Я нелепый дурачок, я в режиме Майкл Скотт Но я лучше BTS, я всегда буду здесь Ежемесячные
***
Он, короче, шебутной еще до кучи, — подсвечивалась длительность разговора — «07:23», Слава сидел на полу, уперевшись спиной в кровать, и чесал локоть. Вань, ты уснул там, что ли? Нет, Слав, всей семьей психопортрет жида слушаем, дед уснул, так его бабка спицей ткнула. Внимаем, как на посту. Да ну тебя в баню, блять. Раз в жизни мне можно чем-то таким поделиться? Да делись, я полюбовно стебусь же. Я ведь каждый жест ловлю, я латентный оксидрочер. Тьфу на тебя. Бывай. Да стой, Слав, ты обиделся? Обиделся, тебе-то что? Извини. Извиняю… Думаешь, я зря это все? Вообще-то да. Правда? Ну типа. Но обидно б было не попытаться, не? Наверное, тут я не советчик. А в чем ты советчик? Сосиски хорошо на гриле жарю. Далековато от темы. Как есть. Когда близко, это еще страшнее. Слушай, мэн, ты б завязывал. Столько раз в завязке был, а сижу пьяный, не мой это варик. И не боишься, что мертвый родитель смотрит с питерских крыш? От Питера далеко, свезет, не разглядит. Мне боязно, что… Что? Попсовая хуйня в голове, но сказать хочу. С кетчупом скажи, с ним все канает. Боюсь, он тебя пережует и дальше пойдет. У него серая мораль. И у меня не белое пальто. Ты зря так думаешь. Я вообще думаю зря, табуреткой бы лучше жилось. Тебе бы все к жопам поближе. Ну Вань. Да жалко тебя просто, дурака, не это тебе нужно. Я под этот мирок вообще неприспособлен. Я тоже иногда думаю, лучше б тебе его не знать. Ну спасибо. Это от любви большой, не выворачивай. На что она, любовь-то, ее вообще кто видел? Положи, где взял, раз не видел. Чего носом шмыгаешь? Во дворе снегоутку лепил, простыл. Снегурку? Снегоутку, говорю. М. Ладно, иди, целую, не мучаю. До скорого, дружочек. Слав, ты хуйни-то не твори. Мон ами, я без хуйни и дня не протяну. Я ведь и сам своего рода творец. Все твиты в ленте были уже новогодние, а Верка Сердючка и Газманов будто нависали под потолком всей страны, держась раскорячившимися конечностями за стену, как в мультике. Еще немного, вот-вот — и рухнут. И все будут выкрикивать «ХО-РО-ШО», уподобляясь травести-мужику. Даже Мирон, наверное, будет. Или Мирон опять скажет: «Я Андрея Данилко знаю, но с творчеством его не знаком». Культурный код-то у него порченый. Поджимая голые пальцы на ногах, Слава остановился у раковины. Тикали часы, холодильник гудел, на елке и на окнах мигали гирлянды — ад эпилептика, но какую-то атмосферу американского рождественского кино задавали, что ли. Миленько. И елка у Мирона была инстаграмная — здоровенная, под потолок, и белая — с оранжевыми и черными шариками. Цвета тигра — только теперь понял Слава. Ну ничего себе, какой продуманный, хоть бы в сторис выложил, а то никто эту красоту, кроме Славы, не заценит. Хотя пускай не заценит, тем лучше. Ценно то, что редко, — так ведь он в открытке писал? Слава улыбнулся мысли, что они с Мироном могли бы дополнять друг друга. Он ничего не нарядил, а Мирон вон постарался. У Мирона еды не было, а Слава и купил, и готовить умеет — не как Ванька, конечно, но в больницу пока никто не попадал. Как там Филька со Светло, интересно. Вдруг тот красную рыбу не отдал, сам сожрал? Хотя для Ваньки не жалко, но для Фили все-таки не жальче. Не в падлу ведь ему было все украшать в одиночку. Яныч из тех, у кого находятся на это силы. Слава представил, как он одиноко распаковывал елочные игрушки, цеплял за неудобные полупрозрачные ниточки, на стремянку лез, — картинка с добрым старичком из пиксаровского мультика выходила, даже не вязалось с реальностью. И Слава стоял среди этого царства удавшегося уюта гадким утенком. У Мирона, может, синдром отличника. Раз наряжает, значит