Токийская история

      Дома, в Пусане, у мамы Чона была шкатулка из сандалового дерева, украшенная узорчатыми серебряными накладками. Она неизменно стояла в одном и том же месте в комнате, на невысоком комоде. Чон помнил её с первых сознательных дней и знал, что это свадебный подарок отца. Трогать шкатулку им с братом никто не запрещал, однако они, дети, сами будто понимали неприкосновенность этой вещи и никогда даже не приближались к ней. Но иногда по вечерам, уложив их спать, мать снимала шкатулку с комода, ставила на пол рядом с собой, открывала серебряный замочек и начинала перебирать то, что в ней хранилось. В такие моменты Чон, лёжа под одеялом, изо всей силы вытягивал шею, стараясь ничего не упустить и всё-всё рассмотреть. Шкатулка и её содержимое казались ему самыми волшебными вещами на свете. И даже действия матери, которая в умиротворяющей вечерней тиши брала в руки один за другим предметы из шкатулки, были завораживающими. На самом деле основными ценностями, которые хранились здесь, были дорогие сердцу моменты жизни. Сложенные и истёртые на сгибах бумаги с какими-то записями… Вышитый мешочек – из тех, что дарят с наступлением нового года… Несколько недорогих украшений, кусочки шёлковых тканей, ленты, амулеты, бусинки и монетки… Пара поздравительных открыток с рисунками разноцветной тушью… И самая большая редкость – фотография. Её сделали во время свадьбы у зажиточных родственников, и здесь были запечатлены все приглашённые гости. Жених с невестой и их родители разместились по центру, а вокруг мелкой россыпью теснились остальные. Но даже так всех-всех можно было рассмотреть. И с правого края фотографии была семья Чона: вот его братик, который неуверенно цепляется за пышную чхима матери, а вот и сам Чон – совсем ещё малыш, сидит на коленях у своего отца. Да, волшебства, хранившегося в шкатулке, вполне хватало, чтобы заполнить всё существо маленького мальчика.       И теперь примерно такое же чувство Чон испытал, когда вошёл в «Цветы и птицы». Для кого-то это было обычное деревянное здание, далеко не самое шикарное. Но для Чона каждый шаг здесь был сродни открытию, каждый поворот таил чудеса. Следуя за Чимином, он оказался поначалу в простом деревянном коридоре. Но из него можно было попасть в другие разнообразные и интереснейшие помещения. Чимин шёл лёгкой уверенной походкой человека, для которого здесь всё давно и хорошо знакомо, попутно поясняя:       – Здесь кабинет Чин-хёна. Здесь кладовые и кухня – тут распоряжается Тама-сан. Дальше хранятся костюмы и реквизит…       В некоторые помещения он заглядывал, давая возможность посмотреть и гостю. И перед взглядом Чона мелькал то ворох разноцветной одежды, то небрежно брошенный полураскрытый веер, то какие-то рукописи. Чон с наслаждением вдыхал сладковато-пыльный запах закулисья, всё здесь казалось ему чудесным.       – Это комната, где мы готовимся к выступлениям…       Чон так и впился взглядом в приоткрытую дверь, будто ему дали заглянуть в самые недра святилища. Но зайти Чимин предлагать не стал, а закрыл дверь довольно быстро, так что Чон успел увидеть только зеркало, разные флакончики перед ним и снова-таки какие-то наряды.       И поскольку любопытство Чона осталось слегка неудовлетворённым, он нашёл ему иное применение и тут же задал Чимину вопрос:       – А «мы» – это кто?       – Я и Пу-и. Мой друг, тоже артист. Мы с ним главные выступающие на представлениях у Чин-хёна. Ну, конечно, ещё есть музыканты…       Чону очень захотелось увидеть этого самого Пу-и, который составляет пару Чимину и делит с ним здесь одну комнату.       – Он что, китаец? Твой друг, Пу-и?       – Нет, что ты! Тоже кореец... – Чимин рассмеялся: – А, ты из-за имени так решил! Оно тоже придуманное. Вообще-то его зовут Тэхён.       – Странно у вас, артистов, всё… – проговорил Чон скорее сам себе, словно раскладывая в голове информацию в каком-то новом, неизвестном ему раньше порядке.       Тут он заметил сбоку очень заманчивую витую деревянную лестницу.       – А там что? Здесь есть ещё один этаж?       – Не совсем… Там пространство над сценой, стоят лампы, разные штуки…       – Можно посмотреть? – и не особо дожидаясь ответа, Чон ловко стал взбираться наверх, загоревшись тем мальчишеским азартом, который легко вспыхивал в нём что в детстве, что теперь, в двадцатилетнем возрасте.       – Осторожно, там довольно опасно! – крикнул ему вслед Чимин. Он явно не разделял восторженности Чона в отношении этой верхотуры, но всё же быстро взобрался следом.       Чону же атмосфера колосников пришлась очень даже по душе. Легко переступая по решётчатым перегородкам, он рассматривал блоки, тросы и лебёдки, живо напомнившие ему знакомое мореходное дело. Но вместо трюма, гружёного рыбой или рисом, здесь, в полутьме, которую слегка рассеивал свет из слуховых окошек, был свой захватывающий мир – теснились нарисованные задники, фрагменты декораций, осветительные приборы, какие-то неведомые приспособления. В общем-то нехитрая машинерия сцены небольшого театра казалась Чону удивительной.       – А как всё это используется?       – Вообще-то используется очень редко, – честно признался Чимин. – Сложно делать выступления со всякими сменами декораций, у нас нет такого количества людей. Но когда дядюшка Сон соглашается помочь, пару раз в год мы делаем что-нибудь такое.       Они спустились вниз, и Чимин уверенно прошёл ещё к одному помещению. Но перед самым входом вдруг немного замешкался, словно не зная, что ждёт его там.       – Здесь хранятся декорации, которые сразу выносят на сцену, – повернулся он к Чону. И затем решительно шагнул внутрь. – Ох!       Через мгновение Чон понял, что это возглас восторга, потому что Чимин весь просиял.       – Я за этим и шёл сегодня… Увидеть, готово или нет. Но он успел, сделал!       В довольно большом помещении, наполненном разрозненными предметами мебели и ещё кучей интереснейших штуковин, стояло что-то необычное – лёгкий проволочный каркас в виде сферы. А внутри его, в нижней части, будто вырастая из основания, цвели цветы и зеленела трава. Чимин любовно обходил конструкцию по кругу, внимательно разглядывая. Чон тоже осторожно приблизился и увидел, что цветы и трава внутри искусно сделаны из бумаги и ткани.       – Что это? – спросил он, слегка понизив голос.       – Для моего нового выступления, – ответил Чимин, всё ещё чуть отрешённо улыбаясь. Потом поднял взгляд на Чона и объяснил подробнее: – Новая декорация. Мы заказали её Сэйко-куну. Видел вывеску над входом? Это он сделал. Любит бывать у нас, но с деньгами у него всегда туго, платить часто нечем… Поэтому он предлагает в качестве оплаты свои умения. Вот Чин-хён и дал ему новый заказ. Но Сэйко-кун такой… Никогда не знаешь, успеет в срок или нет. И всё равно он очень хороший художник и человек! Должно быть, работал здесь сегодня целый день, чтобы завершить. Вчера ещё и наполовину не было готово…       Чон оглянулся, когда они покидали помещение, пытаясь представить, что Чимин будет делать с этой штукой во время выступления. Но расспрашивать дальше не посмел, чтобы хён не счёл его совсем уж ничего не понимающим. Однако теперь жуть как захотелось это увидеть.       – Тут уже начинается сцена. Вот здесь и здесь – выходы на неё. А если пройти по какому-нибудь из этих коридорчиков, можно попасть сразу в зал. Идём.       В коридорчике Чимин повернул выключатель, вошёл в дверь и поманил Чона за собой. Видимо, он включил лишь часть светильников, потому что электрический свет рассеивал мрак только возле сцены, а большая часть помещения таяла в полутьме. Чон увидел отблески зеркал на стенах, тяжёлый тёмно-синий занавес, столики и стулья. Заведение Чин-хёна представляло собой нечто вроде кафешантана. Но Чон воспринял его как истинную обитель искусства. Сбоку около сцены стояло пианино, этот удивительный музыкальный инструмент Чон видел в своей жизни всего несколько раз. Но была здесь и ещё более впечатляющая вещь – самая настоящая ударная установка. Такую Чон видел только однажды в кино, когда там показывали хронику с выступлением какого-то джазового коллектива. Музыканты же, выступающие в портовых кабачках и на улицах, более привычные морякам, всегда обходились теми инструментами, которые можно было носить с собой. Поэтому впечатлённый Чон с благоговением подошёл и стал разглядывать барабаны и тарелки.       – Нравится? – улыбнулся Чимин. – У нас хорошие музыканты, очень здорово играют.       – А сам ты не пробовал играть?       – Пробовал, конечно… Но у меня гораздо лучше получается танцевать. Для пианино мои руки слишком маленькие… Только пару простых вещей могу – вот, смотри.       