Ишрам многоколонный

7 глава. …Узкий черный лаз, что обнаружился под корнями дерева, медленно уводил все глубже и глубже под землю. Сначала Эльгас шел, согнувшись в три погибели, потом стало можно распрямиться. Ничего особенного, просто подземный коридор, в котором было душно и темно, хоть глаз выколи. Маг привычно поднял руку, чтобы создать в ней сферу-светильник, но ничего не вышло. Серебряная плита действительно отсекла его от неба и солнца. — Почему мы не взяли лампу или факел? — поинтересовался он в темноту. — Я и забыл, — легкомысленно отозвался спутник. — Ничего, внизу светят знаменитые подземные звезды Шаа-Мирам. — Вот будет смешно сломать ногу или провалиться куда-нибудь, — проворчал Эльгас, выставляя вперед руку в перчатке. — Ниже Смерти не провалитесь, — заметил Азфирэль, и некоторое время маг тщательно проверял землю под ногами перед тем, как шагнуть, а потом привык двигаться наобум. Вот только ощущение бесконечной тьмы, сомкнувшейся вокруг, и тугого, давящего осознания, что своды земли над головой лишь крепнут, становятся толще и тяжелее с каждым шагом, изрядно действовало на нервы. — Ты все-таки знаешь, что такое Ишрам, — обвиняюще заявил Эльгас, чтобы нарушить душное безмолвие. — Давай, выкладывай, что тебе известно. — Ну что ж, раз вы озаботились это приказать, — вздохнул Темный. — Знаю я немного и ничего определенного. По легенде, бытующей у поклонников Смерти, Ишрам — священный город, который боги выстроили для первых людей. Кажется, он находился где-то далеко на юге, в тех землях, над которыми ныне властвует великий океан. Для блага человечества, а может и ему на погибель, боги выстроили вокруг города девять башен — высоких монолитных колонн из драгоценных камней, достающих до небесной обители, и в них заключили силы, что ведут людей путями, им предначертанными. Любовь, гнев, печаль, веру, надежду, иллюзию, алчность… Что еще? Ах да, синяя и голубая — мудрость и страх. Каждый, желающий благословения, приходил к подножию башни, чтобы принести жертву и попросить помощи, но войти в них не мог никто. То ли эти башни служили мостами между небесной Эртар-Шедой и смертной твердью, так что молитвы текли богам прямо в уши, а подношения — на их праздничный стол, то ли что-то еще в этом роде, теперь уже неизвестно. Так или иначе, человек получал соответствующий его просьбе дар — или наказание — сами понимаете, здесь все можно трактовать двояко. Эти башни, по легенде, и породили разлад между людьми. Население Ишрама разделилось на культы, где каждый превозносил определенную силу выше других. — Серьезно? — удивился Эльгас. — Кто в здравом уме будет просить об отчаянии? — Меж тем, такой культ существует до сих пор, — хмыкнул рассказчик. — Они, правда, именуют себя жрецами Великой Шаа-Тари, но истинной печати богини, к своему счастью, не удостоились. Зато какие у них философские построения и ритуалы! А уж амбиции!.. Отчаявшимися их совсем не назовешь, уж поверьте! — Ладно. И что же дальше? — Сами можете догадаться. История никогда не меняется, — скучающе протянул Азфирэль. — Однажды в благословенном Ишраме началась кровавая резня меж культистами. На это боги взирали сквозь пальцы — городом больше, городом меньше, в конце концов. Но когда фанатики решили низвергнуть драгоценные башни, воспользовавшись, вероятно, каким-то новоизобретенным оружием, боги несколько напугались и обиделись. Сам я полагаю, что здесь не обошлось без обычных для этой милой небесной компании состязаний в коварстве и злопамятности, но легенда об этом умалчивает. Рассердившись, боги разрушили Ишрам и покрыли его пылью забвения на все последующие века человеческой истории. Что касается башен, то пять из них были определены как светлые начала и вознесены в небо, так что отныне в чистом виде их на земле не сыскать. Ну а четыре — гнева, страха, алчности и отчаяния — ушли под землю, в обитель Смерти, ибо именно этими путями люди чаще всего приходят к ее Вратам. Тут я бы поспорил, конечно, но меня, как вы понимаете, господин Светлый, не спрашивали. Позже несколько мудрых и предусмотрительных магов создали печать, запирающую все входы в Шаа-Мирам, и связали ее с источниками в виде пресловутых башен. Предвосхищая вопросы — понятия не имею, так ли это, я никогда во плоти башен не видел и склонен считать их лишь метафизическими построениями. Но что вход в мир Смерти привязан к одному из этих невероятно мощных человеческих чувств, сомнению не подлежит. Вот вы ночью пребывали в состоянии крайней тоски и уныния, и Врата распахнулись перед вами. Должен сообщить также, что это знание тщательно охраняется, и я не вложил бы его в ваши уши, если бы вы не воспользовались правом мне приказывать. Но уверяю, благоразумнее будет сохранять его в тайне и далее. — Согласен, — кивнул Эльгас. — Хотя ты ничего не нарушил — я ведь все равно не могу им воспользоваться. — Даже само имя «Ишрам» под запретом, — возразил Темный. — Это одно из самых тайных знаний, известных мне. Вот почему нам необходимо повстречать вашего собеседника. — Ну а насчет собеседника? — Эльгас поторопился догнать спутника, легкие шаги которого звучали чуть впереди. Душная тьма вокруг начинала казаться ему огромным червем, который поглотил весь мир и теперь медленно его переваривает. Больше всего маг боялся навсегда потеряться в этом кошмарном желудке. — Ты догадался, кто это? На сей раз Азфирэль долго молчал. Куда дольше, чем перед тем как выболтать «одно из самых тайных знаний». Небось придумывал, как похитрее уйти от ответа, не нарушив прямой приказ. — Не догадался, — наконец прозвучал его голос. — После того, как Богиня покинула наш мир, в ее царстве заключены лишь мертвые чудовища, смиренно ждущие своего часа, да проклятые души. Можно сказать, теперь эта страна действительно мертва. На этом ярусе мы вряд ли кого-то встретим по дороге. — Есть и другие? — Конечно. Измерения богов в этом отношении напоминают слоеный пирог. Живые люди вроде вас способны находиться только здесь. — А что еще за проклятые души? — спросил Эльгас, про себя отметив это «вроде вас». — Мертвые, душа которых разрушена и не имеет сил отправиться на перерождение… — Азфирэль говорил еще медленнее, и его эсгранадский акцент усилился. Звук «р», во всяком случае, стал более раскатистым и резким. Эльгас усмехнулся — ведь сколько усилий приходится прикладывать, чтобы во что бы то ни стало не опуститься до прямого и честного ответа! — Видите ли, я уже видел клеймо, похожее на вашу метку. Его хозяйка мертва, насколько мне известно, а душа ее была растрачена на бессмысленные страсти, так