Ишрам многоколонный

3 глава. … — Итак, — голос Второго Главы Гьетара был суше ветра в Сах-Отра, великой и ужасной пустыни Темных Земель. — Что ты сделал? Расскажи мне от начала и до конца, маг Света Эльгас, что произошло в театре? — Я… не помню, — ответил Эльгас, прикрывая измученные, воспаленные глаза. — А что ты видел, высший Гьетар? — После меня вопросы будет задавать Серый Орден, — помолчав, шелестнул ветер. — И тебе это не понравится. — Но мне нечего ответить. Все, что я видел — иллюзии. Это магия Юга, высший Гьетар. Спроси у госпожи Тар-Хали. — Пусть так. После вопросов Серый Орден просто выпотрошит твою память, — сообщил ветер. — Это довольно мучительно, но после — их — вопросов покажется тебе милосердием. Твои щиты — плевая забава для высших. Ты беззащитен. Посему отвечай мне, маг Ложи, что за демона ты передал в руки Ее Величества? Чего нам ждать от этой твари? — Я ведь его даже не видел. Откуда мне знать? Спросите у алхимиков! Шепот. Кажется, еще кто-то был в комнате, но открыть глаза и взглянуть не было никакой возможности. Эльгаса отключало, как и должно было быть после настолько сильного магического действа, как оживление голема. И Гьетар не мог этого не знать. Но раз он начал допрашивать сейчас, значит, на то были причины. Или просто нехватка времени? Глава боялся не успеть? Значит, нужно воспользоваться этим… Эльгас попытался включить мозги, но… он еще чувствовал… его. В нем все еще звенели энергетические биения, словно отзвуки песен, не имеющих ничего общего со Сводом Гармонии маэстро Парсонье. Воплощающих иные музыкальные формы, царапающие разум новизной и резкостью, возбуждающие воображение незнакомой мелодикой. Андрогин жил. Странное создание, никогда не бывшее юным и никогда не постареющее — нечеловечески-жесткое и нежное, похожее на своих создателей и одновременно не схожее ни в чем. Такое же странное и неуместное, как садовый нарцисс среди снежной пустыни. Еще не знающее, что чувствовать и как жить в мире, чуть слышно дрогнувшем при его появлении. Что там случилось, в самом деле? Эльгас почти не помнил. А еще была рука. Слишком уверенная, слишком сильная для женской, обжигающе-горячая. Серебряные перстни, стальная хватка. Его куда-то тащили… Откуда взялся Гьетар? — О южанке поговорим позже. Как и о том, кто прислал тебя и велел вмешаться в ход действа, не понятного тебе и не доступного. — Ну почему же не доступного? — спросил Эльгас, едва ворочая языком. — Как видишь, моих возможностей хватило. — Что у него нашли? — ветер на секунду изменил направление. Шепот. — К списку вопросов, которые задаст Орден, добавится еще парочка. Где младший помощник главы магического сыска Найтис? — Понятия не имею, — ответил Эльгас, уже почти соскользнув в сон. — Вот и спросите… заодно… почему… он попросил присмотреть за представлением вместо… него. — А я думаю, что в поисках Найтиса Серый Орден тоже начнет с тебя, как с человека, видевшего его последним. Потому что вот уже два часа его никто не может обнаружить. Мир завис в мучительном сердцебиении и перевернулся вверх ногами. Песок под веками, судя по жжению, обратился стеклянной крупкой, и лишь через много-много секунд испуганно распахнувший глаза Эльгас понял, почему с волос капает вода. Служка в сером опустил пустое ведро и с поклоном передал Гьетару что-то блестящее. Ледяные струйки затекали в глаза, немилосердно терзая воспаленное зрение, распущенные пряди волос прилипли ко лбу и щекам. — Заколка — не артефакт, — сказал он, с трудом сосредоточившись на сером костлявом лице Гьетара, всегда напоминавшего ему высеченного из камня идола. — Что бы там ни болтали, это просто заколка. Нельзя ли ее вернуть? Мне бы не хотелось предстать… перед королевой в столь недо…стойном облике. — Что? Внесу ясность. Твою судьбу буду решать я, а не королева. Привилегии магов включают этот пункт. И, если не хочешь их лишиться — поддержи Ложу. Я тебя очень настойчиво предупреждаю, маг Света Эльгас — открой глаза! Не вздумай уповать на королеву. Ради всеобщего блага. Не позволь затмить свой разум ее опасными фантазиями. Расскажи мне, что знаешь, пока не поздно. Тогда Ложа простит тебе глупость… или все-таки умысел? — Позволь и я внесу ясность, высший Гьетар. Понятия не имею, о чем ты, но, видишь ли, я связан с андрогином, и только я могу им управлять. Позволю себе добавить, что когда отдохну, то сумею восстановить события, приведшие к такому чудесному… — Управлять? — в нечеловечески-монотонном шелесте песка появился слабый намек на гнев… и обиду? — Чудеса? Ты разве не понимаешь, юнец, что демоном невозможно управлять? Великое Небо, какая неимоверная глупость! Ведь ты совсем не понял, что призвал, соблазнившись посулами или омерзительным южным колдовством? — Именно. Это я и пытаюсь… донести до тебя, — устало отозвался Эльгас и закрыл глаза, чтобы уловить отклик в отчаянных, громоздящихся друг на друга острыми обломками скал, обрывках мелодий. Наконец сквозь них прорвалось слабое вопросительное эхо. «Спаси меня, — отчаянно воззвал маг. — Если не ты, то никто… Помоги мне — так поступают люди!..» После этого он позволил себе растечься по мокрой лавке и провалиться в блаженный, восстанавливающий сон. Впрочем, еще на секунду завеса расплавленного золота расступилась, впустив стук в дверь. Короткий, громкий, уверенный. — Заколку… — напомнил Эльгас, но на большее сил уже не хватило. Следующее пробуждение было несколько приятней, хотя и в этот раз маг очнулся не по собственной воле — чей-то зов грубым наждаком царапал сознание, разрывая пелену блаженного забытья. — Просыпайся, твое божественное! Просыпайся, твое божественное! Просыпайся, твое… — его действительно звали. Кто-то невероятно скрипуче и монотонно долдонил над ухом. Не от этого ли так болит голова? Эльгас с усилием отодрал голову от диванной подушки и разлепил один глаз. В лицо ему тут же уперлась жуткая поросячья харя. Жирные складки свисают с бугристых свекольно-красных