небольшого дома в сосновом лесу и смотрел на Аказу так, что у того всё внутри рушилось и сгорало, погребая едва успевавшие зарождаться мысли, планы, речи, оправдания. Оставалась лишь оглушительная пустота, которую было нечем заполнить, кроме новых страхов, стыда и растерянности. Аказа не имел ни малейшего представления, чего ожидать от Кёджуро. Не знал, кем он предстал сейчас в глазах Столпа. Но что ещё хуже — Аказа перестал понимать, что он из себя представляет в своих глазах. Кем он теперь был? Принявшим свою участь изгнанником, который укусил кормящую руку хозяина и гордо выбрал собственный эгоизм? Раскаявшимся в содеянном отступником, который надеялся вернуть всё, как было? Ничтожным слабаком, который не устоял перед ярким пламенем и теперь обугливался в нём до почернения, так и не сумев заполучить себе? А может, круглым идиотом, возомнившим, что сможет сам вершить свою судьбу? Или заплутавшим странником, который всё-таки сумел отыскать единственный верный путь? Об этом всём он должен был подумать намного раньше, у него было в запасе почти три месяца. А Кёджуро, в свою очередь, должен был за этот срок поставить крест на всём их сотрудничестве и на всех соглашениях, поверив в то, что демон его предал. Он должен был не подпускать его к себе ближе расстояния вытянутого вперёд клинка и не желать слушать никаких оправданий. И Кёджуро действительно не пожелал. Все попытки Аказы начать разговор он задавил прикосновениями — совсем не такие дарят предателям. Заглушил поцелуями — Кёджуро его целовал. Выжег словами — и в его устах они не имели ничего общего с жадностью, которой был пропитан голос ненасытного демона, когда он впервые произносил их зимой. Представь, что за этими стенами ничего и никого нет. Только ты и я. Страхи, стыд, растерянность — всё сгинуло в пепле выжженной пустыни. Но на сей раз вместо завывающего холода пустоту наполнило тепло. Оно струилось от самых кончиков тёмно-синих пальцев, сжимаемых ладонью Кё; оно омывало прибойными волнами его сердцебиения; оно обтекало кожу солёной влагой, когда Аказа стирал с его щеки покатившиеся к подбородку слёзы. Впервые за всю свою жизнь Аказа почувствовал себя дома. Впервые этот дом у него действительно был.***
Присутствие смерти ощущалось повсюду. Ею был пропитан воздух в помещении. Её тень падала на Кёджуро: под глаза, на заметно впавшие щёки и на исхудавшую фигуру. Аказа чувствовал её привкус в поцелуях. Он оседал на языке, забирался в горло вместе с горячим дыханием, норовил прокрасться в мысли и отравить своей приторной горечью момент долгожданного единения. Но Аказа не позволял ей опутать себя и напугать. Как Кё и просил — забыть обо всём до утра, представить, что всё хорошо, что есть только они, друг у друга и друг для друга. А со смертью они разберутся позже и сделают это вместе. Выставят её за порог, прогонят навсегда. В этом Аказа был уверен как никогда, потому что Кёджуро выбрал его. Ему не нужно было произносить это вслух — Аказа понял без слов. Он понял это по тому, как мужчина не мог оторваться от его губ, словно добирая всё, что они упустили, пока находились порознь, да и задолго до. Кёджуро показал это тем, что не прятал лицо, как это часто бывало раньше, не спешил отворачиваться и не пытался не смотреть. Когда его единственный глаз не был прикрыт в порыве нежности, Кёджуро смотрел прямо на Аказу, и это смущало в той же степени, в какой заставляло всё внутри трепетать и содрогаться — такую власть этот человек над ним имел. На щеках пылал жаркий румянец; шея, плечи, спина — огнём горел каждый участок кожи, одаренный вниманием Кё. Сколько раз в своих чёрных фантазиях Аказа брал Столпа Пламени против его воли и делал своим. И несмотря на то, что ни одна из тех зловещих грёз не вышла за свои пределы, а в реальности