Токийская история

      В этот вечер артисты Чин-хёна слегка изменили репертуар и исполнили пару номеров, которых Чон ещё не видел и не слышал. Так что он снова пялился на сцену во все глаза, позабыв обо всём на свете. Чимин спел какую-то песенку на китайском, очень мило и задорно, хотя заметно было, что исполнение на этом языке даётся ему нелегко. «Это ради того напомаженного у сцены, – подумал вдруг Чон. – Должно быть, Чин-хён специально попросил Чимина…» Он тут же искоса бросил быстрый взгляд на парня в чёрном – почему-то Чон уже привык сверять по нему, как по компасу, свои ощущения. Его сосед мял выразительными пальцами салфетку и выглядел странно. Собственные чувства Чон тоже не очень понимал. В воздухе будто возник невидимый треугольник напряжения между ним, парнем в чёрном и франтоватым мужчиной. Только бриолиновая голова вряд ли это осознавал. А вот они с соседом – явно да. К счастью, Чона отвлекло от размышлений очередное выступление. А богатый китаец ушёл в середине вечера, после чего напряжение словно испарилось и атмосфера стала такой же приятной, как накануне.       Когда время стало подходить к полуночи, Чон принялся обдумывать, как бы ему потом под шумок снова улизнуть в галерейку и на задний двор. Парень в чёрном, как назло, не торопился уходить и не спускал с него глаз. К счастью, когда музыканты уже исполняли что-то под занавес, Чона взял в оборот Сэйко-кун, который подхватил его под руку и горячо заговорил на своём тарабарском японо-корейском, выражая, насколько понял Чон, восторг от новых номеров Чимина и Тэхёна и удовлетворение от того, как хорошо смотрится сделанная им декорация. Чон только с энтузиазмом кивал головой. За это время все остальные посетители разошлись, а в зале появился хозяин. Чин благодарил всех за работу, перешучивался с музыкантами и присматривал за уборкой столиков.       – Чину-сан, – обратился к нему паренёк-помощник.       – Что такое, Ники-кун?       – Смотрите, эта скатерть вся залита вином, и вот тут еду уронили, – сказал хорошенький Ники, указывая на столик, где сегодня сидел набриолиненный.       – Ну что ж, сними её, придётся отдать в стирку, – вздохнул Чин. – Посмотри заодно, может и другие какие стоит выстирать. Надо будет отнести их завтра тётушке Мару-сан.       – Хорошо, зайду утром к Таки-куну, скажу, чтобы он пришёл на работу пораньше и отнёс.       «Мог бы и сам отнести, а не сваливать на другого», – подумал Чон. Почему-то вчерашний паренёк был ему более симпатичен, чем красавчик Ники.       – Ох, Чину-сан! – Ники поднял со стола скатерть: – Она ещё и сигаретой прожжена.       – Вот же свинья! – в сердцах выругался Чин.       Было удивительно, что хён позволяет себе так высказываться о посетителе, которого, казалось, всячески обхаживал. А у Чона тут же мелькнула мысль, что ведь парень за соседним столиком тоже курит. Он машинально повернулся посмотреть – может, и тот скатерть прожёг? Но столик был безупречно чистым, и Чон тут же укорил себя за такие неподобающие мысли о своём соседе. Чин-хён между тем в своей забавной манере успел посетовать на урон, который приходится терпеть в работе, и оплакать судьбу несчастной скатерти, которую теперь придётся пустить на кухонные полотенца.       