«Раз-два-три-четыре. Я. ЛЮБЛЮ. АВРОРСКИЙ. КОРПУС!» — ФИЗО.
***
Первого сентября одна тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года, Эдвард Рой О’Коннелл поступил в подготовительную группу Аврорского Училища города Эдинбург. Подготовительный курс, длящийся четыре года, являлся первой ступенью, на которую вставали те, кто хотел связать свою жизнь с защитой магического мира от тёмных сил. Эдварду поступить оказалось несложно. Для этого всего-то нужно было сдать тест на грамотность, умение читать, считать, на общие знания окружающего мира. Понятное дело, подтвердить наличие магических сил. И написать сочинение на тему «Почему я хочу поступить в Училище?» в свободной форме. Образ надоумил сына ничего не писать об отце и о желании пойти по его стопам, а положиться на фантазию, что Эдвард и сделал, написав о желании получить ценные навыки и знания, и быть полезным обществу, что было к тому же чистейшей правдой. На орфографию и грамматику в сочинении особо не смотрели, делая скидку на возраст (от шести до восьми). Из шестидесяти двух человек, подавших заявку вместе с Эдвардом, отбор прошли сорок восемь, из которых до конца подготовительного курса дошло только двадцать три. Из бесед со своим отцом Эдвард заранее узнал много всего полезного об устройстве организации, в которую собрался поступать. Несмотря на то, что сам Рой учился в Хогвартсе, его хороший друг и товарищ, Эрл О’Грэди, в своё время передал ему некоторые познания о структуре Аврорского Училища, в котором провёл три года после окончания «лучшей во всём мире Школы Чародейства и Волшебства». Обучение в Аврорском Училище проходило на манер школы-интерната, но тех, кто жил неподалёку, как в случае с Эдвардом, живущим буквально в трёх кварталах от Корпуса, отпускали ночевать домой. Учёба юному О’Коннеллу понравилась, сказалась своевременная поддержка его интересов со стороны близких, живых или нет. С самого раннего детства он был начитан, хорошо говорил, а если чего-то не знал или не понимал, то всегда живо интересовался этим. На подготовительном курсе основное внимание было уделено умению контролировать свои способности и таким привычным маглам предметам, как математика, английский язык и литература. Начинали учить будущих курсантов и полётам на мëтлах. Со второго курса они уже начинали играть в детский квиддич, на высоте до трёх метров, в закрытом зале и над мягким полом, под присмотром нескольких страхующих, готовых поймать незадачливого летуна, так и норовившего иной раз свалиться с метлы. С третьего курса начинали преподавать базовые магические дисциплины. Защиту от Тёмных искусств, гербологию, зельеварение, трансфигурацию и чары, в основном в рамках теории, поскольку далеко не у всех волшебников в этом возрасте выходило взмахивать палочкой так, чтобы она не вылетала из руки в направление чьего-то глаза. ФИЗО в виде лёгкой гимнастики и акробатики проводились с первых дней первого курса. Давать тяжёлые физические нагрузки в столь раннем возрасте глупо и вредно для здоровья. Всему своё время. Во время всего обучения происходило непрерывное отсеивание непригодных. В один день их родителям приходило письмо, о том, что их ребёнок не подходит для прохождение службы в Аврорском Корпусе и не может дальше проходить обучение. И объясняли причину. Иногда это были физические данные, многие не подходили по своей антропометрии, слишком высоких и низких в Авроры не брали. Иные не проходили по психике, для службы в Аврорском Корпусе требовался определённый тип характера. Темпераментных отстраняли, слишком тихих тоже. Могли отчислить за поведение, дисциплинарные нарушения и несоблюдение распорядка. Отчисленные возвращались домой, ждать письмо из Хогвартса или готовиться к поступлению в какую-другую образовательную организацию. Нареканий к Эдварду в этом плане не было. Директор по воспитательной работе однажды даже спросил его деда: «А вы его случаем не заколдовали?» Получив отрицательный ответ, тот сказал: «Что ж, в таком случае можете гордиться