Аказа добивался желаемого огромным терпением с щепоткой дьявольской хитрости, ничто из этого не имело и толики общего с тем, что он получал сейчас. Даже когда Кёджуро проявлял инициативу, затаскивая демона на футон и сгибая его пополам под собой… Тогда им в первую очередь руководила похоть. Аказа прекрасно это знал, хоть и предпочитал думать иначе. Знал, что Кёджуро просто-напросто сдаётся желаниям и потребностям своего тела. Видел это в его потемневшем взгляде, застланном поволокой одержимости. Сейчас взгляд Кёджуро был ясен, как никогда. Красноречив и громок, хоть Кё молчал с тех самых пор, как они переступили порог дома. Они оба молчали. И они не спешили. Словно у них действительно было в запасе всё время мира, а не хрупкий договор забыться до утра. Сидевший на его коленях Кё снова прикрыл глаз и чуть повернул голову, ласково потираясь о руку, которая легла ему на щёку, чтобы снять повязку. Искусанные и припухшие, его губы невесомо коснулись внутренней части ладони, а когда повязки не стало, перепорхнули к костяшкам согнутых пальцев. Добравшись до последней, мужчина задержался, прижался сильнее, глубоко выдыхая, после чего заново потянулся к губам замершего напротив него демона. Сознание отказывалось трезветь, так и плавая в пьянящем тумане. И Аказа время от времени всё звал Кёджуро по имени, едва шепча. — Кё, — тихо между поцелуями. Но Кёджуро льнул к нему вновь и вновь, забирая своё имя с языка. — Кё, — проверял, в здравом ли тот уме. Но Кёджуро брал его лицо в свои руки и вёл большие пальцы по тёмно-синим полосам, будто действительно забыв о том, что те олицетворяли демоническую сущность. Как он мог так легко поддаться забвению до утра, видя перед собой истинный облик демона? Почему попросил снять маскировку? Ответ трепыхался на самой поверхности — Кёджуро принял Аказу. Таким, какой он есть. Демон не был ему противен. — О, Кё… — а Аказе, кажется, просто нравилось произносить это имя. В свете свечи, догорающей за стеклянными дверцами лампы, золото отросших за три месяца волос чудилось растопленным закатом, а горячие прикосновения — спустившимся к нему солнцем, которое вопреки здравому смыслу вместо погибели несло уют и защиту. Одной рукой Аказа зарылся в жёсткие пряди, купаясь в их густоте; другой забрался под распахнутую юкату, чтобы получить ещё больше согревающего душу тепла. Огладил бок, провёл кончиками пальцев вверх по позвоночнику, встретился с россыпью мурашек и явственно ощутил на своих губах мягкую улыбку Кёджуро. Не разрывая поцелуя, мужчина совсем немного приподнялся, не глядя высвободился из ненужной одежды. Юката полетела в сторону и бесформенной грудой рухнула на сиротливо брошенный лиловый жилет, от которого избавились намного раньше. — Мне так тебя не хватало, — на глубоком вдохе промолвил Кё, усаживаясь обратно и тесно вжимаясь пахом в живот демона. — Всё это время я только и делал, — Аказа стиснул его бёдра и опустил на себя, до болезненного давления вминая в тонкую ткань штанов, — что искал способы вернуться к тебе. Кёджуро подался вперёд, всем своим весом укладывая Аказу на футон. Алые кончики распущенных волос приятно щекотали кожу, пока мужчина медленно прокладывал дорожку из поцелуев — по линии подбородка, вниз по шее, через выступы ключиц. Когда Аказа почувствовал его язык, влажно двигающийся вдоль тёмной полосы на груди, он не выдержал. Даже если в это действие не было вложено никакого особенного значения, Аказа сходил с ума от столь неприкрытой нежности к тем своим чертам, которые для Кё наверняка всегда служили клеймом чудовища. Потому что обычно демону никакая нежность и даром была не нужна. Если только она не исходила от Кёджуро. С утробным рычанием, Аказа перехватил нависшего над ним мужчину за плечи, собираясь перевернуться и подмять