Чон же, подхваченный Сэйко-куном, вскоре оказался во внутренних помещениях, где они вместе с музыкантами всей гурьбой двинулись по коридору в сторону кухни. Ужинали обитатели «Цветов и птиц» в той самой комнате с окнами на задний дворик, где Чон уже бывал. Сегодня стол был организован на западный манер, но очень демократично – просто несколько составленных лёгких раскладных столиков и такие же стулья вокруг. Оно и понятно – в брюках со стрелками и смокингах особо на полу не посидишь. Впрочем, смокинги тут же были сняты и повешены кем на спинку стула, кем на вешалку у входа. Комнату заполнил шум разговоров, а на Чона обрушился водопад новых имён: Токки, Мину, Такамаса, Дайго, Ли – его знакомили с музыкантами. Для Чона все эти люди были удивительными, но с особым благоговением он взирал на худощавого молодого человека с высокими скулами, который играл на ударной установке. Большинство музыкантов были возраста Чин-хёна или чуть старше, а самым степенным среди них выглядел Канхё-ним – пианист, о котором Чимин рассказывал накануне. Это был низенький улыбчивый мужчина лет сорока, с усиками и в круглых очках.       Ужин проходил в дружеской обстановке, разговоры, как это и бывает в большой компании, вспыхивали очагами с разных сторон. Говорили обо всём на свете: о планах на следующие выступления, ценах на электричество, празднике хризантем, предстоящей Вашингтонской конференции, новом модном музыкальном стиле – фокстроте, уловах рыбы, домашних хлопотах. Чон бы совсем растерялся, но рядом с ним сидел Чимин, вовремя предлагая ему что-нибудь со стола, и Сэйко-кун, который, казалось, был готов дружить и общаться с каждым, даже если его не очень понимали. Он умудрился расспросить у Чона про разный цвет морской воды, и Чон даже постарался как мог отвечать, чем привёл художника в полный восторг. Тэхён сидел подальше и был мастером ляпнуть что-нибудь эдакое во всеуслышание, когда разговор вокруг чуть смолкал – например, что коты и медведи очень похожи или что намедни ему продали в лавке волшебную соль. Обычно это вызывало смех и новые всплески болтовни с разных сторон.       Когда ужин закончился и Чон оказался вместе с Чимином и другими на ночной улице, голова его всё ещё бурлила в ворохе разношёрстных впечатлений. Двинулись в путь сначала небольшой группой – те, кто жил в одной стороне. Был здесь и парень-барабанщик по имени Мину. За ужином Чону показалось, что это закрытый и сдержанный человек, но сейчас Мину дружелюбно заговорил с ним первым. Удивившись и обрадовавшись, что они могут пообщаться, Чон дал волю своему любопытству и стал расспрашивать о том, как играют на западных барабанах, попутно выражая всяческое восхищение и музыкальному инструменту, и мастерству Мину. Вскоре выяснилось, что Мину владеет не только ударными, но может играть почти на любом инструменте в оркестре. Чон в очередной раз почувствовал священный трепет перед настоящим человеком искусства, но Мину только скромно улыбнулся.       – Но я предпочитаю ударную установку, – объяснил он. – Для остальных инструментов у нас есть исполнители гораздо лучше. Мне, например, никогда не сыграть на гитаре так, как Такамаса-кун…       Вскоре Мину распрощался и свернул в боковую улочку. Их небольшая компания редела – каждый направлялся к своему дому. Наконец Чон и Чимин остались вдвоём.       – Ваши музыканты тоже все корейцы? – спросил Чон, всё ещё впечатлённый разговором с Мину.       – Не все, но многие. Мину-хён кореец, но родился и вырос в Японии, потому что его родители сюда переехали.       – А остальные?       – Канхё-ним и Токки-хён – корейцы, приехали в Токио работать, как я. Такамаса-сан – японец, он из Осаки, но у него отец кореец наполовину. Ли-кун – наполовину китаец, наполовину японец. А Дайго-сан – японец.       – Слушай, а Чин-хён? – вдруг вспомнил Чон. – Я слышал, как он сегодня здорово по-китайски говорил! Откуда он шанхайский знает?       – Знаешь, кажется, их семья действительно родом из Китая. Однажды к Чин-хёну в гости пожилой дядюшка приезжал, так он так смешно нашего хёна называл – Цинь! – Чимин даже улыбнулся. – Вроде бы они все переехали в Пусан из Шанхая. Но это уже очень давно было… Мой учитель танцев жил с ними рядом в Пусане. Он нас и познакомил. А потом я сюда приехал работать, когда Чин вслед за своим хёном в Токио перебрался.       – Так у Чин-хёна здесь ещё и старший брат есть?       – Да, он женат и держит китайский ресторан в Гиндзе.       – Ааа… – Чон подумал, что это, наверное, один из тех шикарных ресторанов, мимо которых они с Гёмом проходили во время прогулки по Токио, не решаясь зайти.       – Чин-хён говорит, что его брат умеет делать дела, – продолжал Чимин, словно подтверждая мысли Чона. – Он очень уважает его за деловую хватку.       – Но Чин-хён и сам владелец «Цветов и птиц»! – удивился Чон.       – Да, и постоянно причитает, что его погубит любовь к искусству и расточительность, – рассмеялся Чимин. – Он, кстати, тоже очень неплохо поёт и играет на пианино. Вот будет у нас корейский вечер – услышишь! А, или тебя уже не будет в Токио тогда…       – А что за корейский вечер и когда он бывает? – сразу заинтересовался Чон.       – Каждую пятницу мы устраиваем особое представление – музыка на корейских инструментах, корейские песни и танцы. И Чин-хён тоже обязательно исполняет что-нибудь. Иногда традиционную песню, но чаще – в современном стиле.       – А ты?       – А я танцую в ханбоке и с веерами!       «Ух ты!» – пронеслось в голове Чона. Он лихорадочно соображал, получится ли попасть на это представление. Ведь «Каыль тэян» как раз должен прибыть в пятницу в Токио. Но не отправится же он в обратный путь сразу? А значит, побывать вечером в «Цветах и птицах» вполне реально.       – Я обязательно приду!       – И снова опоздаешь потом на свой корабль? – съязвил Чимин.       – Да нет, мы же в этот день только разгружаться будем… – начал было оправдываться Чон.       – А тебя, наверное, уже никуда не отпустят вечером – скажут отрабатывать!       – Да ну что ты, не так уж я провинился… – но, увидев улыбку, Чон понял, что Чимин просто подсмеивается над ним.       И тут же осознал, что они как раз подошли к дому Мико-сан. Вдруг нахлынуло жуткое разочарование – как быстро прошли эти драгоценные минуты совместной дороги домой! Он ведь хотел провести их совсем по-другому, поговорить о чём-то особенном, хотя и не знал точно, о чём. То волшебное настроение, возникшее в комнатке, где Чимин готовился к выступлению – как жаль, что оно исчезло во время шумного ужина! Конечно, здорово, что он познакомился с замечательными музыкантами, и всё же… будто что-то важное потерялось. И Чон словно торопливо хотел найти это и вернуть, и понимал, что не успевает.       Удивительное дело – Чимин каким-то особым чутьём понимал все переживания незадачливого друга-моряка и вёл себя так, что Чон оказывался ему благодарен.       – Ты хочешь прийти завтра в «Цветы и птицы» опять?       Чон только кивнул и молча смотрел на Чимина.       – Тогда приходи за мной сюда! Пораньше приходи, к обеду. Рёхэй-сан как раз вернулся этим вечером из своей поездки. И когда я сказал, что ты всё ещё в Токио, хозяева очень просили, чтобы ты зашёл в гости. Мико-сан хочет, чтобы муж тоже познакомился с тобой и высказал тебе благодарность.       – Хорошо, – с радостью откликнулся на это предложение Чон. – Только не надо меня слишком благодарить, а то так неловко…       – Не переживай, – Чимин улыбнулся, ободряюще прикоснувшись к его руке. – Ну, спокойной ночи?       – Спокойной ночи…       На следующий день Чон по обыкновению помог с бытовыми делами хозяевам в пансионе, а затем засобирался в гости к Мико-сан. Он порылся в дорожной сумке и нашёл маленькую деревянную фигурку – пароходик, который начал вырезать на досуге из обломка букового поддона, попавшегося под руку в пусанском порту. Пароходик был почти завершён, разве что не раскрашен. Несмотря на миниатюрность игрушечного судёнышка, Чон со всей тщательностью изобразил рубку, трубы и все самые важные детали оснащения палубы. Положив кораблик в карман, он достал со дна сумки ещё одну вещь – небольшой старательно упакованный свёрток. Развернул полотно, в котором лежала коробочка из тёмной древесины, открыл её и какое-то время рассматривал то, что было внутри. А потом закрыл, вновь аккуратно завернул в слои ткани и спрятал назад.       На улице, завидев издали знакомое гинкго, листья которого уже изрядно пожелтели, Чон замедлил шаг, раздумывая. Идти прямо в дом хозяев он не решался, а потому, поравнявшись с калиткой и открыв её, первым делом направился к домику Чимина. Сёдзи были широко раздвинуты, и Чон вновь увидел комнату, в которой провёл ночь – тростниковые циновки на полу, сложенное в углу одеяло, небольшой комодик, полки с различными домашними предметами и свиток с нарисованным пейзажем, который висел на противоположной от входа стене. Чон внимательно рассмотрел картину ещё тогда, когда проснулся здесь утром. Хотя краски немного выцвели, пейзаж обладал необычайной притягательностью. На свитке поднимались пенные волны, на переднем плане стелились по ветру прибрежные травы, а в свободном пространстве над ними летели две чайки.       Хозяина домика видно не было. Однако Чон был уверен, что Чимин здесь, потому просто окликнул его:       – Чимин-ши, аньё!       И Чимин действительно тут же возник перед ним, вынырнув из соседней маленькой комнатки. Одет он был уже для выхода, в западную одежду. Поздоровавшись, тут же предложил:       – Ну, пойдём!       – Мы вовремя? – засомневался Чон.       – Да, как раз! Все тебя очень ждут: Мико-сан такой обед приготовила, вот увидишь!       По пути к хозяйскому дому Чон с удивлением думал о том, как здорово он устроился в Токио: уже который раз его угощают, у него появился здесь настоящий друг – Чимин, а уж хороших знакомых – вообще без счёта! Просто удивительно всё обернулось.       Их приближение, как и в прошлый раз, было замечено кем-то из домочадцев, и хозяин вышел встречать гостя. Рёхэй-сан был высоким сухопарым мужчиной с продолговатым лицом. Несмотря на короткую европейскую стрижку, выглядел он так, будто сошёл прямиком со старинных гравюр, где изображены доблестные воины в доспехах и сцены битв. На хозяине была японская одежда, однако явно не домашняя, а для выхода. Хотя это были не те нарядные полосатые хакама и чёрное кимоно с фамильными гербами, которые надевал Чон, всё же было понятно, что Рёхэй-сан специально оделся по-особому к приходу гостя.       Чимин представил их друг другу. Отец семейства не стал в порыве благодарности падать наземь, как его жена, но, приветствуя Чона, молча совершил медленный, очень торжественный поклон. Чон в ответ несколько раз подряд низко-низко поклонился хозяину, как поступал всегда, когда был взволнован оказанным ему чрезмерным вниманием.       После приветствий и кратких благодарственных слов, которые Чимин перевёл Чону, Рёхэй-сан жестом пригласил проходить в дом. Все расселись в старательно убранной комнате вокруг столика, сплошь уставленного разнообразной едой в красивой расписной посуде. Чимин был прав, хозяйка дома постаралась на славу. Чона усадили на самом почётном месте. Рядом сели хозяин дома и Чимин, дальше почтительно расположилась, склонив голову, хозяйка, за ней – старшие сыновья. Мальчики скромно сидели, положив руки на колени и потупив глаза. Около старших братьев примостился и маленький Рёко, но он не скромничал, а во все глаза смотрел на