Токийская история

      Зал уже наполнялся публикой. Были здесь и Наму-сэнсэй с Юнги-хёном. На удивление, увидел их Чон не за своими столиками, хотя блокнот Юнги и бумаги Наму лежали на привычных местах. Хёны в другой части зала разговаривали с каким-то стройным молодым человеком. Одет он был в элегантный светло-песочный костюм, казалось бы, не совсем по сезону, а завершал наряд свободно повязанный вместо галстука яркий шейный платок. Чон всматривался в продолговатое лицо незнакомца, черты которого будто бы ничем не выделялись, но в то же время притягивали внимание, заставляя взгляд задержаться. И почему-то даже казались знакомыми… Да это же Хоби-хён! Чон неожиданно понял, кто перед ним. Ну конечно – именно он приходил в компании с Джиной Кимура и попросил оркестр в тот вечер исполнить «Дарданеллу».       Чона заметили, и он вежливо поклонился хёнам. Мон улыбнулся пусанцу и жестом подозвал к их компании.       – Чон, добрый вечер! Хоби, ты ведь ещё не знаком с Чоном?       Учитель Чимина изящно поклонился моряку.       – Лично мы не знакомы. Но Чимин рассказывал мне о своём новом пусанском друге, – улыбнулся он.       Чон был смущён и польщён.       – Мы однажды виделись в «Цветах и птицах»… – он не знал, что ещё сказать.       – Да, верно, когда я приходил в компании с Кимура-сан.       Оказалось, у Хоби-хёна тоже отличная наблюдательность и память.       – Вчера мы с парнями посмотрели её новый фильм! – выпалил Чон.       – Понравилось? – искренне поинтересовался Хоби.       – Очень.       – А как с твоей идеей – качелями – всё получилось? Знаю, Сон-ним должен был сегодня прийти помочь.       Чон не переставал удивляться осведомлённости и внимательности хёна.       – Да, спасибо, хорошо вышло! Правда, сначала при спуске перекосило один трос, Чимин начал съезжать и испугался…       Юнги, который при Чоне молчал как воды в рот набрав, издал такой звук, будто подавился куском сырой рыбы.       … – но я его поймал внизу! Сон-ним быстро всё исправил, и затем я сам для надёжности проверил качели, – оптимистично завершил рассказ моряк. И лишь потом до него дошло, что по отношению к хёну-поэту вышло довольно бестактно. Поэтому он поскорее откланялся и ретировался за свой излюбленный столик.       Народу становилось всё больше и больше. Чимин рассказывал вчера, что в праздник хризантем «Цветы и птицы» пользовались успехом у публики, и теперь вполне возможен наплыв новых посетителей. Видимо, так оно и было. Чон, заказав ужин у подошедшего к нему Ники, был весьма доволен, что успел вовремя занять местечко. Он обменялся улыбками и кивками с Су, тоже сновавшим по залу. И с азартом принялся за еду, когда та появилась перед ним.       Из-за занавеса вынырнул Чин – и моряк уставился на хёна, даже перестав жевать на какое-то время. Сегодня тот был в ослепительно сверкающем расшитом серебряными узорами чёрном костюме. Поприветствовав со своими фирменными прибаутками публику, владелец «Цветов и птиц» не спустился в зал, как обычно, а остался на сцене. Оркестр грянул что-то заводное и быстрое, на манер фокстрота. В прошлый раз Чон слышал, как хён исполняет лиричные песни, но сегодня Чин запел задорно и весело. Пел он на японском, но припев неожиданно завернул по-корейски. В нём повторялись простые слова о горячей настоящей любви, но их созвучие с именем хёна было настолько забавным, что Чон от души повеселился.       – Чин, чин, чин, чин, чини-я-я! – заливался владелец «Цветов и птиц», сверкая в огнях сцены.       Тем, кто не знал имя Чина, это наверняка казалось просто забавными звуками, вроде «пам-пам-пам». Но тем, кто был с ним знаком, припев доставил минутки истинного веселья. Судя по всему, немало удовольствия исполнение принесло и самому певцу.       