Point of no return

Тудум, тудум, тудумтудумтудум! — ее сердце отбивает рваный ритм, несущийся куда-то прочь, рвущийся из груди с такой силой, что легкие болят. Нет, болят, потому что внутри не осталось воздуха, весь, что есть, Джинкс отдает для поцелуя. Щедро делится им, позволяя Силко сминать ее рот в поцелуе, чувствуя, как под зажмуренными веками вспыхивают искры. Он любит ее, любит, любит... Она шипит, когда он прикусывает ее губу, и кусает его в ответ, чувствуя на языке вкус крови. Теплый, соленый, железный, вместе с горьковатой ноткой табака, от которого уже никогда не избавиться. Вжимается в его тело с такой силой, что стул под ними начинает угрожающе трещать, обещая попросту подломиться, если они продолжат в таком духе. Кажется, Силко что-то пытается сказать — его горло движется, по-прежнему лишенное возможности нормально говорить, — его пальцы немилосердно сжимаются на бедре Джинкс, наверняка оставляя пока невидимые синяки, но она отмахивается от этого всего с жаждой умирающего человека. Плевать, если стул под ними рухнет, она продолжит цепляться за него на полу. Если рухнет весь этаж мастерской — тоже плевать. Но все же в какой-то момент ее тело не выдерживает, легкие схлопываются, заставляя отпрянуть хотя бы на секунду, чтобы вдохнуть. Кислород щекочет язык, голова идет кругом, когда Джинкс осмеливается приоткрыть глаз. И посмотреть на Силко. Он словно отражение ее: задыхающийся, багровый, растрепанный, растерянный. — Я... — она облизывает губы. — Тебе понравилось? Это был мой... — говорить об этом невыносимо, но еще сложнее смотреть ему в глаза. — Типа первый поцелуй, — смех клокочет внутри, вырываясь наружу болезненной трелью. — Я хранила его для тебя. Я налажала и тут, да? Силко смотрит на нее, не отрываясь, не моргая здоровым глазом, завороженно, а потом отрицательно качает головой. — Мне... — на его губах остается только сиплый шепот, и на секунду его черты искажаются, показывая, насколько сложно ему говорить, — понравилось, Джинкс. Он не сердится? Он не сердится! Ни за подожженные доки, ни за отраву в его кружке, ни за то, что утащила сюда... Ни за поцелуи. Потому что это все, что тебя ожидает, сестренка, — этот прекрасный момент, которого она ждала так долго, портит голос Вайолет. — Из жалости он позволил тебе обслюнявить его лицо, но не больше! — Заткнись, Вай, — шипит Джинкс в ее сторону, — откуда тебе вообще что-то знать, тебя здесь даже... Она дергается, потому что ее дергают за косу, и боль, сильная, острая, выдергивает из спора не хуже пощечины. Это Силко, кто же еще. Он снова наматывает ее волосы на кулак, медленно, с оттяжкой, не отрывая от Джинкс взгляда. — Здесь только я, Джинкс, — он не успокаивает ее, нет, в его хриплом голосе сквозит что-то другое, злое, темное, ревнивое. — Не она, ни кто-либо еще. Она покорно кивает — образ сестры, бросившей ее сестры рассыпается в дым, потому что рядом есть Силко. Тот, кому не все равно. Кто будет с нею до самого конца. — Только ты, — кивает Джинкс снова. — Не уходи. Не оставляй меня, пожалуйста. Я сделаю все, что захочешь. На мгновение ей кажется, что он прикажет ей встать. Убраться с его колен, помочь вернуться в чертову Последнюю Каплю. Но он молчит, словно раздумывая — его черный глаз с огненной радужкой прожигает ее насквозь враждебностью — а потом наклоняет голову. — На стол, — его пальцы раскрываются, выпуская кольца кос. Она прикусывает губу, но послушно расцепляет пальцы, что впились в его жилет, напрягает мышцы и рывком возвращается обратно на стол. — Раздвинь