что она вполне может оказаться здесь. Но проклятые не знают ничего, кроме голодной потребности в живой жизни… Чтобы подразнить спутника, Эльгас спросил: — А ты откуда столько знаешь про Шаа-Мирам? Ты ведь адепт Луны, а не Смерти? — Много лет смотрел сон во сне, — угрюмо заявил южанин. — Могу я вас нижайше попросить, мой светлейший господин, не выяснять обстоятельств моей убогой юности? Склонив слух к этой истории, вы не почерпнете ничего увлекательного или поучительного. Кроме того, я не владею изящным слогом, а потому не в силах развеивать вашу скуку цветистыми беседами. — Хорошо, не буду, — покладисто проговорил Эльгас. Кажется, Азфирэль действительно разозлился, и ему это польстило — ну хоть какие-то не иллюзорные человеческие чувства! В награду за это он честно попытался молчать, но тогда, кроме тьмы и нарастающей паники, совсем ничего не оставалось. Сердце колотилось как сумасшедшее, и Эльгас только и делал, что утирал лоб дрожащей рукой. Черную перчатку он вообще поднять не мог — такой она стала тяжелой. Хотелось коснуться стены, ощутить камень или землю, даже что-нибудь мерзкое вроде плесени было бы лучше, чем ничего, но проход настолько расширился, что рука со всех сторон встречала пустоту. И по-прежнему ни единого дуновения воздуха. Если бы рядом был друг, он взял бы его за руку, чтобы чувствовать, всегда чувствовать, что вовсе не так одинок, как кажется, но Темному такое наименование не годилось. — Обещаю, что не буду расспрашивать о тебе, — сказал он, стараясь, чтобы вышло небрежно, а не умоляюще. — Но о другом ты говорить можешь? Как насчет Шаа-Мирам? Какие опасности нас там ждут, и чего я должен избегать? На этот раз южанин молчал еще дольше. Эльгас отчаянно прислушивался — других чувств у него не осталось, и наконец, уловил его дыхание в черной тишине. — До последнего надеялся, что не спросите… Что ж, господин Эльгас, теперь мне придется связать вас запретом, а любой запрет, увы, подразумевает необходимость его нарушить. Итак, слушайте — вам нельзя ничего касаться рукой без перчатки. Плоти Шаа-Мирам созвучна лишь перчатка отчаяния да пыль защитной плиты, которой покрыты ваши сапоги. Все остальное чуждо божественным чертогам. Если нарушите их гармонию, то либо никогда не уйдете, либо окажетесь невесть где. — Тени умерших предстанут передо мной, как в сказках, запутают мольбами и угрозами и высосут кровь вместе с жизнью? — попытался пошутить Эльгас. — Зря смеетесь. Я не знаю, чем отзовется паутина времени, если вы ее коснетесь. Но если вам было — или будет, кого терять в жизни — постарайтесь не призывать свои потери. Отчаяние — дорога слез, а не крови, а Шаа-Мирам переполнена слезами, ведь, когда человеческая душа уходит на перерождение, память остается здесь. Ветер, веющий над ее просторами, облака, клубящиеся под черным сводом — все это обрывки памяти. Песок под ногами — это ее мертвые крупицы. — Знаешь, по-моему, твой запрет яйца выеденного не стоит, — заявил Эльгас, поразмыслив. — Почему ты уверен, что я нарушу такое простое условие? — Я этого боюсь, — вздохнув, прошелестел Темный. — Страна богов живет по своим законам — сказочным, если хотите. Сказочный рыцарь — запрет — нарушение. Если бы вы не попросили запрета, вы бы его не получили, и могли бы делать, что хотите. Но, ступив шаг за порог мира людей, вы стали героем божественного мифа и потому задали мне этот вопрос. — Тьфу! Помешался ты на этих сказках, господин Азфирэль… — с досадой и облегчением протянул Эльгас. — Я же просто так спросил! Или ты это условие для красного словца придумал? А что ж так скучно? — В мире людей можете задавать вопросы просто так. В мире богов — нет. Вы думаете, почему в сказках столько эпизодов, которые разумному человеку кажутся нелепыми? Потому что почти все они сложены о делах божественных, а божественная логика отличается от людской. Вы потребовали предъявить вам форму того, что формы не имело. Теперь она есть — для вас. Ответ не появится, пока не задан вопрос. Запрет же — понятие настолько относительное, что его вообще не существует до тех пор, пока он вам не понадобился. Но если вы собираетесь соблюдать запрет, то его наличие ничего не изменит в порядке вещей, и зачем же тогда вы его создавали? Ну и так далее. И, конечно, по этим меркам, кто вы, как не сказочный рыцарь, господин Светлый? Сюда вы вошли как герой, бескорыстно служащий даме, и как дурак, ничего не знающий о мире богов. Смиритесь. — Логично, в общем… — озадаченно протянул Эльгас. — Хотя все равно больше похоже на выдумки от большого ума. Но ради тебя обещаю, что ни к чему и ни к кому не прикоснусь. — Уж постарайтесь, — хмыкнул Азфирэль. — Даже если покажется, что вашей жизни грозит опасность. Нарушить запрет — вот что действительно смертельно. …Спустя еще много-много веков этой изматывающей изоляции от времени и пространства, окружающую тьму, наконец, прорезали струйки далекого бледного мерцания и поплыли вокруг, обволакивая, опутывая, прибывая с каждым шагом. Эльгас был счастлив как никогда в жизни, сумев различить рукав собственной куртки, которая, впрочем, здесь казалась серебряной, а не черной. Какой бы ни была страшная, таинственная страна, что лежала впереди, чем быстрее они войдут в нее, тем быстрее покинут. Наконец путь им преградила каменная гряда, вершина которой уходила в непроглядную высь. В камне бледно лучилась низенькая, в половину человеческого роста, дверь. Азфирэль, волосы и лицо которого тоже потеряли краски, шагнул к ней, протянув руку в перчатке, но жест этот на полдороге вдруг утратил всякую властность и изящество. Тонкая рука дрогнула и бессильно повисла над бездной, не зная, за что ухватиться. Вторую ладонь Темный прижал к груди, сдерживая внезапный приступ кашля. — Что с тобой? — спросил Эльгас, удержав спутника за плечо и разворачивая к себе. Возглас изумления так и застрял у него в горле. Черные глаза меняли цвет, в них медленно застывало зеленоватое серебро, заливая радужку и белки, восковыми слезами стекая из-под опаленных ресниц. По гладким щекам ползли тени, принимая форму уродливых ожогов, пока, наконец, на правой скуле не обнажилась кость. Эльгас отшатнулся от ужаса и омерзения и схватился за собственное лицо. Неужели… Проклятая ловушка Смерти! Он знал, знал, что ни Ей, ни Темному нельзя верить… Он сам пришел к алчной старухе, точнее, предатель заманил его сюда. Конец. Сперва плоть оплавленным воском сползает с костей, потом душа… Спустя тысячу болезненных ударов сердца маг понял, что под пальцами — гладкая кожа, а глаза не потеряли способность видеть. Он пристыженно