«Сага об О'Коннелле»

Теперь следует рассказать про дневник. Рой О’Коннелл понимал, что его рано или поздно убьют. Он знал, что выйти из игры ему никто не даст. Если бы он спрятался вместе с семьёй, то лишь отсрочил бы неизбежное. Он мог только отвести удар от родных и принять его на себя. Точно так же, как он не мог позволить, чтобы сын узнавал об отце только со слов других. Ещё со второго курса Рой вёл дневник, куда записывал свои идеи, сначала детские, потом серьёзные. Наблюдения, происшествия, планы, прочитанную литературу, мысли о прочитанном, с каждым годом дневник только пополнялся, вместе с тем рос его владелец, как рос и его талант в колдовстве. В семьдесят седьмом году у него родился сын, а в следующем, семьдесят восьмом, война перешла в активную фазу и Рой больше не виделся ни с кем из семьи. Кроме своего отца «по деловым вопросам». И лишь изредка выходил на контакт с сестрой. А в последний год своей жизни не делал ни того ни другого. Помимо войны, состоящей для него из рейдов, конспирации и десятикратного планирования отходных путей, главной заботой О’Коннелла был его дневник, всё своё немногое свободное время он уделял ему, продумывал устройство, работал над содержанием, накладывал заклинания. Вещь, которая впитывает в себя достаточное количество магической энергии — обзаводится подобием собственного сознания. Рой решил развить эту идею. Как бы скопировать себя на страницы дневника. Но простое копирование — не было подходящим вариантом. Дневник должен был стать ключом к пониманию сыном своего отца, он должен был расти вместе с ним, не давать информацию сложнее и больше, чем тот мог бы понять и осмыслить. В этом заключалась главная сложность и кропотливость работы, проведённой Роем. Эдвард получил дневник на свой пятый день рождения, первого ноября одна тысяча девятьсот восемьдесят второго года. И первая запись, которую он смог прочесть выглядела так:       «Здравствуй, сынишка, если ты видишь этот текст, значит ты уже научился читать и в тебе пробудились магические силы. Тебе может быть сложно это понять, но это я пишу тебе на этих страницах, твой отец. Как ты знаешь, существуют видеозаписи. На них могут быть записаны люди, которых уже давным-давно нет в живых. Эта тетрадь сделана так же, как сделаны те видео, но несколько сложнее. Ты можешь написать мне здесь. Что угодно. И я отвечу. Скажи, сколько тебе сейчас лет?» Эдвард тут же побежал показать своей матери отца, живущего на страницах книжки, но когда Ева взяла в руки большую тетрадь в коричневой кожаной обложке с переплётом из золотистого узорного металла, какую бы страницу она не открыла, на желтоватом пергаменте проявлялся текст:       «Дорогая моя семья, кто бы из вас не взял в руки эту тетрадь, вы никогда не увидите её содержимого. Это собственность моего сына. Дневник, что когда-то принадлежал мне — теперь принадлежит ему, и подвластен он только ему. Если Эдвард захочет делиться с вами тем, что сокрыто здесь, значит так тому и быть, но сейчас я прошу вернуть «меня» ему. Люблю вас. Рой Джордан О’Коннелл.» Мать вернула тетрадь сыну со словами: «Это принадлежит тебе, я не могу здесь ничего прочесть. Так решил твой отец.» Сын не понимал, почему так происходит, почему он может говорить с отцом, а остальные не могут. Ева улыбнулась ему и сказала: «А ты спроси его. Напиши, почему он так решил…» И Эдвард О’Коннелл сделал тогда свою первую запись нестройным детским почерком, с ошибками в орфографии и грамматике:       «Привет пап мне сейчас пять лет но волбшебством я овлладел ранше — в четыре! Скажи мне почему ты не хочеш что бы ктото видел тебя здесь кроме мея?» И получил в ответ:       «Потому что этот дневник был создан специально для тебя, он рассчитан на тебя, а не на кого-то другого. Тебе, наверное, сейчас это сложно понять, но это не совсем я на этих страницах, а моя как бы колдография, ты ведь видел такие движущиеся картинки, да?»       «Да пап я видел!»       «Человек на них кажется живым, верно? Он двигается, улыбается тебе, а на волшебных картинах даже говорит с тобой, но это не человек, а его отражение, образ… Этот образ создан мной специально для тебя.»       «Но в чём разнеца мжду образом и жвым человеком? Если проэкция так же двигаетса и говорит как он?»       «Ты уже знаешь такие слова! Это сложно объяснить. Образ не думает и не ведёт себя, как живой человек. Он повторяет его действия и мысли, потому что должен это делать. Мне было важно быть с тобой, но я не мог сделать этого сам, поэтому я создал свой образ в дневнике, который ты сейчас держишь в руках. Ты можешь писать мне, что угодно, я всегда отвечу, и постараюсь объяснить то, чего ты не знаешь. Я всегда дам совет. Скажи мне, твои дедушка с бабушкой и тётя живы?» Ответ был положительным.       «Хорошо. Я рад этому. Скажи мне, что они говорят по поводу проклятия, оно ещё действует на тебя?» Снова положительный ответ.       «Плохо. Тебя ждут непростые времена, Эдвард. Я буду рад тебе помочь всем, чем смогу.» И дневник этот действительно многим помог юному О’Коннеллу. Особенно на первых порах его жизни. В дневнике были ответы на многие вопросы, советы, как разрешить ту или иную ситуацию, как бы её разрешил Рой О’Коннелл. Были рекомендации. Литература к прочтению. Мультфильмы. Кино. Музыка. Стоит ли говорить, что вместе со всем этим в голову сына проникали и отцовские идеи…

