***
Одинокий дом в сосновом лесу был погружён во мрак. Совсем не как когда Аказа вышел к нему, следуя за чернокрылым проводником. В тот раз на крыльце, в льющемся из окон приглушённом свете стояла фигура человека, чьё сердце пропустило удар, а затем понеслось вскачь совсем не от страха или ненависти. Сегодня на улице не было ни души, а за стенами дома спал всё тот же человек, и его сердце размеренным ритмом отбивало мгновения сна. Человек, которого демон оставил позавчерашней ночью. Аказа оставил Кёджуро. Ушёл. Молча и не посчитав нужным дать ответ на прозвучавший вопрос. Ни голос разума, ни самообладание, пришедшее на смену буре эмоций после долгих часов ожидания заката, не смогли его удержать от этого поступка. Кёджуро умирал — и Аказа не собирался, не имел ни малейшего желания смотреть, как он принимает, словно давнюю подругу, костлявую старуху, что уже обосновалась под крышей этого дома. Это было за гранью его понимания, это не умещалось ни в какие рамки дозволенного — того, на что Аказа был готов пойти ради Кёджуро. А потом он понял, что речь шла не о том, на что он был готов пойти ради Кёджуро. Речь шла о том, как Аказе стоило поступить ради себя. Ради Кёджуро он был готов сорваться в неизведанное. И Аказа сорвался. Подгоняемый стремлением совершить невозможное, из кожи вон вылезти, но добыть цветок. Любыми способами, любой ценой. Кипящая внутри злость подогревала физическую силу, которую демон ощущал каждой клеточкой тела, стоило сжать кулаки и глубоко вдохнуть. И ему казалось, что он способен на всё. Над ним теперь не было Мудзана, чьё мнение он бы учитывал. Перед ним открывался целый мир, в котором точно, точно должна была где-то прятаться треклятая лилия. Глубокое звёздное море над головой сулило надежду. Просторы полей, куда демон в спешке вырвался из леса, создавали ощущение бескрайних горизонтов возможностей. Но уже на исходе ночи Аказа осознал, что все эти ощущения — одна сплошная иллюзия, которой он пытался заглушить необъятную панику в своей душе. Осознал, что на деле он просто очутился перед лицом абсолютной неизвестности, не имея на руках абсолютное ничего. Куда идти? За что браться? С чего начать? Вернуться на остров Сикоку и заново обойти всех мастеров айзоме и монахов? Ринуться на Хоккайдо и пытать каждого айна, которого сможет отыскать? Прошерстить каждую травинку в стране? Сейчас ведь ещё даже не наступила пора цветения лилий… Вернуться в Индию, где куда теплее, и прошерстить каждую травинку там? Аказа бы мог. Ему бы хватило сил. Ему бы хватило упрямства. А ещё ему бы хватило времени. Времени у него имелась одна целая бесконечность. Ради Кёджуро Аказа был готов искать до скончания веков. Вот только какой в этом смысл, если у Кёджуро, у Кёджуро не было в распоряжении столько времени? А то, которое было, он хотел отдать Аказе. Жалкие крохи. На кой чёрт ему сдались эти жалкие крохи? После всего, что Аказа получил, они чудились скорее утешительной подачкой, а то и вовсе жестокой насмешкой. Рот наполнялся ядом и желчью при одной мысли о том, чтобы покорно принять то, что Ренгоку ему предлагал. Всё внутри бунтовало и протестовало — и с наступлением следующей ночи Аказа упрямо продолжил двигаться вперёд, следуя берегам реки Нака. Ведь голубая лилия, по словам индийских монахов, должна была расти у водоёмов. Аказа продолжил двигаться вперёд. В эту абсолютную неизвестность. На холостой инерции. Не имея ни плана, ни хотя бы примерного представления о дальнейших шагах. Чего ещё у него не станет в скором времени? Кого. Кого ещё он лишится? Ещё? Вопрос, промелькнувший в голове всего на мгновение, не привлёк и малой части внимания демона. А вот страх, зародившийся ещё в первую ночь и разраставшийся с каждым шагом, сделанным прочь от Ренгоку, наконец достиг своего апогея и завладел мыслями. Аказу не волновало, почему он мог так ярко и отчётливо представить, каково это — вернуться слишком поздно. Не интересовало, почему воображаемый сценарий, в котором он возвращается в холодный и пустой дом, ощущается таким реальным и причиняет