желанное тело под себя. — Нет, лежи, — Кёджуро остановил его, выпрямившись и надавив обеими ладонями на грудь. В глазу полыхала такая решимость, что не подчиниться было невозможно. — Я всё сделаю, хорошо? Аказа кивнул. Рассеянно и практически бездумно, потому что поплыл моментально, стоило Кёджуро развести свои колени шире и плавно качнуть тазом, проезжаясь по вздыбленной белой ткани, подчёркивающей крепнущее возбуждение. Довольно улыбнувшись краешком губ, мужчина широко провёл ладонями вниз, с наслаждением очерчивая рельеф мышц, а достигнув края штанов, принялся развязывать бирюзовый пояс. В голове приятно клубился дурман, и Аказа, лениво поглаживая Кёджуро по бёдрам, из-под полуприкрытых розовых ресниц любовался его фигурой, возвышающейся над ним, на нём, вокруг него. Картина, ради которой стоило ждать три месяца. Ради которой он вытерпел бы ещё не одну пытку от верховного демона. Картина, которая исчезла с его глаз, когда Кёджуро вдруг сполз ниже, утягивая за собой штаны. И хотя эта внезапная перемена очень скоро окупилась горячей ладонью вокруг налившегося твёрдостью члена, Аказа недовольно завозился на футоне. Ему не нравилась эта разросшаяся вокруг пустота, которая начала стыть после того, как Кёджуро сперва оставил его губы, а затем и вовсе пропал из поля зрения. Он хотел видеть его и чувствовать — как можно дольше и как можно больше. Всем своим телом, а не половиной. — Кё, — хрипло позвал Аказа, едва не подавившись, когда Кёджуро опалил своим дыханием чувствительную плоть. Вытянув руку, демон коснулся подбородка мужчины и лёгким движением приподнял его голову. — Позволь и мне тоже. — Тоже? — прозвучало удивлённым эхом. — Да, — подтвердил демон, гипнотизируя взглядом, в то время как его тело уже действовало само по себе, возвращая сбитого с толку, но повиновавшегося Кё обратно. — Хочу вместе с тобой. Недоумение Кёджуро рассеивалось по мере того, как Аказа развязывал его фундоши. Алеющий на скулах румянец, перетёкший на щёки и расползающийся по плечам, выдавал овладевшее им смущение, однако Кёджуро тем не менее смело развернулся спиной к демону, усаживаясь на его груди, и это было очаровательно. Как и каждый его шрам, украшавший спину, украшавший внешнюю сторону бёдер, которые вновь оказались под ладонями Аказы. Как и его очерченные крепкими мышцами руки, которые мужчина поднял, чтобы убрать золотую копну длинных волос на одну сторону. Как и его тихий вздох, наполненный волнительным предвкушением. Сплетения света и тени ожили на выпирающих лопатках и позвонках, когда Кёджуро наконец согнул спину и наклонился. Давление чужого веса исчезло с груди, но дышать едва ли стало легче. А может, Аказа, пленённый откровенностью позы, и вовсе забыл, каково это. Зато теперь он прекрасно понимал, каково другое — обладать полным доверием Кё и его расположением. Быть тем, кому он хочет делать приятно и от кого согласен получать приятное в ответ. Перед кем не существует никакого стеснения. Рядом с кем можно отодвинуть в сторону сомнения. Аказа позволил Кёджуро начать первым. Пусть успеет вкусить немного власти, прежде чем в его горле станет до невозможности тесно, когда к скользящему внутри члену присоединятся сдавленные стоны. Первым, правда, сдавленный стон вырвался из Аказы. Он явно переоценил свои силы и то, насколько изголодался по близости с этим человеком. Кёджуро достаточно было лишь аккуратно взяться за основание и играючи провести кончиком языка вверх, и вот он уже жмурится, мурует воздух в лёгких и совершенно не замечает, как подгибаются пальцы на ногах. Вся выдержка разбилась вдребезги. И Аказа даже не стал пытаться найти своей спешке оправдания, что ему якобы просто не терпится совершить свою маленькую месть и поскорее заставить любовника извиваться в сладостных муках. Всё, чего