перевел взгляд на спутника, почерневшие губы которого кривила язвительная усмешка. Азфирэль спокойно смотрел мимо него незрячими глазницами, только скрестил на груди руки. — Вам не о чем беспокоиться, господин Эльгас. Вся эта прелесть касается только меня. Я, кажется, уже говорил об этом при нашем знакомстве, и услышал, что правда вас не напугает. В памяти мелькнула череда масок госпожи Тар-Хали, душный запах пряностей и тлена и, скрипнув зубами от злости, Эльгас крепче стиснул плечо Темного. — Мне нельзя сюда возвращаться. Ваша воля позволяет обойти запрет, но свет Шаа-Мирам лишает меня зрения, — объяснил тот, так осторожно выпуская слова из сухих губ, разодранных поперечным белесым шрамом, словно опасался ими обжечься. — И некоторой части плоти, но это уже мелочи. Прискорбно не иметь возможности услаждать ваш взгляд, но иллюзии вуали здесь не работают тоже. Эльгас испугался пораниться о собственную острую неловкую жалость, поэтому лишь резко встряхнул южанина за плечи. Жалеть слабого было легко и приятно, жалеть сильного оказалось неожиданно больно. Правильней было ударить, чем жалеть. — Плевать мне, как ты выглядишь, — процедил он. — Но как, желтоглазый тебя подери, ты собираешься двигаться, а тем более, кого-то искать? И почему, почему ты ни о чем не предупреждаешь заранее? — О, слепота мне не особенно помешает. Видите ли, так я имел несчастье некогда выглядеть, и так проклятые башни напоминают мне об отчаянии. В стране Смерти важны лишь кровь и память, и настоящему она предпочитает причудливую смесь из прошлого и будущего. Вашу волю я ощущаю благодаря заклятию, а со всем остальным справлюсь не хуже. Обузы из меня не выйдет, господин Эльгас. — Это иллюзия или ты… все еще чувствуешь боль? — Руки сами собой тянулись излечить струпья ожогов, смягчить боль в отравленных легких и прикрыть эти ужасные призрачные глазницы мягкой повязкой, пропитанной живительными маслами. Но любые попытки лечить здесь были обречены на неудачу. И чем он мог исцелить память о несчастье? — Вы сожалеете, — тем же равнодушным тоном сообщил Азфирэль. — Напрасно. Все это лишь фантом из прошлого, тень, отбрасываемая тенью, и я об этом прекрасно помню. Не заблудитесь и вы, когда ваш разум одолеют призраки. А теперь идите вперед, мне проще следовать за вашей кровью. — Нет уж, — вздохнул Эльгас, подхватывая его под руку. — Допускаю, что тебя возмутит подобная фамильярность, но я так воспитан и своим обычаям изменять не собираюсь. Не ради тебя во всяком случае. Он решительно потянул неожиданно мягко отворившуюся каменную створку, на которой горели треугольные буквы никогда не звучавшего на земле языка. …Шаа-Мирам воистину была страшна и прекрасна. Здесь были только две краски — черная и серебряная, только живая, дышащая бархатная тьма и мертвый свет. Насколько мог видеть Эльгас, эта страна представляла собой невероятно огромную долину в кольце сплошной стены скал, уходящих ввысь, насколько хватало зрения. В этой каменной чаше раскинулась холодная пустыня — ничего, кроме пустыни, над которой метался запертый под глухими сводами пыльный ветер, пересыпая бледно-серебряный песок из одного бархана в другой. А над головой… Эльгас запрокинул взгляд в невероятную для простой пещеры вышину, пораженный и почти счастливый. Над головой действительно горели звезды. Мириады лучистых искорок, целые созвездия, ничем не повторяющие рисунок внешнего небесного свода. Бледно-желтые, ярко-синие, зеленые… Откуда?! — Как она выглядит? — спросил Азфирэль. — Пустыня. Только пустыня и звезды. Ты разве не знаешь? Тот лишь пожал плечами. — Шаа-Мирам разная. Смотря как войти. Если бы нас вел страх или гнев, пришлось бы пробиваться через сонмы врагов и чудовищ, алчность раскинула бы вокруг сундуки безграничных возможностей, что обернутся бедою, ну а мы идем вслед за отчаянием. Но звезды настоящие, их я помню. — Откуда они здесь? — Эльгас все еще зачарованно любовался мерцанием созвездий, похожих на символы, начертанные на двери. — Пойдемте, Светлый, — Азфирэль потянул его за руку. — В барханах нет дорог, а нам все-таки нужно найти перекресток, с которого мы позовем душу, связавшую вас меткой. Возможно, что-нибудь отзовется… — Хорошо, — маг неохотно оторвался от созерцания. — Куда идти? — Если разницы нет — куда-нибудь. Придется положиться на ваше счастье. — Этак мы тут будем бродить до старости! Азфирэль меланхолично пожал плечами. Сапоги проваливались в песок по щиколотку, идти было тяжело, но вполне терпимо. Ветер, словно слепая птица, ударился в левую щеку и вновь понесся по кругу. Никаких запахов, полное безмолвие — даже песок не скрипел под ногами. Поэтому миновав с десяток одинаковых барханов, Эльгас вновь уставился в небо. Особенно притягивали самые крупные огоньки, такие синие, что напоминали тот ветреный солнечный день в Короне, когда он нашел осколок древнего витража… Вдруг одна звезда погасла и лишь через несколько томительно долгих секунд вспыхнула снова. — Они мигают! — восхитился Эльгас. — Я уж думал, здесь все навеки застыло, как в учебной модельке мироздания. — Мигают, — кивнул Азфирэль. — Почему бы и нет? Я слышал, что это глаза невероятно древних тварей, соткавших некогда изначальные узоры миров из паутины времени. Наш с вами рисунок реальности — это будто бы их заслуга. Говорят, их впустил Отец — он ведь прародитель не только богов и демонов, но и всех на свете созданий, и с тех пор они спят там, под куполом, охраняя границы. Вот почему я предостерегаю вас от соблазна слишком сильно дергать паутину порталами и прочей путаницей в линиях реальности. Они могут проснуться. — Они… это пауки? — осторожно переспросил Эльгас, прикинув примерное расстояние до свода пещеры и величину ослепительных глаз. — Там пауки? Такие… огромные? — Наверное, я никогда их не видел. Но иногда целое созвездие действительно неспешно пересекает небо от края до края… — Понятно, — быстро кивнул маг, позабыв, что Темный его не видит, а вот непроизвольно дрогнувшие на своем локте пальцы непременно почувствует. Еще не хватало знать, что орда жутких исполинских порождений Хведри только и ждет, чтобы заприметить жертву и сверзиться ей на голову! Это только сон, это никак не может быть правдой… Надменный ублюдок все это только что придумал, чтобы заставить его умереть от ужаса и омерзения прямо здесь! Тут же почудилось, что лица коснулась ненавистная липкая нить, он вскрикнул, отпрянул и провел ладонью по щеке, стирая морок. Конечно же, только показалось… Откуда бы… Нервы, чтоб их! К перчатке прилип мерзкий белесый клубок, ветер развевал