наряжает на А+, первоклассно. Он, наверное, из тех, чьи поделки из говна и шишек в детском саду отправляли на международные выставки. Хватит зубоскалить, подумал Слава следом, раз пришел задрипанным котом в дом успешного человека, так хоть не меть по углам. Он вздохнул. Одному украшать квартиру для себя любимого казалось Славе таким болезненным, что он так и не решился. Но чужим-то огонькам он был готов радоваться, пока жив, честное депрессионерское. Слава взял со стола две последние ферерки, разжевал. Хотелось еще что-то заточить, как и всегда ночью. Под елкой стояло несколько жестяных чемоданчиков, пестро разрисованных, как в детстве на утренниках. Славе такие в школе дарили: не всегда, правда, иногда приносили пластмассовых зверух, наполненных сладостями — но они были не такими вкусными и более дешевыми. Чемоданчики, в общем, пизже, в них мама потом хранила нитки и другие мелкие штуковины. Интересно, зачем они Мирону? Может, детям соседским раздаст, меценат? Залезть бы да выбрать самое вкусное, подумал Слава. Кто-то в канун Нового года подкладывает сладости, а кто-то ворует, Гринч, что поделать. Вроде и стыдно за себя, но кто ж узнает, была ли там очередная конфетка от «Красного Октября» или ее никогда и не было? Слава шкодливо двинулся к елке. Нагнулся и в надежде на легкость добычи выхватил жестяную коробку — она оказалась тяжеленной — руки от неожиданности дернулись, ящичек увесисто проскрежетал по полу, елка пошатнулась, зашуршала и упруго махнула лапами, будто пытаясь оцарапать Славу за воровство. Блять. — Гамарджоба, — послышался голос с лестницы. — Чего не спишь? Глаза у Славы были странные, будто шухерили мозг, который не мог подсказать верный ответ. Он прилип к елке и попятился. Елка почему-то дрожала — будто только что накосячила и пряталась за человеческим плечом. Все это было странно — должно быть наоборот. Это Мирон на цыпочках бежал перекурить в топочную — в своем же доме, вот и замашки гиперопечного птенчика, — чтобы Слава потом не стебался. Три часа ночи пробило минут двадцать назад, Мирон по этому звону и решил, что Слава точно угомонился, уснул. А он вот, оказывается, на первом в трусах с елкой толкался. — Водички пришел попить, сушит, — пояснил тот. — А может, дом хочу обнести и съебаться в ночь. Сам-то че встал? — Тоже сушит, — Мирон прошел мимо. Ему подумалось, Слава прячет подарок, нечего его тормошить, раз уж спалил. — Ну подходи, не Африка, на двоих хватит. Даже зебра со львом идут на мировую у водопоя, — вдруг выдал он совершенно невпопад. Еще и с интонацией игрушечного Деда Мороза. — Че ты мелешь, господи. Курить, что ли, шел? — Да и ты даже кружку в руки не взял, пить он собрался. Ты даже не куришь ведь, в чем теперь мне тебя подозревать? — Мирон расплылся в улыбке. Его интонация была такой беззлобной, что Слава вдруг понял, о чем тот думает. И обозлился только сильнее — Яныч тоже хочет какую-нибудь статуэтку. Возомнил, что Слава подарок прячет. Завтра утром станет рыскать в куче мишуры и не найдет — идиот. А у Славы не имелось никакого подарка, Слава голой ногой подвинул жестяную коробку на место — в ней, очевидно, лежал кирпич, как и в каждой из них. Эти бывшие ящики с конфетами держали подставку елки, ну, чтоб на голову не свалилась. Славе вот все-таки свалилась, правда метафорично. Зачем он к ней поперся? — За таблами спустился, уснуть не мог на новом месте. Легче тебе? В куртке остались, — пояснил он. — Ладно, сорян, — Мирон замялся. — Чай, может, с ромашкой сделать тебе? — А молоко есть? — после тех несчастных двух конфет Славе хотелось пить, а все шуршалки от них он крепко сжимал в кулаке, как ребенок. — Есть, для кофемашины которое, пакетов