Токийская история

      Чон привык, что небольшая сцена «Цветов и птиц» – это пустое пространство с тёмной однотонной задней стеной, где лишь по мере необходимости появляются нужные декорации. Тем более, что сам прикладывал к этому руку. Потому сейчас было очень странно увидеть, что знакомая сцена выглядит совсем не так, как обычно.       Здесь высились горы и росли деревья, вьющаяся дорога уходила за перевал, а небо было раскрашено нежными цветами раннего утра, и первые лучи восходящего солнца уже золотили вершины вдали. Конечно, весь этот мирный пейзаж был создан на холсте рукой Сэйко-куна. Однако появившийся на сцене задник произвёл на Чона изрядное впечатление. А помимо того здесь был Чин-хён, одетый в длиннополый кафтан-турумаги серебристо-серого цвета и полупрозрачную чёрную шляпу-кат – будто янбан в старину. Этот образ настолько не походил на его привычный современный вид успешного владельца увеселительного заведения, что Чон смотрел во все глаза и никак не мог понять – хён оделся так в шутку? Чтобы публика посмеялась? Или он всё же серьёзен?       Чин-хён между тем неторопливо прошёл из глубины сцены вперёд, будто и правда только что спустился с гор по влажной от росы утренней дороге. Остановившись, он поприветствовал собравшихся на корейском:       – Ёробун, аньё!       Ответом ему был благодарный негромкий приветственный гул зала.       А потом Чин-хён запел. Голос его был не настолько тёплым и глубоким, как у Тэхёна, и не таким манящим и волшебным, как у Чимина. Казалось, он был самым обычным – будто кто-то просто размеренно ведёт протяжную беседу рядом, а ты то ли слушаешь, то ли уже проваливаешься в сладкую дремоту.       Мягко влившись в песню, зазвучали музыкальные инструменты. А голос Чина протяжно выводил:       – Ариран, ариран, арариё…       И с каждой фразой Чон чувствовал, что такое кажущееся простым исполнение обладает невероятной силой. Будто он вдруг перенёсся домой к матери, которая напевает, занимаясь домашними делами, или словно рыбаки не совсем стройно поют, возвращаясь после выхода в море с уловом к своим семьям… Здесь, в этом небольшом зале в огромном Токио, Чин-хён удивительным образом сумел передать чувства человека, оторванного от родины – вроде бы свободного, но при этом бесконечно одинокого. И это удалось хозяину «Цветов и птиц» с той внезапной пронзительностью, которая прорывается лишь у людей, внешне неизменно весёлых и сыплющих шутками на потеху окружающим. Только сейчас Чон заметил на всегда жизнерадостном лице хёна затаённую тень печали, которая пряталась на дне тёмных глаз.       Чин пел, а Чон вдруг почувствовал за собой дыхание зала – собравшиеся присоединились к пению, выводя родные, знакомые всем с детства строки о Пэктусан – Белоглавой горе, где и среди зимы цветут цветы. Где-то сзади отчётливо всхлипнула женщина. Когда песня завершилась и зал наполнился одобрительными возгласами и хлопками, Чон и сам несколько раз быстро шмыгнул носом, стараясь совладать с эмоциями. Чин-хён раскланивался. А прежде чем исчезнуть за бархатным занавесом пронзительно и долго посмотрел на зал, театральным жестом поднёс ладонь к губам, задержал её на несколько мгновений и вдруг послал публике эффектный воздушный поцелуй. Это было так неожиданно, что Чон поневоле засмеялся, как и некоторые другие посетители. И драматизм выступления хёна сменился благодарно-расслабленной атмосферой.       В зале продолжали звучать каягым, чангу и тэгым. Подошёл Су с подносом, но прежде, чем он успел что-либо сказать, Чон предупредительно и напористо зашептал:       – Су, только, ради всех богов, перестань называть меня господином!       – Хорошо, Чон-хён, – улыбнулся Су, расставляя перед ним все заказанные яства.       – И что это такое – почему на меня пялятся из зала? – продолжал вполголоса допытываться Чон.       Наклонившись к столу и поправляя посуду, Су так же негромко отвечал:       – Да уже несколько семейств, у кого дочери на выданье, спросили меня сегодня, кто вы такой. И очень расстраивались, когда узнавали, что у нас тут вы временно, а не постоянный житель Токио. Но не теряют надежды, что, может быть…       Чон уставился на Су и приглушённым шёпотом спросил:       – Почему я?       – Ну как же – пришёл незнакомый им молодой парень-кореец, красивый, нарядно одетый… (Чон подумал о своей шёлковой нежно-голубой рубашке – угораздило же так вырядиться!) ...сел за столик у сцены – значит, уверенный в себе и не бедный, – продолжал Су. – Ещё и столько угощений заказал! Кто откажется от такого зятя?       Су улыбнулся и исчез, а Чон уставился на стол, действительно весь заставленный едой. Прямо хоть не ешь теперь! Хотя почему не ешь – еда-то всё равно уже здесь… Чон развернул стул так, чтобы его лицо из зала было поменьше видно, и принялся за ужин.       От этого важного занятия его оторвало только очередное выступление. Когда вновь раздвинулся занавес, ясный утренний пейзаж на сцене оказался слегка приглушённым, будто подёрнулся лёгкой дымкой. Заметив мимолётное движение сбоку, Чон понял, что это колыхнулась полупрозрачная ткань, спускавшаяся теперь перед задником. Впрочем, важнее был тот, кто вызвал это дуновение воздуха – на сцене появился Чимин в своём тёмном с золотом ханбоке и босиком. Чангу Мину-хёна зазвучал гулко, ритмично, и сама музыка настраивала на особый лад – она была отчасти воинственной, отчасти сказочной, и в то же время плясовой. Словно какой-то волшебный дух гор решил в танце показать свою силу и удаль, а заодно и поразвлечься. Собственно, Чимин и был сейчас таким волшебным существом – а зрители будто ненароком увидели его танец в далёком сказочном краю, среди гор и водопадов.       Танцевал Ширатори, как всегда, упоённо и упоительно. Он кружился, как в древнем ритуальном танце, делал необычные взмахи руками и неожиданные выпады; то резко припадал к земле, как зверь перед атакой, то взмывал в прыжке ввысь, как птица. А потом в руках у Чимина неожиданно расцвели-раскрылись два больших веера – Чон даже не заметил, откуда они взялись. В противоположность сумеречному наряду, веера были золотисто-огненные, с перьями по краям. И когда они затанцевали вместе с Чимином, описывая замысловатые фигуры, казалось, что вокруг вспыхивают огненные языки пламени, или трепещут крылья прекрасной бабочки, или мелькают волшебные хвосты сказочного лиса… Завершилось выступление эффектным длинным прыжком, и, приникнув к земле у края сцены, где сидел Чон, Чимин замер, заслонившись раскрытым веером и словно окаменев. Будто разбуженная на мгновения волшебная стихия вновь погрузилась в многовековой сон. Зал одобрительно зашумел и зааплодировал. А Чон, присоединившись ко всеобщему выражению похвалы и благодарности танцору, заметил, что краешек веера на мгновение подвинулся в сторону. Остальная публика на это, конечно, не обратила внимания, но Чон, сидевший совсем рядом, увидел мелькнувший из-за золотых перьев озорной глаз и поймал обворожительную улыбку. Он непроизвольно глубоко вздохнул от расплывшегося внутри тёплого чувства и тоже заулыбался. Счастливое выражение не сходило с его лица даже когда Чимин покинул сцену. В эти мгновения Чону были абсолютно безразличны все засматривающиеся на него аджумы с дочерьми на выданье.       