***

В год, когда Эдвард получил дневник случилось ещё два важных события. Чета О’Коннеллов начала восстановление родового поместья, что находилось за южной чертой агломерации Эдинбурга. Трёхэтажный особняк постройки начала девятнадцатого века, купленный отцом Джордана у другого старинного рода, Пруэттов, когда Грязная ветвь перебралась в Шотландию, не подлежал ремонту. Нечего было ремонтировать. Дом можно было только отстроить заново, что даже двум взрослым толковым волшебникам сделать было непросто. Пусть с ресурсами при наличии денег вопрос не стоял, процесс постройки мог затянуться на месяца, при условии соблюдения всех правил возведения магического жилища. Когда Томас Макмиллан, старающийся по возможности оказывать посильную помощь семье, частью которой фактически стал, узнал от Евы о готовящейся стройке, то тут же предложил свою безвозмездную помощь, свою, и ещё нескольких человек, включая О’Грэди, Эдисона, к последнему также присоединился его отец, Фредерик, оправившийся от полученных травм, и ещё несколько фамилий, остатки Чёрной гвардии. Работа спорилась. И походила она скорее не на работу, а на дружеские посиделки с барбекю и прочими мелкими жизненными радостями. Эдвард завороженно смотрел на то, как составы замешивали сами себя, как кирпичи сами укладывались в кладку, а многотонные четырёхметровые мраморные колонны по мановению движений волшебных палочек становились на места, полукругом, образуя основу для крыльца и просторного открытого балкона на втором этаже. Совсем скоро, буквально месяц спустя таких рабочих посиделок, внутри здания уже можно было ходить, не опасаясь провалиться в пятиметровую яму, хотя работа была далека от завершения. Ещё не были наложены защитные и бытовые заклинания, дом не напитался нужным количеством магии, чтобы называться волшебным, но была видна общая планировка, лестницы, пролёты, галереи и порталы. От голых стен ходило гулкое эхо. Эдварду нравилось разгоняться от одного конца дома до другого, слушая, как за ним мчится перекатистый грохот. Он смеялся. Его мать и друзья улыбались глядя на него. Но у Джордана на душе было невесело. И свою печаль он выражал жене, отойдя с ней в сторону: — Кажется мне, Лиза, что время таких домов прошло… Какой в них теперь смысл? Особенно для нас… Когда жив был мой отец, мой гад-брат и его сын, когда был жив Рой — смысл был, а теперь его нет. Пусто в этих стенах. — О, Джордан… — И как ты не пытайся обставить интерьер, и сколько жильцов сюда не пригласи — дом всё одно будет пуст. Время Великих Домов прошло. Для нас, О’Коннеллов, так точно… — Так давай оставим эти постылые стены! — Утешала его супруга, перебирая при этом варианты решения проблемы. — Продадим, купим небольшой коттедж, продолжим путешествовать, как Эдвард подрастёт и начнëт учиться, а? Что скажешь? — Скажу тебе я так, пусть время Великих Домов и прошло, но особняки их стоят и рушиться пока не собираются! Даже когда владельцы в них больше не живут! Я не хочу продавать дом, где жил мой отец, не хочу жить в нём сам, так пусть в нём живут другие, живут за деньги. Пускай мы не бедны, но, как любил говорить мой отец: «Нет такого понятия, как лишний доход!» — Ты хочешь сделать здесь доходный дом? — Елизавета задумалась. — Если так, то я согласна, но… Что