«Не видать всему роду покоя, пока жив хоть один полукровный О’Коннелл!» — Слова последней воли и проклятия, наложенного на своих потомков Анной Варфоломеей Марианной О’Коннелл (урождённой Блэк), одна тысяча девятьсот двадцать первый год.
***
Ева О’Коннелл вошла в пустующий разорённый дом своей магловской семьи с ребёнком на руках, следом за ней вошла её родная мать, свекровь и её дочь, и муж. Только что они узнали о том, что случилось с их мужем, сыном, братом, отцом. Они вернулись из Министерства магии, где с волшебной палочки покойника сошло его последнее заклинание. Была озвучена его последняя воля… «Друзья!» — Раздался глухой, усталый, монотонный, но при этом бойкий голос, которому уже никогда не прозвучать вживую. «Товарищи, близкие! Если вы слышите это, значит им всё же удалось меня достать…» — Он говорил довольно быстро, словно время поджимало, словно ядро уже летело ко дну, разматывая канат. — «Я ни о чём не жалею и ничего другого я для себя не желал и желать не мог. Я боролся с ними до конца и…» — Покойный О’Коннелл сделал паузу, как будто его что-то отвлекло. — «Времени мало. Поэтому слушайте мою последнюю волю: я Рой Джордан О’Коннелл, второй от этого имени, властью данной мне кровью, повелеваю Еве О’Коннелл, урождённой Макбрайд, растить и защищать нашего сына, Эдварда Роя О’Коннелла, вплоть до его совершеннолетия. Родителям, Джордану Брайану О’Коннеллу и Елизавете О’Коннелл, урождённой Стэнли, я повелеваю помогать моей супруге и сыну во всём, чём они нуждаются и будут нуждаться. В пользу своего несовершеннолетнего сына я завещаю всё движимое и недвижимое имущество, которым располагал при жизни, но в первую очередь, он должен получить мой дневник, который хранится в моей именной ячейке в банке «Гринготтс». Так я изъявляю свою последнюю волю, и да будет она исполнена!» — Тут голос резко изменился, несмотря на то, что тот, кто произнёс следующие слова, сдерживал эмоции изо всех сил, они всё равно прорывались, словно весеннее половодье через бобровую плотину. — «Ева, мам, пап, сестричка, я люблю вас, я верю, что все из вас это услышат в добром здравии… после нашей победы… остальные, знайте, они никогда не победят, если против них бороться, прощайте!» Никто из тех, кто это услышал, не сдержал слёз.***
Прошли похороны. Хоронили в закрытом гробу. Ещё в похоронном бюро им говорили, что делают всё возможное, чтобы восстановить тело, но нанесённый урон слишком велик. Они испробовали и зелья, и сложную многоступенчатую магию восстановления первичной формы… не вышло. Потому что толком нечего было восстанавливать, в гробу, в семейном склепе, теперь лежали ноги и руки, по колени и по локти. Всё остальное было уничтожено заклинаниями, перемолото в порошок, сожжено и смешано с землёй одними из тех, по кому сейчас начались долгие и порой запутанные судебные разбирательства… На том самом месте, где Рой О’Коннелл принял свой последний бой сейчас работали Авроры, там они нашли останки двоих Пожирателей смерти и ещё двоих их пособников. Сразу было установлено, что в убийстве участвовало не менее полудюжины сторонников или лиц порабощённых Тёмным Лордом. — С уверенностью пока можно сказать только одно, ваш сын — герой, несмотря на все его… ранние выступления… — Хранитель магического порядка в возрасте и временно лишившийся одной руки рассказал о том, как всё произошло, главе поредевшего семейства. — Мы ещё вычисляем тех, кто это сделал… Работа предстоит непростая… Они умело скрываются… А когда их находишь — мимикрируют, аки Боггарты… Только вот не в страхи они превращаются, а из ублюдков в порядочных людей, когда им то выгодно… Чуть позже в деле появился свидетель, хозяин разрушенного дома, он вернулся, когда обстановка в стране чуть улеглась. Его воспоминания, переданные самому Бартемиусу Краучу - поспособствовали ускорению поимки троих Пожирателей и нахождению ещё одного, ослепшего Барри О’Лири в одной из штаб-квартир сторонников