Токийская история

      Поначалу разговор с Чимином не клеился. Хотелось сказать много, а Чон совершенно не знал, с чего начать. Вчера Чимин был для него просто симпатичным парнем-пусанцем, с которым посчастливилось встретиться в Токио… Ну ладно, не просто, а неожиданно очень симпатичным парнем-пусанцем, с которым сильно захотелось продолжить знакомство. Но сегодня Чон увидел в нём такое, от чего замирал в благоговении и немом восхищении. В голове до сих пор не укладывалось, что вот этот Чимин рядом и тот Ширатори на сцене – один и тот же человек.       Чимин же без слов с лёгкостью понял эмоции, переполнявшие нового друга. Какое-то время он тоже шагал рядом молча, позволяя простой моряцкой душе немного переварить впечатления. Чон был рад сейчас вот так идти по улице. Он вообще был из тех, у кого сильное душевное волнение проявлялось в первую очередь действием и движением. Однажды в детстве дядя подарил ему игрушечный меч – очень искусно изготовленный, просто сказочный! Неожиданный подарок привёл маленького Чона в такой восторг, что после благодарственного поклона, который без раздумий делает каждый корейский ребёнок, Чон тут же уткнулся лицом в колени отца, спрятавшись таким образом от всего мира со своей радостью. А затем сорвался с места и раз десять без остановки обежал вокруг дома, крепко прижимая к себе меч. Не так ли он поступал и теперь? Уткнуться в колени кому-нибудь после вечера в «Цветах и птицах» ему, правда, не довелось, но он спрятался в темноту галерейки, чтобы не растерять ни капли своих драгоценных впечатлений. А сейчас вот идёт и идёт по улицам Токио. И его нынешний волшебный подарок – рядом с ним. Если бы можно было сейчас прижать к себе Чимина, как тот меч! Чон невольно взглянул, нельзя ли взять его за руку – в конце концов, сам Чимин ведь не смущается это делать? И только тут спохватился, что Чимин до сих пор несёт упакованный узелок с едой.       – Давай я понесу!       Тот будто только этого и ждал и тут же сунул свёрток в руки Чону.       – Держи!       После этого беседа завязалась как-то сама собой.       – Тебе понравилось у нас? – Чимин улыбнулся, а у Чона всё тепло сжалось внутри.       – Да! Сильно, – Чон не слишком умело подбирал слова, но всё равно продолжил: – Я никогда не был в таких местах… Но мне кажется, вы самые лучшие… артисты.       – Ну что ты, много есть артистов хороших… – Чимин постарался быть скромным, но явно был польщён и доволен произведённым впечатлением.       – И вообще у вас так здорово. Музыканты… И парни, которые в зале работают. И даже посетители…       У Чона вертелся на языке вопрос про парня в чёрном, с которым Чимин поздоровался, но он смолчал – решил не касаться этой темы.       – Сегодня была действительно хорошая публика.       – А разве бывает и плохая? – удивился Чон. Ему казалось, что в такие места ходят только очень воспитанные, образованные люди, вроде Наму-сэнсэя.       – Всякая бывает, – кратко ответил Чимин. – Зато сегодня нам повезло – приходила Кимура-сан, ты видел?! Чин-хён был в восторге!       – Это женщина, которая сидела за столиком у сцены?       – Да! Красавица, верно?       – Да… – промямлил Чон. Он не знал, как реагировать – вроде и похвалить надо, но и неловко как-то восторгаться незнакомой женщиной. Да и зачем? Но тут же нашёлся, как продолжить разговор на эту деликатную тему: – А кто она такая?       – Джина Кимура, актриса! И не просто актриса, а снимается в кино.       – В кино? Как белые девушки?!       Тут восторг Чона был искренним. Он восхищался кинематографом и с удовольствием посещал кинотеатры, где показывали преимущественно американские фильмы. Особенно его поражали на экране актрисы с огромными выразительными глазами. А оказывается, в кино уже появляются и девушки из Японии, надо же! В какое новое время они живут!       – Ей, вроде, ваш Тэхён понравился, – ляпнул Чон и тут же пожалел. Вдруг Чимин обидится?       