щек, пять подбородков громоздятся один на другой, мягкие свинячьи ушки с трогательно-идеальной симметрией обрамляют щеки, а между ними в качестве волос налеплены гладко причесанные, смазанные парфюмерным маслом клочья соломы. И особенно отвратительны глаза, конечно — один янтарный, а другой зеленый, оба, словно пустые бельма — без белков, без зрачков… — Мать твою… поперек… ети…по… и через… в рот! — высказался Эльгас и принял вертикальное положение, чтобы оказаться от участливой рожи как можно дальше. — Ага, проснулся все-таки, — довольно осклабилась рожа, причем поросячья маска ее чуть не развалилась на две половины, и в раззявленной бездонной пасти показались огромные золотые зубы. В одном даже сиял крохотный бриллиантик. А вот на другом присох раскушенный пополам толстый белый червяк. — Ты кто?! — Да ты не бойся, не бойся, — примирительно хрюкнула рожа, помахав четырехпалой пухлой жабьей лапкой — на каждом пальце по огромному перстню. — Это не я — божественный. У вас со смуглой тетей получился красивый мальчик. Или девочка! Не мышонок, не лягушка, одним словом… Рожа задумчиво покопалась в кармане, откуда вынула сначала платок, испачканный подозрительными коричневыми пятнами, потом откусанную заднюю половинку мыша, потом еще что-то длинное и тонкое, к чему Эльгас предпочел не приглядываться и, наконец, изысканный хрустальный флакончик с крышечкой в виде фиалки. Кокетливо отвесив нижнюю половинку рыла, рожа прыснула себе в рот из флакона и замахала в воздухе платочком, выписывая причудливо сменяющие друг друга фигуры «игры вееров». Свинорыло облеклось туманом, благоухающим неповторимой гаммой деревенского нужника, и исказилось. Через минуту на мага смотрело лицо, склеенное из двух половинок. Левая принадлежала веселой глянцевой лягушке с подведенным алой помадой распяленным ртом и крупной кокетливой мушкой на щеке. Причем мушка была буквальная, изображенная весьма натуралистично. Правая — печальному облезлому мышу. Присмотревшись, Эльгас понял, что плешивая мокрая грива мыша цветом, песочным со ржавым отливом, весьма напоминает его собственную, а вот лягушка, видимо, изображала жрицу, судя по черным проволочным куделькам, накрученным на бигуди. Маг, скривившись, вяло похлопал комедианту. — Я понял, кто ты, — сказал он. — Ты шут Ее величества… Как тебя… Кличка какая-то южанская… Эль-Шамили? Тар-Захири? — Я, я! — квакнула лягушка. Мыш же стал еще печальнее, насупился, сморщенной лапкой вынул из кармана засаленное серое печеньице, потер его о камзол и стал грызть своей половиной рта. — Может и я шут, а может, и кто другой… Эльгас усмехнулся. Он, пожалуй, был согласен с лицедеем. Попасть как кур в ощип, приехав ко двору развлекаться — что может быть более идиотским? — Видел? — шут гордо помахал флакончиком. — Новое изобретение! Специально для меня! Смешно? — Смешно… — Так чего же не смеешься? Или тебе еще показать мистерию? — Нет уж! Хватит с меня мистерий. Давай к делу, ты зачем меня разбудил? — Так то ж не я, — засмущался шут, корябая мышиной ножкой паркет. Лягушачья лапа при этом отплясывала на месте что-то залихватское. — То ж тетенька тебя кличет. Ты божественный, тебя нынче все ищут… — Так. А с какого счастья ты меня так зовешь? — Ну ты или не ты играл в боженьку? Руку протянул, паршивую южанку на колени бросил, штаны расстегнул, это самое достал… а потом аж молнии только сверкали, да гром гремел! А закончив, окинул всех высверком из-под бровей, да и сказал — мол, бог я, и родится от меня дитя божественное, о двух половинах, и править этому дитю миром холодным и миром горячим. А Ложа премерзостная и прочие козлы душные, в трех щелоках пропаренные, утрутся тем, чем я в отхожем месте подтираюсь, да и сгинут вовек! А насчет королевы сказал — то женщина слабая, мать любящая, а потому ей подмога божественная выйдет. Спасет мать доченьку ненаглядную, а с ней и дите мое о двух половинах будет жить-поживать, ума набираться… — Чего? — тяжело спросил Эльгас, ухватил комедианта за воротник и притянул поближе. — Все сказал? Что это ты несешь, паскуда, Хведри тебя задери? Мыш выронил недогрызенную печеньку, а лягушка взялась нервно заламывать пальцы, унизанные серебряными розами. Один с хрустом отломился. — Задерет, задерет! Он нас всех задерет, за ухом почесать не успеешь! Предсказание я делаю, твое божественное! — взвизгнул шут обеими своими половинками сразу. Эльгас от растерянности снова помянул треклятого божественного пересмешника, и снял с его человеческого подражателя все иллюзии облика. Под масками оказался тощий маленький человек с очень бледным лицом, узкими бескровными губами и огромными завораживающе-синими глазами, абсолютно не вязавшимися ни с обликом, ни с поведением. Умное лицо, породистое, выразительное… с определенной точки зрения, конечно. Если видеть только глаза и не видеть всего остального. — Разве ж я неправду говорю, господин маг? — усмехнулся человечек, неприятно оттопырив нижнюю губу. — А если ты такого и не говорил, то люди сами додумались. А королева — что ж. Не все знают, кого спасать надобно, а кто знает, уже тебя дожидается. Кто зачем — кто любви твоей желает, а кто — смерти. Вот и я сижу, сон твой сторожу, чтобы любящие тебя дождались. — А ведь ты маг, — осенило Эльгаса. — И не такой уж слабый… — Маг, только порченый. Не взяла меня Ложа. Но кое-что я умею. Вот предсказал, например, краткий сценарий нынешнего века… — Да? И что же на нашем веку случится веселого? — Ооо… — человечек чиркнул тонким пальцем с острым загнутым когтем себе по горлу. Горло тут же разошлось, и оттуда хлынула жидкость, шибающая в нос ядреным сивушным духом. — Веселья — море! Целый океан веселья, божественный наш Эльгас! Трам-пам-пам-тирли-тирли! Бум!.. До сих пор смеюсь… Он поджал тонкие губы, осторожно высвободился и принялся вытирать залитую сивухой грудь дамским кружевным платочком, на котором горели алые вензеля «А» и «Э». — Умрем мы всеее… — затянул он вдруг