Токийская история

      «Чон, ты болван!» – с этой эпической фразы начиналась записка, набросанная торопливой рукой Гёма, которую хозяйка пансиона раздражённо сунула вернувшемуся юному искателю токийских приключений. Сумка с вещами Чона валялась в углу в общей комнате – видимо, их с Гёмом комнатку уже отдали другим постояльцам. Он быстро пробежал взглядом послание до конца. Друг уверял, что, конечно, постарается отмазать загулявшего в первом же рейсе новичка перед капитаном и товарищами по команде – благо, Чон зарекомендовал себя по пути в Токио как дельный парень. «Объясню, что ты первый раз в столице и наверняка просто заблудился», – строчил Гём. Дальше была фраза о том, что все ночные вахты Гёма в предстоящих плаваниях – теперь вахты его, Чона. Вполне справедливо и за дело – Чон даже согласно кивнул головой, читая это. Напоследок шло напутствие: «Будь там осторожен! Смотри, не попади в каталажку».       На душе стало тепло – Гём отличный парень и настоящий друг! Зато хозяйка пансиона смерила Чона таким взглядом – словно кадку ледяной воды на него вылила. В её маленьких глазках и поджатых губах читалось всё презрение мира. Безо всяких слов было понятно, что она думает: «Ещё один на мою голову – пропойца, разгильдяй без гроша в кармане, разбойник корейский!» Впрочем, из всех этих определений к Чону было бесспорно применимо только «корейский». Он не был бездельником – хоть у хозяина спроси, которому помогал давеча. У него ещё были деньги. И даже пьян он не был – выпил сегодня совсем немного. Чон пребывал в доброжелательном и приподнятом состоянии духа, и ничто не могло этого испортить. Письмо Гёма обнадёжило, а мысли о том, что уже завтра он отправится в «Цветы и птицы» на представление, радовали и будоражили. Возвращаясь обратно в пансион вечерними улочками Токио, Чон вполне ожидал гневной брани и был готов к этому. А когда увидел кислую физиономию хозяйки, невольно вспомнил противную тётку Чой, которая в пусанском детстве с воплями и метлой гоняла его вместе с другими мальчишками, если они забирались к ней в сад за персиками. Впрочем, хозяйка пансиона, в отличие от крикливой тётки Чой, пока только презрительно молчала – то ли не знала, как обругать корейца, то ли считала ниже своего достоинства разговаривать с ним. Раньше Чон непременно почувствовал бы себя очень смущённым и виноватым. Но сейчас, полный радостных предвкушений, он вдруг вместо извинений одарил хозяйку сияющей белозубой улыбкой. И неожиданно она как-то стушевалась. А затем и вовсе поспешила скрыться, странно глянув на молодого пусанца.       Чон остался один в общей комнате и уже стал подумывать, не прикорнуть ли здесь же в уголке, когда на смену хозяйке появился хозяин. Сыграла ли роль мужская солидарность или бескорыстная помощь Чона днём, а может, рассказ о спасении японского мальчика, который владелец пансиона невольно услышал сегодня, но с ним получилось договориться довольно быстро. К тому же по-корейски он понимал вполне неплохо. Чон объяснил, перемежая корейские фразы и японские слова, что ему нужен ночлег ещё на несколько дней – неважно, где. Все комнаты заняты, ответил хозяин, но если всё равно где… Чон с готовностью подхватил свои вещи, давая понять, что реально без разницы. И хозяин повёл его за собой вглубь дома, где выделил малюсенькую каморку без окна, скорее напоминающую стенной шкаф для хранения вещей. Здесь поместился лишь старый футон для спанья, но привыкшему к походным условиям пусанцу этого было вполне достаточно. Он горячо поблагодарил хозяина, зашвырнул сумку в изголовье, прикрыл за собой створку фусума и улёгся спать. Засыпая, Чон думал о сегодняшнем дне. Когда уходили из пансиона вместе с Чимином, он почти не сомневался, что успеет вернуться вовремя. Когда Чимин предложил показать «Цветы и птицы» и Чон согласился, даже тогда попасть на корабль к отплытию, наверное, было ещё реально. Но когда Чон остался на ужин, он уже точно знал, что «Каыль Тэян» выйдет в море без него. И всё же решился на это. Да, решился… В конце концов, не случилось ничего страшного. Через четыре дня «Каыль Тэян» снова будет тут… И Гём вернётся. И устроит ему хорошую взбучку… Чон невольно улыбнулся с закрытыми глазами. Зато завтра он будет на представлении и увидит Чимина… Чимин… Он…       Проснулся Чон от ощущения, что дом ожил. Хотя в его крохотной каморке было так же сумрачно, как и вечером – свет слабо проникал через бумажные фусума. Но утренняя суета всё равно чувствовалась: где-то бренчала посуда, слышались разговоры. Когда он вышел в общую комнату, в ней было полным-полно народа – свободного места не найти. Новые постояльцы громко болтали между собой на китайском – должно быть, все они были из одной корабельной команды. Завтрак снова подавала хозяйка. Похоже, здесь было так заведено. На Чона она упорно не обращала внимания. Но после того, как обслужила всех, всё-таки снизошла до проштрафившегося постояльца, указав пальцем на большие горшки и миски с приготовленной едой – мол, бери и накладывай себе сам, что тут ещё осталось. «Подумаешь, не нравлюсь я ей, – думал Чон, выгребая себе еду. – В Японии есть и другие – хорошие, добрые женщины. Вот Мико-сан например!» И он вспомнил, как его совсем по-другому угощали завтраком вчера.       