×××
27 июля
Вчера перед отъездом командор похвалил Эрена и дал добро на продолжение операции. Отряду предстояло жить в старом замке еще чуть меньше двух недель. Котлы и трубы вновь капризничали: из кранов лилась еле-еле теплая вода. Терпимо, по сравнению с первой неделей, но капитан остался недоволен таким раскладом. Он беспокоился о здоровье вверенных ему людей. Ханджи рассказывала, что застудить придатки и прочие репродуктивные органы женщине — раз плюнуть. Микаса — самая ценная био-единица: в дальнейшем она сможет родить сильных и здоровых детей. Гены рода Аккерманов не дают осечек. Так сказал Эрвин во время личного разговора с Леви. Капитан поинтересовался, какой петух клюнул его в жопу, раз он решил обсудить столь щепетильную тему. Леви доверял Смиту, но напрочь отказался становиться условным отцом для контрольной группы из дюжины женщин. Он предупредил, чтобы Эрвин не лез с подобными предложениями к Микасе. Никогда. Она не инкубатор и не будет рожать детей во благо нового здорового поколения. Не обязана. Никто не обязан. Как и подыхать молодыми, но… подыхают. Аккерман… Леви стер из памяти эту фамилию по наставлению Кушель. Отрекся от нее. Леви. Просто Леви. Безродный пацан из чрева шлюхи, что выбрался из помойной ямы и стал символом надежды для людей и шероховатым колом в заднице — для врагов. Действительно, великое будущее. Блевотное, больное и сломанное, но великое. Кушель верно подобрала слово. Он вспомнил о принадлежности к древнему роду при странных обстоятельствах: при первом неудавшемся спарринге с Микасой в башке переключился рычаг. Из глубин памяти вылез долгий монолог матери. Кушель рассказала ему об Аккерманах, наказала гордиться этим и никогда не вспоминать. Противоречивая мать выносила противоречивое дитя. Когда капитан называл Микасу по фамилии, он чувствовал укол тонкой спицы в живот за очередной двусмысленный взгляд на нее, за каждую грязную мысль, за жажду раздевать ее перед сном и прижиматься к обнаженному телу в поисках тепла. Его тянуло к ней, как замерзшего путника в сухой и нагретый дом. Леви надел вылинявшие штаны, найденные в заброшенной бельевой. Он снял кофту и повесил на бедра пояс с инструментами. Капитан, накануне посоветовавшись с Эрвином, решил в одиночку заняться котельной. В прошлый раз он замарался грязью и сажей по самую макушку — сейчас подготовился. Старые штаны можно сжечь, а тело — отмыть. Не придется возиться со стиркой. Леви взял пузатую лампу с огрызком свечи и полез в недра котельной. Он шел вдоль труб, проверяя их целостность и выискивая слабые места. Эрвин знал много прикладных вещей и дал несколько дельных советов. Капитан возился один, с каждой минутой осознавая, что ему не помешает пара дополнительных рук. Его упрямства хватило на час. Оно подогревалось желанием побыть одному. — Вы почему один здесь возюкаетесь? — Блядь! — Леви дернулся и ушибся затылком о трубу: Аккерман подкралась, как кошка. Он не почуял ее, отвлекшись на бесконечный поток мыслей. Капитан потер ушибленное место краем металлического хомута. «Какого хрена лысого ты приперлась сюда?» — С тобой заикаться начнешь, Аккерман… Тут грязно. Иди отсюда. И скажи Шульцу, чтобы спустился ко мне. — Я помочь хочу… можно? Вы не должны тут один ползать и делать всю грязную работу. Мы же все моемся. Леви направил свет на свищ. Работы много, а инструментов и «заплаток» не хватает. Он решил заделать очередную дыру и подняться за помощью: с котлами в одиночку не справиться. — Ладно, свет держи тогда. Осторожно тут шастай. Ловить не буду. Капитан устранял течь — Микаса молча держала светильник. Она пришла не из праздного любопытства, а по делу, но собрать раскиданные мысли сложно. Аккерман бросала косые взгляды на обнаженную грудь Леви. Теплое пламя свечи добавляло пикантности рельефу кожи и узким следам от ремней. Даже пятна сажи казались к месту. Капитан забавно морщил нос и сжимал губы: возиться в грязи ему не по нраву. — Мне никогда не слали посылок, — набравшись смелости, осторожно начала Микаса. — Я хотела сказать спасибо за шоколад и за… — Гребанная железяка, — проворчал