×××
Утром Аккерман помогла Саше с завтраком, внимательно прислушиваясь к разговорам. Если капитан поедет в таком состоянии на очередную вылазку, то она будет напрашиваться тоже, чтобы страховать его самого. На столе у каждого оказался рис с мясной подливкой и кусочками вепрятины. Микаса наблюдала за Эреном, отмечая про себя, что тот выглядел не таким уж и бодрым, нежели пару дней назад. Она подсела к нему и протянула горсть ягод на раскрытой ладони, чтобы немного приободрить. Пожелав доброго утра, Аккерман снова затихла, стараясь даже не смотреть в сторону брата. Ей может понадобиться не одна неделя, чтобы вернуть статус «клевой сестры» и избавиться от клейма «надоедливой мамочки». Судя по монологу Зоэ, которая стала, казалось бы, на пару тонов светлее, Леви нынче оставался в запасе. Микаса дождалась, пока тот пойдет на кухню, чтобы стащить чайник, — некоторые привычки капитана уж больно очевидны — и увязалась следом. Она тихо окликнула его и протянула льняной мешочек с завязками. — Это для чая. Можно бросать несколько веточек на одну порцию. Поможет со сном и горлом. Успокоит. Не сразу, конечно же, но лишним не будет, — Аккерман яростно концентрировалась на том, что говорит. Чем ближе вечер, тем ей труднее подбирать слова в его компании, однако на свежую голову все получалось очень даже неплохо. — Ясно, — неприветливо отозвался капитан, даже не взглянув на ту, что терзала его ночами, вынуждая кожу плавиться от жара. Спал он мало и беспокойно из-за снов, в которых, черт бы их побрал, не было ничего святого. Леви проснулся в таком состоянии, словно его всю ночь били железными палками. Аккерман положила мешочек на столешницу и ретировалась, потому что на кухню зашли другие люди. Пока еда укладывалась, она решила замочить грязное белье и почитать на свежем воздухе. Со стороны главного входа послышался топот копыт и бодрые крики Зоэ, которая готовилась отдавать новые приказы своему ручному титану. У Микасы возникло дурное предчувствие, от которого она старательно отмахнулась, чтобы не тревожиться лишний раз. Тем временем Леви взял на себя ремонтные работы. Он не был мастаком в таких щепетильных делах, поэтому взял с собой Кирштейна и Шульца — авось чего сообразят на троих. Пока те двое искали подходящие инструменты, капитан заглянул в дровницу и умыкнул оттуда небольшую вязанку дров, которая могла пригодиться при растопке котлов. На обратном пути он приметил Микасу. Та сидела на земле, привалившись спиной к дереву, и читала. Леви ей не завидовал. Он прекрасно знал, какая сила сосредоточена в ней, и как тяжело сдерживать накопленную энергию, сидя на одном месте. Видимо, ночью его укусил клоп, вызывающий помутнение рассудка, ведь капитан без всякой цели направился прямиком к Аккерман. Он умудрился обойти ее и тихо зайти со спины, забираясь под тень раскидистых ветвей. — Аккерман. От звука мужского голоса Микаса едва не выронила книгу. Она снова не услышала, как Леви подкрался, даже с клятой вязанкой дров. Плохо, очень плохо. Ей никак не удавалось его учуять, словно инстинкты воспринимали капитана, как нечто свое, родственное и абсолютно не чужеродное. Аккерман могла, например, сразу уловить тихого Армина, хоть была давно с ним знакома, доверяла и считала лучшим другом. Однако Леви, будучи чужим человеком, так и оставался неуловимым для ее чутья. Винить книгу в таком промахе или собственные мысли уже глупо, ведь годный солдат должен быстро и правильно реагировать даже среди ночи. Микаса бережно положила закладку-оригами между страниц и закрыла книгу с особой аккуратностью, так как та была довольно старой. — Капитан, я непременно должна вплести в ваши волосы колокольчики, — тихо отозвалась она. Эта фраза звучала абсурдно, но на то и был расчет. Мысль, что Леви решил немного поболтать с ней, хотя его путь от поленницы до замка лежал по другому маршруту, казалась не менее абсурдной. Микаса за ним увязалась, например, чтобы отдать травы, которые пообещала еще в городе, а какой толк ему лишний раз маячить перед ней? — Правда что ли? Может, еще бубенцы на шею повесишь? Или еще куда. Микаса молча терла пальцем корешок книги, явно не собираясь отвечать. — Что за ерунду ты читаешь? О чем книга? — поинтересовался Леви, крепче прижимая к себе древесные бруски. Стоять тут и разговаривать с причиной его обострившейся бессонницы — галимый мазохизм. Он так и не нашел ни одного достойного объяснения тому, почему