плаксивым бабьим голосом. — Todos mori-iii-mos… — Так. Понятно, — предсказатели бесчисленных концов света — то от черных варваров, то от мерзопакостных козней Ложи или алхимических проделок, противных истинной природе человека, приелись Эльгасу еще в Аргелосе. — Ты меня-то зачем ждешь? — Тетенька тебя ждет, — вздохнул шут. — У тетеньки боль на сердце, тетеньке лекарь надобен. А ты ж по этой части? — По этой, — согласился Эльгас. — Что, у королевской семьи целителей не хватает? — А потому как не простой ей лекарь надобен, а божественный! Что болячки тела — поболит, да и помрет, беды-то! А вот когда на сердце тяжесть, да душа болит за целое королевство, тут взвоешь… Пальцы грызть будешь! Как я, — непоследовательно заключил шут и откусил полпальца. Рука у него снова начала подозрительно зеленеть. — Хорошо. Меня ждет королева, а я тут чушь слушаю, — сообразил Эльгас. — Эй, талантливый мой, может, будешь другом и прикажешь хоть умыться подать? Да и переодеться было бы неплохо… — Тетенька простит, — комедиант плюхнулся на задницу посередь приемного покоя и захрустел пальцем, превратившимся в большую сочную морковку. — Она любит спасать страждущих, а ты еще и божественный, предсказанный… А умыться — отчего ж? Он подскочил к двери, рывком распахнул, с преувеличенной бдительностью огляделся по сторонам, скорчился на карачках, водя носом по щели под порогом, распрямился и гаркнул на весь коридор: — А умывальню его сиятельству!!! В тщетных попытках привести себя в порядок Эльгас убедился, что мелочный Гьетар заколку так и не вернул. Эта простенькая вещица, копия старинной работы — бледно-голубой пенный ларимар в обрамлении серебра с белым алхимическим золотом — попала в «придворные сводки» в первый же день. Показалась слишком экзотической. Устаревшая еще пару веков назад обработка поделочного камня, древний узор, заклинавший Хозяина Морей Кёне-Шельо скорей отпустить моряка домой из обители китов и тюленей… Теперь, как и прежде, хищные рыбы раздирают трупы моряков в темных подводных чертогах, и никто давно ни о чем не просит их бывшего владыку. Да и Эльгас, впрочем, не собирался. Заколка была подарком на память и очень удобно удерживала в порядке волосы, с которых ленты вечно соскальзывали. Но болтуны, приметив украшение, решили, что столь броская вещица непременно является древним магическим артефактом. Этой сплетней с Эльгасом в первую ночь поделилась Анита, а он, дурак дураком, решил девушку не разочаровывать и наплел ей с три короба… Но уж Гьетар-то мог бы и не верить в досужую чепуху! Впрочем, он, конечно, не поверил и, на всякий пожарный, проверил заколку, а не вернул исключительно, чтобы оставить последнее слово за собой. Хведри его забери! Одежда тоже была безнадежно испорчена. Когда маг отключился, им определенно подмели пыль с каких-то закоулков дворца, а потом еще и разбудили ведром холодной воды. М-да — то, что нужно для первой аудиенции у королевы. Растрепанный, мокрый, грязный, голова трещит, как с трехдневного похмела… Манжет испачкан в крови — откуда бы? Ах да… Эльгас содрогнулся, вспомнив, как обжигающе-острый луч звезды насквозь пронизывает ладонь. От раны, впрочем, остался лишь багровый шрам — плоть целителя всегда заживала быстро, было бы достаточно силы. А ее тогда было пугающе много. Жрица не соврала, щедро поделившись мощью с партнером по заклинанию. Впрочем, даже это не объясняет того, что случилось. Души, звезды… шепот с другой стороны небес… Подобную галиматью ничем объяснить не получалось. Или иллюзии Темной, наконец, «раскрасили» мир Эльгаса блескучей позолотой экстатических мистерий? Шут все это время сидел на полу, раскачиваясь во все стороны и бормоча себе под нос что-то эпическое, где каждая строфа оканчивалась громким: «Растудыть его в качель!», а когда Эльгас подвязал волосы поданной лентой и кивнул ему, жабьей припрыжкой зашлепал к двери. Шут был действительно очень похож на популярного поэта Кершманца, и это было забавно, но смеяться не хотелось. Страх вползал в душу холодной липкой змейкой. Божественный лекарь… пальцы грызть будешь… мы все умрем… Веселенькие предсказания после сумасшедшего действа. А еще гнев Гьетара и королевская аудиенция. Вот теперь он вляпался не на шутку! И кто тянул за язык? Сидел бы в уголке, помалкивал, предоставив Найтису разбираться, и сейчас был бы свободен. А лучше бы и вовсе никогда не встречал никакого Найтиса. Резные светлые панели благоуханного бальзамического кедра стесняли почище заплесневелового камня подземных казематов, а шаги шута отзывались шлепаньем капель, срывающихся с потолка. Эльгас вздрогнул от этого внутреннего холода. Шут с треском вломился в одну из дверей, поднял портьеру тяжелого красного бархата, и опустил ее как раз так, чтобы маг получил кистями по лицу. Эльгас едва успел поймать тряпку в воздухе, изо всех сил сдерживая желание поддать пересмешнику ногой под зад. Увы, это был не лучший способ продемонстрировать хорошие манеры. К тому же шут сразу куда-то юркнул. В комнате было темно и душно, пахло резкими, не особенно приятными курениями. Чабрец, дикая роза и терн. Странный выбор для королевских покоев. То есть, странный вообще, но не для дней приема южного посольства, вероятно. — Зажги лампы, Редрик, — послышался голос из-за другой портьеры, и алхимические огни отразились в гранях хрустального столика. Блики скользнули по полировке шкафов и золоченым подлокотникам кресел, заметались, пойманные, в туманной глубине магических зеркал. Пегий Пес, начальник охраны, невысокий сухощавый кавалер, вечно напружиненный, словно змея перед броском, полоснул остро отточенным взглядом по лицу гостя. Эльгас был в будуаре королевы. Если бы кто неделю назад предсказал такое, они бы с ребятами животики надорвали от смеха. А Анри с Гортавом надиктовали бы целый список, чего попросить у Ее Величества, причем в половине пунктов значилось бы эсгранадская «Лоза» столетней выдержки. Королева вышла к нему в