свисающие с пальцев кончики толстых оборванных нитей. В клубке что-то шевелилось, пытаясь выбраться… Это же паучий кокон, мать его! Эльгаса прошиб холодный пот, он едва успел прикусить губу, чтобы сдержать уже не крик, но визг, достойный самой сладкой кисейной барышни. Надолго выдержки не хватит. Еще один взгляд… на это, и он с воплем кинется кромсать руку ножом, чтобы сжечь, растоптать, зарыть этот тошнотворный ужас в песок… И нарушит долбаный запрет, конечно! Не говоря уж о том, что высокомерная тварь получит прекрасный повод потешаться над ним до конца своих дней! — Это… — спросил он, стуча зубами. — Здесь все иллюзорное, так? Оно исчезнет, если я… не поверю? — Иллюзия — тоже плоть, — возразил Азфирэль. — Созданная не верой, а, скорее, волей. Относитесь ко всему, что увидите, как к вполне реальным объектам и взаимодействуйте с ними… — Короче! — сквозь зубы взмолился Эльгас. — Как справиться с дрянью, пока голодные мерзкие твари не хлынули из нее целой толпой?! — Кто? — Да пауки, мать их! Целый кокон блядских кусачих уродов с погаными волосатыми лапищами! Возник из ниоткуда на этой гребаной блядской перчатке! — Вы боитесь пауков? — удивился Темный. — Серьезно? Даже и не знал, что люди, которых так сильно пугают мелкие животные, действительно существуют. Эльгас крепко выругался, чтобы не зарыдать от нарастающей паники и, отведя от себя ладонь с коконом как можно дальше, осторожно выудил левой из кармана платок. Хвала богам, на сей раз сразу отыскался! — Стойте-стойте, — рассмеялся Азфирэль. — Я покажу, как это делается… — Да пошел ты! — маг, не дыша и не глядя, резко провел по перчатке ножом, обернутым в платок, каждой каплей крови ощущая, как рвется проклятая плотная паутина. Платок полетел в песок, из-под него хлынуло целое море черных, с тарелку величиной… — Мелкие?! Ты сказал — мелкие?! — Эльгас! Да стойте же! Темный схватил его за руку. — Если можешь уничтожить этих поганых выблядков, сделай это прямо сейчас, пожалуйста, — попросил маг, тяжело дыша и из последних сил борясь с тошнотой. — Да проще некуда, — скучающе протянул Азфирэль. — Где… хм… источник? Эльгас вытянул его руку в нужном направлении. — Примерно в пяти шагах. — Отлично. А вы запоминайте. Пара паучьих спин мерзко хрустнула под каблуками щегольских сапог. Песок втягивал пушистые толстые лапы, жуткие жвала… Темный снова аккуратно чиркнул стилетом по запястью так, что несколько капель крови стекли в перчатку отчаяния. Когда же его пальцы нашарили платок с остатками кокона, Азфирэль резко раздавил его в кулаке и медленно разжал руку. Ветер подхватил с бугристой грубой кожи горстку серебристого песка и развеял в воздухе. — Видите? — Вижу. Все-таки иллюзия, — Эльгас, отдышавшись, смущенно вытер пот со лба и протянул спутнику руку, помогая подняться. — Кровь — это все? — Нет. Кровь лишь проводник. Перчатка — оружие. А сила — это ваше намерение. Вы боретесь с отчаянием, не забывайте. Страх и отчаяние идут рука об руку. Вкладывайте волю в то, что помогает вам преодолевать их. — Счастливые воспоминания? — усмехнулся маг. Губы все еще дрожали. — Любовь? Вера? — Что хотите. Если способны быть счастливым, когда отчаяние оплетает тугой и липкой паутиной — почему нет? Если же не способны, на свете есть много других прекрасных чувств. Злость. Боль. Желание. На худой конец, можно провалиться в глубины отчаяния настолько, чтобы измерить его до дна и освободиться. Впрочем, пока вы не коснулись плоти Шаа-Мирам, отнимающей жизнь и волю, я буду вашим щитом. Мне это не сложно, только не забывайте выставить меня на пути страха. — А чем я отплачу за защиту и все прочее? — прямо спросил Эльгас, глядя в плохо застывшее серебро расплавленных глаз, всё в крохотных кратерах и темных пятнах, словно дневной лик Луны. — Не надо этой чуши про подчинение и заклятье, про контракт с королевой… Ну?.. Без тебя мне не пройти и трех шагов на этом пути, ты не можешь не взять чего-то взамен! Азфирэль снова закашлялся. — Если скажете это здесь, то сделку уже невозможно будет расторгнуть. — Я этого и добиваюсь, — хмуро поторопил его Эльгас. — Раз ты не принимаешь мою помощь, то и я, Хведри тебя дери, ничего не возьму даром! Даже ради Ее Величества. — Что ж, сказочный рыцарь, вот вы и снова в ловушке богов. Платить за то, что и так ваше… Вы не устаете меня поражать. Vale! У меня есть цена. Вы исполните одну мою просьбу в свой черед. Скажете одно «да», когда я напомню о контракте. — Что за просьба? — Скорее, это подарок, — вздохнул Темный. — Он касается только меня и, скорее всего, почти ничего не будет вам стоить. Но это долгий разговор, а здесь — не время и не место. Так что обещайте одно «да», и можете требовать любых услуг, не считая себя обязанным. — Это все? — Это все. — Если верить сказкам, то сейчас я проиграл душу, нерожденного ребенка или судьбу всего мира, — криво ухмыльнулся Эльгас. — Но я согласен. Хотя… Есть одно условие — эта просьба не должна касаться поручения королевы! Ты не можешь потребовать отдать тебе артефакт или обмануть ее доверие. — Нет, конечно, — легко согласился Темный. — Но я рад, что вы оговорили хоть одно условие, мой благородный и неразумный рыцарь. Он протянул руку, и Эльгас, чуть помедлив, пожал ее. Звуки и образы подземелья обрушились вдруг на него, потрясая никогда не испытанной доселе мощью слепых уродливых желаний, слитых воедино. Необъятные многоногие, многоглазые туши действительно сонно ворочались под небесным куполом, хищно мигая бледными плошками глаз. Пустые шкуры, оторванные конечности, высохшие оболочки химер… В многочисленных пещерах, закутанные в серые паутинные коконы, уже которую вечность вызревали мириады крупных блестящих яиц. Тысячелетняя мука алчного голода и ненависти ко всему живому держала своды мертвой страны. Внизу, под напластованием бессчетного множества слоев песка тоже кто-то копошился, скребся, тащил гнилую падаль, пожирал ее и друг друга, откладывал яйца в помет и жирную гниль. Из яиц появлялись толстые белесые личинки, что в свою очередь, начинали жадно точить высохшие, истертые временем кости мира. Эти существа сплелись в такой плотный шевелящийся ковер, что Эльгас не смог даже разобрать, на кого они больше похожи — червей, скорпионов, гигантских многоножек, или поровну на всех вместе взятых? Впрочем, разбирать не хотелось. Хитиновые шкурки истирались в мелкую пыль под напором все новых и новых вылупляющихся чудовищ. Память? Ха, как же! Вот из чего тот красивый серебристый песок, который вьется в ветре, оседает на одежде, забивает рот и нос… Маг заставил себя не смотреть