столько физической боли, что ноги перестают подчиняться. Ему было всё равно, почему страх, который всё это вселяло, вдруг оказался на порядок сильнее неискоренимого упрямства и неистового желания проложить для Кёджуро дорогу в вечность. В самый важный момент — в самый страшный, нужный, критический момент — Аказы не было рядом… Нет, не в прошедшем времени. В будущем. В самый ответственный момент его может не быть рядом. Осознание электрическим разрядом прошило всё тело, и тогда Аказа, преодолевший за две короткие летние ночи путь до места слияния рек Нака и Хоки, совершил поступок ради себя. Резко развернулся и понёсся назад. С такой скоростью, словно тот самый ответственный момент наступил прямо сейчас. Дом не встретил его пустотой. Аказа не опоздал. Однако в погоне за недостижимым призраком он потерял целых два дня, и теперь горечь понапрасну потраченного, безвозвратно ушедшего времени растекалась горячими слезами по подушке. Кёджуро проснулся сразу же, как только Аказа очутился у его постели. Демон, впрочем, совсем не пытался быть тихим и незаметным, забираясь на футон, юркая под тонкое одеяло и сворачиваясь под тёплым боком у завозившегося мужчины. Ему нужно было слышать, нужно было чувствовать, нужно было знать, что отравивший его страх не оказаться в нужное время в нужном месте точно не воплотился в реальность. Кёджуро по-прежнему жив. Дышит, пусть сбивчиво. Зато обнимает крепко. И шепчет его имя — беззлобно. Вся решимость Аказы и всё его яростное упрямство, которыми он жил последние двое суток, обратились в прах, и теперь демон просто задыхался от безысходности. Он не хотел быть свидетелем медленной смерти Кёджуро, но и повернуться к нему спиной, оставив навсегда, тоже не мог. Он ненавидел Кёджуро за его несокрушимую приверженность человечности, но ещё больше ненавидел себя за то, что не мог отказаться от синицы в руке ради журавля в небе. Взять бы да наплевать на все договорённости. Утащить бы его силой, пойти на все риски и попытаться сделать демоном — против воли хозяина, против воли самого Кёджуро… и лишиться того, что возникло между ними вопреки всем законам здравого смысла. Взросло на пепелище их первого столкновения, в пылу яростной схватки, которая едва не унесла жизни обоих. Расцвело и засияло посреди грозовых туч, непреодолимых конфликтов мировоззрений. Согрело, наполнило демона неизвестными ранее, но, как оказалось, такими недостающими чувствами. Взять бы да наплевать… и лишиться доверия Кёджуро, который никогда его не простит за подобное решение. Лишиться его любви, потому что предательство и неуважение никакой любви недостойны. И, вдобавок ко всему этому, лишиться самого Кёджуро, если попытка обращения не увенчается успехом. Горячая ладонь медленно гладила его затылок, а движение кончиков пальцев меж коротких прядей волос действовало успокаивающе. Аказа был благодарен Кёджуро, что тот принял его слабость без лишних вопросов и попыток взбодрить глупыми словами, которые всё равно ничего не изменят. И всё же в глубине души сидело это детское, наивное желание, чтобы произошло чудо. Будь то внезапное, совершенно ничем не обоснованное «Знаешь, Аказа, я передумал и стану демоном». Будь то голубая паучья лилия, которую Кёджуро вдруг вытащил бы из-под подушки. Аказа не знал, что из этого выглядело более сюрреалистичным, но был готов ухватиться за любую возможность. Поэтому, когда Кёджуро заговорил, он незамедлительно навострил уши и весь обратился во внимание. — Аказа, хочу рассказать тебе кое-что, — тон голоса Столпа выдавал нечто более глубокое и серьёзное, чем сожаление и утешение. — Весной, пока тебя не было, мне удалось обнаружить нечто очень важное. Демон слабо моргнул, прогоняя из глаз последние слёзы, но так и остался лежать на месте, поджимая согнутые колени и синими пальцами стискивая юкату на чужой груди. — Находка дала мне идею и теперь я ею занимаюсь, — между тем, продолжил Кёджуро, его ладонь перестала водить по розовым волосам и теперь покоилась на затылке, согревая. — Получается хорошо, но я не знаю, насколько