шелесте шелков и аромате ириса и амбры, опираясь на руку солнечно-рыжего пажа. Эльгас еще успел удивиться такому нарушению этикета, но взглянул в красивое, безмятежно чистое лицо юноши, и все понял. Один глаз у пажа был янтарным, веселым, другой тревожил душу водоворотом смутной печали. — Вновь приветствую тебя, маг. Я слышала, ты обращался к Антонелю, — королева жестом разрешила гостю подняться с колен. Антонель, божественный свет, вот как. Придворная кличка для нового пажа… Значит, андрогин достался королеве. Интересно, как приняли сие господа алхимики? Впрочем, теперь они не могут единолично претендовать на творение — не после того, как к Антонелю приложили руку маг и жрица. — Благодарю Ваше Величество за… — Столь вопиющее нарушение привилегий магов, вероятно? — улыбнулась королева. — Право самолично карать и миловать своих адептов… Что ж, иногда даже гордые маги спешат перейти под иную юрисдикцию, а династия Сокола готова пойти на жертвы, чтобы защитить ослушника от притязаний Ложи. Эльгас поспешил уверить, что он-то, как истинный сын Сокола, всегда мечтал исполнять приказы Ее Величества, принимая милости и наказания от нее лично, и ни от кого другого больше. Королева радостно улыбнулась. — Эти слова ласкают мой слух, потому что я как раз нуждаюсь в услугах мага, преданного семье Сокола, а не только вашему искусству. — Воля Вашего Величества — моя воля, — быстро сказал Эльгас. В его положении выбирать не приходилось. Любое поручение было по определению лучше допросной Серого Ордена. К тому же ему нравилась Мать-Соколица. Особенно по сравнению со сворой мелочных старикашек, тянущих уже трещавшее по швам королевство каждый в свою сторону. — Разумеется, все, о чем пойдет речь, должно остаться в этих стенах, — предупредила королева, и морщинка меж ее широких горделивых бровей стала глубже. — Это приказ. Я не хочу оскорблять тебя напоминанием, что дворец умеет охранять свои секреты, поэтому… — О, конечно, — поклонился Эльгас. — Не сомневаюсь в этом. Осмелюсь надеяться, что и Ваше Величество не усомнится в моем слове. — Ты сказал слово, рыцарь, и я услышала, — ответила Соколица старинной формулой, медленно склонив голову, увенчанную изящной золотой диадемой. — Тогда садись, господин Эльгас. Разговор будет долгим и странным. Но не спеши сомневаться в том, что услышишь! Агравента взглянула на Пегого Пса, и тот, коротко поклонившись, вышел. Королева же опустилась в изящное кресло рядом с хрустальным столиком, и указала Эльгасу на соседнее. — Антонель, дитя мое, не будешь ли так любезен показать нам свое искусство? Рыжий юноша неуверенно улыбнулся. — Это будет хорошо? Я ничем не нарушу порядка? — Нет, дитя, ведь я прошу тебя об этом. Радовать близких великолепными творениями — хорошо. Скоро ты поймешь, как различать людей, желающих зла или блага, и деяния, уместные и неуместные в том или ином случае. — Да, мама, — улыбка исчезла с нежных, словно лепестки розы, губ андрогина. Королева склонила голову к плечу. — Демонстрация талантов приносит радость, дитя мое. Нет ничего более вдохновляющего, чем показать себя с лучшей стороны. — Но как определить эти стороны, мама? Разве могут части одного и того же существа быть разными? — У тебя — нет, конечно, ведь ты воплощенное совершенство, Антонель. Но, с точки зрения человеческой морали, одни поступки будут считаться хорошими, а другие — дурными. Я научу тебя, как избегать последних. А теперь, дорогой мой, покажи господину Эльгасу свои чудесные таланты. — Пожалуй мне что-нибудь ненужное, мама. Королева достала из шкатулки пару золотых браслетов и положила на стол. Андрогин протянул руку — и странные мелодии его сущности вспыхнули ярче и резче, возвысились до фортиссимо, а гармонический рисунок их стал головокружительно сложным, поднимаясь по спирали, так что каждый виток мелодии подхватывался следующим, повторявшим его в противоположной тональности — на грани какофонии, но ни разу не пересекая ее. Эльгас сжал виски в попытках отстраниться — ему совсем не улыбалось выступать в качестве камертона для буйной прихотливой магии нового воспитанника королевы. Поэтому он пропустил момент, когда над столом закрутился золоченый вихрь пылинок. Зато с интересом рассмотрел, как пылинки из золотых обернулись белыми, и весь этот снежный танец завертелся по той же спирали созвучий. Когда Антонель закончил, на столе стояли две крохотные чашечки из тончайшего белого фарфора, а может — иного материала. Во всяком случае, и формой, и цветом — на просвет розоватым, с прожилками толщиной в волос, и текстурой — томительно нежной, прохладной, кажется, даже чуть влажной на ощупь, этот фарфор походил на цветочные лепестки. В чашечках перламутрово покачивалось густое питье, больше всего напоминающее по виду млечный сок одуванчика. — Господин Эльгас любит цветущие яблони, — объяснил андрогин, и названая мать одобрительно сжала его руку. — Попробуй, — кивнула королева. — Находки нашего милого Антонеля, как я уже успела убедиться, ярки и оригинальны. Кроме того, он просто дышит магическим искусством, и обожает создавать новое. — Переделывать старое, — поправил андрогин, одаривая Эльгаса столь светлой и доверительной улыбкой, словно вся его дружба и признательность были предназначены ему одному. — Ведь невозможно взять что-то из ничего. Эльгас осторожно пригубил неведомый напиток — нежный, шелковистый на языке, теплый, изысканно-сладкий, с клюквенной кислинкой, а на исподе вкуса — неожиданно терпкий, щиплющий горло. Почему-то это напоминало касание прохладных лепестков к губам, когда стоишь в самом сердце яблоневой метели, и ласковое солнце пригревает плечи, и медовый ветер швыряет в лицо пригоршни весенних, не тающих снежинок… И впереди — огромное длинное лето, как целая жизнь. А потом — всего несколько слов, и горло стягивает имбирная едкая горечь, и глаза жжет, словно в них перца насыпали. Эльгас поставил чашку и внимательно посмотрел на существо, принявшее