до сих пор находился здесь. Рядом с ней. Почему пытался скользнуть взглядом вдоль шеи, почему раздражался, что ворот прилегающей кофты не позволял заглянуть дальше, создавая удушающую интригу. О ерунде, — хотела ответить Микаса с долей иронии, но не стала, ведь не каждый день сам капитан искал повод для разговора. Она довольно долго смотрела на Леви снизу вверх, скорее с любопытством, нежели враждебно, после чего заправила волосы за ухо и отвернулась. Эта книга — сложный, глубокий роман, полный житейской мудрости, однако в силу возраста и иной заточки мышления Микаса понимала далеко не все. Откуда у командора оказалось такое чтиво? Она думала, что его шкафы забиты лишь историческими дневниками, руководствами по тактике и военному делу, бесконечными докладами и прочими документами. Однако там, среди залежей полезного, но скучного, нашлось местечко и для чего-то эмоционального, живого. — Эту ерунду мне дал командор. История о девушке с трагической судьбой. О человеческих чувствах, борьбе, любви и… страсти, — последнее слово Аккерман произнесла тише, словно оно являлось запретным и порицаемым в обществе. Что-то похожее Микаса чувствовала к командиру, если отталкиваться от книжных подсказок и переводить на современный язык. Это страсть, которая еще поддавалась контролю. Любопытство познать все грани человеческих чувств. Жажда окунуться во что-то хорошее и хоть ненадолго забыть о боли, страхе и потерях. — Очень в его духе. Смит любит читать романы на досуге, если ты не в курсе. От военной литературы может чердак потечь. — Вы тоже читаете романы? — Ага, и рыдаю ночами, сидя на подоконнике. Не глупи, Аккерман. Такая чушь годится только для розжига костра. Или подтирания задницы. Аккерман плавно поднялась. Склонив голову, она обошла Леви, задевая его плечо своим. Полная ерунда, капитан, — шепотом сказала Микаса, касаясь губами его уха. Ее ладонь легла на бок и медленно, но настойчиво поползла к низу живота. — Но разве тебе не хочется всего этого? Не стоит считать себя идеальным лжецом, ведь самого себя ты обмануть не в силах. Грубо скроенный морок из подсознания Леви исчез очень быстро. Микаса все еще была здесь, однако не позади, как та фривольная фальшивка, а рядом: стояла, привалившись лопатками к дереву. Она задумчиво смотрела вперед, наблюдая, как Саша грелась на солнышке, развалившись прямо на скамье возле обеденного стола. Ей хотелось спросить капитана о какой-нибудь глупости, но таких вопросов была целая куча, так что пришлось скрупулезно рыться в этом ворохе, выискивая что-то более-менее приличное. Когда момент озарения настал, Аккерман повернулась к капитану с огнем в глазах. — Капитан, а… с вами все в порядке? — ее энтузиазм сразу угас. Его вытеснило смятение, стоило только Микасе наткнуться на взгляд Леви. — Вполне, — сдавленно ответил тот и обернулся, словно выискивая кого-то среди деревьев. Все зашло слишком далеко. Леви едва не выронил дрова, когда мысленно соглашался со словами призрака. Он опустил вязанку чуть ниже, продолжая голодно смотреть на Аккерман, концентрируясь лишь на ней одной. Чтобы прояснить рассудок, капитан напряг руку, дабы боль стрельнула вдоль всего предплечья и осела дрожью в пальцах. — Ладно, отдыхай покаместь. Потом продолжим. Сравнивать настоящую Микасу, спокойную и сосредоточенную, с той хабалкой из снов — паршивое занятие, ведь истинная Аккерман диаметрально противоположная во всем. Хотя… ему-то откуда знать об этом, да? Оказывается, быть рядом с ней — сумасшествие, потому что у него самого начал течь чердак. Даже сильнее, чем у той же Зоэ. Аккерман коснулась пальцами переносицы, сжала ее, пряча беззлобный смешок ладонью, когда капитан решил отступить. Что за чуднóй человек? Сперва не поленился сделать крюк и подойти, а спустя несколько минут вспыхнул по неизвестным причинам и стремительно ушел. Она восприняла этот демонический взгляд, как проявление крайнего раздражения или злости, потому что доселе такого за капитаном не замечала. Считала, что спектр его эмоций достаточно скуден, и все они вертятся вокруг разных проявлений сердитости. Однако ей не хотелось сжаться в тростинку, отвести взгляд или удрать, должно быть, не она являлась главной причиной его дурного настроения. Леви временно списали в утиль вместе с рукой, а тут еще подоспели котлы, чье обслуживание — занятие далеко не из приятных. Это только те причины, о которых Микаса могла догадываться