Сегодня в «Цветах и птицах» не было обычного движения публики. Все пришедшие явно обосновались тут надолго, собираясь пробыть до конца. Правда, в середине вечера в зал зашли три человека, по виду японцы. Их, похоже, заинтересовала музыка, потому что они тоже остались, заняв столик по соседству с Чоном. В это время как раз начал своё выступление Тэхён. Свет на сцене приглушили, отчего горный пейзаж на заднем плане ещё больше погрузился в сумрак, а в нарисованном небе там и сям загорелись звёзды. Чон быстро сообразил, что это каким-то способом подвешенные за прозрачной тканью электрические лампочки, но простое волшебство театра продолжало его искренне удивлять и делать по-детски счастливым. А песня Тэхёна произвела на пусанца не меньшее впечатление, чем «Ариран». Пу-и пел о звёздах, глядя на которые, загадывают желания, о том, что видит перед глазами картины своего прошлого, о длинном пути, который предстоит пройти, возможно, в одиночестве. А в припеве повторялся вопрос – «Что же будет со мной завтра? И послезавтра?»       Когда после выступления у столика появился Су, чтобы убрать ненужную посуду, Чон даже спросил его, как называлась песня.       – «Завтра», – ответил Су вполголоса. – Я подам на десерт кук хваджон и юджа хвачхэ, хорошо? Это у нас сегодня специально в честь предстоящего праздника чунъян.       Чон кивком выразил полное согласие.       В этот вечер Ширатори и Пу-и исполнили, по своему обыкновению, и совместный танец. Одеты они были в длинные нарядные подпоясанные ханбоки в сине-голубых тонах, и выглядели в этих одеждах словно воины из древнего королевства Силла. Само выступление было поставлено как показательная битва, поэтому оба танцора были с мечами. Чон с удовольствием отметил, что тут Чимин может в полной мере продемонстрировать своё мастерство, полученное на занятиях по кэндо. Было понятно, что он – ведущий танцор, потому что движения и техника владения мечом были у него сложнее и изысканнее, чем у напарника. Тэхёну же, видимо, Чимин сам показал основные приёмы фехтования, чтобы подготовить танец. Однако друг не уступал ему в выразительности на сцене, умело используя эффектные позы, замедления и свой внутренний артистизм. Волосы Чимина для этого выступления были собраны, как обычно, в хвостик, но он украсил их, перевязав лентой, которая красиво летела в движении. Длина волос Тэхёна не позволяла ему сделать то же самое, однако Пу-и выбрал способ ещё эффектнее – каким-то невероятным образом на макушке у него был прикреплён длинный хвост, перехваченный у основания красивой заколкой-коронкой. Чона поразило ещё и то, что волосы были не просто чёрного цвета – в них добавили несколько голубых прядей. Этот, казалось бы, противоестественный цвет на удивление хорошо смотрелся с общим образом и был удивительно к лицу Тэхёну. Когда хвост развевался, следуя движениям танцора, на сцене возникала какая-то иная реальность – где, думалось, вполне могут существовать и герои с голубыми волосами.       После выступления во время аплодисментов Чон услышал даже одобрительный возглас с похвалой древним корейским традициям – и узнал голос Юнги-хёна.       Су принёс Чону на тарелочке оладьи-хвачжон и чашу с золотистым хвачхэ. Чон залюбовался на красивые цветы из лепестков хризантем, выложенные на поверхности рисовых оладий – было даже немного жалко такие есть. Прихлёбывая ароматный цитрусовый хвачхэ, Чон думал, что корейский вечер удался на славу! А то, что «Каыль Тэян» не прибыл в Токио сегодня… Наверное, так было угодно каким-то богам?       