ноги. От его тона, хриплого, резкого, рычащего, у нее все внутри стягивается тугим узлом. И становится почти страшно, но куда больше жарко, как будто кожа плавится под его взглядом. — Я... — что руки, что ноги, все превратилось в желе. — Сейчас же, — и, словно предупреждая ее, что будет, если она не послушается, его верхняя губа вздергивается, обнажая острые зубы. Силко поднимается, легко, единым слитным движением, как если бы его не травили до беспамятства сегодня, и нависает над Джинкс, застывшей на столе. Она кое-как подползает к самому краю, все ближе и ближе к Силко, ноги безвольно свешиваются вниз и ботинок с громким "Клинк!" задевает ножку стола. — Хорошо, — он придвигается еще ближе — ткань его брюк щекочет голую лодыжку — все так же быстро и с силой обхватывает ладонью ее горло. — Теперь, Джинкс, — голос режет своей хриплостью, лишенной обычных обманчиво мягких ноток, — в следующий раз... — он ловит ее взгляд своим, и теперь их лица почти вровень, — когда тебе захочется чего-то... — одна ладонь стискивает горло, не давая дышать, но другая принимается поглаживать колено, затем скользит к бедру и выше, задевая ноющую промежность. — Тебе нужно просто попросить. Она почти скулит, чувствуя, как Силко принимается расстегивать ее бриджи, дергая за ремень. — Попросить! — Пожалуйста, — она подается навстречу его ладони, что наконец разобралась с ширинкой и скользит внутрь, к обнаженной коже. Грубые, шероховатые пальцы оттягивают резинку трусиков, ныряют глубже, проходясь по складкам удивительно нежным прикосновением. — Пожалуйста, Силко, — несмотря на то, что это действительно был ее первый поцелуй, она знает, как надо дальше, и сама чуть приподнимается на ладонях, вскидывает бедра, насаживаясь на его пальцы. До обжигающей боли, до ощущения наполненности, распятости — слезы скапливаются в уголках глаз, но Джинкс все равно улыбается, привыкая к этому новому ощущению — растянутости на его пальцах. — Силко... Он не дает ей привыкнуть, двигает ладонью, рвано, сильно, толкаясь глубже, а затем вытаскивая. Его пальцы мерно ходят под тканью ее бриджей, болезненно трахая. Огонь расползается по телу, голова кружится настолько, что весь мир расплывается перед глазами, остается только черный с огненной короной зрачок, ее стоны, громкие, жалобные, заполнившие всю мастерскую, и его хриплый шепот. — Ты вела себя плохо, Джинкс, — к трем пальцам добавляется четвертый, и она закусывает губу, чтобы не закричать. Больно, безумно больно — Силко наказывает ее — но толчки учащаются, и боль сменяется другим ощущением. Нарастающим, растекающимся от низа живота к кончикам пальцев на ногах и до самой макушки. Словно волна подхватывает и несет, вниз, в глубокую темноту... Джинкс следует его ритму, вскидывая бедра навстречу, всхлипывая, заходясь от наслаждения, чувствуя, что вот-вот... Пальцы убираются прочь в ту самую секунду, словно Силко знает, что делает, словно только и ждал. — И ты наказана, — с громким хлюпаньем он вытаскивает ладонь из ее бриджей, оставляя на коже красные следы, и подносит влажные пальцы ко рту. К острым акульим зубам, которым все же досталось немного крови. — Приведи себя в порядок, я буду в кабинете. Все тело болит, особенно между ног, и она безвольно валится на стол, почти не чувствуя себя живой. Узел внизу живота так и не пропал, налитый болезненной неудовлетворенностью, он все еще там. Силко уходит — он все еще зол на нее — а Джинкс лезет в бриджи, пытаясь вернуть все обратно, но ее пальцы слишком маленькие, неумелые, и они не принадлежат ему.