Номер закончился, публика разразилась аплодисментами. В этот момент Чон услышал, что в зал вошла большая компания людей. Чутьё заставило его обернуться, и внутри немного передёрнуло. Это был напомаженный китаец и с ним ещё четверо, правда, на сей раз без девицы. Моряк тут же подумал о том, что мест в зале уже практически нет. Собственно говоря, публики сегодня было столько, что свободным оставался лишь один маленький столик в заднем ряду – как раз рядом с Чоном. Моментально возникший рядом с новыми гостями Чин был сама любезность. Он рассыпался в поклонах и извинениях, корил себя вслух, что не может предоставить наилучшее обслуживание, но, увы, столик на данный момент есть только один – вот этот. Китаец был явно недоволен, но всё же решил остаться, жестом отослав большую часть своей свиты. За столик вместе с ним уселся лишь один. Перед гостями тут же оказался расторопный Су, чтобы принять заказ. А Чон вдруг сообразил, что ему ведь нужно бежать помогать с декорацией, поднялся и быстро выскользнул из зала.       Его помощником на сей раз был изящный Ники. Чон предпочёл бы кого-то покрепче, однако Ники старался как мог, и с работой справились вполне успешно. В коридоре Чон встретил Чимина, который спешил на сцену, и они лишь молча обменялись улыбками.       Когда Чон проскользнул из-за бархатной драпировки обратно в зал, верхний свет был уже погашен, а занавес на сцене раздвигался. Чон собирался поскорее усесться, но замер, так и не сделав этого. Прямо перед ним сидел, выпуская струйки сигаретного дыма, напомаженный и разговаривал со своим дружком. Видимо, решив, что за столиком рядом никого нет, говорили они вполне свободно, и Чон отчётливо всё слышал. Напомаженный делился своим мнением о выступлении Чимина и о самом артисте, а его спутник слушал эти комментарии, время от времени посмеиваясь и поддакивая. Беседа шла на китайском, в котором проскакивали английские и японские слова. Чон, привыкший к такому типу портовых разговоров, многое понимал.       Чимин выпорхнул из цветочного шара и как раз начал вдохновенно выплетать свой танец, когда услышал грохот. Должно быть, кто-то из посетителей неловко обернул стул… Или даже, судя по звону посуды, один из парней в зале нечаянно уронил поднос. Ничего, бывает… Он продолжал легко танцевать. Однако напряжённый шум не утихал, а суматоха лишь нарастала. Как любой опытный артист, Ширатори легко оценил обстановку в зале, не прерывая выступления. Источник смятения находился в дальней части, примерно там, где обычно сидел Чон. И Чимин, танцуя, всматривался в сумеречный зал и искал возлюбленного глазами. Но того за столиком не было.       В этот момент Чон в очередной раз заносил кулак, чтобы врезать напомаженному, который валялся на полу, пытаясь отбиваться. Нападение оказалось для лощёного китайца слишком внезапным и неожиданным, хотя Чон честно сумел, дрожа от возмущения, выдавить из себя нечто вроде «ну ты мразь…» прежде, чем первым ударом сбить шанхайца со стула. Тот не сразу сообразил, что произошло, и моряк успел здорово расквасить ему физиономию, стиснув зубы и работая кулаками, пока противник не начал наконец оказывать сопротивление. Вокруг них повскакивали из-за столиков другие посетители, слышались испуганные, возмущённые или увещевающие окрики. На Чона накинулся сверху дружок напомаженного, осыпая ударами и пытаясь оттащить. Вот тут-то пусанцу пришлось нелегко, хотя он довольно успешно отбивался локтями и ногами. Некоторые мужчины делал попытки приблизиться и разнять дерущихся, но это оказалось не так-то просто, потому что тройка уже клубком перекатывалась по полу, снеся несколько ближайших столов. Кто-то из работников «Цветов и птиц» наконец догадался включить в зале свет, который ясно выявил картину происходящего, однако мало помог делу. Музыканты, как и Чимин, поначалу пытались продолжать номер, но то один, то другой из них взволнованно давал сбой. Сорвавшись, пронзительно и хрипло взвизгнул тромбон Ли-куна, и на этом попытки завершить выступление были прекращены. В зале царила суматоха. К посетителям давно примчался Чин-хён, но его присутствие тоже ничего не решало.       Вскочивший на ноги Юнги не отрывал глаз от дерущихся, и на его лице отразилось странное неопределённое выражение шока и оцепенелого восторга. Поднялся со стула и Наму, чей столик находился недалеко от эпицентра событий, и по-своему пытался утихомирить драку. Глядя на Чона и китайцев, он недоуменно и растерянно повторял, причём почему-то по-английски: «Джентльмены! Джентльмены!»       