своим внуком, он у вас вундеркинд.» Понятное дело, никаким «вундеркиндом» Эдвард не был, просто он всегда был очень вдумчивым и не боялся отвечать на уроках даже если мог оказаться не прав, и если оказывался, то всегда спрашивал преподавателей в чём именно он ошибается, пытался докопаться до сути того или иного вопроса, и учился на ошибках, своих или чужих: «Вот юный Кетелби нахамил тренеру по полётам и был исключён, я так делать не буду, я умнее.» Также действовал принцип «не пойман — не вор», Эдвард бесился наравне со сверстниками, устраивал самые разные проделки, но делал это достаточно хитро, чтобы не быть пойманным и был достаточно сдержан, чтобы не рассмеяться там, где другие надрывали животы. В этих же серых стенах, здания постройки начала двадцатого века, О’Коннелл познакомился со своими первыми друзьями. До этого Эдвард, конечно, общался со сверстниками, но в основном это были дети маглов, к которым у него были смешанные чувства. С одной стороны, он не испытывал к ним какой-то особой неприязни, мать его собственной матери была маглом, но он чувствовал между ними необъяснимую пропасть, барьер. Несмотря на то, что он смотрел вместе с ними одни и те же мультфильмы и передачи по телевизору, читал и слушал те же книги, что и они, с самых ранних лет он не мог относиться к ним, как к равным, хотя дети вообще обычно редко задумываются о таком. Его дед и «отец» объяснили ему, что подобный разрыв вызван наличием у него особых сил, которых нет у многих других детей. «Силы, которыми ты обладаешь не делают тебя лучше других детей сами по себе. Быть сильнее кого-то — значит нести большую ответственность за тех, кто слабее тебя.» — Говорил Образ вещи, которые дед объяснил внуку уже давно. Однажды Эдвард сидел в саду и давил муравьёв, ползущих по дорожке камнем, ему тогда ещë не исполнилось пяти. Джордан подошëл к нему и заговорил, заговорил, как с равным, не читая ему морали и не стараясь внушить чувства вины: — Эдвард, зачем ты их давишь? — Спросил он под монотонный под стук камня, проходящего по цепочке ползущих-себе куда-то чёрных садовых муравьëв. Бам. Бам. Бам. — Просто так. Они смешно лопаются! — Бам. — И тебе их не жалко? — Нет. Их же много, чего их жалеть?! — Бам. — Но ведь они просто ползут по своим делам, зачем тебе их трогать? — А какие у муравьёв могут быть дела? — Удивился Эдвард и сделал последний… Бам. Джордан объяснил. И заодно познакомил внука с удивительным миром энтомологии, завëл ему муравьиную ферму и показал, что за муравьями гораздо интереснее наблюдать, чем тупо давить их. В развивающейся голове позже произошло наложение одного понятия на другое и к маглам всю дальнейшую жизнь Эдвард относился в точности, как к муравьям. Муравьи действительно довольно интересные создание. А с однокурсниками у Эдварда сперва как-то не сложилось. Одни показались ему откровенно тупыми, они зачем-то пытались его дразнить, придираясь то к цвету волос, то к веснушкам, то ещё к чему, а когда тот отвечал, пытаясь всякий раз аргументировать свои высказывания, то передразнивали его, причëм очень глупо, по-детски. Эдварду это очень не нравилось, к тому же он не понимал, почему к нему пристают, когда он сам никого не трогает. Образ объяснил это так: «Дети глупы и жестоки. Помнишь я объяснял тебе, что такое инстинкты? Так вот, многие дети, особенно те, кого плохо воспитывали родители, в твоëм возрасте больше подвластны инстинктам, чем разуму. Они дразнят тебя, потому что думают, что ты слабее их. И, вот честно, если тебя всë-таки доведут, то ты можешь смело показать им свою силу, а пока попробуй просто их игнорировать, им быстро надоест, если ты не будешь их провоцировать.» И это срабатывало. Тем, кто приставал к Эдварду действительно надоедало лезть к нему. Всë равно, что биться лбом об стену. А с другими детьми у него попросту не нашлось тем для разговора, они считали его жутко скучным, как и он их. Больше всего общаться О’Коннеллу нравилось со взрослыми, особенно, если получалось у них при этом узнавать что-то