***
Полтора года спустя. В деревянной и дряхлой повозке пахло затхлостью, сыростью и кислятиной. Расстояние от одной стенки до другой было невелико, и растянуться в полный рост не позволяли доски с торчащими наружу гвоздями. В промозглой и поглощающей темноте трудно рассмотреть пальцы рук, не говоря уже об остальных дребезжащих и стукающихся друг о друга предметах. Корнелия поёжилась. Они везли её непомерно долго, не останавливаясь на привалы и не уходя с намеченного маршрута; каменистая дорога, полная неровностей, усложняла путь. Возница то и дело подскакивал вместе с повозкой, шумно ругался и высыпал проклятия, а Корнелия ударялась плечом об ящики, доверху забитые чем попало. Она мало что помнила со своего пробуждения. Только омерзительный запах навоза, мочи и пожухлой травы, который преследовал, как неуловимая тень. Боясь пошевелиться, Хейл сидела подобно каменной статуе в углу тесной повозки. Если выпрямит ноги — наткнётся на гвоздь и поранится; если расправит плечи и свободно опустит руки, то, что неудивительно, снова наткнётся на гвозди и стеклянные осколки. Кто-то приподнял тонкую продуваемую ткань, и в свете тусклого фонаря Корнелия увидела лицо её мучителя. Небритый, уставшие глаза, измождённая походом и беспрестанной службой кислая физиономия, не предвещающая ничего хорошего. Она не знала этого человека. Более того, сквозь мутную пелену застывших слёз почти не различала цвет его кожи. Наверное, бледный. Как и все те, кто попадались ей в этом мире. — Тебя купили позавчера на торгах, — хрипло сообщил он. — Угадаешь, кто это мог быть? Ответа не последовало, как и догадок. Уставший рассудок перестал выдавать какие-либо мысли, и после двенадцати часов нескончаемых пыток её мозг внезапно опустел. Никаких эмоций, кроме гулкого разочарования и отчаяния. Корнелия запретила себе идти на контакт со всеми людьми мира, пусть это будет даже Вилл и Лилиан. Никому ничего не говорить. Так будет проще выжить, если это возможно. Поджав теснее ноги к груди, Хейл спрятала лицо в мокрых и ободранных коленях. Раны перестали кровоточить, некоторые покрылись тонкой коркой и разносили болезненные спазмы по всему телу. Отрешённый взгляд голубых зениц прошёлся по местности, простиравшейся позади королевского гвардейца. Ночная тьма, разбавляемая топотом копыт и редкими бормотаниями всадника, не уступала место кромке света. — Ну, хорошо, — устав ждать, произнёс холодно мужчина, — во дворце тебе развяжут язык, не переживай. Или отрежут и пустят на корм псам. Корнелия вслушалась в его угрозы, пытаясь найти в себе страх. Но страха не было. Кондракар пал. Оракул убит, а Нерисса правит всем мракобесием. Корнелии не за кого зацепиться, чтобы бояться и надеяться на лучшее. Она повидала и испытала достаточно, чтобы не слушать очередных потасканных жизнью бойцов. Кому-кому, а правдивости их действий верить нет смысла. Её они убить не посмеют. Палец не поднимется дотронуться до девичьего тела, осквернить его. Всё, что могут эти жалкие бесы — плеваться желчью и раздражаться от того, что они не имеют права прикоснуться к ней и воплотить в жизнь самые грязные фантазии. Закон Неприкосновенности купленного товара действует на территории всего Меридиана. — Жаль, что я не могу выбить из тебя всё молчание, — досадливо процедил мужчина, и конь под ним замедлил ход. — Я бы позаботился о том, чтобы такая дрянь, как ты, знала своё место. Оборванка с нижнего селения, вот кто ты, — выплюнул он. Ледяной и жалящий ветер проникал внутрь. Корнелия была одета слишком легко для зимней пурги. Оборванные тряпки едва прикрывали тело; ступни окоченели от пронизывающего холода, сжатые зубы трещали против её воли. Шмыгнув носом, Корнелия обняла себя крепче. Только бы не думать о том, что конец этого пути там, где начинается её ад. Её борьба была долгой, свирепой и лишённой всякой морали. Убитые лежали в лесах и тавернах, обиженные проклинали и молили Всевышнего, чтобы тот обрёк Корнелию на страдания. Не вышло. Спортивная закалка фигуристки не допустила поражения. Проигрыш числился в другом. В том, чем Хейл не обладала и не могла изменить. — Надеюсь, ты стоишь своих денег, — насмешливо изрёк мужчина напоследок, будто желая выплеснуть всю злость. — Сорок тысяч золотых монет и ещё сверху десять тысяч серебряных. Самая дорогая шлюха за всю историю Меридиана. — Закрой пасть, — прерывисто прошептала Корнелия, услышав собственную цену. Он отдал за неё пятьдесят тысяч монет. Почему-то она не удивилась этому. Только горько усмехнулась и прикрыла веки. Теперь Корнелия знала, какова цена её трёхлетней борьбы и голодных скитаний.I.
23 декабря 2021 г. в 00:06
Бескрайнее поле усеяно прахом и в воздухе веет тяжкой судьбой.