Чимин подошёл, открыл крышку и извлёк несколько звуков. В пустом зале разнеслось начало какой-то мелодии, торжественной и нежной одновременно. Как заворожённый, Чон смотрел на маленькие пальчики, которые прикасались к клавишам. Несмотря на то, что Чимин играл неуверенно и сбиваясь, его музицирование произвело на младшего большое впечатление. Это не ускользнуло от внимания самого Моти-сана, поэтому он старательно закончил музыкальную фразу.       – Здорово, хён!       Чимин заулыбался и с лёгким кокетством закрыл крышку инструмента.       – Лучше б я вчера, чем шляться по городу, пришёл сюда и увидел твоё выступление! – вдруг сказал Чон.       – А где ты был вчера?       Чимин отодвинул один из стульев за столиком около сцены и сел. Чон аккуратно присел напротив.       – Да так… Ходил с другом по улицам, заходили в разные места… А, ну ещё вечером были на сумо…       – На сумо?! – у Чимина тут же загорелись глаза. – Вы были в Кокугикане на Аки Басё? Хо видели?       – Ага, он выиграл все свои поединки…       – Ооо! Вот вам повезло! Мы тоже хотели туда сходить… Чин-хёну так нравится Хо, он старается не пропускать ни одного крупного турнира! В этот раз не получилось, но мы были на Нацу Басё в начале лета.       Чон вдруг живо представил, как на соревнованиях по сумо весь из себя такой лощёный и видный Чин-хён в дорогом костюме сидит на дзабутоне, а Чимин рядом – красиво причёсанный и в нарядном кимоно – улыбаясь подносит ему выпивку, как те гейши вчера.       – Вы вдвоём с Чин-хёном ходите на сумо? – слегка напряжённо спросил он.       – Да, мы все вместе ходим! Я, Пу-и, Тама-сан… Чин-хён всем нам покупает билеты. Сумо – это его слабость! И он любит разделить впечатления с другими.       – Ааа, вот как… И тебе тоже нравится сумо?       – Ещё бы! Особенно Хо! Вот это борец! Да ты же и сам видел его вчера – с ума сойти, какой рикиси, правда?       «Задница в тряпочке…» – неожиданно зло подумал про себя Чон. Он сам поразился, почему сейчас вдруг почувствовал такое раздражение. Ведь ещё вчера он действительно искренне восхищался победами Хо и радовался за него. – «Тоже мне, сильный мужчина… Толкаться на песочке не так уж много умений надо… А вот если б ему пришлось среди ночи лезть в колодец, чтобы ребёнка спасти – справился бы он?» И воображение Чона тут же нарисовало картину: сумоист пытается залезть в колодец, но, конечно, тут же застревает, как пробка, закупорив отверстие своими телесами. И другие люди пытаются вытащить его, ухватившись за торчащие уши. Чону стало смешно, и злость моментально улетучилась.       А Чимин продолжал вспоминать совместные походы на соревнования.       – Даже Наму-сэнсэй иногда ходит с нами! Мы все поддерживаем здесь своих.       – Наму-сэнсэй ведь тоже кореец? – Чон с радостью переключился с обсуждения сумо и Хо на понравившегося ему хёна-«президента».       – Кореец. Он очень-очень умный! Его отец занимал какую-то важную государственную должность, а Наму-сэнсэй мальчиком учился в миссионерской школе, поэтому хорошо говорит по-английски. Затем он даже смог уехать учиться за границу! Теперь знает много языков и сам учит японских студентов английскому.       – Они, видимо, хорошие друзья с вашим Чин-хёном.       – Да, я думал – старинные, но они познакомились только здесь, в Токио. Наму-сэнсэй наш постоянный гость, почти всегда после работы заходит. Часто мы даже называем его не так официально, а просто корейским именем – Мон-хён, он это позволяет и даже рад. Ну, пойдём, нас уже наверняка ждут. Не отказывайся поесть, для Чин-хёна это святое – накормить гостей.       Они покинули зал, Чимин выключил свет. Пока шли назад, Чон спросил:       – А чтоб к вам попасть, надо платить за вход?       – Нет, не нужно. Но когда садишься в зале за столик, надо обязательно что-нибудь заказать – выпивку, еду… Мы открываемся каждый вечер в шесть и работаем до полуночи.       Почти у самого выхода, напротив кабинета Чин-хёна, была приоткрыта дверь, и в комнате, окна которой выходили на задний дворик, Чон заметил накрытый столик. Здесь уже сидели и Чин-хён, и Наму-сэнсэй, и даже повар Тама-сан. Похоже, у Чин-хёна все были на равных.       – О, вот и молодёжь пожаловала! – радостно провозгласил Чин-хён, а Наму ободряюще им улыбнулся. – Я уж думал, вы там затерялись в цветах и птицах.       – Проходи, проходи, – подтолкнул Чимин Чона, и тот немного неловко примостился за столиком рядом с другими.       Чон думал, что раз хозяин просил Таму-сана сделать что-то по-быстрому, то повар отварит лапши или нечто в этом роде. На его удивление, на столике красовался самый настоящий пибимпаб – от горячего риса шёл ароматный парок, дополнительных ингредиентов сверху лежало полным-полно и всё это выглядело очень аппетитно. Непонятно было, чему поражаться больше: тому, как ловко и быстро Тама-сан приготовил ужин, или тому, что он, японец, подал им традиционное корейское блюдо.       При других обстоятельствах не особо разговорчивый Чон в такой необычной компании почувствовал бы себя страшно стеснённым. Но здесь, к счастью, рядом был уже вполне близкий Чимин-хён, а Наму и Чин вели застольную беседу очень непринуждённо, причём Чин, видимо, легко умел своими шуточками и жизнерадостностью объединить вокруг себя любую компанию. Человек дела Тама-сан, как и Чон, в основном помалкивал, и такое поведение было юному пусанцу близким и понятным. Так что вскоре, налегая на вкуснейшую еду, Чон уже ощущал себя вполне своим. К тому же он быстро нашёл занятие: как самый младший взял на себя обязанность разливать выпивку, ибо на столике кроме всего прочего стояло несколько бутылочек соджу.       Чимин заговорил с Чин-хёном и высказал своё восхищение тем, что новая декорация всё же готова в срок и завтра её уже можно будет использовать.       – Да, уж Сэйко-кун сегодня постарался! – кивнул Чин. – Главное, чтоб на радостях теперь со спиртным не переборщил и в неприятности не вляпался.       Затем разговор свернул на завершившийся вчера турнир по сумо. Тут Чону пришлось вступить в разговор, ведь он единственный из присутствующих был на соревнованиях, а всем было интересно узнать подробности.       Наконец Чимин вновь вернулся к рассказу о ночном происшествии и их знакомству с Чоном, теперь уже во всех деталях поведав об этом. Чон жутко смущался быть центром всеобщего внимания, но всё же ему было приятно оттого, что его поступок оценили, а особенно – от тёплого взгляда Наму-сэнсэя. Тама-сан вежливо спросил, как называется его корабль и откуда Чон родом. Чон ответил, что из Пусана, как и Чимин.       – Я бывал в Пусане, – слегка улыбнулся повар. – Даже жил несколько месяцев.       Тут Чон понял, почему Тама-сан так отлично умеет готовить корейскую еду.       За окнами уже сгустились сумерки, пришло время расходиться. Наму откланялся первым, Чин-хён удалился в свой кабинет просмотреть какие-то бумаги. Младшие помогли убрать со стола, а затем вместе вышли во дворик и нырнули под свод глициний, чтобы попасть на улицу. Прошли мимо боковой двери, и теперь Чон сообразил, что она выходит на галерейку прямо из зала. Чимин подтвердил его догадку:       – Да, гости могут выйти сюда подышать воздухом или поговорить в тишине.       Но вечерняя тишина в этом квартале была не совсем тишиной в привычном понимании. Несмотря на вечернее время, улица кипела жизнью, полнилась голосами. Ярко сияли вывески, а людей вокруг стало гораздо больше, чем тогда, когда Чон с Чимином направлялись сюда.       Дошли до перекрёстка, и Чимин остановился.       – Мне здесь нужно свернуть, а тебе к твоему пансиону – туда.       Чон молча кивнул.       – Когда ты будешь в следующий раз в Токио?       – Не знаю… – неуверенно ответил Чон.       – Но ты зайдёшь к нам? Я буду рад.       – Конечно, я только об этом и мечтаю!       Чимин улыбнулся и поклонился на прощание.       – До свидания.       – До свидания и спасибо! – Чон низко поклонился в ответ.       Чимин быстро исчез среди людей. Чон смотрел ему вслед. А затем развернулся и пошёл назад, возвращаясь в необычно притягательный артистический квартал. Отыскал какое-то приятное местечко, заказал выпивку и устроился на открытом воздухе, глядя на противоположную строну улицы, где поодаль виднелись «Цветы и птицы». Налетел прохладный ветер, волнующе погладив Чона по лицу. Он машинально потягивал напиток и думал о том, что на море уже начался вечерний прилив. И сейчас в порту отшвартовывается и уходит в плавание «Каыль Тэян».       Переживал ли Чон о том, что подвёл команду, подвёл друга Гёма? Да, очень. Сожалел ли он об этом? Нет.