Токийская история

      Долго прохлаждаться Чону не пришлось. Не успел он ещё задремать, как услышал во дворе приближающийся топот и крики. Среди голосов особенно выделялся один – необычайно звучный, глубокий. Вскоре шум послышался уже в коридорах здания, и всё тот же голос лидировал. На каком языке высказывается владелец красивого баритона, Чон не разобрал. Он понимал, что в стенах полицейского участка вряд ли будут звучать утончённые беседы, и голос выражает по меньшей мере возмущение, однако невольно заслушался распевными словами. По коридору же тем временем разносилось:       – А-а-а-атпустите! Уууу, свооолочи! Гниииды узкоглазые-е-е!...       Поскольку процессия явно двигалась в сторону камеры Чона, он счёл за лучшее предусмотрительно встать со своего тюфяка. Тут же дверь распахнулась, и пусанец увидел в просвете мощную фигуру со взлохмаченной головой и облепивших этого человека нескольких полицейских, казавшихся совсем маленькими. Центральный персонаж, обладатель красивого голоса, оказывал сильное сопротивление. Пока он вырывался и упирался, Чон успел рассмотреть слегка вьющиеся каштановые волосы и съехавший с одного плеча чёрный форменный бушлат. «Русский моряк!» – догадался Чон. Ему даже показалось, что он узнаёт это лицо – видел его во время кинохроники о прибытии русского крейсера. Сражение на пороге продолжалось. Но как муравьи сообща тащат добычу, намного превышающую их по силе и размеру, так и японцы совместными усилиями заставляли нового арестованного продвигаться в нужном направлении. Наконец полицейские с силой втолкнули его в камеру. Чон услышал что-то раздражённо брошенное напоследок про «акума сэра» – «чёртовых моряков» – и дверь с грохотом захлопнулась.       Новоприбывший обитатель казённого заведения, влетев в помещение, чуть не врезался в противоположную стену. Затем какое-то время постоял, мотая головой и стараясь привыкнуть к темноте. А потом наконец разглядел в полумраке фигуру Чона. Судя по всему, он не сообразил, что уже оказался по ту сторону баррикад, решил, что перед ним очередная «гнида узкоглазая», и угрожающе двинулся в сторону корейца, занеся руку.       Чон отлично понимал, что полицейские видели свою задачу в том, чтобы изолировать опасные элементы в лице драчливых моряков от порядочных японских граждан, а уж между собой «сэры» как-нибудь разберутся. Так что уживаться и справляться с новым соседом ему придётся самому. Соперник был более рослым и мощным, к тому же у Чона была поранена рука. Но пусанец с самого начала заметил, что тот не слишком уверенно стоит на ногах – похоже, выше ватерлинии переполнен горячительными напитками. И вдобавок уже изрядно утомлён борьбой с японскими властями. Поэтому Чон ловко поднырнул под занесённую для удара руку и перехватил её снизу. Затем умудрился удачно поставить подножку, и когда противник стал грузно заваливаться, просто не мешал этому падению. Только придерживал за схваченную руку, направив движение на второй тюфяк, который оказался рядом. А потом сам навалился сверху всей массой, прижимая нового соседа к земле и не позволяя подняться. Тот сделал несколько отчаянных попыток высвободиться и встать на ноги, невнятно выкрикивая что-то вроде «пусти!», но Чон держал крепко. И через какое-то время сопротивление стало ослабевать, русский моряк неразборчиво забормотал что-то, несколько раз отчётливо всхлипнул и наконец сонно засопел. Чон поднялся и осмотрел свою повязку, которая сильнее пропиталась сочащейся из-за напряжения кровью. Затем как сумел прикрыл своего соседа съехавшим бушлатом и казённой дерюгой, наконец вернулся на свой тюфяк и тут же уснул сам.       