Чон огляделся, куда бы воткнуться в этой толпе китайцев. И заметил, что в том же самом углу за своим столиком сидит вчерашний моряк. Когда их взгляды встретились, тот чуть заметно повёл глазами на место напротив себя. Чон с благодарностью откликнулся на это ненавязчивое приглашение, пробрался в угол комнаты, поклонился и пожелал старшему товарищу вкусно кушать. После чего сам устроился за столиком, поставил свою посуду и немного осторожно, как всегда в незнакомом обществе, принялся за еду. Поначалу они оба молчали, но через какое-то время, увидев, что Чон утолил первый голод, его сосед вдруг заговорил.       – Скоро твой корабль снова прибудет в Токио?       – Через четыре дня, – поспешно и вежливо ответил Чон. Он подумал, что, судя по всему, в глазах этого опытного моряка тоже выглядит не слишком хорошим парнем, который подвёл свою команду. Ведь наверняка вчера вечером его собеседник был здесь и видел, как переживает Гём, как раздражается хозяйка пансиона.       Поддерживать беседу дальше Чон не решался. Только осторожно взглянул на нового знакомого из-за приподнятой миски, которую держал в руках. К своему удивлению, никакого осуждения он не заметил – наоборот, в глубине глаз моряка таилась почти улыбка.       – Не переживай. Я сказал вчера твоему другу, что ты скорее всего не вернёшься и ему лучше собираться в путь одному. И объяснил, что несмотря ни на что, с тобой всё в порядке и он может особо не волноваться.       Чон замер. И теперь уставился уже прямо на собеседника.       – Откуда вы узнали?       Моряк ответил не сразу.       – Я видел парня, с которым ты ушёл вчера. – Он помолчал ещё немного, глядя то ли на Чона, то ли в пространство, и на лице его снова возникла полузаметная, как дымка над водой, улыбка. А затем добавил: – И я тоже был молодым.       Больше говорить он не стал и вернулся к еде. Молчал и Чон, доедая завтрак в некотором смятении мыслей.       Сегодняшний день в Токио ощущался немного не таким, как раньше. Чон не чувствовал себя больше приезжим, остановившимся лишь на пару ночей. Он словно начал вливаться в ритм города, в его будни. Просто бродить по улицам до желанного вечера уже не хотелось, и он вновь решил предложить помощь хозяину. По-своему отблагодарить его за проявленное участие. Всё же Чона не вышвырнули вон среди ночи, и плату за комнатушку-шкаф хозяин назвал мизерную. Хотя оно и понятно – кто бы ещё там согласился ночевать.       После завтрака выяснилось, что хозяин собирается идти на рынок за продуктами и не откажется от помощи. Пусть вот только Чон подождёт, пока он рассчитается с одним из постояльцев. Оказалось, что уезжает тот самый молчаливый моряк. Чон вежливо поклонился ему на прощание и пожелал удачного пути. Тот кивнул в ответ и, расплатившись, направился к выходу. Но уже у самого порога обернулся, внимательно посмотрел на Чона и вдруг тихо и очень серьёзно сказал: «Будь счастлив».       Суета рынка, где в скором времени сквозь толчею и шум пробирался вслед за хозяином Чон, вытеснила из головы странные ощущения от беседы за завтраком. Он снова вовсю глазел вокруг, насыщался новыми впечатлениями, наблюдениями, звуками, запахами и радостно предвкушал вечер. Ходжи-сан – так звали хозяина, это Чон выяснил по обращениям торговцев – полновесно нагрузил его закупленными свежими овощами и всевозможной зеленью. Но это было ещё не всё. Свернув в одну из улочек, отходивших от рынка, хозяин нырнул в неприметную небольшую лавочку, которая оказалась обиталищем мясника. Быстро окинув взглядом товар, Чон понял, что всё здесь свежайшее и отменного качества. Ходжи-сан явно был постоянным, хорошо знакомым покупателем, лавочник разговаривал с ним любезно, даже по-дружески. Вскоре ноша Чона прибавилась ещё несколькими свёртками с различным мясным содержимым. Напоследок Ходжи-сан принял из рук мясника большой кусок отличнейшей говядины, который, расплатившись за всё, бережно собрался нести сам. Чон уловил из разговора в лавке что-то о праздновании, и вежливо переспросил хозяина об этом, когда они двинулись в обратный путь.       – Сын получил награду за учёбу, – объяснил хозяин.       