насчёт Евы, быть может она захочет перебраться сюда? — Что гадать, если можно спросить её саму? Ответ был отрицательным. Ева решила не покидать семейного коттеджа, к которому, к тому же успел привыкнуть её сын. Своё слово сказал и Эдвард: — Я не хочу тут жить. Тут весело, но слишком много места! Дома уютнее! Так оно и было. В том же году, когда завершилась реконструкция поместья, чета О’Коннеллов вознамерилась отблагодарить друзей их мёртвого сына за оказанную помощь. Им было очевидно, что от денег они откажутся, как и не станут требовать услуги за услугу, но Джорданом был найден компромисс: сделать пожертвование в пользу главного дела жизни их сына, коммуны «Вольная Гавань», также медленно восстающей из пепла. Единичным пожертвованием дело не ограничилось, и коммуна получала определённую часть выручки от скоро открывшегося волшебного доходного дома «Старый Эдинбург» на постоянной основе. Понятное дело, львиная доля прибыли откладывалась в семейный бюджет. О новом доме О’Коннеллов быстро узнали домовики, по тем или иным причинам их много оказывалось бесхозных на улице, а О’Коннеллы не слыли жестокими по отношению к несчастному народу, в особняке появилось пять или шесть этих созданий, присягнувших на верность хозяевам, чего было вполне достаточно для поддержания поместья в целостности, чистоте и порядке. Было также нанято несколько волшебников. На должность администратора, заместителя администратора и бухгалтера, не сказать, что от желающих не было отбоя, подобные профессии не были самыми популярными в магическом мире, но персонал был подобран и дом был открыт. Так у О’Коннеллов вновь появилось собственное предприятие. Другим событием восемьдесят второго года стал уход Лидии Макбрайд из дома, где та провела больше половины собственной жизни. Было это перед самым новым, восемьдесят третьим годом. Лидия подошла к своей дочери с разговором и раскрыла перед ней все карты. В её словах не было упрёка, не было попытки как-то уязвить, просто аргументы за и слова утешения для переволновавшейся дочери. — Ева-Ева-Ева, прошу тебя, успокойся! Я не собираюсь рвать с тобой и Эдвардом, и я ни в чём тебя не виню. Пойми меня правильно, мне твой мир чужд, для меня он неправилен, иррационален, я перестала понимать дом, в котором живу, в этом вся проблема! Мне привычнее пользоваться посудомоечной машиной, чем видеть, как посуда исчезает со стола и появляется чистой в шкафу, я привыкла вытирать пыль, а не ждать пока её пожрут «пылевые слизни»! Ева, я переезжаю в соседней район, а не в Австралию, у меня съезжает квартирант, там я и буду жить! Уютная квартира в новом районе, с видом на парк! Будем видеться по выходным, по праздникам, гостить, когда захотим, так мне будет спокойнее, что ты сразу в панику-то! Что же до Роуз, то она предпочитала наслаждаться молодостью и мирным временем в компании друзей. Она много путешествовала, гостила то тут, то там, встревала в передряги, но никогда не обращалась за помощью к семье, предпочитая решать свои проблемы самостоятельно. Своего племянника она видела нечасто, но стабильно навещала его и Еву раз в сезон. И по праздникам. А по крупным праздникам О’Коннеллы всегда собирались вместе, приглашали друзей. Они были сплочённой семьёй. И жизнь налаживалась.