он на самом деле неистово желал, это чтобы Кёджуро было настолько же хорошо, как и ему сейчас. Вывернувшись поудобнее, Аказа осторожно, чтобы Кё не отвлекался от процесса, помог ему улечься на бок и прижался сомкнутыми губами к покрасневшей головке, упиваясь эхом пульсирующей под тонкой кожей крови. Согнутая в колене нога, которую он при этом придерживал, судорожно дёрнулась выше, и эта незамедлительная реакция пробудила в демоне довольный рокот, поднявшийся из самой тёмной глубины сознания. Из такой тёмной и такой глубокой, что, кажется, то место осталось единственным, куда ещё не добралась окрыляющая правда. Правда, которая складывалась из мелочей. Из всех этих, на первый взгляд, незначительных движений, которые столь ярко фиксировал разгорячённый разум и впитывало тело. Нетерпеливый толчок навстречу, доверительно раскрывающиеся бёдра и совершенно невинный посреди разгорающегося пожара жест — бережное, как будто бы успокаивающее поглаживание по полосатой талии. Правда, которая состояла в том, что даже с наступлением утра это всё никуда не исчезнет — настолько прочно сплелось с реальностью. Потому что Кёджуро выбрал Аказу, а Аказа выбрал Кёджуро. И как же Аказа его… любил. Слово родилось на языке и беззвучно вырвалось наружу вместе с выдохом, когда демон открыл рот, чтобы жадно вобрать в себя соблазнительно потемневший орган сразу наполовину. Сочащаяся смазкой головка проехалась по ребристому нёбу, выдёргивая Кёджуро из самозабвенных неторопливых ласк, и вместе с его придушенным стоном Аказа ощутил вокруг своего члена волну мелкой вибрации. Мгновение затишья — оба замерли, прислушиваясь друг к другу и к себе, заново учась чувствовать, быть на одной волне. Когда Аказа пришёл в движение, он старался подстроиться под заданный Кёджуро темп, чтобы тому было комфортно, а Кёджуро, взяв пример с Аказы, дал волю своей жажде, беря так глубоко, что яйца поджимались от каждого соприкосновения с его губами. При иных обстоятельствах Аказа бы непременно сказал ему, чтобы поступал, как считает нужным и как ему нравится, однако рот его был слишком занят, а мысли — слишком шатки. Ясности ума хватало лишь на то, чтобы не начать, как одержимый, толкаться в Кёджуро и оставить ему свободу действий. Особенно когда эта свобода в его руках, в его губах и его языком творила с Аказой такое, что время от времени становилось совсем невмоготу и он отстранялся, гортанно стонал и всякий раз ожидал, что вот-вот его бросит за грань. Или самого Кё, чьё тягучее мычание в какой-то момент сменилось рваными всхлипами. Аказа прекрасно знал, предвестником чего служили эти звуки. А вот выдержит ли Столп этой ночью повторный круг — в этом он был не уверен. Поэтому, как бы ни хотелось обратного, стоило поторопиться. Выпустив изо рта обласканный член, он быстрым движением снизу вверх собрал пальцами слюну и смазку, чуть оттянул одну из ягодиц в сторону и принялся мягко вводить первый палец, смачивая и осторожно растягивая узкий вход. Кёджуро с непривычки вздрогнул и на несколько секунд замер, но вскоре уже вновь мерно задвигал головой, и лишь его ладони, то и дело с силой стискивающие бёдра Аказы, выдавали его состояние. На это, а ещё на ритм вокруг своего члена Аказа и ориентировался, работая уже двумя пальцами в такт. Ввести до упора — и Кёджуро цепенеет, горло его сжимается, сдавливает со всех сторон. Согнуть и упереться в чувствительную стенку — и он окатывает любовника особенно жарким дыханием, в котором чуткий слух различал и рычание, и жалобный стон. От одних только этих звуков голова шла кругом, осязаемые ощущения же выбивали из неё последние связные мысли. Ноющая тяжесть оплела пах очередным узлом, стягивая до предела, и затем резким всплеском пустила накопленное напряжение потоком по запульсировавшему