облик скромного пажа. — Как ты творишь это? Антонель лукаво пожал плечами, и янтарный глаз его сиял довольством и радостью мальчишки, которого похвалил отец. — Я всего лишь придаю одной материи вид другой, но для этого мне нужно благословение. Я позволил себе взять его из вашей памяти. Место, где цвели эти деревья. Именно там Хельга подарила вам что-то. — Ты знаешь о Хельге?! — Да. Она — не вы, но вы почему-то хотели быть ее частью. — Это называется — «любил», Антонель, — тихо подсказала королева. Эльгас чувствовал, как змейка обреченного страха, поселившаяся в нем, начинает расти, пухнуть, поднимать с любопытством свою черную плоскую голову, пробовать воздух раздвоенным язычком… Он смотрел в юное лицо, согретое безмятежной улыбкой, и его прошибало испариной от осознания, что той, молчаливой половине, глядящей сквозь левый глаз, в ее праведной чистоте и жестокости океанских глубин ведомо все. Она-то уж все знает о Хельге, блаженном сумасшествии и кошмаре его отрочества. Хельге, что без конца напевала морские канцоны и пританцовывала за уборкой. Хельге, для которой он навсегда остался «еще ребенком». Хельге, что влюбилась в военного моряка и уехала в портовый город Кардис, чтобы ждать жениха там. Хельге, что некогда подарила смешному влюбленному мальчику заколку с морским камнем и пожеланием счастливо миновать все шторма и штили. Хельге, что навсегда сгинула в морских глубинах, пока он просиживал штаны в Академии. Хельге, которую… о которой… После которой любовь к другим женщинам перестала казаться чем-то важным. — Спасибо, Антонель, — королева погладила воспитанника по руке. — А теперь иди к себе, я хочу еще немного побеседовать с господином магом. — Прощайте, господин Эльгас, — серьезно проговорил андрогин своим певучим ласковым голосом. — Мне кажется, я вас опечалил вместо того, чтобы подарить радость. Я уже знаю, что люди боятся печали, хоть и не понимаю, почему. Я хочу еще раз попытаться отблагодарить за дар жизни — позже, когда пойму больше. — Не стоит, Антонель, — Эльгас встал и протянул юноше руку. — Если бояться печали, жизнь не переживешь, как у нас говорят. Андрогин исчез за портьерой. Королева испытующе следила за собеседником, соединив кончики пальцев под подбородком. — Как видишь, дав Антонелю разум и чувства, ты внес большую смуту в умы моих подданных. Разумеется, все, что случилось вчера — большая тайна, и Редрик сделает все, чтобы она не вытекла за пределы круга посвященных. К счастью, Ордену разглашение ее столь же не выгодно, как и Ложе. И все-таки это лишь вопрос времени. Именно поэтому скоро состоится церемония, на которой Антонель будет объявлен приемным сыном династии Сокола. — Вы примете его в семью? Демоническое отродье, как мне только что любезно напомнил Высший Гьетар? — удивился Эльгас. — Но как же вы объясните его происхождение, Ваше величество? Что скажут люди? Королева грустно покачала головой. — Я хочу защитить Антонеля. Кем бы он ни был по рождению, сейчас он прежде всего сирота, не знающий людей. Ему нужны любовь и забота — ты ведь разговаривал с ним. Он так порой напоминает мне дочь, которой станет названым братом… я не знаю, кому еще могла бы доверить такое существо. Что могут с ним сделать? Так я решила спрятать его под крылом Сокола, пока это крыло еще может осенить защитой. Он станет тайным сыном тетки покойного короля, принцессы Маргери, тоже десять лет как покойной. Мальчика придется объявить светлым магом огромной силы — ведь Антонель просто брызжет магией. Мы скажем, что с раннего детства он пребывал в трансе, предшествующем проявлению эфирного тела, и вот только сейчас очнулся. — Но ведь это… — начал Эльгас, и тут же прикусил язык. Кто он такой, чтобы давать советы королеве? — Претендент на престол? О нет, — улыбнулась Агравента. — Антонелю уготована иная роль. Он ведь больше, чем сын короля. Он сын бога. — Бога?! — Пока об этом говорить рано, но в нужный час он займет свое место. Ты же видел способности Антонеля. Даже наш многоопытный гость-южанин лишился дара речи после такого вот простенького фокуса нашего мальчика. Судя по всему, никто в мире не способен на подобное, а ведь это только начало… Поэтому позволь быть с тобой откровенной, господин Эльгас. Ты уже должен понять, что твоя жизнь висит на волоске. Высший Совет Ложи недоволен и, кажется, даже напуган. Насколько я знаю, сейчас они спорят, что лучше — изучить твои неординарные способности или заставить замолчать навеки. Какой вариант тебя устраивает больше? — Никакой, — кивнул Эльгас. — Особенно потому что я даже не знаю, что сделал. У меня нет таких способностей, Ваше Величество, клянусь! Я не сумел оживить даже фамильяра. Все это, вероятно, хитрости и таланты госпожи Тар-Хали. Но Второй Глава что-то подозревает, и Серый Орден будет на его стороне. Вы правы, Ваше Величество. Я могу лишь умолять о помощи и защите. — Именно поэтому я придумала, как тебя защитить… Тут дверь одного из шкафов вдруг медленно, со зловещим скрипом, приоткрылась… оттуда повалили клубы розового дыма, пахнущего клубникой и какой-то надсадной горькой дрянью. Ее Величество сухо улыбнулась. Подскочивший было с кресла Эльгас и сам уже сообразил, что это, скорее всего, снова фокусы королевского дурака. Должно быть, многотерпеливую Агравенту-Соколицу они развлекали больше, чем целый двор шутов, который Эльгас наблюдал вчера. Посему приходилось терпеть. — Мааааменька! — провыли из глубин шкафа. — Державная мааааменька! Припадаю к твоим стопам в поисках милости и защиты! Жаааниться хочу! На принцессе! Отдай за меня дочку прекрасную, премудрую, пребогатую… живую пока еще! — Ты неуместен, Аль-Кини, — охладила шута королева. — Эта шутка слишком груба. — Так это ж не шутка, маменька! Сам плачу и рыдаю, рыдаю и плачу… В ножки господину Эльгасу хотел броситься — пусть сходит туда, не знаю куда, за тем, не знаю чем… Только оно и спасет нашу девоньку! Только чудо! — О чем он, Ваше Величество? — спросил