Проснулся Чон на рассвете. В камеру даже сумели пробраться лучи восходящего солнца, они лежали розовыми вытянутыми прямоугольниками на тёмной стене. Чон осторожно сел, прислушиваясь к больной руке. На удивление, беспокоила она не так уж сильно. Его новый сосед тоже начал просыпаться, судя по тому, что заворочался на своём тюфяке и несколько раз вздохнул, постанывая. Чон догадывался, что тот мучается от похмелья, но помочь особо не мог. Всё же он встал, зачерпнул плошку воды из кадки и поднёс её сокамернику. Тот уже разлепил глаза, привстал и благодарно кивнул, приняв воду из рук Чона и жадно припав к ней губами. Допив, он удовлетворённо вздохнул, вытер рот тыльной стороной ладони и уже более осознанно осмотрел обстановку вокруг. Похоже, моряк напрочь забыл о вчерашних событиях и собственной бездумной агрессии. Сегодня он вполне понял, что находится в тюремной камере вместе с другим парнем. Следовательно, молодой азиат рядом – такой же собрат по несчастью, пострадавший от возмутительного произвола японских полицейских. Проникнувшись духом товарищества и преисполненный благодарности за воду, сосед Чона тут же решил познакомиться как подобает. Он ткнул себя пальцем в грудь и произнёс своим красивым звучным голосом:       – Иван!       Чон понял, что русский моряк, которому на вид было лет двадцать пять – двадцать семь, называет своё имя. Он старательно повторил его, лишь звук «в», отсутствующий в корейском, непроизвольно заменил более родным «б». К его удивлению, сосед вытаращил глаза и, казалось, даже окончательно протрезвел от такого варианта своего имени, ошалело глядя на Чона. Он замахал руками, и пусанец понял, что выдал что-то не то. Моряк скорее снова ткнул себя в грудь и попробовал назваться ещё раз:       – Ваня!       На этот раз у Чона вышло нечто вроде «Баня». Сосед уже не был в таком ужасе, но всё равно слегка скривился. И вновь помахал рукой, словно показывая Чону «забудь, забудь!» Чон послушно смотрел на нового знакомого и молчал. Тот вздохнул и сделал третью попытку представиться:       – Коля!       На сей раз Чону удалось повторить имя вполне похоже, разве что он слегка сдвоил звук «л» в середине. Сосед наконец удовлетворился и ещё раз, кивнув головой, повторил «Коля». А затем указал пальцем на самого Чона.       – Чон, – представился пусанец.       Коля повторил, протянул руку, и они скрепили своё знакомство крепким рукопожатием.       Сосед решил продолжить беседу, объяснив, что он моряк, и воспользовался для этого английским словом, которое вчера у японских полицейских звучало как «сэра». Чон уже знал, с кем имеет дело. Но вот новый друг был не в курсе, что Чон тоже с моря, и очень обрадовался и оживился, когда услышал, что его сокамерник тоже «sailor». Дальше Коля произнёс ещё одно слово, которое для Чона прозвучало почти так же зубодробительно, как и полное имя русского композитора, написавшего музыку про лебедей. Однако он без труда понял, что это название русского крейсера – потому что следующим по важности для любого моряка после собственного имени было имя судна, на котором он служит. Так что Чон понимающе кивнул и назвал свой корабль – «Каыль Тэян». А также упомянул происхождение – «Хангук». И на всякий случай добавил, чтобы пояснить, – «Чосон». Коля, кажется, понял и, кивнув, тоже сказал о себе – «Росья». Беседа моряков развивалась бы в таком русле и дальше – наверняка затем каждый назвал бы свой родной порт. Но в этот момент Чон замолчал и замер, потому что услышал вдали на улице какие-то голоса, а затем лёгкий перестук шагов по брусчатке двора.       Похоже, кто-то шёл вдоль здания в деревянных гэта, время от времени приостанавливаясь, словно не совсем уверенно искал нужное. Сердце Чона вдруг сделало мощный прыжок в груди. А через мгновение он уже увидел за оконной решёткой миниатюрные ножки, действительно обутые в сандалии-гэта. Эти аккуратные пальчики и симпатичные пяточки, обтянутые белыми носочками-таби, могли принадлежать только одному человеку… А мелькнувший чёрно-белый подол кимоно лишь подтвердил то, что уже давно сказало сердце Чона.       – Чимин! – Чон метнулся к окну. – Я здесь!       