органу, в жар чужого рта. Аказа хотел податься назад, но Кёджуро, почувствовав это, вцепился в его бёдра с новой силой, не пуская. Глухо выругавшись, демон чуть приподнялся на локте, чтобы посмотреть, и только тогда заметил, насколько расплывчатым всё было вокруг. В глазах стояла щиплющая влага, и он хотел лишь одного — встретиться взглядом с Кёджуро, чтобы убедиться, что с ним происходит то же самое. Но Кёджуро держал веки плотно сжатыми, а когда наконец отстранился, то тут же спрятался в согнутом локте, закрывая сразу пол-лица. Всё, что смог увидеть Аказа — это несколько белесых капель, вязко стекающих из уголка его рта. Моментально заискрилось новое желание — накрыть поцелуем эти губы, слизать пролившееся за край семя, ощутить свой вкус, смешавшийся со вкусом Кёджуро на его языке. Но вместо этого Аказа, несмотря на охватившую его после оргазма истому, нашёл в себе силы переместиться между ног любовника и продолжить начатое, потому что Кё всё ещё не достиг пика и не испытал разрядки. Мужчина впивался зубами в край нижней губы, сосредоточенно пытался выровнять сбитое дыхание, и в его рваных вдохах-выдохах Аказа, проклиная свои обострённые чувства, различал сопротивляющийся вой измученного организма, приближающегося к границам своих нынешних возможностей. Такое приближение не могло не приносить боли. Отрицать очевидное было нельзя — Кёджуро не хватало выдержки. Однако он изо всех сил пытался держаться, контролировать, терпеть. Терпеть ради Аказы. Как дорого бы это ему ни обошлось. Чёртов упрямец. Даже выбрав в кои-то веки себя и свои желания, он всё равно продолжал думать о других и ставить их на первое место. И несмотря на то, что демону было до безумия приятно осознавать себя на месте этих «других», последнее, чего он хотел — это чтобы Кёджуро задыхался не от переполняющей эйфории, а от того, что отказали внутренние органы. Аказа ещё никогда добровольно не лишал себя желаемого из заботы о ком-то. Странное, совершенно чуждое ему намерение, которое почему-то отзывалось грустью, ничего общего не имевшей с недовольством голодного зверя, обделённого добычей. Заново смоченные слюной пальцы вошли внутрь намного легче, чем в первый раз, и Аказа уверенно добавил третий. Когда же тяжёлый от возбуждения член надавил на его язык и заскользил внутрь, погружаясь всё глубже, демон почувствовал широкую ладонь на своём затылке. Кёджуро, должно быть, очень старался быть мягким, однако зарывшиеся в розовые волосы пальцы с силой сгребли пряди в кулак, как только Аказа добрался свободной рукой до мешочка под блестевшим от слюны членом и чуть сжал, принявшись массировать, перекатывать, оглаживать пальцами. Одновременная стимуляция сразу с трёх сторон быстро довела Кёджуро до исступления, а его выгибающееся дугой тело, податливые взмахи навстречу и разлившаяся в нагретом воздухе мелодия стонов довели уже Аказу. До такого состояния, что между ног опять вовсю ныло, приятно тянуло и твердело. Но ничего, с этим он разберётся потом сам, а пока стоило позаботиться о Кёджуро. Имя демона разбилось на осколки и не успело разлететься по тёмным углам помещения, как в расслабленное горло в несколько волн хлынула солоноватая вязкость. Аказа совсем немного приподнял голову и прикрыл глаза, едва не мурча от удовольствия. Пока же дрожащий под ним Кёджуро приходил в себя, он принялся заботливо вылизывать его напоследок. Понимание, что никому из них такая забота успокоиться отнюдь не помогла, а лишь заново распалила, пришло с опозданием. Укладываясь рядом с восстанавливающим дыхание Кё, который тут же с готовностью перевернулся набок, Аказа обвил его руками за талию и зарылся носом во взмокшие на загривке волосы. Не прошло и нескольких мгновений, как упругие ягодицы вжались в его изнывающий от жажды продолжения