самостоятельно. В иное время она бы ничего не предприняла и позволила Леви уйти, чтобы тот и дальше наводил шороху среди подчиненных, бурчал, пил чай, словом, существовал в привычной среде, если бы не одно «но». Как хищник чуял кровь, она уловила уязвимость капитана — крайне редкое явление, упускать которое было бы крайне глупо. Это был шанс лучше понять свои чувства и желания, разобраться в их сути и, к чему лукавить, продлить удовольствие от мужской компании. Положив книгу на траву, Аккерман перехватила Леви на трети пути к замку, тихо окликая. — Прежде чем пропасть в котельной на целую вечность и что-нибудь сломать, просто… остановитесь, — она осторожно коснулась его плеч, взывая к памяти тела, когда то млело под воздействием ее грубых ласк. Пальцы с тихим шорохом скользнули по одежде выше, к шее, суля желанное расслабление, о котором стоило лишь попросить... Однако капитан слишком упрям и горд, чтобы просить о таких мелочах. — Выглядите ужасно, словно целую ночь убирались в нежилых отсеках замка. Вам следует научиться отдыхать. Микаса кое-что заметила в поведении капитана и была склонна полагать, что это тоже своего рода «дрессировка», возможно, не осознанная, но крайне действенная. Леви, который порой поражал ее своей сговорчивостью, любопытством или подобием заботы, умело дозировал эту милость, сбивая с толку, после чего неизменно напоминал о своем скверном характере. Леви, которого и без того было мало, умудрялся создавать еще бóльший дефицит себя, при этом будучи рядом. То холод, то жар; то радостно, то горько; то покой, то полный хаос. Маятник. Итог: глубокая эмоциональная привязка, зависимость от этого буйства самых разных эмоций, желание кружиться им в унисон, выпачкаться в этих красках полностью. Леви застыл. Сквозь плотно сжатые зубы сорвалось тихое ругательство, сказанное мученическим голосом, вместо молитвы. Ему хотелось покоя: не от всего мира, а от Аккерман, которая цепкими стеблями паразитарного растения разрасталась внутри, отравляя его. Капитан ведь не идиот. Он понимал природу своих желаний. Кожа покрылась мурашками. Дыхание перехватило, словно кто-то с особым наслаждением затягивал удавку на его горле. Кто-то? — насмешливым тоном поинтересовался внутренний голос. Леви цыкнул языком, будто это могло разогнать туман в голове, плотный, едкий и дезориентирующий. Причина этого ядовитого марева стояла позади и что-то говорила. — Если ты вдруг не заметила, соплячка, то я сказал «потом», — холодно огрызнулся Леви и, вырвавшись из сладкого, но губительного плена женских ладоней, пошел прочь. Он напрягал и сжимал пальцы так крепко, что кожа на сгибе двух фаланг лопнула. В этом месте доселе был крохотный волдырь от комариного укуса. Микаса умудрилась надавить на больную мозоль. Капитан и сам знал, что выглядел так, словно его час назад сняли с креста, где до этого изощренно пытали. По сути так и было, только пытал он себя сам: бессонницей, голодом и словесными плетьми. Если раньше Леви считал себя звеном одной войны, то сейчас их стало две: реальная и внутренняя, где его годами выстроенные баррикады рушились во имя чего-то сомнительного, но крайне приятного. Какая-то девчонка, не прикладывая особых усилий, сводила его с ума одним только взглядом. Впервые за столько-то лет. Может, к черту все? Преподать Аккерман урок, упасть в собственных глазах, зато целую ночь пить ее до дна и, наконец-то, захмелеть? Пусть стонет, царапается и кусается. Пусть ненавидит и презирает. Пусть знает, что сильнейший воин человечества — тот еще выблядок, падший и примитивный. Чтоб впредь обходила стороной и даже слова сказать не смела. Воспринимать Микасу, как кусок мяса, проще, нежели лезть в недра души и натыкаться на неугодную правду. — Ты доиграешься у меня, окаянная, — пробурчал капитан себе под нос. Возиться с злосчастными трубами пришлось достаточно долго. — Ладно, на сегодня все. Надо будет еще раз чистить, тут дел не на один вечер, — спокойно сказал Леви, обращаясь к Кирштейну и Шульцу. Он наспех вытер лицо полотенцем, пытаясь избавиться от частичек ржавчины и въевшейся в кожу грязи. Капитан выбрался из котельной, жмурясь от света. Сейчас он походил на чумазого черта. Услышав голос Ханджи, Леви направился к ней, осматриваясь в поисках Йегера. Пока Моблит пытался успокоить майора, та в свою очередь продолжала сетовать на несовершенство одной конкретной человеческой особи. Когда Леви