двадцать в топочной. Но его и просто так можно пить вроде. Принести? — сонно потерев шею, предложил Мирон. Его тон все еще был приторно милым. И чем добрее звучал Мирон, тем больше Слава на него злился. Злился, конечно, на себя, потому что доброту эту никак не оправдывал: у него не то что подарка не было, он вообще-то собирался и чужие спиздить. Никогда не мог сделать по-людски, лучше ведь вообще не купить ничего, не украшать и не праздновать. Закомплексованная дубинушка. — Я мед привез, — сообщил он. — На рынке купил, свойский, сказали. Давай по молоку с медом? — Горло болит? — Да нет, — зачем-то честно признался Слава. — А ты умеешь без пенки варить? — Да давай в микроволновке погреем, на плите убежит еще. — Ну неси мед тогда, — пожав плечами, Мирон ушел в котельную. — Да покури ты спокойно уже, боже, — Слава закатил глаза, когда тот, разорвав пластиковую упаковку, взял молоко и сразу же показался из дверей. — Я что, арбузер какой, запрещаю, что ли, — добавил он, встав в проеме. — В твоей системе я ж первым наслаждаться должен, если ты себя чем убиваешь. Хули ты меня стесняешься? — Да не стесняюсь я, — буркнул Мирон. — Дай мне тоже. Не жалко? — Ну ты аккуратнее. — Не учи ученого, — цокнул Слава и посмотрел сверху-вниз из-под полуприкрытых век. Мирон подумал, что он хвастается, как школьник, но смолчал. Дал сигарету, поднес зажигалку, прислонился спиной к плитке на стене. Комната была вытянутая и узенькая, и стоять друг напротив друга было едва ли комфортно — расстояние вытянутой руки, поменьше даже. — А чего тебе на новом месте нервно? — вяленько поинтересовался Мирон. — Менталку похерил, вот и нервно. — Куда она только уходит, вроде во Вьетнаме не были. Живем не так, как хочется, наверное, — добавил Мирон. — Все траблы отсюда. — Чего глаза такие хитрые? — Слава как подумал, так и спросил. В загадки играть с жидом — себе дороже. — Да обычные, — тот улыбнулся. Нет уж, хитрожопый, подумал Слава, о чем-то не о том ты думаешь. Его прошил странный магнетизм: когда кожей чувствуешь, что все замерло и щас-что-то-грянет. Но Слава, видно, сам это что-то спугнул, предчувствие грозы после его вопроса потухло. Тень тихонько соскользнула на пол, шухернулась — не сегодня. И это очень хорошо, что Слава никак не мог узнать, о чем это — не о том думал Мирон. Что бы он сказал, интересно? Слава ведь целый мирок напридумывал, а для Мирона он хер залетный, не роднее и не дальше всех остальных. Примитивный инстинкт расцветал похлеще вереска. — А пепельница? — спросил Слава. — Кружка вот. — Бескультурье какое, Мирон Яныч. — На мороз сейчас пойдешь, — напомнил тот. Слава стоял так близко, чихнешь — носом в грудь уткнешься. На щеке виднелся вдавленный след от шва подушки, как у младенца. Осоловелый немного, в одних трусах. Не стеснялся абсолютно. Они немного помолчали. — А про баню ты всерьез спрашивал? Тут есть. С вениками, — сообщил Мирон. — А что, у тебя член и правда не короткий? Увижу ведь, что короткий, сразу дисс выкачу, — Слава улыбнулся, головой качнул, бок почесывая. — Да я вместе и не предлагал, — Мирон скривил губы на сторону. — Ну давай истопим завтра. В снег прыгать будем? — Не, это не по мне. — Ну че ты, Оксан, давай. — Не надо про Оксану, морально устарело. — Извиняйте, Мирон Яныч, — Слава бросил в чашку только наполовину истлевшую сигарету и откуда-то взявшиеся в его ладони кусочки золотой фольги от конфет, вышел с недовольным лицом. Мирон остался один, но все равно недоуменно дернул подбородком, сведя брови на манер это-что-еще-такое. Сам Оксаной назвал, сам обиделся, приплыли. Слава расстроился, что весь его рай с молоком и медом летел коту под хвост из-за их неспособности не собачиться. Даже