Волдеморта. Кроме слепоты, тот также совершенно обезумел, сложно сказать почему, а глаза и раны на лице не подлежали восстановлению из-за необычных свойств объекта, который их нанёс… Но это было потом… Сейчас же семья, устранив беспорядок в доме, который устроили Пожиратели смерти во время попыток выйти на ушедшего в подполье О’Коннелла через близких, готовилась к поминкам. Приготовления проходили в скорбной тишине, нарушаемой лишь сотворяемыми заклинаниями, тихими редкими переговорами в два-три слова и то тут, то там звучащими всхлипываниями. Ребёнок, сидя в своём кресле, как никто чувствовал гнетущую атмосферу и сидел тихо, не плакал, не кричал, не звал мать, не играл в свои игрушки, лишь глядел по сторонами необыкновенно осознанным для своего возраста взглядом. Эдвард О’Коннелл, трёх лет отроду, вообще был развит не по годам. Он рано научился ходить и говорить, а первым его словом было не «мама» и даже не «папа», а «он», причём сказано это было, когда мать поднесла его к колдографии отца, на которой тот стоял за барной стойкой под Ирландским флагом с пинтой тёмного в руках, периодически помахивая рукой и улыбаясь, словно живой, повторяя из раза в раз: «Кто твой папа, а, кто твой папа?» и маленький O'Коннелл протянул свою ручку и сказал отчётливо: «Он!» А сейчас уже говорил вполне осмысленно, причём делал это в самый неожиданный момент, всякий раз обескураживая этим взрослых. Поминки было решено справить в близком семейном кругу, всякие троюродные дяди и двоюродные кузины не были приглашены, да и друзей не стали созывать на этот раз, ещё слишком свежи раны, чтобы бередить их нескончаемыми восклицаниями о том: «Какой был человек!» Одеты они тоже были не по траурному, его и без того хватало… Все сели за стол, где был представлен довольно простой набор традиционных ирландских блюд, в основном, из мяса, сыра, хлеба, морепродуктов и картофеля, само собой, пиво и виски. Лидия Макбрайд (мать Евы) предпочитала вино, а из крепкого скотч, удовлетворить её вкусы не составило проблем. Никто не притрагивался к еде. И не решался первым взять слово… лишь глава семейства периодически тяжело вздыхал и шептал себе под усы: — Ох, сынок-сынок… — Война добавила ему седины в волосах, он сгорбился и истощал, практически утратив «O'Коннелловскую стать», его лицо изрезали морщины, оно словно втянулось внутрь впадин под глазами и на щеках. Джордан O'Коннелл достал из бездонного нагрудного кармана магическую трубку, расписанную ярко светящимися при курении белыми гальдраставами на чёрном лаке, набил её табаком с листьями черноплодки, с пальца посадил на табак огонёк и принялся раскуривать. В этой войне он потерял не только сына. Год назад умер его младший брат, а до этого племянник, да и сам он не один раз был на волоске, когда командовал отрядом Народного Магического Ополчения… Никто не ждал гостей, никто не был приглашён, поэтому когда сработали сигнальные чары, а в дверь постучали — волшебные палочки мгновенно оказались в руках у тех, у кого они были. Ева поспешила укрыться с сыном и матерью-маглом в ванной, готовая аппарировать оттуда в безопасное место в любой момент. Послевоенные времена — всегда времена неспокойные, никогда не знаешь, с чем к тебе явятся на порог. Но в этот раз явились с миром… Глава семейства подтянул ремень на живот, застегнул одну пуговицу на клетчатой бежево-коричневой мантии и посмотрел в дверной глазок держа палочку на изготовке. Красный сюртук Аврора на одном из трёх стоящих снаружи несколько успокоил его тревогу от внезапного визита, но не прибавил дружелюбия в его голосе. — Что вам нужно? — Прозвучало из-за закрытой двери. — Вы его отец, да? — Крайне бестактно в данной ситуации спросил усатый Аврор, явно не привыкший к иному стилю общения. — Кто вы? Мы никого не ждём… уходите. — Прошу прощения, сэр, мы не хотели неприятностей, мы его друзья и пришли принести соболезнования… — Молодой маг был одет, по современной моде маглов, в