вниз, не обращать внимание на бесконечное шуршание, треск, тяжелые ритмичные вздохи, которые исторгала чья-то нечеловеческая грудь… Он посмотрел вперед, отчаянно выглядывая клятый перекресток, чтобы скорее выйти отсюда. Покинуть страшную, гниющую всеми пороками мира Шаа-Мирам… Ему казалось, что отравленные пары мириадов разлагающихся душ уже проникают в кровь, туманят рассудок, замедляют сердце. Душа трепетала от ужаса, жалости и отвращения. Где-то там, в неизмеримой дали текла река, воды которой были одновременно всех цветов и мельчайших их оттенков, что существуют в мире. Эльгас не знал, как это. Разумом он не понимал, каким образом может узреть одновременно все тона в одном цвете, но точно так же ему было невдомек, как этого можно не видеть. Вода в реке текла во всех направлениях сразу, и это тоже некоей части его существа казалось абсолютно естественным. Вода не была водой — этому Эльгас не успел даже удивиться, потому что… Впрочем, мысль не желала задерживаться на столь очевидных вещах, она скользнула по черным дорогам, опоясывающим долину, делящим ее на ровные сектора, пересекающим холмы и кратеры. Песок на них постоянно тлел и дымился, а сами дороги текли, подобно рекам — во всяком случае, Эльгас откуда-то чувствовал подспудное движение, родственное с током крови под кожей. Вот и оно — столкновение течений. Маг рассеянно приметил путь, ведущий к перекрестку от того места, где они стояли, зная, что вся карта Шаа-Мирам, которую он успел увидеть, навсегда отложилась в памяти, и… Он стоял среди взметнувшегося вихря песка и смотрел в бледное испуганное лицо Азфирэля. — Что это было? — прохрипел он. — Понятия не имею, — отозвался тот, сгибаясь в приступе кашля и утирая с губ неожиданно темную в этом серебряном царстве кровь. — Ты это видел? Это настоящее? — Я же сказал, Шаа-Мирам разная. Ни один ее лик нельзя назвать ненастоящим, но нет и такого, который мог бы заменить собой остальные. — Но почему вдруг?.. — Я правду вам говорю, Эльгас. Даже не догадываюсь. И рад не больше, чем вы. — Зато теперь мы знаем дорогу, — буркнул маг и зашагал в выбранном направлении, безуспешно пытаясь заслонить лицо от острых песчинок. Ветер никак не желал униматься. — Господин Эльгас, — несколько спустя весело окликнул его проклятый Темный между приступами кашля. — Так почему вы столь… хмм… не уважаете милейших восьминогих и многоглазых животных? И Эльгас с огромным наслаждением послал его в такое дальнее путешествие, какое только смог придумать. …Пустыне не было ни конца, ни края, а вокруг, кажется, начиналась буря. Ветер, который перемещался здесь по причудливым, одному ему ведомым траекториям, всегда проносился мимо и им почти не мешал, лишь осыпая облаком песка. Дышать было не то что трудно, но как-то неприятно и утомительно — словно впускать в грудь постоянно один и тот же, неизменный глоток воздуха, которым, ко всему прочему, уже передышала до Эльгаса куча народу. И по сторонам ничего видно не было — лишь бесконечные белые вихри, несущиеся в сложном танце. Они складывались в гигантские фигуры, одни имели очертания знакомые — разбитый, лежащий на боку корабль, старинная смотровая башня и кусок крепостной стены, танцующая пара влюбленных… Другие громоздились искаженными, фантасмагорическими формами, и никак нельзя было догадаться, что они изображают. Азфирэль все еще пытался распрощаться с остатками легких, так что был способен объясняться лишь жестами, и маг почти тащил его на себе, ни о чем не спрашивая. По этой же причине он не рисковал подниматься на высокие барханы, предпочитая обойти их по кругу, хотя так путь становился длиннее. В этакой неразберихе они легко могли бы потерять равновесие и скатиться по склону кувырком, а значит, нарушить идиотский запрет. Эльгасу и так пару раз лишь чудом удавалось удержаться на ногах. Сапоги уходили в вязкий песок теперь уже до середины голени. Поскольку маг сообразил, по какому принципу ткется местная реальность, то строго-настрого запретил себе думать о пауках, о мерзком гнилом запустении и не позволял никаких сомнений по поводу правильного выбора дороги. Он вообще ни о чем не думал, напевая про себя старую моряцкую песенку, одну и ту же, по кругу. Потом усложнил задачу — подстроил к словам скрипичное сопровождение, стараясь в точности воспроизвести в голове каждую ноту. Привычка к концентрации внимания, на которой так настаивал приснопамятный наставник Фиарнес, выручала несказанно. Через некоторое время он даже сумел почувствовать на лице свежее дуновение. Душный воздух наконец-то напитался соленой влажной прохладой. Море дышало где-то рядом, предсказанное запахом водорослей и мокрых камней. Если закрыть глаза, можно почти въяве увидеть, как рябится на воде сверкающая дорожка солнечных бликов… Услышать плеск и рокот… Азфирэль вдруг снова споткнулся и повис на спутнике, вцепившись мертвой хваткой в затрещавший рукав. — Эльгас, не надо… Прекратите! No… más… — услышал он хриплый срывающийся шепот и удивленно открыл глаза. По непонятной причине Темный выглядел так жалко, словно собирался сию минуту предстать перед своей обожаемой богиней. Он дрожал всем телом и шатался, колени подламывались. И без того жуткое лицо покрыла мертвенно-бледная зелень, по нему градом катился пот, а гримасу ужаса сменила стылая маска обреченности. Он вытянул перед собой трясущуюся руку, то ли защищаясь, то ли указывая на что-то. — Novena ola… del Mar oscuro… — расслышал Эльгас и вдруг увидел. Вокруг смыкалась плотная, пронизывающая ледяным дыханием глубин черно-зеленая вода, резко пахнуло йодом, гниющими водорослями и рыбьими потрохами, а далеко над горизонтом темной горбатой горой вспучивалась гигантская, выше всех сфер и сводов, достающая до неба волна. Смерть медленно и беззвучно, как во сне, покатилась на них, и Азфирэль вдруг оттолкнул спутника — точнее, сам от него оттолкнулся и, спотыкаясь, бросился навстречу погибели. Крохотный стилет, сверкнув серебряной рыбкой, вылетел из трясущихся пальцев, булькнул в черной глубине, и Темный вцепился в запястье зубами, заслонив лицо боевой перчаткой. Но набежавшие волны, предвестники той, великой, окатили его с головой, сбивая с ног. — Стой! — заорал Эльгас и кинулся за ним, на бегу выхватывая нож. Какие чувства им владеют? Какие должны? Да плевать, какая разница, главное — они оба не умрут здесь. Он схватил почти бесчувственного Азфирэля за шиворот, рывком поставил на ноги и сгреб в охапку. — Я сам! Но совершенно ошалевший от запредельного, ведомого только ему страха, Темный вдруг коротко и тяжело вмазал спутнику в