Леви. — Аккерман, не стоит искать смысл там, где его нет. Помогай, а не болтай. — Но вы… погладили меня при командоре. Почему? — Я вытер о тебя руку, — возразил капитан, не отвлекаясь от злосчастной трубы. Аккерман поджала губы. Леви не раздумывал над ответом, будто сказанное им являлось чистой правдой. — То есть, все это ничего не значит? — Абсолютно, — капитан подарил ей равнодушный взгляд. — А должно? Микаса отступила на шаг и вляпалась голой пяткой в мерзкую жижу. Пол в котельной пестрел лужицами, но она наступила на что-то склизкое и волосатое, похожее на… «Дохлая крыса?!» Аккерман выронила светильник — он разбился, погружая коридор во тьму. — Надо же… вот неуклюжая, — протянул Леви. — Хорошо, что я «керосинку» не взял. Только не говори, что ты босиком. — Угу. — Так… не двигайся, сейчас я… — начал капитан и, услышав шипение Микасы, повысил голос: — Да чтоб тебя, Аккерман, я доживу до того дня, когда ты начнешь меня слушаться или нет? Или тебя пороть надо? — Вы так спрашиваете разрешения, капитан? — тихонько раздалось из темноты. — Язык отрежу, — Леви бережно подхватил ее на плечо. — И мне не требуется разрешение, чтобы бить людей, бестолковая. Он жгуче шлепнул Микасу по заднице, закрепляя слова делом. Она по-девичьи взвизгнула от неожиданности и зашипела, как вода на раскаленной сковороде. — Еще? — Нет! — крикнула Аккерман и безвольно повесила руки: быть мешком с костями и мясом на плече капитана ей не впервой. Боль от шлепка перекрыла резь в стопе. Микаса обиженно добавила, приглушая голос: — Больно же. — Само собой. Наказание не должно быть приятным для виновного. Только для наказателя. — Для карателя, — поправила Аккерман. — Руку уберите. — Угроза. Поучи меня еще. Леви шумно выдохнул через нос: его ладонь до сих пор покоилась на ягодице Микасы. Он медленно и нехотя разжал пальцы. Облизнул губы. Сделал вдох. Ткань ее штанов тонкая и мягкая — паршивая защита от прикосновений жестких пальцев. Капитан скользнул вниз по бедру, едва не сворачивая влево, к источнику жара. Он помнил, как было горячо между ее ног, когда она рискнула его оседлать. Очнувшись, Леви чуть не хлопнул себя по лбу: совершенно забыл, что его руки до безобразия грязные. На светло-серых штанах Аккерман наверняка осталась печать сажи. Прямо на заднице. — Надо обработать твои порезы. Где шлялся твой здравый смысл, когда ты спускалась сюда босиком? — Где-то. Забыла позвать с собой. Капитан развернулся — стекло хрустнуло под подошвой. Он молча вынес Микасу из сырой котельной, пробираясь через тьму по памяти. На свету Леви посмотрел на ступни и цыкнул языком. Грязные — правая кровит. Не ровен час заразу подцепит. — Бедовая ты девчонка. — Как это? — Аккерман поджала пальцы ног, разглядывая инструменты на поясе капитана и поясницу. Вдоль позвоночника текла капля пота. — Отчаянная, рисковая, — спокойно разъяснил Леви и, получив ответное «спасибо», добавил: — Это не комплимент. Он свернул за угол и наткнулся на рассеянного Моблита. «Первая подложенная свинья от судьбы. Какая прелесть, а», — подумал капитан. Он остановился и деловито поправил ношу, получая взамен тычок локтем в спину. — Охренеть! Что с вами двумя произошло? — взволнованно пробормотал Бернер, бросая косые взгляды на испачканную задницу Микасы и грязные руки Леви. — Несчастный случай. Ханджи свободна? Надо обеззаразить Аккерман, иначе придется ногу пилить. В котельной крысы гнили. Инфекция в каждой щели, — спокойно ответил капитан и выставил указательный палец поперек губ. Молчаливая просьба поддержать блеф. — Сколько у нас есть времени? Примерно. Микаса затихла и навострила уши, перестав прикидываться сломанной шарнирной куклой. — Так это… — Моблит замялся, — минут 20. Не больше. Рана открытая. Плохо дело. — А ты чего такой в жопу ужаленный? Пойдем, чая хлебнем. Расскажешь, — предложил Леви, словно разговор с товарищем важнее здоровья солдата. — Очки майора исчезли! Поэтому к ней сейчас лучше не ходить… Вы случайно не видели их? — Видел. — Какое счастье! Где же? — Бернер засиял. — Зоэ рвет и мечет! У нее нет запасных! — В