новое. Учителя ценили его любознательность и обещали Эдварду большое будущее. Тем не менее, отшельником среди коллектива Эдвард не стал, его очень быстро стали уважать. Помимо знаний, хотя бы за то, что он имел привычку записывать многие свои наблюдения. В особенности те из них, что считал полезными, к которым относил большую часть получаемых на уроках знаний. Иными словами — вёл конспекты, которыми делился с теми, кто его не доставал. В восемь лет Эдвард переболел драконьей оспой. Он пропустил три недели обучения. Было это зимой, на третьем подготовительном курсе. Когда он вернулся, в коллективе его встретили хорошо, к тому времени юный О’Коннелл уже обзавёлся несколькими друзьями, они жили в одном с ним районе. В основном это были дети из смешанных семей, такие же, как и он. Эдварду получилось найти с ними общий язык и некоторые сходные интересы, вроде полётов на метле или обсуждений утренних мультфильмов. С ними он гулял, гостил и приглашал в гости, ходил играть в автоматы, плюй-камни и приставку-Атари. А в тот день Эдвард сделал так, что потом до него никто не докапывался очень долгое время. В группе Эдварда был мальчик по имени Ронни Макартур, он был главным из тех, кто задирал юного О’Коннелла. Он был старше Эдварда на полтора года, больше него и тяжелее раза в два. Размер и сила оставались решающими параметрами в спорах у юных магов, пока они не научатся колдовать на должном уровне. Эдвард сидел в классе, никого не трогал, рисовал на перемене, учитель по английскому вышел, а преподаватель начальной трансфигурации ещё не пришёл. Стоит сказать, что этим рисунком О’Коннелл занимался уже два дня и он ему очень нравился. На нём была запечатлена комета, летящая сквозь бескрайний космический мрак, мимо подобной Сатурну планеты, на фоне мерцающих звёзд и ярко-жёлтого светящегося и магически переливающегося солнца. Эдвард старался. Ронни Макартур вырвал альбом из-под рук Эдварда, тот как раз поставил острозаточенный карандаш для очередного штриха и рисунок порвался, а Макартур только усугубил своё положение. Полностью оторвав и скомкав страницу с рисунком, он начал насмехаться над О’Коннеллом: — Ути-пути, плачет-тютя! Обидели ребёночка, отняли рисуночек! «Ну, что за мудак!» — Подумал Эдвард. К этому времени он знал и гораздо более плохие слова, но он не стал применять ни одно из них к обидчику, а выдал заклинание, которому его научил отец: — Обезъяз! — Словесная формула, сопровождённая выведенным в воздухе знаком, заставила язык Макартура прилипнуть к нёбу. В испуге тот замычал, заплакал и бросился с кулаками на худого, но жилистого Эдварда. От прямого удара в солнечное сплетение Ронни повалился на спину и в слезах забил ногами по воздуху. Из-за приросшего к верхнему нёбу языка дышать ртом он не мог, его лицо раскраснелось, словно перезревший и готовый лопнуть на закатном солнце помидор, из его носа при каждом натужном выдохе вылетали зелёные сопли, он непрерывно стонал от боли, стыда и обиды. Эдвард же, как ни в чём не бывало поднял с пола альбом, скомканный порванный лист и выдал ещё одно заклинание, описав палочкой внутрь уходящий треугольный лабиринт: — Репаро! — Смятый лист сначала разгладился, потом сросся в месте разрыва и прирос к своему остатку в альбоме. Эдвард убрал палочку за пояс и продолжил рисовать. За всё это время он не произнёс ни единого слова, кроме заклинаний, а лицо его мало что выражало. Если раньше согруппники его уважали, то после такого выступления стали откровенно бояться. Что до Макартура… Тот поймал дыхание, поднялся и выбежал из класса. В этот момент по коридору шёл учитель трансфигурации, Дуглас Слагхорн. Родственник, теперь уже бывшего профессора зельеварения Хогвартса, был человеком рассудительным и повидавшим жизнь. Он участвовал в войне действующим Аврором, а теперь передавал свои навыки детям. Он сразу понял, что произошло, когда мычащий, раскрасневшийся и плачущий Ронни возник перед ним, показывая то себе на онемевший рот, то на класс, что находился в конце