попал в поле зрения Зоэ, та вдруг смолкла, прищурилась, а потом начала хохотать, хватаясь за живот. — Я практически поверила в существование домового, Моблит, ты видишь это? — Ханджи сняла очки и вытерла слезы в уголках глаз, все еще содрогаясь в тихой истерике. Под «этим» она, конечно же, подразумевала капитана. Тот словно свалился в угольную шахту и успел умыть только лицо, на котором все равно остались темные разводы. — Живот не надорви, — сердито отозвался Леви, складывая руки на груди. Его кожа, покрытая коркой грязи и пыли, совсем не отличалась от одежды, которую если и спасет стирка, то только остервенелая. — Уморил! Так, а теперь по делу. Зоэ стала серьезной по щелчку пальцев и задумчиво пощипала себя за подбородок, мысленно возвращаясь к тому ужасу близ оврага. Так как сегодняшний доклад придется составлять не Леви, она решила коротко описать провальную миссию и приступить к анализу возможных причин этого краха. — Жалкое зрелище. Это был самый убогий титан, которого мне довелось увидеть. Он даже передвигаться не мог. Ниже пояса — сухие слабые ножки, как веточки, вместо рожи — продольный срез, вон там у Моблита наброски, погляди! Это блядская катастрофа! Мы не можем показывать такое Эрвину! Кажется, мы сломали титанчика, — Зоэ отвинтила крышку фляжки и сделала добротный глоток. Судя по запаху, там внутри плескалась не вода. — У него есть время для восстановления, так почему он не работает? Думай-думай, может оборудовать клетку на улице, чтобы мальчишка получал достаточно солнечного света? Титаны любят свет, а в темноте... Ханджи побрела к себе, рассуждая вслух. Моблит незамедлительно отправился следом за ней, вздыхая, потому что и без слов ясно, на чьи плечи свалится бремя писать отчет для командора Смита. Скорее всего, когда рукопись попадет к капитану, то пройдет повторную редактуру, так что, как ни крути, а в конечном итоге отдуваться все равно предстояло Леви. — Пришлось его вырезать, — дополнил речь майора Джин, который подошел где-то в середине драматичного рассказа с чашкой чая в руке. — Конечности пока еще не выросли, лицо тоже. Петра ухаживает за этой мумией в темнице. Дело — дрянь.×××
Внизу, помимо Рал, в камеру Йегера забились все присутствующие ребята из 104 кадетского корпуса, кроме Жана, который был еще не в курсе событий. Петра выгнала всех вон, успокоив молодежь дежурными фразами, какими принято оперировать в подобных ситуациях, однако сдвинуть с места разгневанную Микасу без дополнительного снаряжения не представлялось возможным. Той хотелось рвать и метать, но еще больше — реветь в три ручья, потому что ситуация явно вышла из-под контроля. Если титаны, жрущие людей, и люди, обращающиеся в титанов, уже не были диковинкой, то человек, способный отрастить не только конечности, но и лицо, казался ей химерой. Как можно потерять столько крови, лишиться костей, мышц и кожи, а на следующий день заново бегать на отросших за ночь ногах? Невозможно. Аккерман стояла у стены, привалившись к камню плечами и плотно скрестив руки на груди. Ее хищный взгляд прожигал рыжий затылок невозмутимой Петры. Та возилась с бинтами, покрывая культи Эрена дополнительным слоем марли. Микасу изнутри выжигала злость на окружающих людей, которые мучили ее брата, которым всегда будет недостаточно. Гнев не давал ей нормально соображать, поэтому Аккерман молчала и практически не двигалась, хотя мысленно находилась буквально в одном шаге от трибунала. Даже утренняя ярость капитана не смогла пошатнуть ее равновесия, но вот вид искалеченного Эрена разом выбил весь воздух из груди. Микаса нещадно терла большим пальцем фалангу на указательном, где при стирке лопнула кожа. Боль была единственной причиной, что не давала ей сорваться сейчас. Спустя некоторое время в темницу спустился капитан, который быстро оценил накал страстей. — Аккерман, идем, — Леви положил ладонь на девичье плечо. Он уже видел это выражение лица. В зале суда. Сейчас следовало думать не о благополучии пацана, а о жизни Петры, что так нагло касалась «собственности» Микасы. Взгляд Аккерман на пару секунд задержался на Леви, после чего вновь уткнулся в рыжий костерок волос, словно искал местечко, куда впоследствии будет забиваться толстый гвоздь. Микаса не питала ненависти конкретно к Петре, потому что та пыталась облегчить процесс заживления. Она просто злилась, и эта тихая ярость кипящей смолой брызгала во все стороны. Не лезь ко