чёрную кожаную куртку и синие джинсы. — Прошу прощение, если побеспокоили, если мы не вовремя, то зайдём в другой раз… — Нет. — Старый О’Коннелл уверился в этих людях, к тому же узнал одного из них и открыл дверь. — Заходите уж, коль пришли… Поминки у нас… — Сэр, если мы не… — Молодой маг с бакенбардами собрался продолжить, но глава рода его прервал: — Заходи, и давай мне без сэрканья… на одной метле прокатились… Тот и умолк. Заходя, они сняли головные уборы, Аврор — котелок, тот, что в кожанке с бакенбардами — кепку своей любимой футбольной команды, а третий — широкополую шляпу, он был ниже всех, неприметного вида, носил очки, серое пальто и чёрную козлиную бородку. Про них часто говорили, что они отращивали одну бороду на троих и все разных цветов. По тому, как они держались и себя вели было понятно, что вместе они хоть в огонь, хоть в воду, хоть под медные трубы, несмотря на то, что в жизни они пошли разными путями, всех их связывало одно… — Евааа… — Протянул с низкой ноты усатый Аврор в своём форменном сюртуке габаритами примерно одинаковый, что ввысь, что вширь. Увидев, как из ванной вышла молодая мать, ведя вполне уверенно идущего трёхлетку за руку, он улыбнулся, при этом его толстые, будто бы вечно оттянутые вниз массивной челюстью губы расползлись до ушей, а хмурый взгляд просиял. Сын не прятался за юбками матери при посторонних, тем более не плакал, и с интересом рассматривал незваных и нежданных гостей. Один из них, тот, что со светлыми бакенбардами, присел на корточки и посмотрел в глаза маленькому человеку, а тот не стал отводить взгляд своих зелёных, как у отца глаз. Человек с бакенбардами, не поднимаясь, посмотрел на своих товарищей, покивал головой и сказал… — Один в один… Один в один… — Здравствуй, Ева! — Гнусаво поздоровался задохлик с козлиной бородкой тоже заулыбавшись. С первого впечатления, гаденько так… — Ну, вы присаживайтесь, что ли… — И по мановению руки и нескольких взмахов волшебных палочек за обеденным столом в гостиной появилось ещё три непредусмотренных заранее места. Усевшись, троица принялась разглядывать магловский интерьер, одному из них, низкому, он был явно непривычен за обилием электроники, вроде телевизора, системы климат контроля и радио, и за отсутствием минимум четырёхметровых потолков и канделябров. Гостиная не впечатляла размерами, но и тесной её назвать было нельзя. В центре комнаты, за спиной главы стола, горел настоящий классический камин из красно кирпича, по левую и правую стороны от которого располагались порталы в прихожую и на кухню. Весь пол, кроме пяточка перед камином, занимал толстый ворсистый серый ковёр. Стены были покрыты обоями в тёмно-сине-белую широкую полоску. А вся мебель была из одного набора: лакированный каштановый дуб. — Для начала, ещё раз извиняюсь за вторжение, если б знали, то никогда б не потревожили… — Начал тот, что с бакенбардами. — Ты хоть представь друзей-то, а извиниться всегда успеешь… — Приветливо улыбаясь и усаживая ребёнка обратно в кресло сказала Ева. — Да, конечно, как скажешь, Ев. Я Томас, Томас Макмиллан, это Эрл О’Грэди… — Dia duit! — Поздоровался он на родном языке. — Dia dhuit a chomh-thír. — Прозвучал аналогичный ответ от главы семейства. А чистокровный сторонник маглов и молодой отец продолжил: — А это… — И тут же был прерван. — Уж тебя-то я узнал, Николай Эдисон, мне твой отец про тебя все уши прожужжал за эти годы… О твоих талантах… — Мой батюшка, как всегда, склонен преувеличивать мои, право, скромные умения… — Ответил он слегка улыбаясь, сплёл пальцы между собой и облокотился на край стола, чего по этикету, вообще-то, делать не принято. Его чёрные глаза-бусинки постоянно рыскали, редко сосредотачиваясь на ком-то или на чём-то дольше пары секунд и никогда не заглядывали в чужие глаза. — Как он? — Улыбка недорезанного рта собеседника поблекла, он убрал локти со стола. — Лучше. Целители утверждают, что он скоро… встанет на ноги… простите