коридора. Слагхорн сильно удивился этому происшествию, потому что расколдовывать учеников ему обычно приходилось на курсе пятом или шестом, когда они начинали учиться непосредственно колдовать. Конечно, если не брать в расчёт выбросы и случайные заклинания… Дуглас проследовал в класс и бросил беглый взгляд на прибывающих в шоке будущих курсантов. А может быть и авроров. Волнения не проявлял один только О’Коннелл, спокойно рисовавший-себе что-то в альбоме. Макартур мычал и указывал пальцем на него. Слагхорн сразу всё понял. Не торопясь снимать с Ронни сглаз, он повёл его за руку в медпункт, а на полпути остановил и сказал ему строго: — Ещё раз полезешь к О’Коннеллу, вылетишь отсюда, понял? — Добавив про себя: «Если ещё жив останешься после следующего раза…» Ронни ещё сильнее разрыдался и закивал. На четвёртом, и финальном, подготовительном курсе он не прошёл отбор в основную группу. Вместе с ним на второй и первый курс Хогвартса отбыли ещё девять человек. А О’Коннелл остался в училище, как бы его не отговаривали мать и бабушка. Теперь он носил почётное звание Курсанта и вместе с двадцатью тремя другими прошедшими вторую ступень отбора учениками, продолжал готовиться стать аврором. Дед был горд успехами внука, но, когда задумывался о будущем, его охватывало странное беспокойство. Чем больше взрослел его внук, тем сильнее в Джордане крепло нехорошее предчувствие. Пылали гальдраставы на чёрном лаке.***
Учёбе Эдвард отдавался с головой, ему нравилось ощущение успеха, когда после нескольких неудачных попыток у него наконец получалось превратить воду в лёд или дерево в камень, с каждым разом колдовать у него получалось всё лучше и лучше. Появились у него любимые и нелюбимые предметы, в качестве последних выступили зельеварение и гербология. Первая за сложность, вторая за нудность, но особых проблем в течении всей учёбы он с ними не испытывал. Домашние уроки от деда, для которого гербология являлась хлебом насущным (в силу специальности), и бабушки, которая была видным специалистом по косметическим зельям, мазям, кремам и снадобьям, ему в этом только помогали. Джордан и Елизавета О’Коннеллы, по воскресениям традиционно собирались вечером пить чай в доме у Евы, иногда к ним присоединялась Роуз, Лидия или крёстный-Томас со своей семьёй, женой Оливией и их подросшим сыном. Маленький Эрнест Макмиллан не нравился Эдварду, он вообще перестал любить маленьких детей, как только ему самому исполнилось пять. Сначала он это никак не мотивировал, просто говорил, что не любит их и всё, а сейчас уяснил и для себя и для близких, что не любит он в первую очередь их неосознанность и несамостоятельность. Эти качества он не терпел в людях всю свою жизнь. В восемьдесят девятом году, когда Эдвард должен был отправиться в Хогвартс, в старом доме Макбрайдов состоялось большое застолье по случаю очередной годовщины победы над Тёмным Лордом. В коттедже собралось тогда много народа. Друзья, родственники, боевые товарищи, среди них был Эрл О’Грэди. Он обратился к Эдварду с расспросами об Училище: кто преподаёт, сколько человек на курсе, нравится ли ему учиться. О’Грэди на тот момент находился в должности Младшего Капитана и был не последним человеком в структуре Аврората. — И что, Эд, нравится тебе там? — Спрашивал он. — Очень, дядь. — Никаким «дядей» Эрл для Эдварда не был, тот называл его так по детской привычке. — А с одногруппниками как? — По-разному. — Ответы Эдварда редко содержали больше двух-трёх слов, но от того не были менее информативными, чем иные абзацы текста. — Хорошо, а то до меня тут одна история дошла… от некого Дугласа Слагхорна… — Эрл заговорщически ухмыльнулся жирными губами под гусенице-подобными каштановыми усами. — И что за история, Эрл? — Насторожился вечно позитивный Макмиллан. — Да, что на третьем курсе кто-то здесь сидящий наложил чары онемения на одногруппника… — На третьем?! Это что, получается, в девять? — Удивлялся Том. — Я половину первого курса в Хогвартсе едва мог искры пускать, а он уже формулами