"Существует такая теория, что людей условно можно разделить на три равные категории, у одних лучше всего выходит созидать, у других разрушать, а у третьих - созерцать. Созидатели - идут на Хаффлпафф, Созерцатели - на Равенкло, а разрушители мечутся между Слизерином и Гриффиндором, так вот, О’Коннелл, у меня сложилось ощущение, что ты родился, чтобы все эти рано или поздно объединились и прибили тебя!"
- Слова, сказанные Томасом Макмилланом Рою Джордану О’Коннеллу на шестом курсе.
***
Ева О’Коннелл заперлась в ванной и наложив шумоподавляющие чары принялась рыдать. Ей это было необходимо. Выпустить чувства. Чтобы пережить, смириться и принять. А так она никому не помешает. Но она не просто рыдала. Она выла и билась в истерике. Маг в истерике — страшное зрелище, со стен слетала белая плитка с голубой каймой и перламутровой ракушкой по центру, разлетелась вдребезги раковина, лопнуло зеркало, вода скапливалась в душе, пока не сорвала насадку и не забила из извивающегося словно змея металлического шланга. От горя и боли её скрутило на полу в позу эмбриона. На потолке её завываниям вторила мерцанием одинокая светодиодная лампа… — Дурак-дурак, какой дурак… — Причитала она сквозь сопли, слёзы и воду, стекающую по лицу. — Какой же дурак… Боль утраты была ей хорошо знакома. Не далее чем три года назад скончался её отец, бортовой стрелок ВВС Её Величества, Джозеф Макбрайд, невысокий такой был, смуглый черноволосый мужичок. Всегда гладко выбрит, чист, свеж, бодр, следил за собой, почти не пил, не курил, растил себе чудесную-волшебную дочь, любил жену, только вот во сне стонал, будил весь дом и сам часто просыпался в ночи, хватаясь за грудь и хватая ртом воздух: «Износились клапана, менять надо…» Часто шутил он, добавляя: «Подсыпали мне песочку-то, в Бухенвальде…» Так и случилось, сердце ему заменили, когда Ева оканчивала школу чародейства и волшебства. Проработало оно пять лет, пока не началось отторжение. «Ну-ну, будет, полно тебе! Чай не умираю пока… Ты лучше расскажи, как там у вас? Что происходит, как жизнь-живётся?» — Разговаривал он с дочерью за несколько недель до своей кончины. Ева рассказала, рассказала всё, как есть, всё, как знала сама. Отец её слушал. Внимательно слушал. Долго молчал, а потом глубоко вздохнул и сказал: «Так я и думал… Люди всегда людьми останутся, с магией или без неё. Ну, ничего, дочка, справитесь, мы своего победили и вы со своим уж разберётесь… А О’Коннелл твой — человек крепкий, ты держись за него, ведь он за тебя горой встанет, за тебя и за него… Дай-ка мне на него ещё посмотреть…» — Джозеф Макбрайд дождался внука, но не ещё одной победы, как и многие другие в те неспокойные времена… И вот, опять… Вода с шумом уходила в сливные отверстия. Её становилось всё меньше и меньше. Истерика прекращалась. Вообще, Ева была спокойным и позитивным человеком, не склонной к истерикам и легко сдерживая свои порывы, но сейчас ничего не могла с собой поделать. Это было выше её сил. — Ох, дурак… — В очередной раз всхлипнув, проскулила она, подумав: «Ну почему не ушёл? Почему остался в стране, почему оставил меня и Его?» — Понимая при этом, что ответы на её вопросы очевидны. Поуспокоившись, вдова-О’Коннелл стала приводить в порядок себя и ванную. Восстановив зеркало, она вгляделась в тень былой себя, на коричневые мешки под глазами, заходящие на самые скулы, на нездорово исхудалое каплевидное лицо. На поблекшие каштановые материны волосы, на отцовский нос с горбинкой и тонкими крыльями, на треугольный раздвоенный на самом конце подбородок и пепельно-серую кожу, раскрасневшуюся и потрескавшуюся от частых слëз. Она спросила зеркало, словно за ним кто-то стоял: — Как ты допустил такое? Как ты допустил такое, О’Коннелл! — Она не ожидала ответа и тем более не ожидала увидеть за своей спиной такой знакомый и родной силуэт… — А я мог поступить иначе? Еве захотелось обернуться и не то дать ему пощёчину, не то броситься в объятия, а скорее всего — всё и сразу. Позади неё никого не было, она была в ванной одна, но в зеркале стоял он, заткнув большие пальцы за ремешок, которым подпоясывал своё боевое пальто, и улыбался своей фирменной улыбкой, приподняв левый уголок рта, так что видны были ровные белые зубы, но взгляд у него был не весёлый, а невыразимо печальный, внешне он был блëкл, полупрозрачен и неясен, словно поверх него накинули серую вуаль. То