успешным окажется результат. Аказа разжал пальцы, чуть отодвинулся и поднял взгляд на собеседника. В комнате царила кромешная тьма, однако демону не нужен был свет, чтобы всё прекрасно видеть. Кёджуро хмурился, а на его бледном лице отражались волнение и нерешительность. Сомневался, правильно ли поступает, раскрывая важные сведения тому, кто не уберёг предыдущие. — Я не хочу больше никаких договоров и обещаний, — проговорил Ренгоку, глядя демону прямо в глаза. — Просто… если мне всё же повезёт с лилией до того, как я умру, пожалуйста, не отнимай её у меня, чтобы отдать Мудзану. Аказа был не в силах сделать вдох, не то что шелохнуться. Он словно очутился на острой вершине высокой горы. Вокруг свирепствовали ветра. Ветер безумной радости от нового вкуса надежды и ветер гулкого страха вновь разочароваться. Терзаемый ими, Аказа изо всех сил старался удержать равновесие. Боялся оступиться и сорваться вниз. Туда, где уже никакая регенерация не поможет подняться вновь. И во всём этом гудящем хаосе имя господина было самым последним, о чём Аказа думал. Он уже давно решил, чего хочет в этой жизни. И цели Кибуцуджи Мудзана не имели к этому никакого отношения. Знал об этом и Кёджуро, однако всё равно осторожничал и переживал. Трудно было его в этом винить. — Если она достанется Корпусу… — начал Аказа дрожащим от переизбытка эмоций и упадка моральных сил голосом. — Она ведь, получается, будет найдена. Тогда ты станешь демоном? Останешься со мной? Мы ведь попробуем? Проступившее облегчение смягчило черты лица Кёджуро. — Да, — мягко произнёс он, после чего сел в постели, взглянул в сторону окна и вновь посмотрел на лежащего на подушке демона. — Скоро начнёт светать. Прогуляемся? Хочу успеть показать тебе её сегодня, заодно по дороге всё расскажу.***
У Кёджуро была лилия. А ещё у него был Аказа, для которого теперь первостепенной задачей было окружить Кёджуро такой заботой, которая растущей на лесной поляне лилии даже не снилась. Раз повлиять на решение Столпа стать демоном вне зависимости от обстоятельств было не в его силах и раз вероятность самостоятельно отыскать цветок была нулевая, значит, он будет действовать иначе. Он обеспечит угасающему пламени столько кислорода, сколько тому необходимо, чтобы гореть до победного конца. Аказа позаботится о Кёджуро, пока тот занят лилией, и проследит, чтобы ничто не угрожало его жизни, хрупкой как никогда. — М, подожди, давай ещё посидим, — оживился Кёджуро, когда Аказа ясно дал понять, что собирается вылезать из бочки. Руки Столпа мгновенно сцепились вокруг полосатой талии под водой, и демон почувствовал, как его усаживают обратно на колени и притягивают к себе ближе. — Тебе нельзя находиться в горячей воде так долго, — возразил Аказа, всматриваясь в лицо напротив и пытаясь понять, обычная ли на висках влага или же испарина. — Забыл что ли, как в прошлый раз до утра оклематься не мог? Густые чёрные брови смешно дёрнулись вверх — так всегда случалось, когда Аказа принимался «строить из себя главного», как выражался сам Кёджуро. Поначалу Ренгоку явно не знал, как реагировать на эти всплески суровой заботы и настойчивость демона в обычных бытовых ситуациях, и впадал в кратковременный ступор, чем Аказа беззастенчиво пользовался. Впрочем, очень быстро проснулись гордость и неумение принимать помощь, и Кёджуро стал громогласно уверять демона, что ему по плечу и дрова колоть, и воду таскать, и вообще он не ребёнок несмышлёный, за которым глаз да глаз нужен. По плечу-то, может, много чего было, только право испытывать свой организм на прочность и взваливать на себя любые физические нагрузки он так себе обратно и не отвоевал. Потому что Аказа оставался непреклонен. — Но сейчас мне так хорошо, — Кёджуро растянул губы в улыбке и прижался щекой к щеке демона, горячо выдыхая ему на ухо. — Тебе разве нет? А вот ластиться и умасливать — это было что-то новенькое. Аказа старался не думать о том, что всё это из-за желания надышаться перед смертью и урвать как можно больше подобных моментов, пока время позволяет. — Ну