Ближе к концу вечера Мину и Токки поднялись с помоста, захватив свои барабан и флейту. Оставшийся в одиночестве Чанси-ним вновь сыграл на каягыме соло – в завершение своего выступления. После этого он убрал инструмент, бережно укутал его и положил рядом с собой. Су тут же принёс и поставил перед музыкантом прямо на помост столик с едой, Таки добавил ещё несколько блюд, а Ники моментально подал выпивку и наполнил чарку Чанси-нима. Видимо, виртуозный мастер каягыма собирался провести остаток вечера как простой посетитель, наслаждаясь ужином и выступлениями. Потому что в зале вновь появились двое других музыкантов – только теперь они переоделись в западные вечерние костюмы, как их и привык видеть Чон каждый вечер. Мину занял своё место за ударной установкой, Токки поднёс к губам трубу, на которой играл обычно, лишь изредка меняя её на саксофон. Но главное – появился Чин-хён, тоже в смокинге, который ладно обтягивал его широкие плечи. Хён уверенно уселся за пианино, и образовавшееся трио бодро исполнило какую-то современную джазовую вещицу. «Как много умеет хён! Он действительно и сам отличный артист», – думал Чон. А Чин вновь запел, сам себе аккомпанируя. Это была современная лирическая песня, проникнутая размышлениями и душевными переживаниями. Чон с благоговением слушал, как хён поёт о том, что, возможно, у него никогда не получится взлететь до небес и достичь чего-то особенного, но он всё равно будет идти вперёд и стараться, потому что это единственное, что ему остаётся. Кто бы мог подумать, что весельчак-хозяин «Цветов и птиц» выберет именно такую трогательную песню для исполнения!       Музыканты сыграли ещё несколько произведений своим камерным составом, а завершился вечер уже знакомым и полюбившимся Чону выступлением Чимина и Тэхёна с песней о двух парнях в Токио. Публика в зале долго аплодировала и расходилась крайне медленно и неохотно. Многие задерживались и общались группками, хотя работники «Цветов и птиц» уже вовсю без стеснения убирали столики.       Чон в этот раз не стал церемониться и оглядываться на других. К тому же он был уверен, что сегодня тоже полностью заслужил место за общим столом. Расплатившись в конце вечера с Су, Чон сразу спросил, чем помочь, и, несмотря на протесты, нагрузился огромной стопкой грязной посуды и ушёл прямиком на кухню. «Я всё равно посижу потом с вами и подожду Чимина – мы договорились», – заявил он, сверкнув глазами в сторону уходящего Юнги-хёна.       Компания за ужином в дальней комнатке сегодня собралась небольшая, по-домашнему уютная. Таки и Ники задерживаться не стали и, выполнив свои обязанности, отправились отдыхать по домам. Немногословный Чанси-ним, поужинавший прямо в зале, зашёл лишь попрощаться и, откланявшись, удалился вместе со своим каягымом.       – А не выпить ли нам всем хризантемового вина! – начал застолье Чин-хён. – Как раз ещё осталось от приготовленного на сегодняшний вечер.       И он разлил всем вино, в котором плавали лепестки хризантем. Не обошёл и Чона, хотя тот действительно собирался лишь скромно посидеть за компанию. Произнеся длинный витиеватый тост с восхищением осенними дарами и пожеланиями благополучия всем собравшимся, Чин осушил свою чарку, и все последовали его примеру.       Ужин пошёл своим чередом, и очень быстро со смехом и шуточками вырисовалась главная тема беседы – о том, что сегодня Чон был звездой вечера.       – Нет, серьёзно, – посмеивался Су. – Уж как у меня старались выпытать – кто, откуда, сколько лет, что за семья! И можно ли поближе познакомиться. Я отвечал только, что моряк из Пусана, проездом. А, ну ещё что родился в год Быка – это мне Чимин-хён сказал.       – Так я же и правда просто моряк… – недоумевал Чон. – Хёны вон на сцене выступают, талантливые, красивые – разве про них не спрашивают?       – Да ну что ты! – заявил Тэхён. – Мы же артисты!       Чон оторопело посмотрел на компанию за столом.       – Артист принадлежит всем и в то же время никому, – мягко пояснил Мину. – Людей этой профессии не воспринимают как серьёзную партию.       Чон задумался. Да, Чимин действительно танцует свои прекрасные танцы и поёт чарующим голосом для всех… Но ведь улыбался в конце танца он только ему – ему одному?       – А и правда, Чон, чем занимается твоя семья? – поинтересовался Токки.       – Отец столяр, – отвечал Чон, всё ещё не особо понимая, почему он вдруг такой завидный жених. – А хён служащий.       – Чон и сам очень здорово умеет из дерева вырезать! – тут же похвалил Чимин и рассказал про кораблик, подаренный маленькому Рёко.       – Вот как? – сразу проявил интерес Чин-хён. – Отличное умение! Действительно наши аджумы держат нос по ветру – мигом почуяли идеального будущего зятя!       Чон чувствовал, что Чимин, сидящий рядом, понемногу раздражается, и ему хочется, чтобы этот разговор прекратился.       – Чону ещё рано жениться! – наконец выпалил он.       – Да почему это? Очень даже можно уже! – возразил Токки.       Чон осознал, что пришло время вмешаться наконец и тоже высказать свою позицию – а то что это такое выходит, без меня меня женили?       – Конечно, мне рано ещё жениться... У меня пока только старший брат собрался жениться – так и то несколько лет всей семьёй деньги на свадьбу собирали. Чтобы сразу и домик им купить. Если б не мои заработки в море, так и не справились бы.       – Вот видишь! Я ж говорю, ещё какой жених – не только на себя, ещё и на всю семью зарабатывает! – воскликнул Чин-хён.       За столом дружно засмеялись, а Чон смущённо улыбнулся. Не смеялся лишь Чимин – он, очевидно, с трудом сдерживал недовольство.       – Нашему Чимину так понравился Чон, что он не хочет отпускать его в Пусан жениться! – вдруг заявил Пу-и и с причмокиванием втянул в себя изрядное количество лапши, зажатой между палочками.       Чон так и застыл в напряжении, не зная, как реагировать. Но все остальные отнеслись к словам Тэхёна вполне нейтрально и просто продолжали ужинать – видимо, давно уже привыкли слышать от него всякие странные высказывания. Чимин же прищурился в сторону своего напарника и зловеще спросил:       – Тэхён! А ты не боишься, что тебе кто-нибудь прямо перед выступлением все рукава кимоно узлами завяжет?       Пу-и посмотрел Чимину прямо в глаза и спокойно ответил:       – Не-а. У нас так никто не сделает. Так только девчонки из «Шёлковой кицунэ» поступают.       – Вот же, ничем его не проймёшь… – фыркнул Чимин вполголоса, обращаясь то ли к самому себе, то ли к Чону.       – Тэхён, откуда ты так хорошо знаешь нравы девушек-артисток? – улыбнулся сидящий напротив него Токки.       Но Тэхён ничего не ответил, отрешённо глядя в пространство перед собой, только приподнял одну бровь и снова с шумом втянул лапшу.       – Да я бы и сам с удовольствием задержал у нас Чона, ха-ха! – как всегда разрядил обстановку Чин-хён. – Очень полезный во всех смыслах молодой человек! Незаменимый помощник! Вот хоть сегодня с Чанси-нимом…       У Чона язык не повернулся сказать, что он, в общем-то, действительно в Токио задержится. Дальше общий разговор перешёл на Чанси-нима и традиционную корейскую музыку, а Чон наконец вздохнул с облегчением.       Когда ужин завершился, Чимин сказал:       – Мы с Чоном ещё немного здесь побудем, нам надо решить кое-какие дела… – в конце фразы он вдруг осёкся и бросил испепеляющий взгляд на Тэхёна.       – Да-да, дела, – как ни в чём не бывало повторил Тэхён, а все вокруг вновь рассмеялись.       – Я тебе рассказывал! – с нажимом проговорил Чимин.       – Ага, рассказывал, – подтвердил Тэхён. – Ну, спокойной ночи!       И они вместе с Су направились к выходу. А Чон последовал по коридору за Чимином, поманившим его за собой.