был не человек, а призрак. — ДА! — Поняв, что видит перед собой, ответила она некогда своему мужу. — ТЫ МОГ! ТЫ ДОЛЖЕН БЫЛ! — В сердцах выпалила она. — Должен… Мог… — С его сумрачного лица медленно сползла улыбка. — Но не сделал. У нас есть не так много времени. Больше я вернуться не смогу. Давай поговорим. И они поговорили. Сначала она была зла на него, сильно обижена и разочарована им, как человеком, как мужем, как отцом, она не хотела верить в то, что он отказался от неё, от сына ради… Она так толком и не поняла ради чего… Каких-то дурацких идей? — Как ты мог бросить меня! — Восклицала она. — Как ты мог бросить своего сына?! — Я никогда этого не делал. Я защитил вас, скрыл от Них, тебя и его, и твою мать. Никто никогда бы не добрался до вас, пока вы были под защитой этих чар, даже если бы они меня поймали, то до вас добраться всё равно бы не смогли. — Отвечал он спокойно, а внешне выглядел так и вовсе безразлично, как часто бывает с мёртвыми. — Я ждала тебя! Почему ты не пришёл! Когда вас разбили, почему ты не пришёл за нами?! — Не пришëл… чтобы что? — Чтобы жить! Жить с нами, жить с ним, растить его, чтобы у него был отец! — Я не мог. Неужели ты не понимаешь? — На самом деле Ева понимала абсолютно всё, просто не желала признавать того, что понимала. — Было уже слишком поздно идти на попятный, меня бы не отпустили, не отпустили бы и вас. У парней был шанс затаиться. У меня нет. Я сделал всё это ради вас. «Ты держись за него, ведь он за тебя горой встанет, за тебя и за него…» — Вспомнила Ева слова ещё одного близкого-мертвеца. — Но почему?! Зачем ты вообще в это ввязался… — Ева и без того знала, но ей хотелось вновь услышать такой родной голос, пускай и лишëнный всякой жизни. — Ты… Помнишь мои последние слова, Ева? — Они никогда не победят, если против них бороться… — Вслух вспомнила она. — Я боролся, как многие боролись. Я проиграл, но другие победили. В середине их разговора её переполнила невыносимая боль, тоска, скорбь, чувство невосполнимой потери… — Мне… Так тебя не хватает… — Она готова была снова заплакать, если бы у неё ещё оставались слёзы… — Я знаю. Так бывает. — И я знаю, но это… это так… так… прости… прости меня пожалуйста… — Еве сделалось очень-очень стыдно за всё, что она наговорила, за все свои упрёки. — Не извиняйся. Тебе не за что извиняться передо мной. — Но мне так жаль… Так жаль… Не себя жаль, но тебя и его... — Вдова обернулась к двери, с которой, как и со стен, ещё не сошли заглушающие чары. — Что он никогда больше тебя не увидит и не узнает живого! И как мне ему объяснить, что тебя нет?! — Он уже всё знает. — Но как? Откуда?— Сердце матери дрогнуло. — Он очень смышлёный парнишка… — Улыбка вновь просияла на лице привидения. — А про меня он всё узнает, когда придёт время. Помнишь про мой дневник? — Да. Да, помню. — Закивала головой Ева. — Он обязан его получить. Чем скорее, тем лучше. Эта вещь очень важна. — Да… — Согласилась Ева, закусила губу, а потом назвала его именем. — Рой… — Ты нужна ему. Ты должна быть сильной и не вини и не кори себя за вещи, в которых неповинна. Передай родителям, что я любил их, и что теперь я спокоен, и что пусть не переживают больше обо мне… — В его голосе наконец звучало хоть что-то, и это было умиротворение. Теперь Ева приняла его поступок, она уже готова была отпустить его навсегда. Но было что-то ещё, что не давало ей покоя. Заметив, что силуэт стал как бы удаляться в перспективу, она положила обе руки на зеркало, пытаясь дотянуться до него… — РОЙ! — Позвала она своего мужа в последний раз. — Да? — Ответ прозвучал глухо и сдавленно, словно издали. — Скажи, тебе было больно… — Она на секунду замялась и дополнила. — Когда это случилось… — Не очень. Теперь иди. Ты нужна ему. Больше Ева О’Коннелл никогда и ни в чём не обвиняла своего мужа, и больше никогда не виделась с ним. Ведь он обрëл покой.***