зеркале, — сказал капитан и направился в сторону душевых. Смысл его слов не сразу дошел до Моблита. Он задумчиво почесал затылок и густо покраснел: оказывается, очки Зоэ все это время сидели на макушке. Леви усадил Микасу на столешницу между раковинами и тщательно вымыл руки в соседней чаше. В тусклом свете помещения ее лицо маячило маской мертвеца. Бледное, бескровное, а ведь кровь должна, наоборот, прилить к башке после моциона вверх ногами. «Испугалась, маленькая. Поделом. Головой надо думать». Капитан умылся и намочил волосы, чтобы зачесать их назад. Большинство прядей выбились из прически и повисли черными гнутыми иглами. Леви молча взял здоровую стопу Аккерман, сунул в раковину и принялся густо намыливать ступню. — Щекотно! — Микаса сильно вцепилась в его плечо. Стопа начала отбивать заячью дробь и колыхаться в стороны. Аккерман сжала губы, сдерживая смешок. Капитан смахнул чистую воду с пальцев, целясь ей в лицо. Приказ «заткнуться». Леви стал действовать жестче, стараясь выбросить из мыслей замечание Ханджи: «Где щекотно — там эрогенная зона, надо лишь найти подход». Микаса расслабилась и перестала сжимать ему руку. — Там правда крысы сдохли? — она взяла из стопки чистое ручное полотенце и смочила позади себя. — Неправда, — тихо отозвался капитан, заканчивая возиться со второй ступней. Он подставил ладонь, чтобы вода текла, как по желобу, и промывала порез Аккерман. Леви напрягся — почувствовал прикосновение. Он посмотрел в зеркало: Микаса невозмутимо счищала сажу с плеча и лопатки, используя мокрое полотенце. Осторожно, но старательно. На языке вертелось слово «заботливо». Капитан отнял кустарную мочалку и бросил в Аккерман сухое полотенце, как кусок черствого хлеба вонючему босяку. Он наспех вытер шею и грудь. — Тебе повезло. Будь разумнее в следующий раз. — Поняла. Леви вновь подхватил ее на плечо. Рану следует изучить на предмет стеклянного крошева, чтобы не возникло осложнений. В комнате капитан уложил Микасу на покрывало и приказал перевернуться на живот. Плавно подвинул койку к окну. Достал мазь, бинт и простецкий инструментарий. — А майор Ханджи и мистер Бернер встречаются? — Не твое дело. Не суй нос в чужие дела, — Леви сел в изножье кровати и поймал ступню Аккерман. Прищурившись, он начал изучать порез на свету. «Не суй нож в чужие тела», — шутка Фарлана. — Они красивая пара, правда? — Микаса оглянулась через плечо и, не получив реакции, уронила голову на подушку. — Думай о задании, а не о всякой сопливой ерунде, — сказал капитан и занялся обеззараживанием раны. — Тебе дважды повезло. Чисто. — Спасибо вам, капитан. Аккерман нашла черный короткий волос на наволочке и смахнула на пол. Подушка пахла Леви и… чабрецом. Микаса нащупала тканевый мешочек с высушенной травой: капитан хранил его у изголовья. — Помогает легче спать? — Дышать. Взяв бинт, Леви едва сдержался от намерения пощекотать Аккерман: она забавно дергалась и фыркала. Он мазнул взглядом по бедрам и заднице, запнулся, разглядывая тканевые морщины. Считал гребанные складки на штанах, чтобы сохранить подобие контроля. Взгляд перекочевал выше. Желание навалиться сверху отхлынуло: Микаса водила пальцем по подушке и тихо дышала через разомкнутые губы. Она напоминала ребенка, что увлеченно водит палкой по грязи, рисуя недосягаемое солнце. Губы у нее в мелких синяках. Леви видел, как Жан вчера съедал ее взглядом. Он понимал Кирштейна, но принять его присутствие рядом с Аккерман не получалось: в груди урчала… зависть. «Это ревность, искорка», — подсказал внутренний голос, имитирующий тон Ханджи. Капитан упрямо делал ставки на зависть: она ему хотя бы знакома. — Бинтов на тебя не напасешься, — проворчал он, пользуясь положением условного старика. Леви напомнил себе о пропасти в возрасте. Почти 17 лет — это уже чей-то сын, сдохший в желудке гигантского урода. 