Но Чимин только улыбнулся:       – Тэхён вообще нравится женщинам. А ещё он на фотографиях очень хорошо получается. Не удивлюсь, если его тоже заманят сниматься в кино.       – Неужели могут позвать в кино? – Чону казалось, что это сродни сказке и возможно только в каком-то другом мире.       – Всё может быть. Вот кто бы мог подумать, что сегодня к нам заглянет известная актриса, чтобы отметить премьеру своего нового фильма? Но это Хоби-хён постарался, у него много знакомых в этих кругах. Порекомендовал наши «Цветы и птицы» как место, где можно необычно и приятно провести вечер. Уж как ему Чин-хён благодарен!       – А кто такой Хоби-хён? – Чон насторожился и заинтересовался, услышав новое имя.       – Он замечательный! Наш хороший друг. Правда, не так часто бывает у нас – потому что сам артист, настоящий! Выступает в большом театре, – в голосе Чимина на сей раз слышалось истинное благоговение, чувствовалось, что хвалит он этого хёна от души, а не просто из вежливости.       «Неужели это парень в чёрном…» – Чон сразу напрягся. – «Но он, вроде, не слишком общительный… А вдруг артист? Кто их разберёт…»       – А Хоби-хён тоже был сегодня у вас? – осторожно поинтересовался Чон.       – Ну а как же! Конечно. Он ведь пришёл вместе с Кимура-сан и её коллегами, привёл всех сюда.       Чон стал перебирать увиденное вечером в памяти. Поскольку вместе с актрисой пришла целая компания мужчин, и все они как один были одеты в отлично сшитые вечерние европейские костюмы, понять, кто из них загадочный Хоби-хён, было совершенно невозможно. Никого выдающегося по внешности, в ком сразу безошибочно можно было бы признать великого артиста, Чон тоже не заметил. Одно было ясно: парень в чёрном сам по себе, Хоби-хён – сам по себе. Однако количество хёнов, которых знает и уважает Чимин, начало немного напрягать.       – Этот хён тоже кореец?       – Да. Мы тут, в Токио, все стараемся держаться вместе, почти как семья. Вот и ты теперь с нами!       Чон и правда смутно чувствовал какое-то необъяснимое чувство единения с недавно совсем ещё незнакомыми людьми. То, что он тоже кореец, удивительным образом в этом чужом японском городе дало ему билет в новый волшебный мир – гораздо более разнообразный и интересный, чем тот, в котором он привык обитать. А больше всего радовало, что они с Чимином – вообще земляки, а значит, их узы ещё более крепки.       Оторвавшись от этих мыслей, Чон заметил, что они уже подошли к той самой калитке, у которой и познакомились.       – Спокойной ночи, – нерешительно проговорил Чон, протягивая Чимину обратно узелок с едой.       Но тот лишь смерил его взглядом и еду не взял.       – То есть вот так вот, да? Ты выдернул меня из дружной компании за ужином, чтобы сейчас я сидел и грыз что-то в темноте и одиночестве?       Чон опешил. Похоже, таким странным способом Чимин выражает своё желание поужинать вместе? Это было… собственно, это было то, от чего Чон и сам бы не отказался, просто у него и в мыслях не было напрашиваться.       – Я могу посидеть с тобой, если хочешь…       И поскольку Чимин просто открыл калитку и зашагал по дорожке к своему домику, Чон тоже последовал за ним с узелком в руке, справедливо решив, что действия лучше всяких слов.       И вскоре они уже вновь сидели вдвоём на пороге, как раньше за завтраком. Чимин зажёг лампу, висевшую у входа, затеплил и поставил рядом на землю ароматную палочку, укреплённую на подставке, чтобы отпугивать насекомых. Ночи были на удивление тёплыми, и мошкары хватало. В доме Мико-сан уже спали, света не было.       Из развёрнутого фуросики была извлечена еда, заботливо уложенная Тама-саном. Чон начал было отказываться. Но Чимин резонно заметил:       – Да ты ведь уже проголодался!       