же, Кё, — уже менее строго проговорил демон, — до наступления рассвета нам нужно успеть к твоим фермерам сходить. Да, таскать корзины с едой Аказа ему тоже запрещал. — Давай ты один к ним сходишь? Так быстрее будет. А сейчас подольше побудем здесь? Вместе. — Ага, один. Чтобы Хацука-сан мне опять червивое всё подсунул? — фыркнул Аказа в праведном возмущении. В праведном и немного театральном, потому что в природе происхождения тёмных пятнышек и выемок на картофелинах они разобрались ещё в прошлый раз. И хорошо, что разборки эти начались при Кёджуро, который быстро вмешался и положил конец назревающему спору. Аказа был готов заставить фермера перебирать весь мешок в поисках идеально ровных и чистых плодов. Праведная театральщина очень быстро переросла в угрозу, сверкающую по острым краям обнажившегося оскала. — Не пойдёшь со мной, старикан будет обречён выискивать только самое лучшее. — Да ты не управишься так до рассвета, — ничуть не впечатлившись этой угрозой, хмыкнул Кёджуро, но хватку всё же ослабил, позволяя демону соскользнуть с себя. Как бы он ни отнекивался каждый раз, как бы ни ворчал и ни качал головой, складывая руки на груди, Аказа знал — на самом деле Кё была приятна его забота. И в такие моменты Аказа даже забывал о том, в какой непроглядной тьме они жили, в какой сложной ситуации оказались и какому миру принадлежали. Они оба забывали. Пока что-нибудь им об этом не напоминало. Или кто-нибудь.***
Аказа понял, что что-то не так, едва увидел Хацука-сана. Во все предыдущие две встречи старик был бодрым и приветливым. Сегодняшним ранним утром, однако, он выглядел невыспавшимся и чем-то крайне озабоченным. Будь демон хоть сколько-нибудь заинтересован в его благополучии, он бы справился о его самочувствии. Но Аказа ни бровью не повёл, ни слова лишнего не обронил. Даже из вежливости. Всё, что ему было в этом амбаре нужно — это обменять деньги на корзины, полные припасов, и отправиться восвояси, пока по небу не разлились первые лучи солнца. А на фермера ему было начихать. Чего нельзя было сказать о Кёджуро. Кёджуро, разумеется, не мог не проявить участия и остаться равнодушным. — В деревне переполох. Несколько детей пропали, — сжимая в обеих руках по три дайкона, тяжело вздохнул Хацука-сан. — Из-за этого комендантский час староста объявил. А вчера одну девушку убитой нашли, так теперь и вовсе неместных перестали пускать. Пришлось повозку разворачивать да обратно ехать. Хотят, вестимо, среди своих сперва походить попроверять. Потом и за нас взяться могут. Но нам тут нечего скрывать. А вот то, что рынок теперь закрыт на неизвестный срок, это для нас нехорошо. В город ехать далече, да и место на площади заполучить не так-то просто… Аказа перестал слушать, как только старческий бубнёж перетёк в русло потери источника дохода. Бросив оценивающий взгляд на Кёджуро и увидев то, что ожидал, он плотно сжал челюсти и уставился на корзины, постепенно наполняющиеся овощами. Немного погодя, они вручили старику деньги, попрощались и молча поспешили по дороге в сторону реки. В полнейшей тишине перешли через мост, под которым бурные пенистые потоки шумно обтекали каменные пороги, затем поднялись по склону и нырнули в тенистый лес. Как раз вовремя, потому что над жёлто-розовым горизонтом вот-вот должен был показаться край солнечного диска. В лесу они разошлись, точно так же не проронив ни слова. Аказа поспешил отнести корзины домой, а Кёджуро отправился к лилии, чтобы снять с неё старую теплицу, которую грядущим вечером должна была заменить новая. И единственная причина, почему демон спокойно отпустил своего спутника, заключалась в том, что он прекрасно знал — клинок ничирин находился в доме. Тем не менее, едва переступив порог и скинув корзины у входа, он всё равно первым делом бросился проверять. Катана действительно была там, где он и ожидал её увидеть. На небольшом столике в спальне, лежала поверх аккуратно сложенной истребительской формы и хаори с пламенным орнаментом. А когда запыхавшийся от быстрой ходьбы Ренгоку влетел в дом, клинок исчез. — Ты