Ножки тут же остановились. Чимину пришлось присесть на корточки, чтобы заглянуть внутрь. И Чон наконец увидел любимые глаза, и губы, и носик, и тёмные пряди волос вдоль лица. Пальцы их рук моментально сплелись через решётку.       – Как ты? – взволнованно спросил Чимин.       – В порядке, не переживай… А как у вас в «Цветах и птицах» дела?       Чимин явно почувствовал радостное облегчение, увидев Чона. Однако сейчас в нём заговорил рассудительный старший.       – Ну ты устроил вчера, конечно!       – Прости… Я услышал, какие отвратительные вещи про тебя говорит этот… из Шанхая… И не смог сдержаться.       – Да и пусть бы говорил – думаешь, я и остальные не знаем, что он про меня несёт? Не в первый раз к нам приходит. Если на всех так реагировать…       Чимин пытался рассуждать деловито. Однако у него всё равно не очень получалось скрыть, что в глубине души он страшно польщён и благодарен Чону. Счастливая и даже слегка горделивая улыбка непроизвольно появлялась на лице.       С собой Чимин принёс бамбуковую корзинку на длинной ручке, которую поставил рядом. Откинув половинку крышки, он достал оттуда треугольник онигири и протянул Чону сквозь решётку.       – Поешь, тебя же наверняка здесь не кормили… Тама-сан специально приготовил.       Чон поблагодарил и с жадностью впился зубами в рис с начинкой. Жуя и счастливо глядя на Чимина, он думал о том, что тот сегодня оделся нарочито по-японски и очень по-домашнему – видимо, специально, чтобы произвести умильное впечатление на полицейских. И, похоже, это сработало, раз Чимину разрешили пройти и найти Чона.       – Хёны там сейчас разговаривают с полицейскими, – сообщил Чимин. – Если всё получится, то тебя сегодня же отпустят.       – Спасибо! Из-за меня столько проблем... Слушай, а этот гад, может, мстить теперь будет? Ещё в суд подаст на «Цветы и птицы»?       – Вряд ли, – подумав, серьёзно сказал Чимин. – Хёны специально старались представить вчера всё так, будто ты случайный посетитель, просто их земляк. И Хоби-хён мне втолковал, что не надо называть твоё имя и показывать, что мы знакомы. А с полицией этот… сам не захочет лишний раз связываться и привлекать к себе внимание.       – Ему есть что скрывать, да? – тут же сообразил Чон.       Чимин кивнул.       – Он наркотиками торгует. Наши «Цветы и птицы» использовал как одно из мест своих встреч. Все это знали и все были недовольны, но поделать ничего не могли… Заведение Чин-хёна ему посоветовал кто-то из общих знакомых в Шанхае, может даже дальний родственник хёна… И поскольку хён вроде как земляк этому торгашу, то деваться было некуда. Но теперь уж этот тип наверняка перестанет к нам ходить, найдёт новое местечко.       – Тогда даже хорошо, что всё так обернулось?       – Пожалуй, – улыбнулся Чимин и сунул Чону второй онигири.       – Наверное, меня просто так не выпустят… Потребуют штраф заплатить.       – Да, конечно, но ты не переживай, хёны знают об этом. И ещё нужно было поручительство кого-нибудь из японских граждан.       – Но ведь хёны не японцы…       – Дайго-сан согласился прийти и поручиться за тебя.       – Правда? Спасибо ему огромное!       Чон никогда бы не подумал, что этот молчаливый музыкант, игравший в «Цветах и птицах» на контрабасе, примет такое живое участие в его судьбе.       – Я столько хлопот вам доставил, особенно Чин-хёну… А все просто так вызвались мне помочь…       Чимин хихикнул.       – Ну, вообще-то не просто так…       – Как мне отблагодарить? Вы только скажите!       – Павильон помнишь, куда яблоки перетаскивал? Чин-хён давно уже мечтает задействовать его как летнюю сцену. Да только ведь за ремонт деньги нужно платить и людей нанимать. А тут хён увидел, как ловко ты умеешь обращаться с деревом, ну и ему пришла идея…       – Отремонтировать павильон? Конечно!       