ночью, даже после распитой бутылки вина и выкрикивания «Иностранный агент» в потолок они будут цепляться друг к другу и выдавать тошнотные косноязычные фразочки. И все это неискренне до жути, неправильно, потому что мерзко. И самое обидное, что дело, блять, не в Мироне. Выпить бы таблетки поскорее. С пластиковым скрежетом Машнов тормошил пачку, выдавливаемая ячейка-пузырик хрустела. — Слав, ты чего? — Все путем, — он сунул в рот таблетку и запил из ладошки, набрав воды из-под крана. — Оё, мужик, — отреагировал Мирон на ладошку. — Хочешь, иди ложись, я принесу молоко, как погрею. — Не, забей на молоко. Так пойду. Доброй ночи. — Да стой ты. Случилось чего? В его глазах было столько непонимания, что Мирона стало жалко. Наверное, редко он настолько не вдупляет. — Сам себя бешу, не бери в голову, — бросил Слава, уходя. — Чем это? — Да всем, — длинные худые ноги замельтешили по лестнице, дверь за ним закрылась.03:40 Вань Ванечка Ванюша АЛАРМ КОД КРАСНЫЙ родной милый помоги я про тебя частушку напишу в благодарность братик не оставь
03:40 Ну что?03:40 Привези мне из города подарок для жида
03:41 С х у я л и03:41 Я хотел из-под ёлки конфеты украсть а он меня спалил и теперь думает что я подарок ему под ёлку положил мне до завтра нужен подарок или я плакать буду Вань
03:42 АХАХАХАХ ааааааа 03:42 Ты ебанько? Ты что в мультике живешь?03:43 Век благодарен буду до смерти не забуду проси что хочешь только привези подарок ты представь как Мирон будет под ёлку смотреть а там пусто он же старенький уже сердце не выдержит а я от стыда умру😭😭
03:44 Слав, почти утро, когда я покупать буду и когда поеду?03:44 Да тут на собаке меньше часа я встречу тебя пока он спать будет я сам никак не успею смотаться незаметно
03:45 Кто с тобой блять дружит, тот в цирке не смеётся, пиздец 03:45 Ты со своими причитаниями хуже бабы 03:45 Кидай, что надо, СО ССЫЛКАМИ или адресами магазинов 03:46 С тебя вискарь мне на стол новогодний, выберу сам В это время Мирон стоял среди мигающих гирлянд — надо же, жизнь подбросила новых загадок под Новый год. Ну что, хитроумный Одиссей, справишься? Любишь ведь головоломки. Он раздраженно выдохнул. Пассивная агрессия, истеричный уход, недовольный вид. И вот Мирон вроде не дурак, а не понял. В диссе Слава плевался на «КУМ» и выставлял его педофилом — трахнул девочку, что лишь на пять лет старше его травмы, ага, на Западе за такое бы уже линчевали, но Россиюшку на тройке мимо «новой» этики пронесло; потом Слава трясся над ним, как над хрустальной вазой; сюда приехал с видом благодарного ученика, подгавкивал только ради приличия, чтобы традицию соблюсти. А теперь вот… Теперь-то что? Мирон уже уши развесил, надо же — в личке Моргенштерн, у холодильника Слава КПСС, все конкуренты сложили оружие, признали поражение, ластятся к руке и в друзья набиваются. Это льстило эгоцентризму, самомнение перло на Эйфелеву башню. Накатывала эйфория однополярного мира, и казалось, что дальше только конец истории. Выходи на балкон из дворца да пряники кидай, хорошо устроился. И Славу он мысленно уже потрахивать начал — не от большой любви к Славе, просто властолюбец упивался вседозволенностью и в голове хотел дойти до крайности. Тень моргала под ногами от паники гирлянд. Брюзга корыстен и речист, одиночка и нарцисс с тягой к блудницам, с жидовской хитростью потирающий ладони, в капюшоне несущий чернухи столько, что впору в клети выставлять на площади. Но Славкин выпад что-то тронул внутри. Настоящая симпатия, как будто выходя из комы, шевельнула мизинчиком, просто от того, что увидела что-то человеческое. Поди, у Славы свои эмоции, траблы и мысли. Тень, то скукоживаясь, то разрастаясь, трепыхалась у босых ног.