мне, — одна единственная мысль пульсировала в голове Микасы, пока она скребла по сусекам чана с терпением, запрещая себе делать капитану больно. Ей хотелось схватиться за его поврежденную руку, сжать ее как следует, вынуждая мелкие сосуды рваться и лопаться, чтобы они заново напитали отек этим прекрасным багрово-синим цветом. Очень жаль, что скоро гематома потеряет весь свой шарм и станет просто желтушным пятном на бледной коже. — Сейчас ты бесполезна. Только себя изводишь. Идем, я сказал, — Леви крепко сжал пальцы и дернул ее за плечо. Здешняя прохлада лизала шершавым языком влажную от испарины кожу, гоняя орду крупных мурашек по спине, а запах ненавистной плесени лез в ноздри, раздражая еще сильнее. Микаса была права: держать здесь Эрена — издевательство. — Это касается Йегера. Давай, шевели задницей. Петра, прикрой нос косынкой, и пусть тебя сменит кто-нибудь через час. Капитан пошел прочь, не желая церемониться с Микасой. Его ждали дела поважнее, чем нянчиться с ней. Если Аккерман не пойдет сейчас по доброй воле, то он вытащит ее силой позже: хоть за шиворот, хоть за волосы. Приказы Леви, как и его действия, не приносили практической пользы ровно до тех пор, пока не прозвучало кодовое слово. Абсурд, но стоило тому упомянуть Йегера, как Микасу сразу переключило на него. Она оттолкнулась от стены и невольно поправила на ходу вырез летнего джемпера, который оказался ей велик. План Аккерман имела довольно простой: пойти за командиром, выслушать информацию касательно брата и вернуться в темницу, чтобы дождаться хоть какого-то положительного сдвига, пока она не свихнулась от дурных мыслей. Вид Леви не стал для нее чем-то из ряда вон, потому что Микаса прекрасно представляла, насколько там, в котельной, грязно. Она даже выразила молчаливое уважение, ведь мужчина, будучи весьма брезгливым, сам полез в эти недра, а не отправил вместо себя кого-то другого делать всю черную работу. Глядишь, такими темпами получится наладить упрямый механизм, в устройстве которого Аккерман совершенно не разбиралась. Сегодняшний несчастный случай ставил под угрозу всю экспедицию, так что было неясно, сколько еще времени им придется жить в старом замке и следовало ли вообще заниматься его благоустройством. Наверняка эксперименты продолжатся, стоит Йегеру прийти в себя и отрастить, подобно ящерице, недостающие пласты тела. Если он придет в себя. Мысль, что Эрен — всего лишь подопытный кролик в руках влиятельных людей, вновь начала выедать мозг. Дорога наверх казалась бесконечной, однако с каждым шагом дышать становилось легче, потому что плесень оставалась позади. Мир стал мутнеть, и Микаса с ужасом осознала, что всему виной слезы. Она быстро смахнула их тылом ладони, упрямо, как мальчишка, который не хотел, чтобы кто-то видел его слабость, однако те неудержимо лили крупным дождем. В панике Микаса выбрала другую развилку, чтобы не столкнуться с капитаном, и бесшумно поднялась по ступеням, которые вывели ее на открытую площадку пристроенной к замку башенки. Она села на пол и прижалась спиной к одному из квадратных зубьев, обнимая колени и пряча лицо в предплечья. Аккерман чувствовала себя бесполезным куском мяса. Когда уже этот кошмар прекратится? Командор был прав: не стоило следовать за Эреном. Капитан тоже был прав, когда говорил, что она ничем не могла помочь. Клятое бессилие — одно из самых ненавистных ощущений. Как было бы здорово сложить к ногам старших офицеров все эмоции и волю, чтобы стать идеальным солдатом, смертоносной марионеткой, которая не может чувствовать, а просто выполняет приказ любой ценой. Она не знала, сколько прошло времени. Рукава пропитались слезами, а внутри стало пусто. Шмыгнув, Микаса вытерла лицо и отряхнула одежду. Она переодела кофту и умылась, чтобы не идти к капитану в таком воистину жалком виде. Леви на месте не оказалось, поэтому она села у его двери, как верный пес. — Поднимайся, — сказал капитан, подошедший спустя некоторое время. От него пахло мылом. Леви хватило нескольких секунд, чтобы считать состояние Микасы. Она выглядела опрятно, была одета в чистые вещи, причесана, однако стоило наткнуться на ее глаза, как сразу становилась понятна вся иллюзорность идиллии. Жертва работорговцев на черном аукционе имела такой же взгляд. Потухший, безразличный, уставший от долгой борьбы. Значит, не ошибся: плакала. — Сядь, — капитан отодвинул стул и бросил бумаги на столешницу. Он достал