После последнего визита, редкого, но в целом обыденного явления в мире магов, Еве стало значительно лучше. Она убедилась, что точно убрала за собой весь беспорядок, покинула ванную и пошла в свою комнату, которую делила с сыном. Тот лежал посредине большой двуспальной кровати, свернувшись клубком, практически вылезший из-под одеяла. Она осторожно легла рядом и укрыла их обоих, обняв его и прижав к себе. Как оказалось, он не спал, и как только его мать устроилась и закрыла глаза, то спросил тихо: — Мам, а мой папа умер? — Эдвард Рой О’Коннелл не присутствовал на похоронах, было решено не травмировать его видом гроба, пусть и закрытого, рядом с колдографией своего отца и плачущей матерью в столь раннем возрасте. Во время церемонии он гулял в парке со своей бабушкой-маглом, справедливо ощущающей себя чужой в магическом мире. Прямо о смерти своего отца ему тоже никто не говорил, догадаться, конечно, он мог и сам, но в голосе его звучала не просто догадка… — Почему ты так думаешь? — В груди у Евы ëкнуло. — Тот дядя в костюме, в том большом странном доме говорил, что прозвучит последняя… воля… отца… — О’Коннелл-младший сперва не смог вспомнить слово «воля». — Последнее — это значит, что чего-то больше не будет, да? — Д-а-а… — Содрогаясь, выдохнула мать, внутри при этом у неë всë похолодело и стянулось в тугой комок где-то под горлом. «Он уже всë знает… Он очень смышлëный парнишка…» — Мам, а если чего-то больше не будет, значит вместо этого не будет ничего? — Понятие пустоты, нуля — всегда самое сложное в детском возрасте. — Да… — Понятно. — Сказал он совсем не грустно, потом подумал и спросил. — Мам, скажи, почему папа в том синем шарике просил тебя с дедушкой и бабушкой меня защищать, разве вы не делаете этого, потому что любите меня? — Делаем, сынок… — Не понимаю. — Он действительно не понимал ещë очень и очень многого. — Просто он очень любил тебя и хотел, чтобы ты это знал, поэтому он сказал так. — Это было лучшее объяснение, которое мать способна была дать своему ребëнку. — Мам, а почему ты плачешь? Ведь тот дядя с усами сказал, что мой папа герой. Герой это ведь хорошо, да? — Да… — Несмотря на все старания, Ева не смогла сдержать слëз, которые полились на макушку еë сына. — Он был очень хорошим… Просто это тяжело… — Не понимаю… — Позже поймëшь. Давай спать. — Хорошо, мама. У неё был её сын. Она была счастлива.***
Шло время. В самом начале ноября Эдварду исполнилось четыре, его день рождения тоже отпраздновали в семейном кругу, но в отличие от похорон в этот раз не было никаких незваных гостей и всё прошло спокойно. После событий, завершивших первую магическую войну, волшебный мир вновь был потрясён ещё одной новостью: была запытана до безумия чета Лонгботтомов. Пожиратели смерти пытались добиться от них того, чего они не знали. Опасаясь похожей судьбы, О’Коннеллы не стали пока расходиться. Все они жили в кирпичном коттедже Макбрайдов, что в старинном Эдинбурге. Над домом хорошо поработали, приспособив с позволения Госпожи Макбрайд под магические нужды. В первую очередь — были зачарованы стены и основа дома многими защитными и охранительными чарами. Потом кухня была перенесена в редко и мало для чего использующийся подвал, где домовики могли творить свои приготовления незаметно для глаз хозяев, а площадь кухни заняла обеденная. Рядом с бытовой магловской техникой появились предметы магического быта, котлы и алхимический стол в кабинете покойного старого Макбрайда. На чердаке была организована совятня. Камин был подключён к Единой Каминной Сети. На полках стали появляться старинные фолианты, бытовая волшебная и художественная литература и многие другие полезные для мага предметы. — Словно в сказку попала… — Говорила мать своей дочери за очередным семейным завтраком. — Посуду мыть не надо, готовить не надо, дом сам себя греет, пыль сама убирается… Ева улыбалась ей, а Джордан О’Коннелл своим сипловатым голосом говорил: — Это ещё ничего, то ли ещё будет… — И объяснял: — Настоящий волшебный дом — живое существо, он обладает разумом, он никогда не пропустит врага за порог, может чувствовать настроение хозяина и всегда его слушается, вас, Лидия… — Но как же это… — На самом деле, всех этих сверхъестественных сил она откровенно побаивалась, как и тех, кто их использовал с такой же лёгкостью, как дышал. — Ведь я же не умею ничего этого… — Это не имеет значения. Вы здесь хозяйка и дом это знает, просто ему нужно время, чтобы привыкнуть к вам. Потом разговор, как всегда, сместился к делам. Джордан обсуждал со своей женой, дочерью и снохой, чем будут заниматься потом, вернуться ли ему к министерской службе? Или уже выйти на пенсию? И не будет ли лучше уделить теперь больше внимания растущему внуку? Благо, семья О’Коннеллов была довольно обеспеченной… — Ох, ну куда тебе! Ты уже… наработался… — Отвечала Елизавета О’Коннелл, практически идеальных