Эльгас. — Что-то случилось с Ее Высочеством? Она больна? — Почему ты так думаешь? — вздрогнула королева. Эльгас так думал из-за шута, по словам которого выходило, что принцессе надобен лекарь, но ссылаться на придворного дурака было глупо. Поэтому он просто пожал плечами. — Нет, она здорова, — грустно промолвила Агравента. — Но моей дочери предсказана смерть во цвете юности. Уже совсем скоро. Божественные стрелы на крыльях южного ветра… Не понимая, о чем речь, никто не знает, как предотвратить беду. Только Аль-Кини, он ведь невероятно мудрый провидец, самый страшный и правдивый из всех… только Аль-Кини попытался помочь мне. Он нашел человека, способного обмануть судьбу. — И вы верите шуту, Ваше Величество? — уточнил Эльгас. — А что думает Ложа? — В таких делах я верю Аль-Кини больше, чем себе. Его дар поистине ужасен — такой дар хуже безумия. Однажды семья Сокола уже пренебрегла предсказанием Аль-Кини… себе на беду. Я не могу потерять еще и дочь. Из шкафа послышались всхлипы и глухие удары — видимо, шут демонстрировал крайнее отчаяние. — Боюсь, Ложа не поможет мне, господин маг, — продолжила королева. — Ведь, если предсказание исполнится, династии Сокола придет конец. Начнется смута. К сожалению, у меня есть причины полагать, что Ложа заинтересована в подобном исходе. Сколько бы мы ни ломали головы, выхода нет. Сохранить шаткое равновесие меж заинтересованными сословиями не получится. Эльгас пожал плечами. Он тоже полагал, что Ложа без выгоды для себя даже не почешется. Как и все алхимические Ордена, впрочем. А вот если они и впрямь перестали усматривать выгоду в существовании старой королевской семьи… то дело дрянь. Магу тут же припомнились слухи, ходившие по стране после убийства короля Ингреда. Заговорщиков, конечно, нашли и повесили, но… Не эту ли потерю упомянула Ее Величество? Стало быть, шут и гибель короля напророчил? — Но вы говорили о человеке, который может помочь, — напомнил он. — Иииииии — выхожу на сцену я! — заголосил шут и надсадно затрубил во что-то вроде бараньего рога, извлекая из него откровенно неприличные звуки. Эльгас стоически вынес это, не дрогнув лицом, хотя в виски, притихшие было после чудесного напитка Антонеля, снова ощутимо кольнуло. — Я сегодня за шер-хаина, маменька, раз уж его нет с нами! Моя любимая роль! — Правда? — спокойно осведомилась королева. — Я-то думала, что твоя любимая — магистр Альберих. — Так я еще этой не показал, маменька! Итак — прааааашу… любить и… нет, только любить! Эльгас без особого интереса перевел взгляд на пересмешника, следуя примеру Ее Величества. Шут же, в клубах дыма и огня, под неизвестно откуда доносящиеся романтические страдания струнных и немилосердно сверлящее уши зудение гигантского москита, вывалился из шкафа, опять изображая какое-то чучело. Молодчик, которого он представлял, видимо, чах от тоски по славе Русама Жакара в амплуа первого любовника королевского театра, поскольку одет был отчаянно театрально. Невероятно приталенный черный камзол не сходился у него на груди, из воротника кипящим пенным валом обрушивались завитки золотого кружева — любая куртизанка от зависти удавилась бы. Кривенькие тонкие ножки были обтянуты белыми кавалерийскими лосинами, а высокие сапоги на каблуках ослепляли зеркальным сиянием, рассыпая блики по всей комнате. На голове же у модника почему-то красовалось женское покрывало, небрежно намотанное и заколотое алмазным аграфом в форме некоей весьма недвусмысленной композиции. К покрывалу был пришпилен черный шелковый платок, скрывающий физиономию. Столь целомудренно законопаченный лик, впрочем, изящно контрастировал с похабно распахнутой ширинкой. Шут вихляющей походкой продефилировал по комнате, церемонно разводя руками и по-балетному вытягивая носки сапог. Чуть не споткнулся. Наконец повернулся лицом к Ее величеству и ярким чувственным жестом стукнул себя по лбу. Откинул голову, так опасно прогнулся назад в поясе, что, казалось, вот-вот встанет на «мостик» — ах! — прикрыл глаза бледно-скелетной кистью руки и рухнул — но не назад, а вперед, на одно колено. Эльгас фыркнул — все-таки это было потешно. И очень походило на манеру Русама Жакара. Королева тоже радостно засмеялась и махнула, дозволяя шуту говорить. Аль-Кини подался вперед, ловя каждый жест госпожи, и в ширинке у него что-то зашевелилось. Шут ловко извернулся всем телом, подогнул одну ногу в блестящем сапоге под себя и оказался уютно сидящим на полу у каминной ниши. Он покопался у себя в мотне и стал тянуть оттуда что-то длинное, телесного цвета. Под ласкающими движениями шута оно быстро налилось краской, запунцовело… Бутон розы! Правда, неестественно вытянутый и длинный, на тонком стебле с огромными серебряными иглами вместо шипов. Маг с опаской покосился на Ее Величество, но королева захохотала. Шут в ответ тоже очень оживился и рассыпался в комплиментах, нежно пришепетывая, присвистывая и вдохновенно раскатывая «р». Голос у нынешней его ипостаси был низким, страстно-мужественным, вибрирующим. Правда, если прислушаться, выходило, что хвалит Аль-Кини исключительно самого себя. Ее Величество Агравента утерла слезы и наградила старательного дурака аплодисментами. — Вылитый… — сказала она. — Ну что же, шер-хаин, мы ждем вашего слова. — Vale! Так что, — важно сказал шут, и роза в его руках стала выписывать фигурные кренделя в воздухе. Взгляд Эльгаса, вопреки его воле, приковала причудливая нервная игра цепких пальцев, серебряные перстни на которых оплывали на глазах, застывая уродливыми восковыми потеками. — Моя темность может все! Я могу предложить вам услуги шпиона, вора, убийцы, шлюхи… Любую древнейшую профессию на выбор, о услада в прошлом чьих-то очей и Корона Севера! Но ни одна из этих ролей пресловутую корону, что уже опасно покачивается на державной голове, не спасет… Так что ж! Игры с материей и волей, которыми без устали забавляются господа маги и дамы-алхимики, и подавно никому не помогут. Даже