кружку, налил туда пойло, которое специально забрал у Ханджи, и поставил перед Микасой. — Пей. Поможет чутка, а то ты снова теряешься от эмоций, как полоумная идиотка. Аккерман пить эту дрянь не хотелось. Будучи маленькой, еще до падения города, она часто видела, как местные солдаты то и дело прикладывались к бутылке. Тем не менее, командир приказал пить. Микаса послушно сделала глоток, сглотнула и тотчас зажала рот и нос ладонью. По телу прошла бодрящая дрожь, что вынудила ее дернуть плечами и зажмуриться. Пойло обожгло горло, словно Аккерман проглотила несколько раскаленных угольков. Она почувствовала себя еще хуже, чем прежде, пока внутри не разлилось тепло. Микаса рискнула и сделала еще глоток, после чего отставила кружку и закашляла, прикрыв рот обеими ладонями. На вкус это питье — редкостная мерзость, даже горше, чем жевать лечебные корешки. Аккерман была эмоционально измотана, ослаблена, и алкоголь очень быстро ударил в голову, доселе не знавшую ни опьянения, ни похмелья. — Я договорился с Зоэ. Переведем пацана в обычную комнату, поставим дежурных. Другого выхода нет, хотя это тянет на какой-то заговор против высшей инстанции. Это первое, — сказал Леви, равнодушно наблюдая за реакцией Микасы. — И второе. Завтра устроим передышку, чтобы не походить на загнанный скот. Положение у нас дерьмовое. Очень. Новости, которые сообщил Леви, вынудили Микасу заглянуть ему в глаза. Когда дело касалось серьезных вещей, с Зоэ было непросто договориться, ведь ветреных и легкомысленных персон не назначают майорами. Капитан готов пойти на такой риск? Аккерман задумчиво потерла шрам тылом указательного пальца. — Если они узнают, то Эрена могут казнить, а вас — наказать, — тихо сказала она с легкой хрипотцой в голосе. — Мы могли бы… по очереди ходить в дозор? Здесь много хороших наблюдательных точек. Если кто-то появится, то дозорный может быстро спуститься, и тогда мы успеем переместить Эрена в подвал. Но нужно поддерживать видимость того, что там живут. Вряд ли полиция будет считать нас и проверять все комнаты. — Могут, — спокойно отозвался Леви. Он прекрасно понимал, что они с Ханджи сейчас наживали беды не только на свои задницы, но и на голову Эрвина. За неподчинение офицеров спрашивать будут с него. Командор должен блюсти порядок в доверенном корпусе и следить за дисциплиной. — Рискнем. Твои слова о «хреновых условиях содержания Йегера» послужили весомым аргументом. Будем держать его в клетке — откинется, операция накроется, а нас вызовут в суд. А так хоть есть шанс, что пацан оклемается и начнет приносить пользу. Капитан убрал руки в карманы, чуть оттягивая темную ткань штанов вниз. Он так и остался стоять, подпирая собой каменную кладку стены. — Рада за любимого? Микаса не могла больше терпеть гадкое ощущение во рту. Она подскочила и выпила воды, чтобы смазать горькое послевкусие. — Какая же гадость, — еле слышно проворчала Аккерман, цепляясь за подоконник. — Знаете, капитан… Раньше мне хотелось быть, как вы. Уметь также владеть эмоциями, но я ошибалась. Вы сами часто идете на их поводу, срываетесь по пустякам, но бóльшее переживаете внутри. Думаете, что это незаметно. Это вас травит. В сухом остатке, мы не такие уж и разные. Разница лишь в том, что вы никого к себе не подпускаете. У вас нет любимого человека. Вы даже не знаете радость объятий. Вы одиноки, поэтому так часто злитесь. — Все сказала? — невозмутимо поинтересовался Леви. — Нет! Мне страшно от того, что мой брат сейчас настолько покалечен, что у него перебинтовано все тело. Мне так страшно, что я хочу вас обнять, чтобы почувствовать хоть какую-то опору. И мне не стыдно за эти эмоции! Даже если я становлюсь полоумной идиоткой. Называйте, как хотите. Мне плевать... Микаса говорила все это трещинам на подоконнике. Она не плакала, но в горле стоял приличных размеров ком. Аккерман желала запереться в комнате и не выходить оттуда до следующего утра. Проснуться, увидеть живого и здорового Эрена, и забыть все это, как кошмарный сон. Не нужно было приходить сюда в таком состоянии, как и пить ту дрянь, но сделанного уже не откатить во времени. — Теперь все? — Угу. Леви оттолкнулся от стены. Потемневшие глаза, больше не отливающие кобальтом, раздраженно изучали спину Микасы, замечая трещины в некогда безупречной броне. Словесная тирада, слетевшая с ее языка артиллерийскими снарядами, не звучала приговором, но все же умудрилась задеть капитана