пропорций лица, высокая, стройная, даже худая пепельноволосая дама, которой на вид не дать больше сорока благодаря действию всевозможных магических омолаживающих кремов и зелий, да и на здоровье она не жаловалась, возраст выдавал лишь характерной менторский тон высокого голоса, общая манера общения, выражения и произношение некоторых фраз. — Дорогая Лиза, не списывай со счетов старого охотника! Да и пока в мире существуют магические твари — всегда будут бумаги на них… На переселение, плановое сокращение популяций, оценку численности… — Дорогой мой папенька, боюсь, что вы, как всегда, неверно оцениваете свои силы… — Обнажила шпильку его дочь, унаследовавшая отцовские рыжие волосы и материнское лицо молодая волшебница, и кольнула ею: — В первый же день бумажной работы вы захотите развязать новую войну… — Роуз! — Возмутилась мать, понизив голос, она всегда понижала голос при крике, иначе он превращался в болезненный для ушей собеседника визг, «Внучка банши» — часто дразнил её муж ещё со школы. — А что такого?! — Теперь шпилька была повёрнута на мать. — Или вы считаете, что последствия будут ещё серьёзнее? Как от той бомбы, которую маглы-американцы на японцев скинули?! — Роуз, немедленно прекрати это! — От крика свекрови на меткие уколы со стороны её дочери, Ева заулыбалась, а потом вовсе прыснула в кулак, за что была удостоена неодобрительным взглядом своей матери, словно говорящим: «Мы не так тебя воспитывали!» — Да не кричи ты на неё… — Джордан выразительно кивнул серой головой и посмотрел супруге в глаза, воспользовавшись лёгкой формой легилименции, передал ей мысль: «Внучка банши». — Зачем на неё кричать, если она права, да и устал я уже от этой работы, в самом деле… А ещё переработки эти… — Так он шутливо называл минувший конфликт. Джордан О’Коннелл служил в Отделе Регулирования Магических Популяций и Контроля Над Ними, в Комитете по Обезвреживанию Опасных Магических Существ, а во время войны, во главе отряда ополчения — занимался примерно тем же, чем и в мирное время. Сдерживал, контролировал, производил оценку численности поголовья и плановое сокращение популяций… Разница была лишь в том, что между всевозможными волшебными существами, вставшими на сторону Тёмного Лорда, иногда появлялись люди… Впрочем, как ему пришлось убедиться — иные люди оказывались хуже и гораздо страшнее любых из тварей… — То-то и оно! — Ликовала Роуз. — Ты всегда говорил, что за работой белого света не видишь, только гоняешь по Альбиону из конца в край, вот и пользуйся случаем! Посмотри мир, один день здесь — другой день там, как всё уляжется, ты же всегда этого хотел, Па! — Хотел… — Грустно и сдавленно на выдохе произнёс он, видно было, что он ещё не до конца отправился от всего пережитого, а смерть сына за пару месяцев до победы — сильно его подкосила. — Только вот... Разлетаться по миру нам пока нельзя, неизвестно, сколько ещё по Королевству бродит… «Лестрейнджей»… — После произошедшего с Лонгботтомами, фамилия «Лестрейндж» у О’Коннеллов превратилась в ругательство, невзирая на родство. — Что же за времена-то такие… — С грустью вслух подумала Лидия Макрбрайд. — Такие, которые уже проходят. — Ответила ей дочь с успокаивающей улыбкой. — Ваша дочь права, Лидия. — Шпилька Роуз была спрятана в волосах при общении с этим человеком. — Видели бы вы Косую Аллею! Она так преобразилась! Стала ещё лучше, чем была раньше, по выходным вечером бесплатно наливают, Ев! Ты была там, а? Может, сходим как-нибудь? — Обязательно! — Улыбнулась Ева и ей, Роуз ей вообще нравилась, эдакая доставучая маленькая сестрёнка, на которую попросту невозможно злиться несмотря на все её выходки, у Евы была такая же подруга. Мэри. Волшебница. Грязнокровка. Попала под чистки. Внезапно, столик с детского стульчика был отодвинут, и Эдвард О’Коннелл встал и пошёл. — Куда ты? — Спросила его мать. — В туалет. — Прозвучал детский голос. — Давай, я помогу. — Ева встала из-за стола и пошла помогать, вернее, контролировать процесс. С недавних пор Эдвард стал пользоваться туалетом, а не горшком, причём начал это делать самостоятельно, без чьей-либо помощи и подсказок, так что для него в экстренном порядке пришлось расширять стульчак, чтобы он случайно не "булькнул". — Ты замечаешь это? — Спросила Елизавета О’Коннелл своего мужа. — Более чем... И по тому, что видел, - он мог судить, что сын рос полной копией отца.