Чон был не просто готов это сделать – он был даже счастлив. Ведь так он сможет больше времени проводить рядом с Чимином! Моряк улыбнулся и снова соприкоснулся пальцами с возлюбленным. Однако в этот момент вдруг ощутил взгляд и обернулся.       Коля со смесью испуга, недоумения и восхищения смотрел на Чимина за окном, как смотрят на нечто неизведанное, но завораживающее. А затем переводил полный горячего вожделения взгляд на еду в руке Чона. Чимин тоже понял, что на них смотрят, потому что сложил ладошки домиком над глазами и старательно вглядывался в тёмную глубину камеры:       – Кто это там вместе с тобой?       – Ох… Это Коля, русский моряк, – Чон с сожалением смотрел на остатки онигири в своей руке. – Я не подумал, надо же было и с ним поделиться… Он ведь тоже голоден. А у тебя нет больше еды?       – Онигири больше нет… Но есть ещё суп мисо, вот, – Чимин открыл вторую половину корзинки и достал мисочку супа, накрытую крышкой.       Передать суп через решётку возможности не было, его можно было лишь выпить, подойдя к окошку вплотную. Поэтому Чимин снял крышку и поднёс миску к решётке, а Чон поманил рукой Колю. Он уже знал, что тот понимает некоторые английские слова, поэтому пригласил его подойти:       – Коля, come!       Русский моряк взволнованно засопел, встал, но подошёл с опаской. Он остановился, глядя на миску с мутной бурой жидкостью, в которой плавали тёмные кусочки водорослей. И вполголоса пробормотал: «Чтоб я ел вот эту блевотину…»       Чон с Чимином поняли его замешательство по-своему – он наверняка просто стесняется взять чужую еду. Поэтому Чимин улыбнулся своей самой обаятельной и располагающей улыбкой и слегка приподнял в руках миску супа, будто приглашая угоститься. Деваться Коле было некуда, он вздохнул, зажмурил глаза и, прикоснувшись губами к краю миски, осторожно сделал глоток. А затем послышалось шумное удовлетворённое хлюпанье – Коля жадно пил и пил, а Чимин потихоньку наклонял миску, пока суп не был выпит до последней капли.       – Спасибо! – Коля утирал рот рукой и кланялся улыбающимся Чимину с Чоном. А затем сказал довольным тоном, скорее самому себе, чем корейцам, которые всё равно его не понимали, что этот супчик с похмелья – просто шик.       К окошку тем временем подошли модные начищенные до блеска ботинки и шерстяные брюки с идеальными стрелками.       – Доброе утро, Чин-хён! – поздоровался Чон.       – Чони! Ты жив?       Не обращая внимания на то, что брюки могут измяться, хён тоже присел около окошка и заглянул внутрь.       – Да, не беспокойтесь!       – Мы обо всём договорились, сейчас тебя выпустят.       – Хён, спасибо! Даже не знаю, как вас благодарить… Хотя нет, знаю – Чимин рассказал про павильон, так я с радостью!       – Вот и отлично, – улыбнулся хён. Тут он вдруг тоже сделал руки домиком, как Чимин, и повнимательнее заглянул внутрь. – О, ты здесь не один! У тебя такой внушительный сосед!       Чон снова представил Колю.       В это время в коридоре послышались шаги, лязгнул засов и в отворившуюся дверь заглянул полицейский, назвав имя Чона. Прежде чем выйти, пусанец пожал на прощание руку Коле, у которого в глазах явно была печаль оттого, что так скоро приходится расставаться.       В знакомом кабинете Чон увидел радостного Наму-сэнсэя и Дайго-сана, который скромно улыбался, стоя поодаль. Чон бесчисленное количество раз поклонился одному и другому, благодаря по-японски и по-корейски. Полицейские дали подписать какую-то бумагу, и вскоре он вместе со своими благодетелями уже оказался за дверьми полицейского участка, на свежем воздухе. К ним тут же подбежал Чимин, и Чон почувствовал, что, если бы не остальные присутствующие, Чимин точно кинулся бы ему на шею. Но пока они лишь слегка приобняли друг друга, улыбаясь.       Дайго-сан откланялся и ушёл, а корейцы остались поджидать Чина, который на удивление всё ещё сидел на корточках возле зарешёченного окошка и, судя по всему, оживлённо беседовал с Колей. При этом хён вдобавок необычно жестикулировал – делал какие-то движения в горизонтальной плоскости двумя руками. «Будто доски обстругивает…» – подумал Чон. Наконец Чин всё же поднялся и поспешил к остальным, заметив, что его ждут.       – Хён, о чём ты там ещё беседовал? – поинтересовался Чимин.       Но Чин только торопливо махнул рукой.       – Ах, идёмте, друзья, идёмте! Столько дел, столько дел… Как всё успеть... К брату ещё нужно сейчас зайти, а потом обед Коле приготовить и отнести.       – Кто такой Коля? – недоуменно спросил Мон.       – Русский моряк, с Чоном в одной камере сидели. Ну, то есть он и сейчас ещё там сидит. Не покормят же здесь человека по-нормальному! А Коля очень попросил пелюмени…       – Хён, и ты знаешь, что такое пелюмени? – удивился Чимин. – Ты умеешь это готовить?       – Ой, Чимини, как я понял по рассказу Коли, это обычные баоцзы! Что ж я, не приготовлю баоцзы, что ли?       – Постой-постой, – аж приостановился Мон. – То есть вы общались с русским матросом, и ты вот так хорошо всё понял, хотя не говоришь по-русски?       – Ну конечно, Мони! Когда надо, я всегда пойму.       – Эх, жаль, меня там не было… – разочарованно протянул Наму.       – Если тебе так необходимо для твоих научных исследований, могу весь наш разговор дословно пересказать, даже с жестами! – заверил Чин.       – И перескажешь! За тобой должок перед наукой. Я, знаешь ли, ещё про яблоки не забыл…       Чин рассмеялся. Мон тоже улыбнулся.       А Чон тем временем раздумывал, как ему быть, и наконец сказал Чимину:       – Не знаю, как теперь показаться в свой пансион… Вряд ли разрешат там остаться. Хозяйка и так меня сильно недолюбливала. А сейчас я сутки не появлялся, да ещё наверняка и полиция туда наведалась – вчера они спрашивали, где живу.       – Не переживай. Я уже поговорил с Мико-сан, она совсем не против, чтобы ты поселился у нас. Мой домик невелик, но поместимся.       – Чимин-а, спасибо! – Чон смотрел на любимого сияющими глазами. В этом предложении было всё, о чём он только мог мечтать, и Чимин улыбнулся ему в ответ. – Вот только в пансионе остались мои вещи…       – Сейчас туда идти точно не стоит. Тебе надо первым делом вымыться и привести себя в порядок.       Чин, который услышал разговор о пансионе, тут же подключился:       – Да, Чони, Чимин прав. Потом я соберу какой-нибудь подарочек, чтобы хозяин пансиона не сердился на тебя сильно. И сходишь вечерком забрать вещи. Как, кстати, хозяина зовут?       – Ходжи-сан, – ответил Чон.       – Ходжи? – оживился Мон. – А у него сына случайно нет – Ходжи Йосиро?       – Да, есть сын, – удивлённо ответил Чон. – Он студент. Недавно награду за учёбу получил – хозяин рассказывал.       – Ну точно! Это мой ученик, отличный парень. Большие способности к языкам. Я слышал, что его отец пансион держит. Видимо, Йосиро потому и схватывает всё так легко – с детства разговоры на разных языках слышал. Он действительно награду получил и в Никко ездил как один из лучших студентов. Помнишь, Чин-хён, за нами в автобусе сидел?       – А как же! – воскликнул Чин. – Замечательный парень, прекрасно его помню. Он сразу согласился два ящика яблок взять – под ноги и на колени.       Мон застонал, а пусанцы засмеялись.       – Вот зря ты так, Наму-сэнсэй! – укоризненно продолжил Чин. – Сразу видно, что юноша понимающий, ведь у него отец похожее дело ведёт. Эх, только… яблоки в подарок Ходжи-сану теперь не передашь, как-то неловко будет. Ну ничего, что-нибудь придумаем! Слушай, а ты не мог бы потом вместе с Чоном в пансион сходить? Раз уж преподаёшь у хозяйского сына. Это сразу будет выглядеть внушительно, и на Чона не станут сильно сердиться.       – Пожалуй, мог бы… – сказал Наму. – Сейчас у меня лекции, но во второй половине дня…       – Ну вот и хорошо! Тогда встречаемся все у нас часа в четыре.       На том и порешили. Хёны сели в трамвай и поехали по своим делам. А Чон с Чимином пешком направились домой.