мне мой тёмный каламбур… — Эдисон-старший был по грудь раздавлен великаном, под ноги которого упал, свалившись с метлы после оглушающего заклинания в голову, от которого к тому же ослеп и оглох, но обратимо. — Ему почти вернули зрение… Он уже говорит… Всякий раз, как проснётся — зовёт домовика, обнимает его, что чуть не душит, спрашивает, что ему надо, говорит, что всё, что хочет ему отдаст, любую вещь, а тот только в мольбы, мол… — Он будто бы магически изменил свой гнусавый тенор на писклявый фальцет присущий народу домашних эльфов, да так похоже, что любой, кто подслушивал бы за дверью не видя происходящего, действительно вообразил бы себе умоляющего домовика: — НЕЕЕЕЕТ! ДОБРЫЙ ХОЗЯИН, НЕ ДАРИТЕ ПОСЛУШНОМУ СТАРОМУ ВИЛЛИ НИЧЕГО! ОН БУДЕТ СЛУЖИТЬ, БУДЕТ ДЕЛАТЬ, ЧТО ПРИКАЖИТЕ, ТОЛЬКО НЕ ДАРИТЕ ЕМУ НИКАКИХ ВЕЩЕЙ! Раздался дружный хохот. И тут словно что-то щёлкнуло в воздухе, словно лопнуло стекло от удара камнем и в затхлое помещение за стеклом ворвался свежий воздух. Наскоро отсмеявшись, люди разбились на несколько отвлечённых бесед, кто-то взялся за еду и питьё, из воздуха материализовался семейный домовик и принялся незаметно ухаживать за всеми сидящими за столом. О’Коннелл-старший, Николай Эдисон и аврор-О’Грэди обсуждали влияние внедрённых агентов на силы сторон в конфликте, Томас Макмиллан вспоминал вместе с Евой былые дни и параллельно интересовался о сыне, а Лидия Макбрайт, Роуз и Елизавета О’Коннеллы вели обособленную беседу «о женском». Их разговоры то сходились, то расходились, то переплетались словно узор на персидском ковре. То тут, то там раздавались шутки и ответные смешки, троица гостей, словно выступила катализатором давно назревшей реакции. Ева О’Коннелл заплакала, сперва она некоторое время не моргая смотрела в отсутствующую в этом мире точку, потом на глазах у неё выступили слёзы и она не сдержалась… — У-ху-ху-уху-у-у-у-у-у-у-у… — Она закрыла лицо ладонями из-за чего её рыдания приглушились, но не стали менее заметны и слышны для окружающих… — Ну-ну-ну… — Поглаживая за руку, успокаивала её мать, сама готовая разрыдаться в любую секунду. — Всё хорошо, всё уже хорошо… — Ев, а помнишь… — Словно не замечая состояния подруги и жены его покойного друга, товарища и командира, продолжал Томас Макмиллан, словно она не рыдала, а смеялась с его шуток. — Как он Бинса довёл, а?! Как он его парировал! И всё по правилам ведь делал, так что к нему и не прикопаться было и баллы снять не за что! Привидение на его же бессмертном поприще выиграть! Так что он его потом не спрашивал до седьмого курса… — Он всё распылялся и распылялся, пока его напор вместе с близостью матери не сделали своего. — А помнишь… — Помню, Том, всё я помню… — Всхлипнула Ева, утёрлась носовым платком и посмотрела на своего сына, смотревшего своим выразительным, но непонимающими глазами на плачущую мать, он словно хотел что-то сказать или сделать, но ещё не знал, что и как, и поэтому сидел молча… — Пойдём дорогая, приведём тебя в порядок… — Поднялась Лидия и повела свою дочь в ванную, а сын проводил их взглядом.***
Помянули. Время шло к ночи. Стол опустел. С него в мгновение ока исчезла посуда, объедки и скатерть с несколькими винными пятнами и был подан чай со сладким. За столом осталась сидеть мужская половина, женщины же решили развеяться в саду на заднем дворе. По волшебству, стол превратился в небольшой столик и изменил форму с овально-прямоугольного на круглую, а стулья сменили мягкие округлые кресла с высокими спинками. Мужчины к чаю не притрагивались, вернее, притрагивались не только лишь к чаю и продолжали свою дискуссию, а мальчик сидел на полу и играл с ворсинками ковра вместо многих игрушек и внимательно слушал… — … вот тогда-то всё и началось по-настоящему… — Рассказывал Макмиллан. — До этого он сомневался, а после — всё, точка невозврата. Он мог бы выступить сразу и для нас бы на этом всё закончилось. Силы были не те… — Да какие там силы… — Буркнул