за живое. Он вновь позволил Аккерман переступить грань и остаться безнаказанной, так как отчасти понимал ее. — Если хочешь, чтобы люди меньше знали о твоих помыслах — оставайся холоден. Это сказали когда-то десятилетнему мне, а я говорю тебе, — Леви неспешно подошел к окну, встал позади Микасы на расстоянии согнутой в локте руки. Он шумно выдохнул через нос и посмотрел на деревья. — Ты, как мне казалось, солдат, а не судья, чтобы мочь меня судить. Не знаешь всей подноготной. Опять возвращаемся к былому разговору, но, знаешь, Аккерман… без причины такими не становятся. Открываться кому-то — сложно. Его боль знал лишь один командор, да и тот притворялся, что потерял память, чтобы лишний раз не тревожить мертвых. Капитан молча развернул Микасу за плечо, к себе лицом, и притянул ближе, заключая в грубое подобие объятий. Одна ладонь легла на загривок, а пальцы другой — обхватили локоть. — Знакомься, это гребанная жизнь, где никогда не будет именно так, как хочется тебе, — невзирая на небольшую разницу в росте, Леви дотянулся вкрадчивым шепотом до ее уха, касаясь губами козелка. — Ты будешь страдать столько же, сколько и остальные, но у тебя есть выбор. Либо дашь утянуть себя на дно, к мирским привязанностям, либо наконец-то поймешь смысл своей нашивки. Микасе следовало запереть рот изнутри и проглотить ключ, потому что ее болтливый язык буквально накликал беду. Она застыла мраморным изваянием, теряясь во времени и пространстве. Весь ее мир сузился до размеров офицерской комнаты. Аккерман ожидала получить в ответ какую-нибудь грубость, пощечину, или, на крайний случай, удар поддых, короткий и отрезвляющий, который мог вернуть утраченную любовь к жизни, но она получила другое. Какой-то суррогат объятий. Опора вышла шаткой, пропитанной горечью и нигилизмом, но ведь Микаса сама этого просила. Она оказалась зажата между подоконником и командиром, но ей и не требовалось свободное пространство, ведь не хотелось ни драться, ни убегать. В голову даже закралась мысль, что все это — долгий и поразительно реалистичный сон. Разве мог Леви по доброй воле прикоснуться к ней так в реальности? Он же постоянно избегал касаний, шарахался от них, как от кусачего огня. — Легче стало? — спросил капитан. Быть не идеальным, не кремнем, не черствым сухарем — сложно, больно и тошно. Быть уязвимым солдатом, в изломанную броню которого может прилететь смертельное копье, не хотелось, но отчего-то получалось. Получалось именно в тот момент, когда до обоняния, притупленного Подземным городом, донесся запах Микасы. Она мелко тряслась и часто глотала, сдерживая эмоции. И как такую, маленькую и ранимую, заставлять лечь под себя? Её оберегать надо, целовать ей пальцы, кормить вкусно и сытно, покупать красивые вещи. Словом, делать то, чего Леви делать не умел. — Не отвечай. Знаю, что нет, — сказал он. — Я никогда этого не умел. Ты уж успокаивайся давай, Аккерман, а то я тоже реветь начну. Я так уродлив, когда плачу. Все титаны брезгуют и разбегаются. Микаса издала странный звук, похожий на смешок. Ее пальцы подрагивали, борясь с желанием коснуться капитана. Его нельзя трогать, и все те игры, вроде утреннего инцидента — глупое и непозволительное ребячество, которое не должно повториться. Есть правила и последствия их пренебрежения. Глупые правила, — подумала она, зная что и от той же привязанности есть толк. Она не только губила, но и вдохновляла. Если бы не Эрен, Микаса никогда бы не пошла в Разведку, не стала лучшей в своем выпуске, не спасла столько людей. Ей хотелось нарушить эти правила, снести Леви волной пламени, которое растопит его лед хотя бы на один вечер, согреет и заставит забыть о всех тяготах, что тот прятал внутри. Хотя бы ненадолго. Чужая душа — потемки, и капитан тоже много чего не знал ни о ней, ни о других солдатах, что волочили за собой незримые гробы с кучей секретов, переживаний и дохлых надежд, не в силах отпустить все это, чтобы жить дальше без тяжкого груза. Однако Леви был старше, и понимал явно больше, чем та, кто прожила всю сознательную жизнь в тени другого человека. — Не стало, но в бурю любая гавань хороша, — тихо отозвалась Микаса. Проблемы не исчезли, однако теперь, будучи человеком, которому насильно раздвинули границы восприятия, можно подобраться к ним с разных сторон и найти оптимальное решение. Если не заботиться о себе, не контролировать эмоции, то как можно помочь кому-то