Насколько Чон понял, сын хозяина был студентом. Теперь вспомнилось, что ещё в первое утро после приезда в Токио они с Гёмом видели, как через двор пансиона проходит аккуратно причёсанный юноша в костюме. Для Чона всегда было немного странно и загадочно – как это парни, примерно его ровесники, в таком возрасте ещё не работают, а каждый день берут книжки, тетради и идут куда-то на занятия. Правда, его старший брат тоже учился значительно дольше, чем сам Чон. Но даже хён закончил учёбу в пятнадцать и к шестнадцати годам уже нашёл себе первую работу в какой-то пусанской конторе. Размышляя об этом, Чон шагал рядом с хозяином. Тут он вспомнил Наму-сэнсэя. И вдруг впервые почувствовал, что, пожалуй, это здорово, ходить куда-то – Чон смутно представлял себе, как выглядят такие места, – где Наму-сэнсэй рассказывает о том, как растят яблоки в Америке… Ну или что-то в этом роде. И даже немного позавидовал сыну хозяина.       Тут Чон очнулся от своих размышлений, потому что обратный путь близился к завершению. А ему крайне нужно было до возвращения обсудить с хозяином ещё одно дельце. Поэтому он специально замедлил шаг, и когда хозяин вопросительно на него обернулся, Чон набрался духу и обратился к нему:       – Ходжи-сан! Просьба…       Дальше Чон как мог объяснил, что он сегодня, наверное, вернётся поздно. Суть вопроса заключалась в том, как лучше войти в дом, чтобы никого не беспокоить. Больше всего Чон, естественно, не желал сталкиваться с хозяйкой. Хотя озвучивать это не стал, надеясь, что Ходжи-сан и так поймёт.       Хозяин изучающе смотрел на своего прямодушного, но слегка сумасбродного молодого постояльца. А потом спросил по-корейски:       – Пьяным придёшь?       Чон замотал головой – нет-нет! Просто пригласили в гости хорошие люди – пытался донести он мысль до хозяина. «В конце концов, я ведь правду говорю, – думал Чон. – Чимин же действительно спросил, когда я приду к ним в следующий раз…»       Ходжи-сан тем временем, похоже, принял решение и, слегка махнув рукой, двинулся дальше. Они уже шли по улочке, к которой одной стороной примыкал задний двор пансиона. У ограды здесь росла декоративная криптомерия – Чон обратил на неё внимание ещё тогда, когда отправлялся гулять с Гёмом – красивое дерево с густой кроной и изогнутыми ветвями, которые простирались и над улицей, и в сторону внутреннего дворика. Хозяин подошёл к дереву, поманив Чона за собой. Несколько шагов – и они уже оказались в тени его ветвей, у самой ограды, надёжно скрытые от улицы плотной хвоей. Хозяин ткнул пальцем вверх.       Чон всё понял – ну конечно! И тут же отвесил благодарный поклон. Он быстро оценил удобство этой чудесной криптомерии – всего лишь подтянуться на нижней ветке, упереться ногой, а там уже легко доберёшься до других ветвей и как нечего делать перемахнёшь через ограду.       Они с хозяином вновь вернулись на улицу, завернули за угол и как положено чинно вошли с покупками через ворота. Отнесли всё на кухню, причём попутно почти без слов хозяин дал ещё парочку указаний насчёт ночного возвращения – показал, как бесшумно открыть заднюю дверь и пройти от неё к Чоновой каморке. Она располагалась скорее в хозяйственной части дома, чем собственно в жилой, и это тоже было очень кстати – вероятность разбудить шагами кого-нибудь из обитателей пансиона была минимальной. Затем хозяин позвал Чона вновь помочь во дворе, и как бы между прочим, наводя порядок, они перекатили несколько больших пустых бочек и составили их у внутренней стороны ограды как раз под ветвями криптомерии. Чон был от души благодарен. И одновременно с улыбкой подумал о том, не приходилось ли самому хозяину порой пользоваться этим заковыристым путём, чтобы уходить из дома и возвращаться обратно?       Приближался вечер, сгущая звуки, запахи и краски. Чон уже был в нетерпении и вышел из пансиона, отправляясь в знакомый артистичный квартал, немного рановато. Поэтому он специально выбрал путь подлиннее и старался идти помедленнее, наслаждаясь осенним вечером. А очутившись на улице, где расположились «Цветы и птицы», вдруг осознал, что волнуется так, как никогда прежде. С каждым шагом сердце стучало всё сильнее, и лишь когда он увидел знакомую вывеску, немного успокоился. Сегодня у входа ярко горели нарядные фонари, радушно приглашая внутрь. Но Чон почему-то не решился сразу зайти. Он несколько раз прошёл взад и вперёд по противоположной стороне улицы, будто разглядывая разные заведения и раздумывая, где ему провести вечер. За это время в «Цветы и птицы» вошло несколько человек. Чон всё ещё собирался с духом, когда заметил знакомую фигуру – своим широким шагом, немного отрешённо, по улице двигался Наму-сэнсэй с портфелем в руке. Когда он скрылся за манящей дверью, Чон моментально сорвался с места и устремился следом. Взлетел на крыльцо, взялся за ручку и, наконец, очутился внутри.