Оставалось только согласиться с прозорливостью нового друга. Поскольку Чон действительно прикончил все блюда, заказанные в «Цветах и птицах», ещё к середине вечера, то теперь не против был перекусить. И благодарно принимал из рук Чимина всё, чем тот щедро делился.       За едой Чон осмелился расспросить о том, что артисты обычно делают днём, когда не выступают. К его удивлению, оказалось, что в это время они тоже почти всегда работают. Ищут и разучивают новые песни, придумывают танцы, репетируют сами и с музыкантами, готовят наряды. Чон никогда ещё не задумывался, что это такая серьёзная работа. И зауважал Чимина и его коллег ещё больше.       – А вот два лебедя… Ваш танец… Тэхён-хён сказал, что это из России что ли? – Чон знал, что Россия – большая страна, как Китай, только очень необычная. Тем интереснее было узнать, каким образом она связана с волшебным выступлением двух корейских друзей на токийской сцене.       – Да, из России, – охотно принялся объяснять Чимин. – Мон-хён рассказал, что там есть такое представление в театрах – про двух лебедей, белого и чёрного. И посоветовал поставить номер, потому что у меня имя лебединое. А Хоби-хён раздобыл для наших музыкантов ноты через своих театральных друзей.       – Ноты – это музыка? – уточнил Чон. Он такое видел только в кино, когда герои ставили перед собой какие-то бумажки, собираясь играть на музыкальных инструментах. И Чон тогда интуитивно догадался, что мелодии можно записывать и читать, как слова в книгах.       – Записанная музыка, – кивнул Чимин.       – Мне и ваш танец лебедей, и эта музыка так сильно понравились! – признался Чон.       – Мон-хён сказал, она знаменитая. Придумал известный русский музыкант, но зовут его так сложно, что я никогда в жизни не запомню и не выговорю… – вздохнул Чимин. – И музыка его красивая, но сложная, для большого оркестра написана. Хорошо, что наш Канхё-ним такой умелый, смог её переделать так, чтобы можно было у нас исполнять.       – Это ваш музыкант?       – Да, ты его видел – на пианино играет.       Чимин поднялся, снял с крючка на стене лампу и нырнул в домик, что-то там намереваясь взять. Чон обернулся следом с желанием помочь, но, услышав «я сейчас», снова стал смотреть на тёмный сад и выше, в глубину над деревьями, где широкой полосой тянулась сияющая Небесная Река. Казалось, она плывёт и плывёт в вышине, и Чон плыл вместе с ней, чувствуя себя спокойным и счастливым как никогда.       Чимин появился вместе с чайником и маленьким треножником, который принялся устанавливать на плоском камне с углублением, вкопанном недалеко от входа.       – Пойдём, поможешь принести растопку.       Чон с радостью откликнулся, и Чимин повёл его через сад, где у ограды показал сложенный хворост. Пока, отмахиваясь от комаров, Чон набирал охапку хвороста, где-то рядом в темноте слышался плеск воды, набираемой в чайник.       – Ого, ты будто собрался баню истопить, а не чайник подогреть! – щёчки Моти-сана расплылись в улыбке, когда он увидел гору хвороста, которую приволок усердный моряк.       Они разожгли огонёк под треножником, установили чайник и уселись, время от времени подбрасывая в пламя веточки. Чон посматривал то на огонь, то на его отблески на лице Чимина, то вновь поднимал взгляд в ночное небо.       – На что ты смотришь?       – Ааа… Небесная Река сегодня такая яркая и красивая!       Это была правда, но правдой было и то, что Чон просто не решался всё время смотреть только на Чимина.       – Действительно яркая… А вон и Переправа через реку, – Чимин указал на звёзды, перекинувшиеся мостиком через Млечный Путь.       – Знаешь, а у моряков из Европы это крылья лебедя! – Чона вдруг осенило, что они сейчас смотрят на небесного Ширатори.       – Как это – крылья лебедя? Расскажи! – Чимин заинтересованно смотрел на небо, а затем с любопытством повернулся к Чону.       – У нас на прошлом корабле боцман был – он раньше на западных кораблях ходил. Так он много чего нам рассказывал, как у них называются звёзды и созвездия. Это Лебедь, – Чон поднял руку и стал показывать. – Смотри, вот он как раз летит по Небесной Реке… Там шея и голова, там хвост, а наша Переправа – это его крылья, две звезды с каждой стороны – будто крылья изгибаются.       Чимин с интересом слушал, и Чон, довольный, что тоже смог удивить чем-то, продолжал рассказывать что знал:       – А Небесная Река у европейцев называется Молочная Дорога, будто кто-то молоко разлил по небу. Но боцман говорил, что иногда ещё называют и Птичья Дорога, наверное, потому, что Лебедь по ней летит…       Чайник на треножнике зашипел и начал плеваться водой из носика. Чимин подхватил его с огня и ловко заварил чай. Было так удивительно, что совсем недавно они ушли из современного, ярко освещённого электричеством здания, где Чон сидел за столиком со скатертью, а нарядный Чимин выступал на сцене. Теперь же они почти вне времени и пространства, среди деревьев, сидят у огня, где отблески света лишь ещё больше сгущают ночную тьму, а над ними – звёзды… И так приятно ощущать в своих руках тепло от чашки чая, поданной ему Чимином... И чувствовать самого Чимина рядом…       – А вон Самтэсон, – указал Чимин на три яркие звёздочки справа над деревьями. – Как их называют в Европе?       Чон прекрасно знал это, чему внутренне обрадовался.       – Это пояс охотника! Европейцы думают, что по небу идёт охотник, они его называют Орион. Это его пояс. Вон те две звезды – его плечи, видишь? А вон там ниже, над деревьями – ещё две звезды, будто колени, он так широко шагает.       Чимин внимательно выискивал и рассматривал нужные звёзды. А потом вдруг вынес вердикт:       – На тебя похож!       – На… меня? Как это? – удивился Чон.       Чимин засмеялся и объяснил:       – Так вон же, поясница какая узкая, а плечи – широкие!       От его смеха и слов Чона будто окатила изнутри тёплая волна, а ноги вдруг стали мягкими, как тюки, набитые тканью.       – Интересно, на кого он охотится на небе? – продолжал рассуждать вслух Моти-сан.       – Не знаю… – опешил Чон. – Там у них много всякой живности… Заяц… Рысь…       – И Лебедь, – подсказал Чимин и снова рассмеялся. Чон тоже смущённо и тепло улыбнулся.       Уходить ужасно не хотелось, но он понимал, что Чимину надо отдыхать. Было бы здорово снова остаться здесь на ночь, сказав, например, что в пансион его уже не пустят, потому что поздно, однако такой наглости Чон себе не позволил.       Чимин проводил его до калитки и они наконец распрощались.       – Так ты завтра снова к нам придёшь?       – Обязательно! – уверил Чон. Он уже не считал нужным скрывать свои намерения бывать в «Цветах и птицах» каждый оставшийся вечер, хотя перед Чин-хёном немного засмущался из-за этого.       – Приходи пораньше! Зайди сначала во дворик, мы тебя там встретим. Может, правда поможешь с декорацией.       И Чимин исчез в саду, а Чон зашагал по дороге и очень быстро добрался до своего пансиона, где свернул за угол и оказался у криптомерии. Через ограду он перелетел как птица, всё ещё во власти вечерних впечатлений. Но всё же успел подумать, какой он молодец, что сдержал слово и не пил – пьяный с такой лёгкостью этот барьер бы не взял. Ещё раз мысленно поблагодарив хозяина за подсказанный ему удобный путь, Чон пробрался к своей комнатке-шкафу и в полном благодушии завалился спать.       