другому? Ошибка, взращенная на кипящей почве эмоций, могла стать фатальной. У Микасы есть понимание этого, но вот с реализацией — туго, особенно, когда бурлит кровь, а окружающее воспринимается острее, чем оно есть на самом деле. Взять, к примеру, настоящий момент. Внизу без сознания лежал брат, а Микаса испытывала приятный трепет от близости другого мужчины, который шептал ей горькую правду, напоминая о жестокости мира. Дело житейское, обычное, но сердце норовило раздробить ребра, чтобы оказаться ближе к другому, без всяких преград из костей и мяса. Аккерман вздохнула и осторожно обняла капитана свободной рукой, потому что другого похожего момента может и не быть вовсе. Она позволила себе уложить скулу на чужое плечо и закрыла глаза. Тепло и безопасно. Сейчас Микаса четко видела грань между истинной и ложной безопасностью, какую она испытывала рядом с Эреном, потому что Леви не нуждался в защите, в отличие от брата. Ей нравилось чувствовать себя более слабой, хотя бы иногда, потому что сила — бремя не из легких. — Возможно, — сказал Леви, ощущая приятную тяжесть. Он слегка повернул голову, чтобы мочь дышать Микасой. — И все же, вы мне помогли, — продолжила Аккерман, сминая ткань на спине, словно не желая отпускать. Она нашла в себе силы выпрямиться и убрать руку, которую магнитом тянуло обратно. Вдруг Микаса прикрыла ладонью рот, вспоминая об алкоголе и нетерпимости командира, и нырнула в сторону, чтобы убраться отсюда поскорее. — Простите, от меня наверное несет этой дрянью. — М? Леви метался в противоречивых чувствах. Его влекло желание крепче прижать к себе Аккерман, впитать без остатка, но вместе с тем хотелось вытолкнуть ее в окно. Микаса действительно травила его. Ее дыхание токсичным паром разъедало броню, оставляя на коже сильные ожоги… Но вот дымка секундного очарования спала, сопровождаясь ощутимым холодом между лопаток, потому что пальцы Аккерман забрали с собой все подаренное тепло. Леви глухо шарахнул кулаком по подоконнику, подкатывая глаза в раздражении. — Из-за двух глотков перегара не будет. Если бы ты накидалась, как те свиньи в кабаках, я бы к тебе даже не подошел. Вот тогда действительно несет, а это… — капитан махнул рукой. Он заткнул горлышко бутылки с сомнительным пойлом и убрал в настенный шкаф. У Микасы дрожали пальцы, а глаза снова были на мокром месте. — Ладно, хватит сопли жевать. За мной, — приказал Леви, кивнув в сторону выхода. Он взял из ящика стола связку ключей и повел Аккерман во двор. Свернув к одному из строений, Леви не с первой попытки, но все же отпер замок. Они оказались в тренировочном зале, в котором, за ненадобностью, гнездились птицы. — Приступай, — капитан махнул в сторону подвешенного продолговатого мешка с песком. Микаса приняла удобную стойку и послушно начала бить грушу. Некоторое время она соблюдала технику, правильно ставила удар, но потом — сорвалась. Этот мешок стал средоточием зла, виновником всех бед. Аккерман, плотно сжав губы, нещадно лупила его, разбивая костяшки. Она останавливалась лишь для того, чтобы смахнуть слезы, а потом снова била, не замечая боли. — Не молчи, — сказал Леви. — Отпусти себя полностью. Я сказал, ОТПУСТИ СЕБЯ! Птицы вспорхнули и закружили под потолком. Аккерман вздрогнула и уставилась на командира. Она еще ни разу не слышала, чтобы тот действительно кричал, в полную силу голоса. Взгляд Леви был диким, на шее вздулись вены, губы разомкнулись в злобном оскале. Он коротко кивнул, разрешая, и Микаса потеряла себя. Она набросилась на несчастный мешок со звериным ревом, выплескивая из себя многолетнюю тоску, страхи, боль. Мокрая от пота, красная от нагрузки, Микаса пробила мешок и обняла его, чтобы не упасть. На пыльный пол посыпался песок. — Вот умница, а теперь — баиньки, — раздался из темноты спокойный голос командира.×××
Микаса почувствовала, как земля ушла из под ног. Она мотнула головой, но мир вокруг все еще тонул в черной жиже. Свежий воздух. Тряска. Скрип дверей. Шаги. Тихий вздох. Мякоть матраса. — Живая? Пощечина. — Угу. — Какая жалость. Пей. Микаса выпила всю воду, часть проливая на себя. — Неуклюжая. Как тебя земля носит вообще? Ладно, спи. Холодно. Без него холодно. — Капитан? — Я. — Останьтесь… ненадолго? Пожалуйста. — Чтоб я такого больше не слышал, усекла? Возня. Скрип половиц — Леви встал. — Маленькая ты еще, чтобы я оставался, Аккерман, — шепот из темноты. — Вот повзрослеешь еще чуток… тогда и поговорим.