Чона. Мико-сан разлила мужчинам саке. Её муж поднял тост, обращаясь к Чону, и тот без перевода понял, что пьют за его здоровье. Чон вежливо поблагодарил по-японски, они опорожнили чарки, а хозяйка тут же стала предлагать и подавать Чону, мужу и Чимину различные блюда. Чон особо не знал, как вести себя и о чём говорить, но Рёхэй-сан при помощи Чимина стал деликатно интересоваться семьёй и родителями Чона, расспрашивать о его жизни и работе. Постепенно беседа вошла в приятное русло, смущало лишь то, что едят, пьют и разговаривают только они втроём. Чон спросил через Чимина, почему же хозяйка и мальчики не присоединяются к ним, ведь здесь столько вкусной еды. Чимин с лёгкой улыбкой обратился к хозяину, тот кивнул, взглянув на Чона, и тоже слегка улыбнулся, обращаясь к жене. «Теперь все присоединятся, раз почётный гость об этом просит», – шепнул Чимин. Мико-сан вновь разлила саке, и на этот раз выпила вместе с мужчинами, когда подняли чарки и Чон в свою очередь пожелал здоровья хозяевам и их детям. После этого застолье пошло более непринуждённо. Мальчики с аппетитом уплетали еду, приготовленную по особому случаю. Мико-сан, глядя на них и на гостей, иногда улыбалась, что делало её особенно красивой. Хозяин рассказывал Чону о своей жизни. О том, что он служит в компании оптовой торговли, которая занимается поставками в Японию английских шерстяных материй. Его работа – предлагать коммерсантам и магазинам свой товар и заключать с ними сделки. Поэтому он часто ездит по другим городам с образцами тканей и его, к несчастью, не было дома в ту злополучную ночь, когда чуть не погиб младший сын. Но какая удача, что Чимин и Чон оказались здесь, и как он благодарен небесам за это. Обязательно завтра пойдёт в родовой храм богини Каннон, помолится и принесёт ей жертвенные дары.       А Рёко в это время отделился от старших братьев, и, сопровождаемый взглядом матери, потихоньку перебрался на другую сторону стола, где примостился рядом с Чимином. Затем и вовсе забрался ему на колени, и Чимин иногда давал малышу что-нибудь из еды, отправляя палочками прямо в рот. Сам же Рёко в упор смотрел на Чона, на каждое его движение и на каждый кусочек, который тот брал, подносил к губам, жевал и проглатывал. Мико-сан потупившись улыбалась, поглядывая на сына, улыбался и Чимин. Чон тоже заметил, что стал объектом пристального внимания, но не столько смутился, сколько почувствовал тепло и радость. А малыш поймал его взгляд и уже переползал к нему на колени. И хотя отец что-то мягко сказал сыну, видимо, попеняв на то, что он мешает гостю, Чон был совсем не против этого. Он вспомнил о припасённом подарке – достал и вручил Рёко маленький пароходик. Игрушка пришлась по душе не только младшенькому, но, похоже, и всему семейству – братья, не смея вставать со своих мест, вытянули шеи, стараясь рассмотреть получше, а родители принялись благодарить. Теперь Чону при помощи Чимина пришлось рассказать, что где расположено и как называется на пароходе, как там живут и работают моряки. Счастливый Рёко держал пароходик свободной левой ручкой и любовно рассматривал, а Чон осторожно придерживал самого мальчика, чтобы тот не потерял равновесие или не ударился обо что.       Когда обед подошёл к концу, Рёхэй-сан ещё раз поблагодарил Чона и заверил, что если понадобится какая помощь в Токио – сделает всё, что в его силах. Он всегда будет рад видеть Чона гостем в своём доме и просит его кланяться в Пусане отцу и матери за то, что вырастили такого сына. Так что распрощавшись с гостеприимным семейством и отправляясь вместе с Чимином в надвигающихся сумерках в «Цветы и птицы», Чон чувствовал себя переполненным благодарностью судьбе.