такой предсказуемый, — мрачно произнёс Аказа, не сводя глаз с Кёджуро, замершего посреди комнаты и широко уставившегося на опустевший стол. — Так и знал, что не сможешь держать себя в руках. Демон стоял в дверном проёме, ведущем в соседнюю комнату, и опирался плечом на деревянный косяк, руки скрещены на груди. — Пока светло… — дыхание Столпа всё ещё восстанавливалось. — Я должен проверить деревню. Если демон прячется там, лучше всего это выяснить до вечера. И разобраться с ним. — Во-первых, Кёджуро, это может быть никакой не демон вовсе, — заметил Аказа, отталкиваясь от своей опоры и делая шаг навстречу собеседнику. — Плохие люди есть. А среди них есть и страшные люди. Убийства, совершаемые демонами, хотя бы можно было оправдать тем, что без человеческого мяса им не жить. А вот люди нередко уничтожали друг друга совсем не из крайней необходимости, не потому, что от этого зависела их собственная жизнь. Но развивать эту тему Аказа не собирался. Это было бессмысленно. Поэтому он перешёл к более веской причине. — А во-вторых, что сейчас для тебя важнее? Довести до конца эксперимент с лилией или ввязаться в передрягу, из которой тебе не выбраться живым? — Я могу… — Нет, не можешь, — Аказе стоило огромных усилий сохранять спокойствие, но злость стремительно росла, так и распирала изнутри. — Ты не можешь. О каком выслеживании демона ты говоришь, когда короткая пробежка от лилии до дома из тебя весь воздух выбивает? О каком идёт речь сражении, когда ты посреди обычного сна можешь начать задыхаться от кашля? Мне вытряхнуть перед тобой все твои окровавленные тряпки или сам вспомнишь? Твоя задача — заниматься лилией. Вот и занимайся ей. Не отвлекайся. Всех не спасёшь. Ренгоку прикрыл глаз, затем вовсе закрыл лицо ладонями и устало потёр. Словно речь шла не о его здоровье, не о его жизни, а о том, кому корзины носить. Аказу это бесило. — С лилией ещё может ничего не получиться, — наконец сказал Кёджуро, отнимая руки от лица. — А в той деревне — живые люди, которым нужна помощь. — Не от грёбаного калеки! — ядовито выплюнул демон в сердцах. Как же он устал, чёрт возьми. Устал держаться. Устал делать вид, что его не съедает страх в любой момент потерять этого придурка; что его сердце не останавливается всякий раз, как того корёжит от очередного приступа, который он пытается заткнуть своими идиотскими платками, а потом отстирывает их до чистоты. Но память себе не отстираешь. И как же он его не понимал. Не понимал эту неуёмную тягу к саморазрушению в угоду тем, кто столь великой жертвы даже не заметит и не оценит. «Значит, тебе придётся сначала убить меня!» — решительный голос Столпа Пламени донёсся из глубин памяти. Из далёкой-далёкой осени, подкравшейся к зиме совсем близко. «Какая очаровательная самоотверженность», — ответ Третьей Высшей зазвучал из той же дали. — «Но задумайся, Кёджуро. Почему ты так легко говоришь о своей смерти? Что это, братская любовь или подсознательное желание положить конец бесполезной борьбе за то, чего у тебя никогда больше не будет?» А ведь Аказа тогда просто пытался спровоцировать. Подтолкнуть свою добычу к осознанию собственной слабости, которую можно было бы излечить, лишь приняв кровь демона. Неужели он всё-таки оказался прав в ту ночь? — Где моя катана, Аказа? — спросил Кёджуро таким бесцветным тоном, что уж лучше бы сорвался и накричал. Лучше бы залепил ему затрещину или сделал больно словами. Облил бы ядовитыми оскорблениями в ответ. Сказал бы, что ненавидит его за дьявольскую сущность, за то, что влез в его жизнь и всё испортил, за то, что они вообще встретились. Но, увы, лицо Столпа оставалось бесстрастным, а плечи… Нет, они не были уверенно расправлены, как у человека, чью решимость ничем не пошатнуть. Плечи Кёджуро были опущены. Вся его поза выдавала усталость. И именно в этот момент к Аказе пришло понимание. Кёджуро тоже устал. Причём усталость эта тянулась так давно, что он уже даже не пытался с ней бороться. Он просто плыл по течению, готовый к любому исходу, к любому варианту своей судьбы — будь то гибель в