новая придворная игрушка — божественное дитя — не равно богам. Оно может сплести новый узор из старого, но не в силах вытащить душу из таинственной бездны… Так что же извлечет бедную коронованную мамочку из пучины горя и отчаяния? Ответ прост — вам необходим бог, Ваше Величество! — Но ведь это невозможно, шер-хаин, богов не существует! — поддержала игру королева. — Да конечно! Скоро и людей не останется! — желчно отозвался шут, разбросав свои тощие ноги под неестественными углами, словно переломанные. — Только маги, андрогины да пустодушные големы… Всем бы нам не помешало дотянуться до обратной стороны Солнца, потыкать пальчиком туда-сюда, авось угадаем, да и оборвем завязки небесного занавеса. Пусть он снова растворится, выпустив божественный свет на волю! Шут вдруг замолчал, обрывая лепестки со своей розы, раскачиваясь все быстрее и быстрее, со зловещей бесстрастностью бормоча себе под нос: «Кровь»… «Смерть»… «Бог»… «Дочь»… «Сын»… «Бог»… «Война»… «Север»… «Бог»… «Сокол»… «Юг»… Наконец, он застыл, растерянно разведя руки в стороны, и последний пунцовый лепесток, кружась, спланировал на его белые колени. — Любовь! Уй! — пискнул комедиант. — Кому-кому любовь? Вам, Ваше Величество или вам, господин маг? — Не отвлекайся, Аль-Кини, — мягко напомнила королева. — Что сказал тебе шер-хаин? — О, ну что ж вы меня прерываете! Совсем умотали, маменька! — вспылил вдруг шут и стащив с головы покрывало, попытался вытереть им вспотевшее лицо. Но под одним лицевым платком оказался другой, шут стащил и его, обнаружив третий… Наконец, почти по пояс зарывшись в груды черного кружева и шелка, Аль-Кини, потешно отдуваясь, махнул рукой, и покопавшись в тряпье, вытащил новую розу — на этот раз белую. — Гадать не буду! — проскрипел он, ткнув пальцем в Эльгаса. — И не проси даже, божественный дурак! — И не думал! — возмутился Эльгас. — Уж без чего проживу, так без бредовещания потребителя поганок! — Ха, — скривился шут под своим покрывалом. — Все вы так говорите, пока жареный удод на темечко не… кхм… сядет! — Аль-Кини! — прикрикнула королева. — Или мы сочтем, что до шер-хаина тебе далеко. — Это ему до меня далеко, — обиделся шут. — Но уж ладно, передам все дословно: «Коль мы в таком убытке, значить, что без богов-то, звиняйте, не вздохнуть, не пукнуть, так не кисло бы сбегать до того-то, значить, местечка заветного, где боги еще водяться. Где свет-то божественный, значится, все еще сияет. Сунуть жменю того свету за пазуху, да и обратно бегти». Эльгас вздернул брови и с любопытством посмотрел на шута. Агравента же прыснула в кулак, словно девчонка. — Прости его, господин Эльгас, — сказала она, отсмеявшись. — Наши страхи так тяжелы, а путь к их разрешению столь безнадежен, что лишь дерзкие выходки способны развеять отчаяние. В оправдание скажу лишь, что когда ты сам познакомишься с нашим южным гостем, ты оценишь искусство Аль-Кини. — Игра вашего слуги выше всяких похвал, — вежливо согласился Эльгас. — Во всяком случае, комедиантам из столичного театра до него далеко. Но мне более интересно, что шут имеет в виду под божественным светом? А также про «сбегать». Куда? — Говоря коротко, наш южный гость, брат госпожи Тар-Хали, уверяет, что знает дорогу за границы этой реальности, а потому способен отправиться куда угодно — хоть в прошлое. Или в какое-то иное прошлое, я не поняла столь тонких материй, — с благосклонной улыбкой пояснила королева. — Он предполагает найти там покинувшую нас божественную чету Солнца и Луны и попросить у них что-то. Что-то, что защитит мою дочь от любой беды, укроет от смерти. Одним словом, он пообещал принести в мир чудо. Эльгас не нашелся с вопросом. Он даже не знал, о чем спросить сначала. Вернее, он не знал, как спросить об этом вежливо, соблюдая правила этикета, согласно которым, впрочем, он вообще никаких вопросов без дозволения владычице предлагать не смел. Он ведь не был шутом… точнее, не был королевским шутом, коему дозволялось гораздо больше. — Вижу, ты сомневаешься, — вздохнула королева. — Что ж, я понимаю и постараюсь ответить на твои вопросы, как смогу. — Ииии, маменька, — шут, пригорюнившись, повесил голову. — Господин божественный же у нас маг. Его там, в Академии, уже всему выучили. Верить — не надо, думать — не надо. Надо по книжке заклинания шпарить. А был бы просто дураком, как я, или таким мудрым, что аж тоже дураком, как вы или шер-хаин, то мозгами-то пораскинул бы и понял, что когда другого пути не остается, приходится надевать железную обувку, да и топать за чудесами. — Если я правильно понял, — сказал Эльгас, окончательно разозлившись. Дозволение вопрошать так или иначе было получено. — То дело обстоит так: шут предсказал Ее высочеству некую туманную беду и привел мистических южан под покрывалами. Южане пообещали чудес на блюдечке — только бублик бери, в брагу макай, да следи, чтобы по бороде не текло. И теперь, если я не ошибся, мне предлагается честь сбегать туда, не знаю куда и принести за пазухой что-то божественное? Прошу прощения за дерзость, но я все понял верно, Ваше Величество? — О! — крикнул шут, хлопнув себя по ляжкам с таким звонким шлепком, словно штанов на нем было. — Вот она, сила ума-то где! Давно ли сам чудо из кармана вынул, умник? Или где оно там у тебя запрятано было? Может, потрясти, так там еще что завалялось, а? Мож, и ходить-то никуда не надо? Королева погрозила шуту. — Ты, разумеется, можешь отказаться от моей просьбы, господин Эльгас, — дружелюбно и печально сказала она. — Я, как и ты, не доверяю доброй воле эсгранадцев. Именно поэтому мне нужен рыцарь, верный только нашей семье. Одухотворение андрогина было испытанием, которое выдержал именно ты. Я думала отправить Найтиса, но провидение решило иначе. Если откажешься — значит, надежды нет. Не знаю, можно ли соблазнить тебя наградами и почестями… ты ведь держишься в стороне от путей власти, а потому, очевидно, чист душою и помыслами. Это делает тебя в моих