пользуется! — Бери выше, в восемь! — Говорил О’Грэди с профессиональной гордостью. — Ого! — Том пригладил недавно подровненные баки, переходящие в причёску-площадку. — Дорогие друзья и родственники… — Всё это время Эдвард тщетно пытался подавить смех. — Я, право, не понимаю, о чём вы говорите! Макмиллан и О’Грэди тоже не сдержали смеха. К ним присоединил свой ехидный смешок и Николай Эдисон. — Скажи, Эдвард, а друзья у тебя там есть? — Прогнусавил он. — Всех ты не заколдуешь, хотя иногда, знаю, очень хочется… — Конечно… — Об Эдисоне Образ отца писал меньше всего, в понимании Эдварда это означало, что этот человек был очень важен и ему пока что не нужно было знать многое о нём в силу возраста. — Они живут неподалёку… — Что за люди, кто их родители? Внезапно Эдвард ощутил себя на допросе с пристрастием, а не на дружеской беседе. От такой перемены в общении Эдвард опешил, поэтому сперва не нашёлся с ответом и было хотел вовсе не отвечать, мол: «Какое ваше дело?» Но задней мыслью он понимал, что с этими людьми таким образом общаться не следует… — Люди — как люди, мистер Эдисон. — Никаким «дядей» ни в прямом, ни в переносном, ни даже в косвенном смысле для Эдварда этот человек никогда не был. — Генри Макаллен — отец маг, мать магл. Стивен Робертсон — родители магглорождённые. Есть ещё Билл Маклагген… — Ага-а-а-а, Маклагген… Светлый такой, да? Родителей его я знаю, можешь не сомневаться… Не последнее люди в Министерстве… И хорошие ли они друзья? В этот момент Ева посматривала то на сына, то на его крёстного, её взгляд выразительно говорил: «Кончай это, иначе я тебя прикончу!» — Так, всё, Ник! — Макмиллан уловил посыл взгляда подруги. — Хватит пацана допытывать! Праздник в конце-то концов… — Не вопрос, Том. — Эдисон стушевался, но напоследок посмотрел юному О’Коннеллу в глаза, тот не отвёл взгляд, и заметил в маленьких чёрных узко посаженных глазах-бусинках, за очками с едва заметной оправой, проблеск интереса. Этот человек присматривался к нему. — Одни «Маки» кругом… — Пробубнил О’Грэди. — Скотты, чёрт его етить…***
На следующий день после застолья Эдварду исполнилось двенадцать. В выходной день праздновать день рождения он отправился с матерью и друзьями на Косую Аллею. Помимо развлечения были у этой поездки и практические цели. В прошлом году у Эдварда началось обучение полётам, а со следующей весны начинался взрослый квиддич, к этому случаю было решено купить ему новую метлу. После непродолжительной консультации с продавцом, была подобрана не новая, но проверенная модель. Как её охарактеризовал Нил Харрис: — Нимбус-тысяча семьсот-C — компакт, мощная, корпус комбинированный, бук, металл, складывается и раскладывается. Летает быстро. Управляется просто. Похожие состоят на вооружении в спецотрядах Авроров, те их очень любят. Только советую вашему сыну проверять замки перед полётами, на всякий случай, если сложится в воздухе, то будет… очень неприятно. Тут, конечно, встроена защита «от дураков», но про бережёного… Сами всё знаете… — Может тогда лучше посмотреть стандартную модель? — Справедливо волновалась мать, сама она уже давно не летала, хотя в школьные годы была охотником в сборной. — Смотрите… — Почесался высокий тощий молодой колдун с мешками под глазами и недельной небритостью. — Как я понял, ваш сын ходит в Училище, да? Знаете, почему складные модели так популярны? Хоп. — Тот встряхнул метлу, словно с силой дёрнул дверь за ручку и два метра дерева и метала сложились в двух местах и уменьшились втрое. — Убрать в чехол от гитары и магглы ничего не увидят, они и так все не больно-то зоркие… И не надо парится с дезиллюминационными чарами или расширением пространства. Хотите, опробуйте, прям на заднем дворе… Эдвард был только рад. Он уже, как год тренировался на старой Комете и ему не терпелось сесть на такой серьёзный агрегат, как Нимбус. Также ему хотелось узнать, как сильно они отличаются. Отличались они, по его же словам, как небо и земля. Выйдя на улицу, он встряхнул сложенную метлу в горизонтальном