На джентльменов те, к кому он обращался, сейчас походили мало. У Чона из разбитой скулы и носа текла кровь, рубашка была разорвана. Его главный соперник выглядел ещё хуже. Моряк, валтузя напомаженного, помимо всего прочего уничтожил и его залакированную причёску. Обычные полудлинные волосы просто взлохматились бы, рассыпавшись. Но залитые бриолином пряди китайца от возни по полу сбились сосульками и нелепо торчали вверх и в сторону, словно гребень у петуха. Не будь Чон сейчас в такой ярости, он бы точно рассмеялся, глядя на это зрелище.       Второй китаец неожиданно сбавил напор и ослабил хватку. Чон только успел на миг облегчённо перевести дух, как вдруг заметил опасный блеск металла совсем рядом. Чёрт! Как же он не подумал об этом раньше! Конечно, приспешник такого типа, как напомаженный, – не просто его дружок, а личный охранник. И, естественно, он вооружён. Мысли в голове Чона и картинки зала перед его глазами замелькали быстро-быстро, словно отдельные кадры из фильма. Он успел увидеть посеревшее лицо Хоби-хёна, который вскочил из-за своего столика и, казалось, вжался в стену. Действовал хён, однако, вопреки выражению лица, молниеносно и решительно. Он схватил свой стул и точным мощным движением запустил его плашмя по полу в сторону дерущихся. Стул пролетел по залу и ударил китайца по ногам. Тот пошатнулся, потеряв равновесие, и Чон избежал верного удара ножом под рёбра – лезвие лишь полоснуло его по руке. В этот момент Мон умудрился с грохотом обрушить на дерущихся собственный столик, а в зал уже с криками и свистками вбегали полицейские.       Чона и его противников наконец растащили, грубо схватив за локти. Моряк стоял, пошатываясь, тяжело дыша и с ненавистью глядя на китайцев. Впрочем, с ними полицейские тоже не церемонились. Чин-хён как хозяин заведения, естественно, был тут. И Чону, у которого всё плыло перед глазами от захлестнувших эмоций, вдруг на миг показалось, что хён – юркий и неуловимый угорь в воде. Сверкая своим серебристым пиджаком, Чин умудрялся в один и тот же момент быть сразу и со всеми. Он объяснялся по-японски с полицейскими, пытаясь сгладить ситуацию и даже шутить, попутно раскланивался и рассыпался в извинениях на китайском перед шанхайцами, сгибаясь чуть не до земли, и вполголоса успел сказать по-корейски Чону, что всё обязательно устроится, переживать не стоит.       Долго разбираться на месте полицейские не стали. На их вопросы относительно зачинщика и причин драки посетители «Цветов и птиц» высказывали противоречивые мнения, потому что никто толком не видел, с чего всё началось. Однако большинство склонялось к тому, что виноват всё же кореец. А побитые китайцы – те, естественно, прямо указывали на Чона. Чин ничего не отрицал, но и не подтверждал – объясняя тем, что его не было в зале на тот момент. Зато что касается раны Чона, присутствующие твёрдо показали: нож был у китайца.       Решив, что все они стоят того, чтобы продолжить разбирательство в участке, полицейские направились к выходу вместе с задержанными. В зале стояли суматоха и галдёж. Посетители возбуждённо обсуждали произошедшее. Часть из них присоединилась к уходящей процессии то ли в качестве свидетелей, то ли в качестве зевак, причём среди этих людей был и Мон. Чин торопливо отдавал распоряжения Су и кинулся вслед за ними. Чон же во всей этой кутерьме слышал лишь один хрустальный голос, который сейчас надрывно кричал, прорываясь сквозь гул других: «Чон! Чон! Пустите его!» Моряк обернулся и успел заметить Чимина, который в своём изящном сценическом наряде старался прорваться поближе через толпу, словно лёгкая бабочка сквозь буран. Но тут же рядом с ним возник Хоби-хён, схватил за плечи и явно постарался остановить, уговаривая и успокаивая. «Молодец какой Хоби-хён… – успел подумать Чон, выходя на улицу. – Нечего Чимина в это вмешивать…»       По дороге в полицейский участок Мон, подобравшись к Чону, быстро и негромко сказал:       – Чон, ничего там не говори. Отвечай только на самые простые вопросы: как зовут, кем работаешь, где живёшь. Мы с Чин-хёном будем говорить вместо тебя, понятно?       