О’Грэди. — Раздолбаи мы были… — Наш друг пусть и не блещет манерами, но говорит абсолютную, что ни на есть, кристальную истину… — Эдисон, говоря, водил пальцем по ободку стакана по часовой стрелке так, что тот резонировал едва слышным, и явно магической природы звоном. — Мы были, если угодно, «политическим объединением», а не военным кружком… Хотя и военные среди нас были… — Он окончил свою речь, отсалютовал аврору и прикончил свои пятьдесят. — Да… — Согласно протянул Макмиллан, готовый вернуть узды повествования в свои руки. — Большинство из нас воевать было не обучено, прямо скажем, а другая до сих пор колдовала на уровне пятого курса, в лучшем случае, давайте смотреть правде в глаза. Как выразился ранее наш дорогой друг — мы были раздолбаями. — Слушатель понимающе, молча кивнул, мол: «А кто не был?» — Но раздолбаями идейными: «Свобода, равенство, братство!», «Лучшее общество здесь и сейчас!» и все прочие дела… Мне кажется, что Рой всё спланировал заранее, ещё когда мы все учились… — Прямо-таки всё? — Старшему О’Коннеллу в это не верилось. — Вот и я о том же! — Поддержал аврор. — Не мог он всё так спланировать, тогда, когда всё началось — никто ничего ни о чём ещё не знал. — Несмотря на не самую удачную формулировку сказанного, все поняли, о чём он. — Но и действовать без плана он не мог… — Встрял Эдисон. — Видите ли, покуда Рой был, с вашего позволения, Его естественным союзником… Понятное дело, до того, как уяснил, что Им и Их идеям не по пути… Он несколько раз встречался с самим «Сами-Знаете-Кем» лично. Сейчас это нам доподлинно известно, Тёмный Лорд тогда только набирал вес и ему особенно нужны были союзники, а у кого на тот момент было в наличии несколько сотен бесхозных палочек и рук ими владеющих? — По краям его стакана поползи узоры инея после очередного круга очерченного пальцем. — Невзирая на качество палочек и рук… Для О’Коннелла-старшего сказанное не стало откровением. В начале он и сам поддерживал речи того, чьё имя сейчас не принято было произносить, ибо тот умело прикидывался овцой, на деле являясь даже не волком и не иной магической тварью, а явлением куда более страшным… Жаль только, что все, включая его сына и его самого поняли это слишком поздно… — Вот он их и предоставил… За определённую поддержку… — Сменил друга Томас. — В основном финансовую… — Словно кто-то против был… — Произнёс О’Грэди. Он сидел глубоко в кресле, отвернувшись в сторону камина и скрестив руки на своей бычьей груди, вспоминая что-то ему определённо неприятное. — Именно. Побастовать лишний раз, обкидать дом министра тухлыми яйцами или… — Макмиллан приподнялся в кресле и посмотрел на играющего на ковре ребёнка. — Чем поядрёнее… Мы занимались тем, чем и занимались и всех всё устраивало, вплоть до известных событий. А Рой тогда поступил умно… Эрл, подсоби-ка, у меня горло пересохло… — Не вопрос. — Аврор отвернулся от камина, от долгого смотрения на огонь у него, должно быть, заслезились глаза, иные слёзы ну никак не могли выступить на его каменном лице. — Он начал сливать всю ему доступную информацию, явки, адреса, имена, что, кто, где, сколько — Аластору Грюму, долгих ему лет… — Окончил он и потянулся за стаканом. — А тот уже передавал всё Дамболдору. — Спас Эдисон своего неразговорчивого, и к тому же глубоко переживающего друга. — Добрая половина побед их «Ордена» на первых этапах войны были заслугами действий Роя, как коллеги-соглядатого, хе-хе-хе… — Усмехнулся Эдисон. — Д-а-а… А когда Вол… — Макмиллан осёкся, у глубоко задумавшегося О’Коннелла-старшего дрогнула бровь. — Ну, вы поняли «Кто»… начал что-то подозревать, бам! Мышеловка захлопнулась! — Посложнее мышеловки-то, была та конструкция… — Вдумчиво проговорил О’Грэди. — Верно. Ты бьёшь редко, но метко, мой друг. — Эдисон поправил овальные очки в почти невидимой серебристой оправе. — В событиях, о которых идёт речь «Вы-Поняли-Кто» сперва послал в «Вольную Гавань» двоих своих