попытке исполнить свой истребительский долг или же медленное, но мучительное увядание над растущим цветком. Кёджуро не желал смерти, но и не боялся её, потому что… она бы стала для него избавлением от этой усталости. — Аказа, — снова позвал голос, ставший до боли родным. Демон моргнул и обнаружил, что мужчина стоял совсем рядом. Озарённый кошмарным открытием, Аказа теперь совсем по-другому смотрел на это измождённое лицо и потускневший взгляд. — Не переживай, всё с твоей катаной в порядке, — слыша себя будто со стороны, произнёс Аказа. — Но тебе она сегодня не понадобится. Вечером я сам схожу в деревню и со всем разберусь. Изумление, сверкнувшее в расширившемся зрачке, он заметить не успел, потому что сразу же отвернулся и побрёл в сторону кухни. Нужно было растопить очаг и помочь Кёджуро с завтраком. А затем проследить, чтобы всё обязательно съел.***
Деревушка вниз по реке вся насквозь провоняла и пропиталась чужой аурой. Это могло свидетельствовать об одном из двух: либо демон обосновался здесь достаточно давно, но прежде не проявлял никакой активности и охотился где-то в другом месте, либо сила его была настолько велика, что всего несколько ночных визитов оставили после себя такой въедливый след. Аказу, однако, это мало волновало. Аура была ему незнакома. Значит, это не кто-то из приближённых Кибуцуджи. Значит, он легко с ним разделается. Если только верховный демон не создал новую Луну. Взамен Третьей, а то и Второй Высшей. В таком случае оставалось рассчитывать исключительно на свой многовековой опыт сражений. И на клинок ничирин, который он прихватил с собой на глазах у ошеломлённого Кёджуро. Если совсем начистоту, оружие Столпа Пламени он взял по большому счёту именно ради спокойствия Ренгоку. Тот явно ожидал от Аказы радикальных действий в отношении угрозы, нависшей над многострадальной деревней, а иного способа уничтожить душегуба, кроме как истребительским клинком, не было. На деле же Аказа не собирался играть в героя. Более того, он до последнего верил, что корень творящегося в деревне зла будет тянуться от какого-нибудь больного человеческого ублюдка. Можно было бы его выследить и перекусить, убив двух зайцев одновременно: и положить конец трагедиям, и свой голод отсрочить. Увы, чутьё Ренгоку не подвело. В деревне ошивался демон. И клинок мог действительно Аказе пригодиться, если сородич окажется непомерно силён. Тёмные улочки вились вокруг чёрных силуэтов домов, среди которых лишь изредка можно было встретить подрагивающие жёлтые огоньки в окошках. Те окна, на которых имелись ставни, были наглухо закрыты. То тут, то там встречались вывешенные на дверях амулеты, обыкновенные пустышки для успокоения людских страхов. Где-то вдали перелаивались собаки, поднимая на ноги взбудораженных хозяев и их соседей, но Аказа не обращал на доносившийся с той стороны гомон никакого внимания. Подавляя собственную ауру, чтобы его не засекли раньше времени, он держал путь совсем в ином направлении. Туда, где медленно разворачивал свои путы кровожадный хищник. Собачий лай успел стихнуть, когда Аказа, мягко ступая по пыльной дорожке из жёлтого песка, добрался до нужного дома. Над толстой соломенной крышей раскинулись ветви гигантской лиственницы, отчего западная часть дома совсем терялась во мраке и без того непроглядной ночи. Там, в этом мраке, всем телом прильнув к стене у окошка, стояла высокая фигура и совсем юным мальчишеским голосом плаксиво звала: — Ру, Ру, это я, Рейджи. Пусти меня, помоги мне, пока они снова меня не нашли. Ру… Мне удалось вырваться, помоги… Чёрная лоснящаяся кожа обтекала худобу, и даже Аказа не мог разглядеть ничего, кроме сливающихся с ночной тьмой очертаний. Ни глаз, ни рта, ни ушей, ни волос, ни одежды. Было ли перед ним лицо или затылок? Спина или грудь? Но вот демон повернул свою овальную голову, скрутив шею подобно сове, и однородная чёрная масса раскрылась двумя узкими щёлочками глаз, которые горели ярко-зелёным огнём. — Ру тебя не пустит, — холодно произнёс Аказа, взирая на существо с высоты небольшого