член. С трудом проглотив досадливый стон, Аказа отодвинулся подальше, на относительно безопасное расстояние. Кёджуро в его руках настороженно замер, а через секунду повернул голову, заглядывая через плечо. Из уголка здорового глаза тянулись мокрые дорожки, а взгляд излучал растерянность и беспокойство. — Это… всё? И столько удивления сквозило в этом простом вопросе, что Аказа почувствовал себя нелепо. Словно это не Кёджуро на ладан дышал и терпел раздирающую изнутри боль, а Аказа сплоховал и унизительно выбился из сил раньше положенного. — Думаю, тебе на сегодня хватит, — тем не менее миролюбиво улыбнулся демон и оставил лёгкий поцелуй на покрытом испариной плече. Кёджуро помрачнел. Зашуршала простынь, и вот он уже тянется к тяжело вздохнувшему любовнику, жмётся к груди, наваливается, вынуждая лечь на спину, и пытливо заглядывает в глаза, ища на дне зрачков что-то. — Мы договорились, — прошептал он, склоняясь к лицу демона и замирая в считанных миллиметрах над ним. — До утра, Аказа. — Даже мне до утра будет тяжеловато, — попытался отшутиться тот. Другая шутка — о том, что, будь Кёджуро демоном уже сейчас, Аказа не выпускал бы его сутки напролёт, — благоразумно осталась неозвученной. — Забыть обо всём до утра, — между тем, уточнил Кёджуро, не клюнув на беспечный тон. — Забудь. Пожалуйста. Сейчас всё хорошо. Мягкий, робкий поцелуй без языка. Зато рука без всякого стеснения проследовала вниз и по-хозяйски накрыла красноречивое опровержение недавним словам демона. — Кё, — уже куда серьёзнее произнёс Аказа, голос на пол-октавы ниже. — Не надо себя мучить. У них ещё всё впереди. Обязательно будет. Когда они поговорят завтра и во всём разберутся, решат, как действовать дальше. Вот тогда всё точно будет хорошо. А когда они уладят дела с лилией или найдут иной способ преодолеть последний рубеж на пути к тому, чтобы быть вместе вечность, всё станет ещё лучше. Пока же стоило поберечь силы. Но Кёджуро был не согласен. — Это ты меня мучаешь, — пробормотал он между короткими сухими поцелуями, пальцы его продолжали испытывать расшатанное самообладание Аказы на прочность. — С самой нашей первой встречи. Может, уже изменишь своей привычке и прислушаешься ко мне? — В этом всё и дело, — Аказа аккуратно перехватил его за запястье, останавливая. — Я прислушиваюсь к тебе. К тому, что происходит у тебя внутри. Кёджуро отстранился, приподнимаясь на локте, смерил собеседника долгим взглядом, после чего высвободил руку и сел, уставившись во тьму дома. Свеча за стенками лампы уже давно догорела, и теперь помещение тонуло во мраке. Во мрак пытался ускользнуть и Кёджуро, однако Аказа молча следовал по пятам, ожидая, пока он решится заговорить. — Я привык, — признание прозвучало еле слышно. — Оно так теперь почти постоянно. Когда слабее, когда сильнее. Но я не хочу сейчас это обсуждать. Не хочу сейчас об этом даже думать. Потому что я… — Кёджуро повернул голову, бросая на внимательно наблюдающего за ним демона нечитаемый взгляд, и на какое-то время замолк, словно размышляя, стоит ли продолжать свою мысль. Вероятно, решил, что не стоит, так как в итоге просто сменил тему. — Если тебя отталкивает моя слабость, тогда я пойму. Ничего Ренгоку Кёджуро не поймёт, раз до сих пор не понял. Аказа оторвался от футона, принимая вертикальное положение, и придвинулся ближе, беря этого непонятливого за подбородок и увлекая в поцелуй — твёрдый, настойчивый, глубокий. Вместо громкого возражения против прозвучавшей глупости. Против прозвучавшей глупости теперь было направлено каждое движение. Полные обожания объятия, которые к утру наверняка отзовутся синяками на бёдрах, боках, под рёбрами; посыпавшиеся на кожу укусы, старательно зализанные в особенно чувствительных местах на шее и груди; вновь втолкнувшиеся в горячую