приближённых, стоит ли говорить, что они не вернулись и не вернутся уже никогда… — На лицах троих гостей просияла одинаковая улыбка, которую можно увидеть на пасти разыгравшейся собаки. — Приходили ли они сами или были посланы — теперь уже сказать трудно, но они шли ещё и ещё… Пока не явились крупные силы… — Сам Лорд до нас не снизошёл, брезговал об «мелочь» мараться, но мелочь оказалась очень кусачей… — Вдохновенно продолжил Макмиллан, он описывал всё так ярко, что картина вживую возникала перед глазами у всех в этой комнате. — К тому времени, мы были уже не просто «раздолбаями», а «раздолбаями-опасными», тренированными и сплочёнными в наших рейдовых акциях. Рой точно знал, что надо делать, он закрыл доступ в коммуну, никто не мог войти, но любой мог выйти под Непреложный обет. Таких было мало. Он готовил нас, потому что знал, что ничего хорошего от грядущих времён ждать не стоит и был прав. Офицерами, понятное дело, стал Чёрный отряд в полном составе… — О’Коннелл-старший помнил, как сын с гордостью рассказывал о его безбашенных похождениях вместе со своей шайкой… Помнил, и больно теперь давалась ему эта память. — Ну, и вот, на третий раз Они явились с серьёзными силами, пробили щиты, ворвались на центральную площадь, стали рушить дома, а в них никого не было, и тут грянуло! — Томас всплеснул руками изображая взрыв. — Магловская, ихняя, эта-самая… — Взрывчатка. — Напомнил аврор коллеге по опасному бизнесу. Он сам её закладывал и заколдовывал, под мостовой и в домах… — И тут, мы, на мётлах, словно сборная по квиддичу в лучшем составе! Паника, хаос, они не понимают, что происходит и мы на них с бомбами и горючими зельями сверху! Вот это было зрелище… И без потерь! — Это тогда было без потерь, Том… — Со смесью боли, грусти и тоски полушёпотом напомнил О’Грэди. С прогулки вернулись женщины. Они решили разместиться на кухне, мать же пошла проверить сына. — Не балуешься тут? — Спросила она, погладив сына по коротко остриженным тёмным рыжим волосам. — Нет, мама. — Со всей серьёзностью ответил он, оторвавшись от своего увлекательного занятия. Сидящие напротив камина переглянулись, гости думали, что малец ещё не разговаривает и сильно удивились обратному. — Устал? Хочешь спать. — Нет, мама. — Посидишь ещё? — Да, мама. — Ну, хорошо… — Мать обернулась к сидящим у камина. — Он вам не мешает? — Нисколько, мэм. — Ответил Томас. — Ой, мэмкает мне тут, кто меня на втором курсе за косички дёргал, джентльмен? — В ответ Томас улыбнулся, переданный им импульс явно шёл ей на пользу. — Ладно, оставлю вас пока… Мужчины вернулись к беседе. — В конечном итоге, они задавили нас. Они победили. Мы проиграли. Хотя огрызались мы ещё долго, они были сильней. Их было больше и с каждым днём становилось всё больше, а нас было мало и становилось только меньше. — Повисло тягостное молчание, все хорошо помнили этот мрачный и буквально на днях окончившийся период. — Сначала мы ушли в подполье, разбились на мелкие автономные группы и кусали их за щиколотки, аки садовые гномы… Им это не нравилось и они давали нам это понять… — Снова молчание. — Три месяца назад от Роя поступил приказ: «Прекратить любые действия, залечь на дно и ждать условного сигнала. До изменения ситуации.» Я думаю, что он поступил так, чтобы мы не отчаивались, но и не гибли понапрасну… Сам он тоже затаился… Последним, кто с ним контактировал был О’Лири… Барри О’Лири… — По мере повествования голос Томаса блёк, а руки сжимались в кулаки… — Мы считаем, что это он его выдал… — Джордану О’Коннеллу вспомнился тощий вечно улыбающийся по-подростковому нескладный парень с альбомов сына, и каким он ему запомнился, они были с Роем хорошими друзьями, они ведь даже семьями встречались, в парке гуляли… — Барри-Барри, хрен в кармане… — Выдал О’Грэди их старинную школьную дразнилку, напрочь забыв про сидящего за спинкой его кресла ребёнка. —Подпускает шептуна
На котёл и зелье,
Как учуют — он орать:
«Это привидение!»