склона, заросшего травой. Чёрная фигура оторвалась от деревянной стены и сделала шаг в сторону. Корпуса своего она, впрочем, так и не повернула, а потому по-прежнему оставалось неясным, где перед, а где зад. Под зелёными фонарями глаз раскрылась и зашевелилась ещё одна щель, пустая, зияющая трещина: — Мы видим перед собой Третью Высшую Луну, — констатировал демон уже совсем иным голосом, грубым и низким, множественным. — Но ранг крест-накрест. Возможно ли?.. Аказа презрительно прищурился. Клинок ничирин так и остался за поясом нетронутый. Теперь, встретившись с демоном лично, он убедился, что тот ему в подмётки не годится. — А я вижу перед собой ничтожество, которое выманивает детей, как жалкий слабак, — перебил Аказа грубо. — Проваливай куда подальше и больше никогда не возвращайся. Зелёные глаза мигнули, словно оценивая ситуацию, а затем демон согнул спину в низком поклоне и попятился назад. — О, мы не знали, — медовой рекой потёк из ротовой щели заискивающий голосок, — мы не знали, что эта территория уже занята. Если бы мы знали, мы бы непременно выбрали другое пастбище. Храня ледяное молчание, Аказа пристально следил за тем, как сложившийся в три погибели демон отступает всё дальше, продолжая елейно лопотать извинения. Цуба в виде пламени жгла кожу сквозь ткань штанов, но он не придавал этому странному ощущению никакого значения. И не чувствовал ни стыда, ни уколов совести, несмотря на то, что образ Кёджуро, который целый день смотрел на него со смесью удивления, надежды и какого-то уважения, заполонил собой все мысли. Образ слабого, чахнущего с каждым днём истребителя, который никогда не мог пройти мимо; для которого долг был превыше всего; в котором пламя чести, отваги и достоинства ярко горело даже сейчас, когда пламя его жизни таяло на глазах. — Третья Высшая может быть спокоен, — тем временем, проворковал демон напоследок, прежде чем заросли каких-то белых цветов полностью поглотили его. — Мы оставляем Третью Высшую одного. Одного. Тихий лязг обнажившейся стали прорезал воздух, заставив чёрную фигуру разогнуться и замереть посреди белоснежных цветочных кустов. А может, демон так и планировал сделать, решив, что оказался вне поля зрения Третьей Высшей и теперь можно дать дёру. Этого уже узнать было не суждено. Он не останется один. В несколько стремительных прыжков преодолев разделявшее их расстояние, Аказа приземлился рядом, с треском давя кусты, и рассёк сверкнувшим в лунном свете клинком шею покорного беглеца. Не останется. Всего один точный взмах — и чёрная голова, окропляя всё вокруг чернильной кровью и разноголосо вереща, полетела в сторону. Чистая работа. Быстрая. Аказа застыл над рухнувшим в кусты телом, вперившись в опущенный клинок. Вязкая кровь стекала по тёмно-красному лезвию. Выгравированная под рукоятью белая надпись гласила всё то же, что и всегда: «Истребитель демонов». Истребитель демонов в руках демона. То, что когда-то давно, в стенах захудалого рыбацкого сарая на острове Сикоку, вызвало у Аказы самодовольную улыбку, сейчас подняло со дна сознания такую волну слепой ярости, что всё тело заколотило. Истребители демонов всегда действовали чисто. Быстро. И у Аказы в голове не укладывалось, как одним взмахом клинка можно было усмирить бушующую ярость и утолить ненависть к врагу, павшему от твоей руки? Безымянный демон только что пал от его руки. И как же Аказа ненавидел. Как же ему было мало. Хотелось кромсать, хотелось рубить, хотелось продолжать обрушивать на изрезанное до неузнаваемости тело удар за ударом. И Аказа не имел ни одной веской причины сдерживаться, превращая изломанную тушу у себя под ногами в кровавое месиво, рассыпающееся в прах. Потому что это из-за таких, как он, Кёджуро сейчас в таком состоянии. Это из-за таких, как он, Кёджуро умирает. И это таким же, как он, был сам Аказа. И умирал Кёджуро из-за него, из-за Аказы. Из-за демона, в чьих руках оказался истребитель демонов. Донёсшийся со стороны дома крик достиг его слуха, но Аказа не успокоился, пока последние куски чёрной плоти не развеялись по ветру.