челюсть, выдираясь из объятий. Тот удержал южанина, чтобы оттолкнуть себе за спину, но он успел перехватить руку, снова споткнулся и всем весом обрушился на Эльгаса. — Прекрати брыкаться! — хрипло потребовал тот, вспомнив, что прямой приказ Темный услышит, что бы там ни случилось с его хваленой выдержкой и головой. Но проклятый песок уже осыпался, лишив опоры, и они покатились по склону бархана вниз, прямо в бурный котел подступающего моря. Великая девятая волна обрушила сверху тонны ледяной воды, расплющивая, погребая под собой, и рассыпалась легчайшими крупинками серебристой пыли. …Эльгас брел по странному темному миру, похожему на океанское дно. За одним исключением — эта сумрачная земля насквозь, давно и навсегда пересохла. Эльгас искал хоть каплю влаги. Он заглядывал в перламутровые глотки больших и маленьких раковин, выжимал тут же рассыпающиеся в труху широкие плети бурых водорослей, высматривал следы живых существ, чтобы пронзить зубами теплую плоть и почувствовать на языке хоть каплю крови. Но все, что наполняло этот мир — губчатые наросты, похожие на кораллы, темные, вонючие и насквозь гнилые, блестящие спины огромных черных жуков и хитиновый шорох лапок исполинских многоножек. Белесые личинки были наполнены плотным и вязким, словно жир, гноем. Его можно было нарезать ломтями, но воды в нем не было. Все занимались тем же, что и он — искали жизнь. Все чаще и чаще приходилось отстаивать свою дорогу в борьбе с насекомыми. Пока Эльгас выходил победителем, выползая на четвереньках из копошащейся кучи, но добыча не стоила того. В рваных ранах, оставшихся после режущих, как бритва, жвал, не появлялось ни капли сукровицы, яд, впрыснутый в укусы, не расходился по телу. Маг не знал, на какое насекомое похож он сам, да ему и не было разницы. Он все равно не помнил, кем родился, где жил раньше и как оказался здесь. И где это «здесь», тоже не помнил. Вода. Вода — вот все, что нужно знать. Вода — сладкая, нежная, сонная, свежая… Вода красная, черная, жирная, густая, впитавшая сотни запахов, которые он не мог вспомнить, тысячи вкусов, которые когда-то знал, мириады чувств, о которых не имел ни малейшего понятия. Но была и другая вода… В далекой жизни, что пригрезилась во сне создания мира, была иная — легкая и блестящая, серебряная и звонкая, словно струящийся по камням… что? Что было главным в его мире, что вообще делало его живым? В попытках вспомнить это изнурительная жажда становилась нестерпимой, голова раскалывалась на части, терзаемая жгучими жвалами злых красных муравьев, воспаленные глаза от боли хотелось вырвать, и ноги слабели. Падать же было нельзя — этого только и ждали медленные бледные черви. Эльгас тут же забывал о том, что приносило боль. Он брел дальше, и следы в песке наполнялись водой, что цедила по капле его истекающая душа, но он не знал об этом. Желания обернуться у него ни разу не возникло. Сонмы мертвых душ следовали за ним по пятам, жадно хватая друг друга за членистые конечности, опрокидывая, терзая, затаптывая, сражаясь за каждую каплю драгоценной влаги. Эльгас слабел с каждым шагом, и преследователи смелели все больше. Наконец он споткнулся и упал на колени, чтобы дальше следовать ползком, и тут же острые зубы впились ему в голову, раскалывая череп. Что-то хрустнуло и упало возле сухой и серой, как паучья лапа, левой руки. Заколка. Пенный морской ларимар теперь тоже был серым, как груды растрескавшихся мертвых раковин, но узоры серебряного плетения бросились в глаза, напоминая… Эльгас нахмурился в последнем мучительном усилии пробиться к этой памяти сквозь боль и усталость. Если не в этот раз — то все… Голубой блик сверкнул в глубинах камня, словно синяя звезда заглянула в него откуда-то из далекой выси, из сапфирового ветреного дня, расколотого трещинкой, из весеннего снегопада, ласкающего щеки и лоб нежными лепестками, из приемной желтоглазой женщины с птичьей головой, из шелеста синей чешуи и белых гифшеланских кружев манжета… Там был свет… Всегда был свет! Небесной любви, сияющего живого мира, игры солнца и ветра на бликующей водной глади. — Хе-ельгаа! — заорал Эльгас, сам не соображая, кого и зачем зовет, просто имя вдруг всплыло на поверхность сознания. — Хельга! — …Эльгас! Вздрогнув, он обернулся. Женщина протягивала руки, выступая из черной воды. Молодая и прекрасная, хотя волосы ее, некогда цвета белого золота, теперь были зелеными, как водоросли, розовая кожа — тусклой и бледной, как морская пена на сером песке, румянец на щеках погас. Но глаза остались прежними — изменчивая вода, пронизанная солнцем. Ладони женщины были полны яблоневых лепестков. — Хельга… — обмирая от счастья, прошептал Эльгас. — Ты жива… — Мальчик мой милый, — рассмеялась она. — Ты помнишь меня! Помнишь, помнишь! Здесь никто не мертв и никто не жив. — В самом деле, — сказал Эльгас и прижал к себе Хельгу, единственную любовь, женщину, что стоила целого мира и его собственной души. Он зарылся лицом в распущенные волосы, пахнущие, как всегда, медом и яблоками… Нет, холодной водой и тиной, впрочем, неважно! Все неважно… Больше он никогда не отпустит Хельгу. Слезы катились по его щекам, а любимая женщина легкими поцелуями собирала их, бормоча: «Вкусно… Эльгас, как вкусно…» — Ты звала меня иначе! Помнишь? Назови! — Но я не могу иначе, — печально возразила Хельга. — Я не помню, потому что ты не вспомнил своего прежнего имени. — Так ты — память… — вздохнул Эльгас. — Просто моя память. Тоже ненастоящая. — Память не бывает ненастоящей. Страна Шаа-Мирам предпочитает причудливую смесь из прошлого и будущего, — сказала женщина, но в устах ее Эльгасу послышался чей-то другой голос. — Ладно, все это не имеет значения. Теперь мы здесь, и нам не нужно расставаться. Ты не покинешь меня больше? — Он крепче прижал к себе Хельгу и поцеловал в бледные губы. Поцелуй был едва-едва теплым, словно касание яблоневого лепестка. — Никогда, милый мой, солнышко мое лучистое… Она прижалась к магу всем телом, и теплое сияние окутало обоих. Даже здесь смерть отступала перед любовью. Эльгас целовал возлюбленную, и от каждого поцелуя становилось все легче, легче. Снять с плеч груз печали, одиночества и отчаяния, как старый зимний плащ, оставить здесь, уйти с ней дальше, дальше… — Навсегда… — шептал Эльгас, гладя бледной прозрачной рукой, на которой раньше была черная перчатка, золотые кудри возлюбленной. — Все равно как, лишь бы с тобой. — Да, — по лицу Хельги скользили тени, словно темные рыбьи спины под водой. — Навсегда, мой милый. — Ну почему ты умерла так рано? Почему тебе нельзя было жить, быть