— И ты говоришь, мой друг, что роль шпионов в конфликте незначительна… — Проговорил примолкший было Эдисон и улыбнулся. — Он не шпион! — Рявкнул в ответ О’Грэди, так что подпрыгнуло кресло, а ребёнок, никогда ранее не видевший такой реакции у взрослых, — вздрогнул. — Он всего-навсего крыса, обыкновенная крыса… — На твоём месте я бы не был так уверен… — Само собой. Ты же всю войну в этом варился… В крысятнике своём… — Я к тому, что за О’Лири наблюдались некоторые странности, все операции с его участием были провалены, в его звене были наибольшие потери… — Нам всем тогда досталось! — О’Грэди до конца не желал признавать, что его друг и товарищ на самом деле крыса и предатель доверия, порицаемый во всех мировых культурах сильнее любых других грешников. — Что есть — того не отнимешь, друг… но суть такова, что О’Лири мог быть, как перебежчиком, так и внедрённым агентом с самого начала… — Что, с самого Хогвартса? — Не унимался аврор. — Может быть и так, он больше других якшался со слизеринцами… — Всплеснул руками Эдисон. — Суть одна, война — это не только про засады, манёвры, стычки и налёты, но и про «невидимый фронт». — Ни одна крепость не может считаться неприступной, пока в её ворота может войти ишак гружённый золотом… — Подвёл итог старый О’Коннелл. — Ну, ничего, эту тварь найдут, а когда найдут, то… — Брат-брат-брат… — Зная своего друга, к тому же подвыпившего, Томас Макмиллан протянул руку через стол и взял его за плечо. — Его ребёнок рядом. — Да, да, виноват, простите меня сердечно… — Сдувшись в размерах втрое, О’Грэди извинился перед главой семейства, тот кивнул, мол: «Ничего страшного…» После этого повисло тягостное молчание. Время перевалило за полночь, жена и родная дочь Джордана О’Коннелла пошли наверх, в гостевую спальню. А Ева, сидя на кухне, в пол уха слушала разговор мужчин и приглядывала за сыном, который к этому времени уже клевал носом. Дрова тлели в камине, являясь единственным источником освещения в комнате. Переливающееся красное свечение было пронизано какой-то неуловимой магией или силой гораздо более древней и могучей, объединяющей людей всю их историю: чувство плеча, разделённая боль поражений и цены победы. Старый О’Коннелл почувствовал её лучше всех и запел, его голос сделался глубоким и громким, таким, каким бывает раскат грома от сильной молнии, словно рокот водопада, но при этом ровным и плавным, словно вечерний свет, проникающий сквозь шторы…Oró, sé do bheatha abhaile,
(О, вот, наконец-то ты дома,)
Oró, sé do bheatha abhaile,
(О, вот, наконец-то ты дома,)
Oró, sé do bheatha abhaile
(О, вот, наконец-то ты дома,)
Anois ar theacht an tsamhraidh.
(И теперь наступит лето.)
О’Грэди хрипло и сдавленно подпевал. Остальные слушали в исступлении. А когда отзвучал последний куплет, О’Коннелл предложил обменяться мыслями, и все посчитали это хорошей идей. Каждый из них достал палочки, а Эдисон из своего небольшого портфеля выудил несколько склянок и размножил их заклинанием копирования. Каждый из них передал мысли другому. А в отдельный сосуд каждый из них сохранил то, что посчитал нужным передать наследнику рода О’Коннеллов. После ритуала Эрл О’Грэди встал и подошёл к ребёнку, который всё так же сидел на тёплом ковре и разглядывал сплетение ворсинок, под разными углами образующих разный и такой причудливый узор. О’Грэди взял его за плечи, посмотрел в отцовские глаза и произнёс: — Пацан, знай, твой отец герой! А на кухне плакала мать…