К завтраку он безбожно опоздал, вызвав очередной приступ раздражения у хозяйки. Снова пришлось выгребать какие-то остатки и есть в полном одиночестве – все постояльцы уже разошлись. Но Чон реабилитировался перед хозяином, перемыв после еды во дворе все грязные котлы и остальную посуду. Он надраил их до такого блеска, что даже хозяйке ничего не оставалось, кроме как скупым кивком выразить своё одобрение. Потому Чон, покончив с утренней помощью хозяевам, с чистой совестью занялся своими делами: раздобыл тазик и перестирал у колонки во дворе своё бельё и несколько рубашек, развесив сушиться на осеннем солнышке. Затем наносил хозяевам на кухню воды, наполнив предназначенную для неё большую бочку, а сам взамен позаимствовал из котла ведёрко воды нагретой, уединился в специально отведённой для этого комнатке и старательно вымылся сам. Хотелось выглядеть в «Цветах и птицах» аккуратно и пристойно, Чон и так немного смущался, что выделяется среди публики своей слишком простой, хотя и западной, одеждой. Жаль, что в ту памятную ночь знакомства с Чимином он посеял неизвестно где свёрток с новыми вещами, купленными в универсальном магазине. Сейчас бы они были очень кстати.       Сегодня Чон выдвинулся в «Цветы и птицы» заранее, помня о приглашении Чимина заглянуть к ним ещё до начала выступления. Он шагал по знакомой улице, как обычно вертя головой и разглядывая разнообразные товары в лавочках, и в одной из них вдруг заприметил Наму-сэнсэя – тот увлечённо и самозабвенно копался в развале разномастных книг. Чон тут же сбавил ход и, как суда из открытого моря сворачивают в портовый фарватер, свернул с улицы в тесную лавочку.       – Наму-сэнсэй, здравствуйте! – Чон отвесил поклон.       Хён слегка недоуменно оторвался от книги, которую держал в руках, но потом широко улыбнулся:       – А, Чон! Рад тебя видеть! Ты ещё не ушёл в море?       – Нет, мой корабль уходит через несколько дней… – Чон засмущался, не очень хотелось признаваться Наму-сэнсэю, что он пренебрёг своими обязанностями и специально остался на берегу.       – Может, снова решил заглянуть вечером к нам в «Цветы и птицы»?       – Да, мне вчера очень понравилось... Я ещё и с декорациями обещал помочь. Наму-сэнсэй, вы тоже туда идёте?       – Я почти каждый вечер там, – улыбнулся хён. – Токио – хороший город, но «Цветы и птицы» – словно глоток родины. Да и выступления Чимина с Тэхёном такие славные.       – Замечательные! – горячо согласился Чон. – Наму-сэнсэй, у Чин-хёна ведь специально собираются корейцы, да?       – Не только, но для корейцев это действительно почти как дом. Кстати, можешь называть меня по-корейски Мон-хён, если хочешь.       Чон снова поклонился.       – Спасибо! Я так рад, что познакомился с вами. И со всеми в «Цветах и птицах».       – Значит, тоже почувствовал чжон? – улыбнулся Мон.       – Чжон? – Чон удивлённо смотрел на хёна. – Что это?       – Так называется особое чувство родства и близости, которое испытывают корейцы, встретившись вдалеке от родины.       – Да, ещё как! – Чон понял, что именно это чувство он и испытывает, только слова такого не знал. – Но простите, что помешал вам смотреть книги. Я пойду.       – Что ты, всё в порядке, я уже выбрал. Подожди немного, сейчас заплачу и пойдём вместе. Очень интересная книга попалась – английские поговорки, фразеологизмы и их объяснения. – Наму любовно развернул потрёпанный томик. – Смотри-ка, тут на странице как раз пословица в тему: birds of a feather…       –… flock together, – машинально выпалил Чон продолжение поговорки, которую слышал и запомнил где-то в портовой болтовне, скорее всего, в Гонконге.       Хён вскинул на него удивлённый и даже слегка восхищённый взгляд:       – Ты говоришь по-английски? У тебя отличное произношение!       – Нет, что вы… – Чон жутко смутился. – Я просто моряк… Не учил ничего специально, но все моряки знают по паре фраз на разных языках.       Чону действительно стало неловко оттого, что Наму-сэнсэй оценил его способности выше, чем следует. Однако и без того хорошее отношение хёна к молодому земляку теперь, судя по всему, ещё больше выросло. Наму отдал деньги хозяину лавочки, тщедушному седому старичку, который едва виднелся за стопками книг, вежливо улыбаясь оттуда покупателю. Видимо, они с сэнсэем давно знали друг друга. А затем два таких разных, но уже ставших близкими друг другу корейца, вышли из книжной лавочки и направились в своё любимое место в Токио.