положении и та в мгновение ока, с приятным слуху щелчком приняла рабочий вид. Как показывал консультант, и, судя по всему, сам заядлый пользователь, Эдвард проверил замки, перекинул ногу через парящее в воздухе древко, встал на упоры и стал медленно набирать высоту. — Эдвард, осторожно! — Окрикнула его мать. — Пацан в седле, как влитой. — Оценил Харрис, провожая взглядом покупателя с ещё неоплаченным товаром. Пускай это не было обговорено, Эдвард поднялся над крышами домов и сделал небольшой круг над лавкой и лишь слегка сбавив скорость, вошёл обратно в проём между домами метр шириной, что звался средневековой улицей. Впечатления свои он попытался тем же вечером передать деду, делал он это во многих словах, в первую очередь восхищаясь плавностью крена и чувствительностью контроля. Джордан слушал его с улыбкой, он сам с теплотой вспоминал свои первые полёты, ставшие потом рабочей рутиной. Стоит ли говорить, что Нимбус-компакт была приобретена в тот день? После того, как они все вместе отобедали в Дырявом Котле, Эдварду захотелось пойти погулять, в это время его мать общалась с двумя школьными подругами и Макалленами, с которыми подружилась по соседству и дружбе их детей. Генри Макаллену тоже не сиделось на одном всем известном месте. Он уговорил своего отца, Роберта, пойти с ними погулять, пока женщины болтали о своём. — Пошлите тогда возьмём по горячему шоколаду, что ли? — Предложил он. Ответ был единогласен. Эдварду нравился этот напиток. Особенно зимой или поздней осенью, после долгой прогулки, когда промерзал так, что не спасали даже согревающие чары, он приобретал особо ценный вкус. Многим позже его место займёт глинтвейн. Кафе-мороженое Флориана Фортескью в это время года несколько сменяло специализацию, чтобы не простаивать в не-сезон. Там можно было взять чашку горячего шоколада, какао, чая или кофе со специями, которые расходились осенью ничуть не хуже мороженного летом. Косая Аллея была украшена по-праздничному, в обще-мистической атмосфере, опускался закат, то тут, то там гримасничали тыквы-светильники. Траву подёрнуло инеем, воздух был свеж и чист. Люди улыбались друг-другу, поздравляли с Днём Всех святых. Эдвард ни за что бы не смог сказать, что заставило его сначала отстать от друзей, встать, как вкопанный посреди улицы, а потом ни с того ни с сего зайти в Волшебный Зверинец. Его словно кто-то звал. Кто-то или что-то. Этот зов нельзя описать словами, чувство, словно тебе нужно что-то, и ты обязан это сделать, но вот зачем? Эдвард не знал, но не видел причин не повиноваться этому зову. Он открыл стеклянную витражную дверь в раме из потемневшего от времени дуба. В магазине не было никого кроме продавца и его товаров, мяукающих, шипящих, лающих, рычащих, стрекочущих и рычащих каждый на свой лад. Зов исходил отсюда. Из-за прилавка, над согнутой широкой спиной продавца-хозяина лавки. — О’Коннелл! — Гаркнуло чёрное пятно на верхней полке стеллажа за прилавком и повторило: — О’Коннелл! Эдвард заворожённо смотрел на загадочную птицу, только что произнёсшую его фамилию, та также смотрел на него своими бездонными чёрными глазами. Молодой ворон сидел один в просторной золотистой клетке. Он переминался с ноги на ногу и периодически хлопал крыльями. Птица произнесла вновь: — О’Коннелл! Хозяин, высокий черноволосый бородатый маг в возрасте, распрямился, опёрся мощными руками на прилавок, покачал головой и вздохнул. — Теперь это твой ворон, юный О’Коннелл… — Его низкий голос был пронизан чем-то наподобие грусти или тоски, такой тон можно услышать у рыбака, у которого в очередной раз сорвалась поклёвка. — Простите, Сэр, но откуда он… или она… знает меня?! — Как всегда расспрашивал Эдвард взрослого о том, чего сам не понимал. — Это он. Потомок Мунина. Он знает многое другое, можешь мне поверить, потому они так ценны… — О’Коннелл! — Отозвалась птица, поняв, что речь идёт о ней. — О’Коннелл! — Сэр, а сколько он стоит? — Эд сомневался, что его карманных денег хватит на приобретение столь редкого магического