17 лет — другое поколение. Да она ему в дочери годится… или в младшие сестры. Капитан недовольно выдохнул: Аккерман ненавязчиво терлась ребром здоровой стопы о предплечье. Что за неуклюжие намеки и приставания? Сколько ей еще раз повторить, что ничего путного не выйдет? Не будет никакой «красивой пары». Ему по праву рождения досталась роль «урода». — Плохо ведешь себя, Аккерман, — Леви закончил с перевязкой и поднялся. — Ты думаешь, я слепой? Или тупой? — Никак нет, капитан Леви, — Микаса поднялась следом и уткнулась взглядом в пол. Она снова переступала черту — он позволял. — Тебе нравится мучать пацана? Кирштейна. Не сама же ты себе губы так расхерачила… Сними тряпку с шеи. — Я не буду ничего снимать, — вспылила Аккерман, подаваясь вперед. Капитан инстинктивно отклонился. От греха подальше. — Я никого не мучаю и не обманываю. Вы ничего не знаете! Ниче… Он молча накрыл подбородок ладонью и заставил запрокинуть голову. Пальцы свободной руки смяли красную ткань и оттянули вниз. — Раз, два, три, четыре, пять, — Леви считал аккуратные засосы, разбросанные по шее Микасы. — Вышел зайчик погулять. Понравилось гулять, зайчик? — Не трогайте, — она отстранилась, кутаясь в шарф, и осела на край кровати. Ладони скользнули по бедрам и сжали колени: ей стало стыдно. После пикника Жан утянул ее к стене и прижал к дереву… к тому самому. Дереву раздора. Кирштейн обладал невероятным магнетизмом. Его искренность и непосредственность заполняли все пространство огромного двора. Аккерман никогда не чувствовала себя настолько любимой и желанной, как вчерашним вечером. Жан честен: он делился голой правдой, лаская ее через сарафан. Не лукавил, не играл с ней, не отталкивал — отдавал всего себя. По-честному. На равных условиях. С правом выбора. Микаса плавилась под обстрелом поцелуев, дрожала от шепота и искренне любила его в эти моменты. Она забывала о существовании плотоядных тварей, отстраненном брате и капитане, что никогда не выбирал ее. Забывалась — потом Аккерман накрывала пустота. Она снова ревела в подушку. Одна. В окружении призраков прошлого. Из Жана вышла негодная «заплатка» для прохудившейся души: дыр слишком много. Их не залатать. Микаса не знала, что следует сделать. Но рядом с Кирштейном она остро чувствовала свои изъяны и боль: он слишком цельный. — Не ваше дело, — процедила Аккерман, выныривая из воспоминаний. Леви поставил стул напротив и сел. Закинув ногу на ногу, он неспешно вытер пальцы платком. — Не мое. Я не осуждаю. Это естественно, что ты гуляешь с пацанами своего возраста. Так и должно быть. Но меня провоцировать прекрати. Тебе мало одного раза? Хочешь снова сопли жевать? — Почему вы меня одну в этом вините? Перестаньте реагировать, если вам это не нравится. Не надо делать меня крайней во всем. Это нечестно. — Неужели, — Леви скомкал платок в кулаке. — Ты наконец-то перестала быть жертвой? Похвально. Не верю, что я дожил до этого дня… Тебе полагается награда. Что ты хочешь? Подумай. Микаса опешила. Капитан не шутил. Он терпеливо ждал, когда она озвучит прихоть. Аккерман прикусила губу изнутри: список оказался внушительным. Раньше он ограничивался одним пунктом («быть рядом с Эреном»), а сейчас разбух, как почка на ветке. — Правду, — твердо сказала Микаса и легонько кивнула, одобряя собственный выбор. — Я хочу правду. — Ладно… Виноват я. Я допустил эту дурацкую ситуацию и позволил ей развиться. Мне нравится реагировать на тебя. Глупо отрицать. Но пока ты сопливая малолетка, я не намерен переступать черту. Будь ты обычной, я бы уже… — Леви опустил взгляд на соски, что топорщились через майку. Он откинулся затылком на спинку стула, недовольно выдохнул и зажмурился. Ему трудно смотреть ей в глаза: прицел норовит съехать ниже. Говорить еще труднее. — Но ты не совсем обычная девчонка, поэтому я хочу сделать все правильно. Ты не кусок мяса. Вот тебе правда. — Поняла. Время в безмолвии тянулось медленно, как собачья слюна. Капитан открыл глаза: вместо потолка и оконного края он увидел сосредоточенное лицо Микасы. — Чего тебе? — Капитан, — Аккерман выпрямилась, чтобы лишний раз не раздражать офицера, — а мы можем… общаться, как раньше, если не будем переступать черту? Это очень помогало не думать о плохом. — Можем. — А обниматься? — с надеждой уточнила Микаса, избалованная Кирштейном. — Свободна, Аккерман. И штаны переодень.