счастливой, любить корабли, морской ветер, жениха, наконец, тьма бы побрала этого везучего вояку! — Это из-за тебя, — ответила Хельга, и эти слова поразили его хуже молнии. Он знал это, всегда знал! Пытался не верить, оправдаться, что это была всего лишь истерика глупого мальчишки, роковое совпадение, но… — Ты проклял меня, вручив Смерти. Что моя жизнь рядом с твоей? Ведь ты маг, а я — простая женщина. Но теперь это неважно! Только здесь мы можем быть вместе! — Да… — маг усмехнулся, глядя, как щеки ее розовеют так же быстро, как бледнеет его рука. Он догадывался, что происходит, но не все ли равно? Все, что у него есть, он уже предлагал Хельге. Она отказалась тогда, так пусть забирает теперь. В конце концов, он должен искупить вину. Жизнь за жизнь. А еще — он так устал путаться в смутных предсказаниях, прошлых сожалениях и будущих ошибках! Он хотел лишь вкусить немного покоя, вернуть свою юную, вечную, не заляпанную стыдом и ревностью небесную любовь… — Забирай все. Только скажи — ты прощаешь меня? Прощаешь? — Хельга кивнула, и он вспомнил вкус яблоневых лепестков в чашке. «Она — не вы, но вы почему-то хотели быть ее частью. — Это называется — «любил», Антонель». Кто были эти люди? О чем разговаривали? Не все ли равно? Как же он все-таки устал… Самое время опуститься на песок и уснуть, глядя в небесные лазурные глаза. Уснуть счастливым… Он отдал все, он расплатился, и теперь покоен… Так вот что такое — любовь. Он вдруг ощутил слабое покалывание в ладони, будто саднящее воспоминание о прошлой боли. Царапина? Тонкое лезвие вспарывает плоть, как бумагу, темные капли пронизывают звездное серебро… Шорох и шепот заокраинных высей… Кто-то звал его оттуда, раз за разом горько и безнадежно повторяя имя. Кто? Не она, вот все, что он мог сказать. Боль все нарастала, и вдруг вспыхнула такой пронзительной остротой, что Эльгас не сумел сдержать крик. Он выпустил Хельгу, зажимая фантомную рану в руке. Женщина отшатнулась, магу показалось, что черный водоворот вновь подхватывает ее, он рванулся — поймать, удержать… и вдруг в голове разорвалась вспышка ослепительного белого огня. Как он мог забыть?! Нарушенный запрет, подземелья Шаа-Мирам, где он сию минуту бесславно подыхает, призрак мертвеца, сосущий из него жизнь, и гребаный провожатый, от которого вновь никакого толку! По волосам призрака Хельги пробежало бледно-рыжее сияние, длинная лисья челка упала на левый глаз, а второй наполнился густым изумрудным серебром. — Ты? — Эльгас недоверчиво воззрился на пажа королевы. — Ты зачем здесь? И откуда, тьма побери?! — Я вас услышал — вы назвали мое имя. Шаа-Мирам — пространство астральное, общее для всех версий и измерений. Оказалось, что отыскать вас здесь не так уж сложно. Меня просили опровергнуть ваше утверждение. Насколько я знаю, это не любовь, господин Эльгас. Живые не должны идти за мертвыми, не должны меняться с ними. Прошлое — для того, чтобы черпать в нем силу, а не тащить тяжким грузом на плечах. — Тебе-то откуда знать? — Мне так сказали, — туманно ответил Антонель. — Вы готовы пожертвовать жизнью ради памяти, и это ваше право. Но на кону не только ваша жизнь, меня просили об этом напомнить. — Королева… Ты тысячу раз прав, и спасибо тебе, Антонель. Подскажи еще, где мой спутник, и как отсюда выбраться? — С шер-хаином связаны вы, а не я. Позовите его. А как выбраться, знаете и сами. — Правда, — Эльгас зажмурился, отыскивая след собственного заклятья подчинения. Но здесь все было не так, привычные формы не работали, и потому вместо эфирного поводка маг вдруг вспомнил серебряную половинку звезды, которой так хотел обладать. И увидел человека на коленях перед высокой фигурой, облаченной в струящуюся ночь. Человек прятал лицо в складках Ее платья, а Ее лик скрывал капюшон, лишь длинная коса вытекала из-под него, покоилась на груди, что не вздымалась в такт дыханию, и касалась седым кончиком роскошных черных кудрей преклоненного. Тонкий беспокойный дурман… да, запах роз и горького дыма всколыхнул острое, неутолимое чувство, кровь вспыхнула, заставляя потянуться к самому больному, невозможному, запертому в глубинах памяти. Человек чуть приподнял голову… Эльгас зло помянул Желтоглазого, сплюнул, обнажил клинок и решительно рассек руку. Он подождал, пока змеиная чешуя перчатки вдоволь напитается кровью, точно губка, и тщательно протер реальность перед собой, стирая с нее пажа-андрогина, серый пляж, черную гладь залива, бурые кляксы водорослей и бледно-розовые ракушки. …Над головой снова перемигивались лукавые огоньки Шаа-Мирам. Тот же душный ветер и наполовину засыпавший их серебристый песок. Темный лежал поперек его груди, в волосах серебряной волной мерцали песчинки. Эльгас вдохнул еле слышный запах розы и нахмурился, припоминая седые пряди, перепутавшиеся с черными, высокую бездыханную фигуру… Ну уж нет! Он решительно поднялся, перевернул Азфирэля на спину и обомлел. Красота вернулась к нему, распахнутые в небо глаза переливались мириадами огней, вот только скотина-Темный за всем этим великолепием Эльгаса не видел и, кажется, даже не дышал. — Эй! — окликнул его маг и легонько пнул под ребра. — Шер-хаин, тьма тебя дери… Какого хрена ты не держишься рядом со мной, как обещал? Он коснулся холодной щеки спутника, проверил шейную артерию, но биения крови не уловил. — Твою мать! Защитник хренов! — бессильно выругался Эльгас. Глубоко вдохнул и проверил поводок. Нет, все в порядке. Эфирный образ Азфирэля все еще принадлежит ему. Вот и пускай заканчивает лобызать черные тряпки Смерти и топает выполнять свои обязанности. — Маг Азфирэль! Твоя воля в моей руке. Вернись ко мне! Огни в глазах южанина стали гаснуть один за другим, оставляя вместо себя ровную гладь черного зеркала. — Ну нет, — Эльгас влил в перчатку новую порцию крови и властно провел по лицу и груди спутника. Блики погасли совсем, зато в зрачках что-то вздрогнуло — будто стрелка часов тронулась с места — тик… — Никаких мне больше слепых глазниц и обожженных легких. Хведри разберет, что у тебя там творится, но раз я могу оставить тень Хельги на дне Шаа-Мирам, то и ты способен выглядеть прилично. Я тебе приказываю. — С ума сойти, а мне нравится, каким вы явились оттуда, откуда вернуться невозможно, — иголка сарказма в бархатном голосе, к которому он уже успел привыкнуть, вновь была на месте, и Эльгас довольно улыбнулся. — Могли бы, между прочим, и приказывать вовремя. Забыли, что я ограничен в решениях? — Забыл! — возмутился Эльгас. — Особенно после того, как ты на меня набросился. Это ограничение такое или я сам приказал дать мне