реликта, да и зачем он ему нужен, ворон этот? И не является это каким-то маркетинговым ходом? — О’Коннелл! — Для тебя бесплатно. — Почесав бороду, ответил торговец. — Но почему?! — Эдвард уже хорошо понимал основы действия экономики, частью со слов отца, частью с уроков Окружающего мира. И не раз слышал про бесплатный сыр, и где он обычно встречается. — Потому что он тебя выбрал. Хочешь ты того или нет, теперь этот ворон будет с тобой, его не удержит ни одна клетка, если он того не хочет, как сейчас… Когда кого-то выбирает потомок Мунина — это знак… Причём очень нехороший знак… — Сэр, а раз они так ценны, то, как же вы тогда получаете с них прибыль? Раз они сами выбирают владельца, как палочки… — Ну, не скажи, как палочки… — Усмехнулся продавец, отвернулся, встал на третью ступень приставной лестницы, настежь открыл решётку и спустился вниз. Ворон почему-то не спешил вылетать. Сидел на жердине. Чего-то ждал. — Выбирают они хозяина, а продаю я их покупателям. Да и редко это бывает… последний раз-то, лет девять назад был, мутный откровенно тип. А до этого — твой отец… — Эдвард помнил, отец писал про своего ворона, но подробностей до этого он не знал. — А что насчёт Хугина? — Ха-ха-ха-ха! — Торговец от души рассмеялся. — Начитанный, да, паренёк? Хочешь собрать пару? Этого многие хотят. Можешь мне поверить! Многие хотят, да, но ни у кого не выйдет. Хугин покинул этот мир тысячелетие назад, не оставив потомства, многие авантюристы пытались найти его след, стоит ли говорить, что у них ничего не вышло! Знаешь, если ты найдёшь потомка Хугина, я заложу магазин и ещё возьму кредит, чтобы его у тебя выкупить, так половина Аллеи поступит, можешь мне поверить! — Возьму на заметку, сэр. В ответ вновь раздался смех. И вновь прокаркал ворон: — О’Коннелл! — Разрешение спрашивает. — Пояснил торговец, как отсмеялся. Эдвард выставил вперёд руку, и чёрная тень мигом спикировала со своего места. Эдвард испугался, зажмурился, но руки не убрал и ощутил на ней вес и остроту когтей, даже сквозь толстую шерстяную осеннюю мантию. — Не бойся, он тебе никогда не причинит вреда. Но натравливать его на кого-то я тебе не советую, проблем потом не оберёшься, понял? — Да, сэр! — О’Коннелл восхищённо любовался лоснящимся чёрно-матовым молодым опереньем и грацией существа, хозяином которого только что невольно стал. — Простите, а как его зовут? — Пока никак. Можешь дать ему имя хоть прямо щас. — М-м-м… — О’Коннелл задумался: «Мунин? Нет, это глупо. Вряд ли ему когда-то сравниться со своим легендарным предком. Может, как древнего бога? Меркурий? Зевс? Тор? Один? Фрей? Ньёрд? Нет, всё не то… Может, как какого-нибудь героя? Кухулин? Геракл? Сигурд? Персей? Одиссей? Нет, слишком длинно, не то. Ворона отца звали Мимир, значит и этот пускай будет зваться в честь Скандинавской мифологии и как-нибудь звучно, и ёмко… например… пусть будет…» — Браги! — Выдал он спустя полминуты раздумий. — Браги-Браги! — Ворону понравилось это имя. — Браги! О’Коннелл! — Д-а-а-а-а… — Протянул черноволосый колдун. — Это подходящие для него имя. — Ой, меня, наверное, хватились! — Опомнился Эдвард. — Мне стоит идти, большое вам спасибо! — Не стоит благодарностей… — Вздохнул продавец. — Иди и хорошо обращайся с ним, в своё время он сослужит тебе хорошую службу… — Как только дверь закрылась и отзвенели колокольчики, он добавил вертевшиеся у него на языке всё это время причитания: — Кто ж вас, О’Коннеллов, так сглазил… Эдвард выбежал на центральную улицу и быстро нашёл мать, та стояла со всеми остальными совсем неподалёку, у магазина котлов, где работала когда-то. Ворон сидел у него на плече, от него исходило тепло, странный непривычный запах и едва уловимые волшебным чутьём потусторонние древние силы. Что бы не сказала мать, этот ворон теперь останется с ним. — Эдвард, вот ты где! — Ева не сильно волновалась, поскольку прошло совсем немного времени, а Эдвард был уже достаточно взрослым и самостоятельным. — Мам, познакомься, это Браги, и он теперь будет жить с нами!