***

Она решается показаться Силко на глаза через пару дней. Пытаясь загладить вину, Джинкс не влезает ни в какие неприятности, даже если это одурительно скучно, она сидит в мастерской, пока не начинает сходить с ума, но к вечеру все же возвращается на свое любимое место — над его столом. Силко делает вид, что не замечает ее до самой ночи, он курит, болтает с поставщиками ингредиентов для очередной партии Мерцания, пытает какого-то бедолагу, на которого скинули все проблемы в доках, пьет виски и задумчиво пялится в свои бумажки — к этому времени она уже готова сбежать обратно, пока не слышит звяканье шприца. — Ты можешь спуститься? — в его голос вернулась былая бархатистая мягкость, укрывающая сталь так надежно, что сложно вообще в нее поверить. — Пожалуйста, мне нужна твоя помо.... Джинкс спрыгивает вниз быстрее, чем Силко успевает договорить. Обычно это давалось ей легко — сперва на стол, затем перебраться к нему на колени, но сейчас все не так. Поэтому она просто смотрит на него — на этот раз цепляясь за другой глаз, здоровый, в котором нет злости. Только напряжение, словно Силко тоже не знает, что будет дальше. — Я все сделаю, — Джинкс отбирает у него уже подготовленный шприц, в котором мерно колышется сиреневая жидкость, она неловко перебирается к нему на колени, оседлывая бедрами, и заносит иглу над черным зрачком. — Ты все еще сердишься? Во взгляде Силко проскальзывает какое-то разочарование. — Я и не сердился. Просто преподал тебе урок. Ее рука вздрагивает, когда она припоминает, каким он был, этот урок, но Джинкс сосредотачивается и нажимает на поршень. Его тело под нею содрогается от боли, и она роняет шприц куда-то на пол и обхватывает его руками, прижимается губами к изуродованной щеке, а затем к губам. — Прости. Прости, пожалуйста, я так больше не буду. Обещаю, ни за что! — Ш-ш-ш, — это она должна успокаивать его, а вместо этого Силко успокаивает ее. — Как я уже говорил, я сделаю все, что ты захочешь. Только попроси. Джинкс улыбается, оставляя очередной поцелуй в уголке его рта, на старом шраме, что рассекает верхнюю губу, и подается бедрами вперед, скользя по его коленям. — Я и прошу. Я хочу еще. — Джинкс... — в голосе Силко слышится усталость и нерешительность, но она качает головой. — Пожалуйста. Пожалуйста, — он позволяет ей елозить по нему, пока под своей задницей она не чувствует довольно ощутимый стояк. — Если любишь меня... — Ты меня в гроб загонишь, — но его руки уже поднимаются к ее плечам, оглаживая, разминая, а затем берутся за застежки топа, и тот сдается на милость победителя, тряпочкой падая на пол. — Само совершенство, — мягкий голос обволакивает ее, дыхание скользит по обнаженной коже, и Силко подается вперед, наклоняясь и обхватывая губами ее сосок. — И все мое, — он перекатывает его между зубами, прикусывает, заставляя Джинкс стонать и ерзать еще больше. Она никогда не чувствовала себя такой... бесценной. Словно ее тело — драгоценность, хрупкая, желанная. И в низу живота снова наливается болезненная тяжесть. — Пожалуйста, — Джинкс ластится о его руку, прижавшуюся к ее щеке. Она чувствует, как ее обхватывают под бедра и вскидывают вверх, ссаживая на самый край стола, как тогда, в мастерской, и она сама с готовностью раздвигает ноги. По сравнению с ней Силко выглядит почти идеально, но она чувствует исходящее от него возбуждение — зрачок здорового глаза расширился, верхняя губа обнажает зубы, и во взгляде нет ничего, кроме голода. Он голоден, возможно даже сильнее ее, и в этот раз сдирает ее бриджи так, что ткань трещит и рвется, подхватывает под бедро, чуть ли не закидывая ногу себе на плечо, и тянет на себя. Насаживая на член, мелкими толчками, болезненными ровно настолько, что ей нравится это ощущение, сливающееся с наслаждением. Его пальцы поглаживают между складок, находя клитор, играясь, и среди марева возбуждения до Джинкс внезапно доходит, что он заставит ее страдать снова. Пока она не взмолится, пока не попросит, потому что Силко это нравится. Это доставляет наслаждение ему — контролировать ее, каждое движение, каждое намерение. Обуздывать хаос. — Пожалуйста... — шепчет она, — пожалуйста, Силко, пожалуйстапожалуйста... Он обхватывает ее за затылок, приближая свое лицо к ее, пока их лбы не соприкасаются, словно собирается провести новое крещение. Втрахивая Джинкс в стол так, что с него все падает, разлетается по сторонам, и ножки протяжно скрипят, проезжаясь по полу. — Кончи для меня, моя милая. Моя Джинкс. Ее накрывает с головой, распинает на его члене, тело гудит, а узел в самом низу живота расходится волнами, тягучими сладкими судорогами. Силко кончает следом, оставляя на ее животе потеки спермы, отстраняется и падает в кресло, тяжело дыша, но Джинкс почти ничего не замечает. Ее тело легче перышка, мягкое, лишенное костей, влажное от пота, распластавшееся поверх измятых бумаг, а потолок кружится не переставая. Но в голове удивительно пусто и тихо. Идеально — они с Силко наконец только вдвоем. Как и должно быть. Она измученно шевелится, отлипая от столешницы и опираясь на локти, чтобы посмотреть на него и улыбнуться. И может быть предложить ему наказать ее снова. Чуть позже.