в морду, что-то не припоминаю? — Я вас ударил? — брови Азфирэля взлетели в неподдельном изумлении. — Правда? Эльгас поведал, в результате чего они оказались на дне Шаа-Мирам, и получил вал упреков вместо благодарности. — Я зря предупреждал, дражайший Светлый, чтобы вы твердо держались на ногах, даже если покажется, что на кону стоит ваша жизнь? — поджав губы, процедил южанин. — Вам что, необходимо отдельно пояснять, что уж мне помогать не стоило? Что единственная опасность, которая нам вообще грозила — это ваше нарушение запрета? — Ты ведь сам сказал, что он должен быть нарушен, — поддел его Эльгас. — В чем претензия? — Надеялся, что рак на горе свистеть научится, если его попросить об этом, — буркнул Темный. — Да нет, ты надеялся, что господин совершенство справится с любой задачей, ни с кем не советуясь, никому не доверяя и никого не принимая в расчет, — Эльгас пристально посмотрел в красивое лицо. Он мог бы поклясться, что теперь чувствовал, как в глубине этих треклятых глаз, за черными зеркальными створками, качается тонкая стрелка метронома, отсчитывающая доли секунды — от жизни к смерти… Тик-так… Тик-так… Четкий ход секунд в царстве сонного безвременья. Но ведь это подарок не лунной владычицы, это… Он что, пользуется милостями сразу двух покровительниц? Вот же лукавый дамский угодник! От смерти к жизни… Тик… — Никак не привыкну брать в расчет высокие устремления, — прошипел Азфирэль. — Поскольку стараюсь держаться как можно дальше от людей, их имеющих. Ваша задача была спокойно идти, напевать себе песенки и ничего не делать! Разве это не цена сделки, которую вы сами же мне навязали? — Тик-так… — пробормотал Эльгас, выдержав взгляд полыхающих злостью черных глаз. — Нет. Я никогда не соглашусь просто стоять и смотреть, как мой спутник принимает тяготы на себя. Ну а сейчас моя очередь узнать больше о наших, так сказать, приключениях. Что это было? Почему на нас в пустыне вдруг обрушилась волна? Азфирэль широко распахнул глаза в саркастическом изумлении и развел руками. — В самом деле, и почему бы? Рискну предположить, что некто достаточно сильный и пустоголовый настойчиво призывал в мир, которому все равно, как выглядеть, какую-нибудь стихию повероломнее. Ведь вам же, разумеется, не могло прийти в голову помечтать о фруктовом садике, например! — Я призывал совсем не вероломную стихию! Запах моря и свежий ветер — вот и все! Это твое отчаяние превратило спокойную гладь в бурю, правда? Почему? — Потому что я не умею плавать, — пожал плечами Азфирэль. — Серьезно? — невольно усмехнулся Эльгас. — Не умеешь? — Абсолютно. — И так боишься воды? — У всех свои таланты, знаете ли. Вам, как потомку северных мореходов, конечно, трудно это понять, но… — Да понять-то как раз могу, — перебил его Эльгас. — Не могу другого — почему ты не сказал сразу? Раньше, чем отчаяние помутило разум? — А почему вы не рассказали о пауках? — Понятно. Знаешь что, господин Азфирэль, мы все время садимся в одну и ту же лужу, и тонем в ней гораздо надежней и уверенней, чем под твоим девятым валом. Ты все еще не согласен, что было бы неплохо договариваться и посвящать друг друга в проблемы, пока они не выросли до размеров океана? — Что ж, я постараюсь учесть это ваше качество, — после долгого молчания сообщил Темный. — Но и вы — вбейте в голову хоть каким-нибудь неведомым мне способом, что я отвечаю за свои действия и довожу их до конца вне зависимости от физического, магического и душевного состояния. Если вы мне не помешаете, конечно! — А ведь я могу просто приказать, — заметил Эльгас. Южанин лишь вскинул бровь и обнажил белые зубы в вежливой полуулыбке. — Но ты прав, не буду. Нет ничего бессмысленнее, чем приказ о доверии или уважении. Что ж, я тебя понял. Чтобы и ты понял правильно — никаких высоких стремлений здесь нет и в помине. Я уже убедился, что тебе такие материи незнакомы. Но я целитель и ненавижу терпеть чужие страдания. Посему прошу избавлять меня от них своевременно хоть из вежливости, как бы ни было приятно оставаться надменной неблагодарной свиньей! — Vale, mi sahid soleado! А какая полагается благодарность милостивому кавалеру ордена Помощи, о которой никто не просил? Поцелуйчик подарить? — Чего ж мелочиться? — вспылил Эльгас. — А семечко заглотить не хочешь?! Глаза Темного яростно вспыхнули, а губы изогнулись в хищной ухмылке. — Не боитесь сами-то подавиться семечком, mi corazon? Чтобы увидеть вас на коленях прямо здесь и сейчас, мне совсем не понадобятся иллюзии, которые вы, кажется, изволили оговорить… Азфирэль улыбнулся как-то одновременно печально, хищно и нежно, а в опасных колдовских глазах его бархатная тьма обратилась текучим пламенем — ласковым, искренним и безумно притягательным. В них было настолько захватывающее и откровенное предвкушение, что Эльгас осознал вдруг, что ссора теряет всякий смысл, а вот последнее предложение перестает казаться таким уж неприятным. Дышать было трудно. Отвести взгляд — невозможно. Нежные, чуткие, почему-то очень горячие, почти обжигающие пальцы томительно-медленно и властно взъерошили волосы, задели чувствительную кожу за ухом, сползли под воротник. По спине понеслись мурашки страха и удовольствия, сердце болезненно оборвалось в груди, где в мгновение ока разверзлась жуткая требовательная пустота. Жар наслаждения исподволь вползал в вены, словно лихорадка. Эльгас чуть откинул голову, поддаваясь невыносимой телесной потребности продлить ласку еще хоть на мгновение, прежде чем остановить зарвавшегося спутника. Азфирэль скривил губы в желчной усмешке и небрежно оттолкнул его сам. — Ну вот и все, — сказал он. — Что предпочитаете — на колени или сразу на четвереньки? Впрочем, в качестве благодарности, о которой вы изволили упомянуть, обещаю, что не воспользуюсь вашей трогательной податливостью. Нагружать наш вынужденный союз чувственным вожделением было бы совсем уж некстати. Эльгас ошеломленно молчал, не понимая, почему тело так ужасно его предало. Да, красота пленяла его, но ведь разума-то не лишала! Пожелать убогого мужеложца? Растаять от невинного прикосновения, словно глупая снежинка над костром? Чего еще он о себе не знает, и хочет ли узнавать? И как этот человек только способен одним движением сжать в кулаке чужую личность, встряхнуть, подбросить игральной костью и смотреть, какая грань выпадет? Или это оттого, что личность чересчур податлива? Падать было больно. Особенно превращаясь в единицу. — Перекресток в паре сотен шагов отсюда, — сказал он, потому что все остальное уже не имело смысла. И, не оглядываясь, стал спускаться с бархана.