Чон чуть заметно кивнул и благодарно взглянул на хёна. Теперь он понял, почему Наму-сэнсэй сразу же увязался с полицейскими. Хён уже переговорил с ними и, насколько понял моряк, объяснил, что будет переводчиком для плохо знающего японский соотечественника.       Здание полицейского участка было не слишком большим, но тем не менее выглядело внушительно: во-первых, у него было целых два этажа, а во-вторых, нижний этаж был сложен из камня, что придавало основательность и прочность строению, где обитали стражи порядка. В кабинете, куда доставили всех участников события, Чон послушно сел на указанное место и отвечал на вопросы, которые касались его личности, предоставляя остальной разговор вести Наму-сэнсэю или Чин-хёну. По ходу дела Чона обыскали, вывернув карманы куртки. Там были лишь деньги и рекомендательная записка от портового начальника. Она сыграла добрую службу: младший из полицейских вслух зачитал главному «…хороший парень, надёжный и умелый работник…» Что касается денег, Чон даже не думал переживать об их конфискации и был уверен, что это нормально. А вот Чин-хёна, напротив, очень обеспокоила судьба наличности, которая останется в участке с весьма туманными перспективами вновь вернуться к законному владельцу. Он живо заговорил с полицейским начальником, сетуя на то, что моряк так и не заплатил заведению сегодня за ужин. А если принять во внимание понесённые из-за драки им, владельцем «Цветов и птиц», убытки… Дело кончилось тем, что хён быстренько прибрал со стола деньги и сунул их себе в карман. А Чон в очередной раз восхищённо подивился его находчивости.       Главное, что ненавистных китайцев, которых тоже допрашивали, выпроводили наконец из кабинета. Чон не понял толком, какое решение приняли на их счёт – наверное, обоих просто отпустили, а возможно, всё же задержали того, кто ранил Чона. Это было не так уж важно. Чон просто облегчённо вздохнул, когда их не стало рядом. Он заметил, что и Чин-хён вдруг моментально повеселел, будто скинув тяжёлый груз. Пока полицейские заполняли какие-то бумаги и давали их на подпись Чону и свидетелям, Чин успел достать из кармана большой чистый носовой платок и заботливо перевязал рану Чона.       – Чони, тебе придётся провести ночь тут… – объяснил попутно хён. – Но ты не бойся, завтра мы обязательно постараемся тебя вытащить.       – Спасибо, Чин-хён… Простите меня…       Чин едва заметно улыбнулся краешками губ. Мон-хён тоже ободрительно кивнул моряку, а затем хёны удалились.       Чона полицейский повёл в камеру – оказалось, помещения для задержанных находились здесь же, в полуподвальном этаже. Дверь захлопнулась, и моряк остался один. Сквозь небольшое зарешёченное оконце, которое находилось на уровне брусчатки двора, немного проникал свет от уличных фонарей. Чон осмотрел своё новое жилище, где ему предстояло провести по крайней мере ближайшую ночь. Два грубых тюфяка на полу, к которым прилагались жиденькие дерюжки для укрывания, кадка с водой для питья, пара деревянных плошек да ведро для справления нужды в дальнем углу.       Чон зачерпнул воды и как мог смыл запёкшуюся кровь с лица и рук. Затем выбрал себе один из тюфяков и улёгся, легко закинув правую руку за голову и осторожно разместив левую пораненную. Свежий порез саднил, но, к счастью, оказался неглубок и кровь шла не слишком сильно, так что было терпимо. Чон не имел манеры переживать из-за уже случившегося, прокручивать события в голове и думать о том, как надо или не надо было поступить. Он воспринимал всё как данность. Поэтому и нынешнее своё положение осознавал спокойно и по-своему мудро. Сделать сейчас он всё равно ничего не мог. Но у него в Токио есть друзья, и ему обещали помочь. Так что оставалось ждать утра. Правда, усмехнувшись про себя, Чон подумал, что, несмотря на предостережение друга Гёма, в каталажку он всё-таки попал. Что ж… Закрыв глаза и стараясь отрешиться от ночного холода, который свободно проникал в камеру сквозь окошко, моряк постарался уснуть.