тесноту мокрые пальцы, раздвигающие стенки и разминающие тугие мышцы. Раз Кёджуро привык к постоянной боли, то Аказа хотел сделать так, чтобы наслаждение полностью её перекрыло и заглушило хотя бы на короткое время, а не переплелось с ней, обретая форму уродливого симбиоза. И пусть оно не будет беснующимся и диким, как пожирающий всё на своём пути лесной пожар, главное — что оно оставит после себя. Не выжженную мёртвую пустошь, а обласканное теплом поле, на котором распускаются самые прекрасные в мире цветы. Жёлтое море подсолнухов. Стоявший перед ним на коленях Кёджуро совсем расслабился вокруг двигающихся в нём пальцев и под бережными поглаживаниями по спине. Дыхание почти выровнялось. Тело обрело податливую мягкость, и Аказа готов был поклясться, что умиротворение, которое затопило его до краёв, он впитал именно от Кё. Это Кё был так спокоен. Счастлив? Растянутый вход принял его хорошо, обжимая плотно, без сопротивления. Тем не менее Аказа продвигался вперёд плавно, за поясницу подтягивая Кё к себе. По её бокам выпирали округлые косточки, кожа на них была особенно нежной. Одно из немногих мест на теле Кёджуро, которые Аказа никогда не кусал. Лишь прихватывал зубами слегка, заставляя сурового Столпа ёжиться от щекотки да трястись от с трудом сдерживаемых смешков. Всё это происходило после секса, разумеется. И сегодня, быть может, тоже произойдёт. А пока тающий в его объятиях Столп издавал совсем иные звуки. Хотелось стать ближе. Чтобы расслышать лучше, чтобы вдохнуть насыщеннее, чтобы получить больше. Больше источаемого жара, и отголосков беснующегося в груди сердца, и ощущения всеобъемлющей целостности. Погрузившись полностью, Аказа обвил Кёджуро руками снизу и накрыл собой, плотно прижимаясь грудью к спине и пригибая к футону. Вес перераспределился и оказалось, что ещё было, куда тонуть. Кёджуро проскулил что-то бессвязное, запрокинул голову и вцепился в смятую простынь, а Аказа вцепился зубами в его плечо, прикусывая, надавливая языком и извлекая из любовника новую порцию сладких звуков вперемешку с обрывками своего имени. Мазнув губами по оставленной им красной отметине на плече, демон чуть отстранился и задвигался мерными, небольшими толчками, совершенно точно зная, что ещё в самом начале сумел задеть заветную точку. Неудивительно, ведь он успел выучить Кёджуро наизусть. Как звёздную карту неба. Как высеченные в сознание истины о порядке вещей в мире: солнце всегда встаёт на востоке, морская вода отдаёт солью, за зимой обязательно следует весна, а за жизнью — смерть. Об этом всём не нужно было думать постоянно, чтобы знать. Не думать о Кёджуро было невозможно. Он был его истиной и его порядком — единственными среди безликого множества, которые Аказа готов был чтить и соблюдать. Поэтому да, Аказа прекрасно знал всё: как обнять, где погладить, а где до боли закусить, в какой момент задержаться внутри, притираясь к ягодицам, а в какой — звонко по ним шлёпнуть. Он знал, как Кёджуро нравилось. Знал, как он любил. Любил. Толчки набирали интенсивность, становились всё более размашистыми. Подушка, которую Кё умудрился где-то нашарить и подложить себе под голову, покрылась влажными пятнами. Влажными были синие пальцы демона, которыми он обводил горячую головку члена, отчего из неё лишь обильнее текло. В какой-то момент стало опять до безумия мало, несмотря на то, что обволакивающий со всех сторон воздух раскалился до температуры сплавленных на футоне тел и Аказа ощущал себя в знойном мареве. Кажется, ему всегда будет недостаточно, но до тех пор, пока Кёджуро позволяет ему продолжать и сам остаётся в границах удовольствия, демон будет брать. Резко замедлившись, Аказа осторожно выскользнул из Кёджуро, придерживая его, едва стоящего на коленях, и помог перевернуться на спину. Ноги, только