глазах еще более ценным. Не скрою, я мечтаю, чтобы ты занял место в прискорбно узком кругу моих истинных друзей. Именно поэтому я в любом случае собираюсь попытаться укрыть тебя и от Ложи, и от других заинтересованных лиц. Но это путешествие представляется мне лучшим способом скрыться в недосягаемые пространства. Там даже Серый Орден не сможет тебя разыскать. Разумеется, ты получишь любую награду, которую династия Сокола сумеет предложить, вне зависимости от исхода столь рискованного и непредсказуемого путешествия. Даю тебе слово. — Я мечтал о ленте из прически Агравенты-Соколицы, — усмехнулся Эльгас. — В детстве, — пояснил он в ответ на удивленно приподнятые брови державной собеседницы. — Когда воображал себя маршалом Синей гвардии. Мол, спасу Ее Величество и попрошу в награду знак ее женской милости. По губам королевы скользнула улыбка — теплая, растроганная, почти любящая… Так улыбалась мама дружка Артошки, когда тот с утра приносил ей полный рубашечный подол спелых яблок. Справедливости ради стоит уточнить — снятых далеко не всегда с их собственной яблони. Эльгас не раз спрашивал себя — а как улыбалась бы его мать, если бы он мог хоть что-то ей принести? Если бы не убил ее, родившись? …Похожа ли она была на Мать-Соколицу? — Конечно же, эта мечта, как и все наши светлые грезы, осталась в прошлом? — полуутвердительно спросила королева. — Почему же? — пожал плечами Эльгас, прикинув, что пожалование в шуты успешно состоялось. — Более того, других достойных мечтаний у меня так и не появилось. Мне не нужна награда, Ваше Величество. Милость и доверие — вот, что дороже денег или почестей. Я сделаю все, что прикажет моя королева, не сомневаясь в благой цели сего деяния. Во все, во что верит Ваше Величество, я верю тоже. Темные усталые глаза Агравенты вдруг волшебным образом преобразились. Огоньками свечей в них вспыхнула надежда, на щеках заиграл румянец. Она вынула из высокой прически золотую шпильку, украшенную изумрудной головкой сокола, и протянула магу. — Я давно уже не ношу лент, — просто сказала королева. — Но кроме этого, ты все-таки получишь и деньги, и славу, и мою вечную признательность. Только вернись, мой рыцарь! Под всхлипы шута, сморкавшегося в свои покрывала, Эльгас с поклоном поднес к губам украшение, а потом и протянутую ему руку владычицы. — Аль-Кини познакомит тебя с шер-хаином, — милостиво улыбнулась Агравента. — Отныне он — твой провожатый. Он лучше сможет ответить на вопросы, которые заставляют тебя сомневаться. Если пожелает, конечно. Но все же не слишком доверяй южанину, ты отправляешься с ним именно для того, чтобы любой ценой защитить интересы Сокола. А теперь, господин Эльгас, ты, наверное, хотел бы отдохнуть? Аль-Кини позаботится обо всех твоих нуждах. Сообразив, что аудиенция закончена, Эльгас встал и поклонился. Шут заскакал вслед за ним, сменив южанское обличье на кокетливый костюмчик горничной. Огромный чепчик на косматой голове дурака был, впрочем, не белым и не голубым, а красным в крупный фиолетовый горох. — Так, — сказал Эльгас, как только они оставили королеву и миновали дежурных лакеев и стражу в первом лестничном пролете. Он попытался ухватить шута за шиворот, но тот оказался слишком юрким — вывернулся, да еще и сквасил физиономию плаксивой жабки. Глядя, как раскрывается для вопля огромная бородавчатая пасть, Эльгас связал шута заклятием молчания. — Так, — повторил маг. — А вот теперь я действительно хочу получить много-много ответов на много-много вопросов. И ты сейчас не задашь стрекача, а позаботишься о моих нуждах, как тебе и было велено. Шут догадливо ухмыльнулся, закивал, шлепнулся на задницу, похлопал себя по костлявым коленям, как делают деревенские сказители, прежде чем начать травить байки, открыл рот… Эльгас с удивлением обнаружил, что терпение, которое он почитал одной из своих главных добродетелей, опасно склоняется к желанию посмотреть, как королевский дурак умрет в корчах и абсолютной тишине. Аль-Кини же молча декламировал какой-то рассказ, отбивая такт по коленям и величаво жестикулируя. — Мы сейчас пойдем в покои, куда изволила меня определить Ее Величество, — вздохнув, раздельно проговорил маг. — Там я сниму заклятие, и ты расскажешь, что знаешь. Понял? Веди! Шут с похоронной физиономией поплелся впереди, чуть не чиркая носом о ковер. Но как только Эльгас заносил ногу, чтобы поторопить поганца, тот, волшебным образом, не иначе, незаметно ускорялся, так что тощая задница его всегда оказывалась вне досягаемости. Так они дотопали до почти незаметной двери в конце пустого коридора, перед которой шут начал совершать странные прыжки, изображая мелкую собачонку, что никак не может дотянуться до подвешенной на высокую ветку сахарной косточки. — Что нажать? — сквозь зубы процедил Эльгас, уговаривая себя потерпеть еще немного. Он не был уверен, что королева оценит выше — жизнь своего любимца или возможность неведомого путешествия на край света? Комедиант молчаливо завыл, обратив остроносую печальную мордочку к потолку, а потом почесал нечеловечески гибкой ногой загривок. Эльгас протянул руку и ощупал поверхность рядом с дверью. Ничего не обнаружил. Шут уронил подбородок на сложенные руки и затих. Эльгас собирался все-таки, наконец, отвести душу, дав «песику» хорошего пинка, но вдруг расхохотался. Должно быть, нервы окончательно сдали, потому что перестать смеяться он не мог. Попытки образумиться, напоминая себе, что вот сейчас он, одетый как чучело, ржет на весь коридор королевской резиденции, да еще и в компании издевающегося шута, результата не давали. Это было еще смешнее, хоть и, право слово, совсем не весело. Да, долгий рассказ ожидает Лиса и остальных, животики надорвут… Не переставая смеяться, он оперся плечом на косяк двери, ловко ухватил-таки потерявшего бдительность жабособачьего поганца за шиворот, чтобы вздернуть на ноги, и… ухнул в темноту, потому что дверь и пол, и все вокруг почему-то растаяли в воздухе.