***

Первые жизненные решения Эдварда были во многом определены его отцом, который продолжал влиять на жизнь сына даже после смерти. Образ Роя О’Коннелла никогда не говорил сыну прямо, что нужно делать, мог посоветовать, мог ответить на вопрос, но многие его ответы были не сколько ответами, сколько наводящими логическими конструкциями или ссылками на ресурсы, где Эдвард мог подчерпнуть нужные ему знания. По задумке отца, сын должен был учиться находить решения самостоятельно, а не получать их на блюдечке. Но была и прямая помощь. Эдвард использовал дневник, как эдакий словарь, Образ указывал на ошибки, объяснял значение иных интересующих сына слов и вещей, и мог поведать о своём отношении к ним…       «Пап, а расскажи, что такое квидич?» — С каждым разом Эдвард писал всё лучше и лучше. И отец рассказывал. Про полёты на мётлах, про правила, про игры, в которых сам участвовал, да так живо, бодро и красочно, что Эдвард непременно загорался идеей, описанной в дневнике:       «Я смогу летать как птица! Вот здорово!» Образ рассудил, что Квиддич — это полезный навык, который пригодится в жизни его сыну. К тому же пять лет — тот самый возраст, когда молодой маг обычно начинает учиться летать. И летать Эдварду понравилось. Ему купили детскую тренировочную метлу и под чутким присмотром своего деда, в силу своей профессии знающего не понаслышке о полётах на мётлах, он рассекал на высоте полутора метров над землёй по заднему двору у своего дома. О’Коннеллам пришлось экстренно посадить вокруг старого участка Макбрайдов живую изгородь, чтобы скрыть возросшую активность их сына от глаз соседей-маглов. От деда Эдвард получал ценные советы и уроки, как лучше держаться на метле, как выполнять крен, он объяснял ему многие нюансы лётного дела, трудности, с которыми он может столкнуться. Сваливание. Разность встречного и попутного ветра. Не забывали О’Коннеллы и про прочие науки. Эдвард очень быстро научился читать на вполне пристойном уровне. Читал он много. Детские книги про всевозможных зверьков и прочие простецкие сюжеты ему быстро наскучили, и он перешёл на сказки, как маглов, так и магов. После прочтения первого в своей жизни крупного произведения, Хроник Нарнии, им овладел самый натуральный литературный голод, он поглощал книги одну за другой, в основном среди них была классика, взятая им с книжных полок в гостиной, вроде братьев Гримм, Ганса Христиана Андерсона или Сборника сказок барда Бидля в изложении на современный английский, в этом же возрасте Эдвард прочёл и Алису в Стране чудес, правда, мало чего в ней он тогда понял, но ему понравилось. Читать ему нравилось почти так же, как рисовать и летать на метле. Любимым делам он отдавался с головой и отвлечь его на что-то другое было непросто для близких. Конечно, он старался слушаться родителей, но иной раз их требования он забывал, увлёкшись, а иногда даже прямо игнорировал. Близкие относились к этому понимающе, не кричали, тем более не били его, но объясняли, что помимо учёбы и увлечений тот также должен выполнять и некие обязанности, убирать за собой, помогать родителям. Лучше всего с объяснениями справился Образ отца. Для родственников так и осталось загадкой, что такое Эдвард прочёл на страницах дневника, что в один момент стал слушаться их почти беспрекословно, словно заколдованный. Джордан на полном серьёзе подозревал о подобного рода вмешательстве со стороны своего покойного сына. Он был уверен, что ему хватило бы умений и дерзости на создание такой природы артефакта, это было бы вполне в его духе, но проверка внука на одержимость дала отрицательный результат, значит дело было в другом и Джордан догадывался в чём. Слова его внука только подтвердили догадку: — Вы же мне помогаете? Значит я должен помогать вам в ответ! Предположительно, имела место быть воспитательная беседа с текстовым эквивалентом ремня.

***

Дневник же стал причиной почему Эдварду в одиннадцать лет не пришло письмо из Хогвартса, ибо к этому времени он уже на протяжении четырёх лет проходил обучение в Магическом Училище при Аврорском Корпусе города Эдинбург. В один день на пожелтелых страницах была сделана запись:       «Пап, а кто такие авроры? Дядя О’Грэди аврор, но он ничего об этом не говорит и что я ещё маленький что бы знать об этом. Это что то вроде солдат или полицейских в волшебном мире так?» И он получил ответ. Образ его отца посчитал, что навыки аврора будут полезны сыну в жизни. С чем были готовы поспорить его мать и бабушка-маг. И спорили. А дед был при своём мнении. Одним вечером Джордан позвал Эда на разговор. Было это зимой, в феврале восемьдесят четвёртого года. Они сели в креслах напротив камина после занятий по магическому самоконтролю, которые традиционно проводил дед со своим внуком. Эдвард пил какао, а старый О’Коннелл закурил трубку. — Эдвард. — Начал он. — Ты всё ещё намерен поступить в Училище, да? — Да, дедушка! — Эдвард уважал своего деда, тот всегда был честен и откровенен с ним, он узнавал от него много всего интересного, любил слушать его рассказы о работе, особенно о драконах, и хотя дедовы книжки пока казались Эдварду очень сложными, с обилием незнакомых ему слов и терминов, он каждый раз завороженно слушал, как дед читает ему их. — А ты знаешь, какие сложности тебя там будут поджидать? — Да. Тренировки, ранние подъёмы, очень плотный график… — Это тебе отец рассказал? — Да, в его книге! «Ох, поговорил бы я с этой книгой…» — Подумал глава рода и сказал: — А ты представляешь какого это? Это тяжело, Эд, очень тяжело, думаешь, ты сможешь это выдержать? Ответ был на удивление не самонадеян: — Не знаю, дедушка, но я очень хочу попробовать… — Вот как? У тебя большое будущее, Эдвард. — Рунические письмена на трубке запылали белым огнём. Это были пророческие слова. — Вот только чует моё сердце, оно не принесёт тебе счастья…