что подрагивающие от сладкого изнеможения и напряжения, едва ли не намертво сцепились у него за спиной, стоило демону с глухим низким рыком вновь погрузиться в сужающуюся глубину. Снизу на него взирало голодное пламя, и ни полуприкрытые веки, ни густота чёрных ресниц не могли его обуздать. Вокруг шеи обвились настойчивые руки — Аказа поддался их весу, склоняясь к разрумяненному лицу Кё, вдыхая аромат тепла и пота, беспамятно окунаясь в страстный поцелуй. Он уже не помнил, какой это был по счёту, да и не то чтобы этой ночью тратил время на арифметику, однако такой поцелуй затмил собой все предыдущие. Они не целовались даже — пили друг друга, будто добравшиеся до оазиса пустынные странники, забывшие вкус воды; вжимались друг в друга и зарывались во взмокшие волосы, словно выброшенные на берег моряки, едва пережившие кораблекрушение и теперь льнущие к песку. И не было в мире ничего лучше. Не было ничего яснее. Одурманенный до помутнения, Аказа ещё никогда прежде не ощущал столь отчётливо правильность происходящего. Он находился там, где должен был. Из всех возможных вариантов своей судьбы очутился в единственной верной точке. Рядом с Кё. Его место было рядом с Кё. Даже когда спустя одну маленькую вечность и несколько растянувшихся на тысячелетия секунд они разорвали умопомрачительный поцелуй и Аказа распрямился, удобнее подхватывая выгнувшегося Кёджуро под поясницей и принимаясь вталкиваться в него, это осознание не упорхнуло мимолётным порывом. Не рассеялось под натиском новых волн, рождаемых столкновением разгорячённых тел. Неугасающим пламенем продолжало гореть, когда уши заложило от шума бешено несущейся по жилам крови, а всё тело свело крупной судорогой. Аказа почти поверил в то, что оглох, но громкий вскрик, раздавшийся под ним, разбил эту иллюзию. А острые ногти, обжёгшие расцарапанную спину, вырвали протяжный хриплый стон уже из него. Густо изливаясь в опять увлёкшего его к себе Кё и через новый поцелуй постигая метаморфозы всепоглощающей страсти, перетекающей в баюкающую нежность, Аказа всё ещё чувствовал. Оно, это осознание, всё ещё присутствовало в нём. Никуда не делось и не собиралось. Пустило корни так глубоко, что ничем уже не вырвать. — Если на утро всё это окажется сном, никогда тебя не прощу, — первым подал голос Кё немного погодя, после того, как они устроились вдвоём под тонким одеялом. Одежда так и осталась лежать нетронутой где-то поодаль, и Аказа, нежась в тепле ничем не сдерживаемой близости, совсем не впечатлился прозвучавшей угрозой. — Объявишь на меня охоту, а потом хорошенько надерёшь мне зад? — промурлыкал он, перебирая ещё влажные пряди золотых волос, рассыпавшихся по его груди. Кёджуро приподнял голову, чтобы видеть лицо демона и молчал так долго и так серьёзно, что тот начал жалеть, что вместо дурацкой шутки не подобрал для ответа нечто более высокое или хотя бы романтичное. Однако в конце концов Кё по-доброму усмехнулся и вернулся на своё место, лишь прижавшись на сей раз покрепче да обнимающими руками захватив побольше обнажённого тела любовника. Смысл этого жеста, равно как и прозвучавших ранее слов, раскрылся уже очень скоро. — Я здесь, здесь, — шептал Аказа, когда Кёджуро вдруг вздрагивал посреди сна и судорожно цеплялся за демона, словно застал его за попыткой побега. — Всё хорошо, — целовал он его в висок, стискивал в кольце рук и успокаивающе гладил, когда Кё вновь резко просыпался и под гнётом растущей паники суетливо вскидывался, чтобы прощупать границу между сном и явью. — Я рядом, — едва шевеля губами, заверял демон спящего, согревая дыханием его ухо. На всякий случай. Чтобы спалось спокойнее. И хотелось верить, что это помогло, потому что после череды беспокойных пробуждений крепкий сон всё-таки сморил Кёджуро до самого утра.