Небо пропитано смрадом отчаяния. В жухлой и затоптанной траве сокрыты голые кости, обглоданные жестокостью солдат. Заместо душистых цветов, россыпи жуков и бабочек, черепа окропляют сухую землю, тучи, висящие над головами, сгущаются, поглощая солнечный свет. Ветер третий день завывает о скорби, печали и непростом времени. В непогоде нет ничьей вины, и Корнелия тихо внимает потокам северного ветра, принёсшего запах сожжёных деревьев и железа.
Она обнимает себя, стоя на прогнивших ступеньках, позади двухэтажный дом, одиноко в степи стоящий, хранит молчание и боль хозяйки. Её исхудалые пальцы, вцепившиеся в бесцветную пряжу тёплого свитера, — единственное место на теле, украшенное не шрамами и ссадинами, а кольцом. Очервствевший взор двух зениц ловит вдалеке взымающуюся вверх птицу. Ястреб. Охотник, выслеживающий остатки выживших повстанцев. Корнелия смотрит равнодушно на птицу пару мгновений, прежде чем заходит обратно в дом. Потеряй бы она последнюю надежду — отправилась навстречу ястребу и его острому клюву.
В разожжённом камине потихоньку гаснет пламя. Дымоход забит, и она задыхается, чувствуя после свежего ветра запах сажи и гари. Лёгкий дым витает в доме, словно кто-то беспрестанно курит сигары. Когда-нибудь дом подорвётся, сгинув в пламени. Ворс ковра близок к огню, разбросанные и смятые письма подле каминной решётки валяются, подобно мусору.
Корнелия прислоняется к двери, слыша звонкий крик ястреба над крышей. Её сердце гулко отбивает медленный ритм, на короткий миг останавливается, когда поленья вспыхивают, обдавая комнату жаром. Здесь не пахнет роскошью. Никакого аристократичного убранства, лишь нищета и застарелое дерево, которое вот-вот сгниёт. Ржавчина покрывает железные трубы, в кухне обосновался мор и грязь, несмотря на все попытки Корнелии привести в порядок вещи. Под скрипящими половицами похоронены девушки, гниющие в общей могиле. Зловоние их разлагающихся тел поселилось в каждом квадратном метре, в отсыревших обоях и потреснутом камне. Их душераздирающие вопли Хейл слышит по ночам, просыпаясь в смятении и слезах.
Девушек зарезали. Совсем как скот.
Рыцари Мести чинствовали в этих краях до прибытия Корнелии. Ушли, оставив после себя нескромный подарок. Их осквернённые тела она не видела, но ясно представляла ту боль, которую они пережили. Нескончаемые крики дали понять, сколь тяжела была их судьба. Когда-то этот дом был их убежищем. Теперь же Корнелия бродила призраком по комнатам, предавая душу агонии.
Она глубоко вдохнула, возвращая себя к реальности. В нос ударил слабый запах разложения, огня и старой бумаги. Сумрак наступал быстро, или быть может, она простояла так долго у двери, не сдвигаясь с места. Ястреба больше не было слышно. Сердце ненадолго успокоилось.
В чайнике закипала вода. Высохшие листья мяты, редкие полевые ягоды и чёрный чай усмирили разум. Первый глоток вышел обжигающим и едким. По вкусу совсем как отрава. Свеча догорала на обшарпанном столе, краска сходила, осыпая пол. Сквозь оконные щели внутрь проходило дуновение ветра, и, поёжившись, Корнелия приподняла воротник кофты.
Близился октябрь. Прошёл год. Она держится стойко, на зависть стыдливо-испуганным солдатам. Во имя Святого Оракула и света не позволяет отчаянию взять над ней власть. Чем больше проводит дней в этой безликой клетке, тем быстрее теряет себя и свой облик. Её волосы стали ломкими, тусклыми и непослушными; кожа утеряла загар, обнажив все болячки и шрамы.
Всего лишь год.
Корнелия разом осушила низкую кружку с треснутой ручкой. Горло обожгло, язык неприятно защипал. Опустошённо глаза уставились на настенные часы, отбивавшие свой ход. Близилась ночь. Она снова услышит вой погибших на войне девушек и ничем не сможет им помочь. Разве только выслушать и принять в своё сердце, которое и без того безрадостно билось. В ящиках пылился и плесневел хлеб, печенья и портились яблоки. Ей было не до еды, помутневший рассудок отказывался принимать само слово «еда», словно оно причиняло нескончаемую боль.
В гостиной неуютно тихо и мрачно. В углах появилась паутина, толстый слой пыли покрывал книжные полки и вазы с засохшими белыми гортензиями. Пожелтевшие лепестки опали давным-давно. Их беззвучно проносил по комнате ветерок со второго этажа. Туда Корнелия не поднималась шесть месяцев, нарочито игнорируя существование остальных комнат. Одна она туда не ступит, как бы тяжело ни было. Сам Оракул ей свидетель — бремя на плечах давит хуже безответной любви, но Хейл не настолько отчаялась.
Всего лишь год.
С малым триста шестьдесят пять дней, проведённых в полном одиночестве и горечи. Присев на старый диван, она по привычке закинула ногу на ногу, посматривая на письма. Война отняла у неё родителей, Лилиан и бесценную подругу Одри. Скоро заберёт её и саму, если вдруг кто-то из приспешников Нериссы решит наведаться в эти земли и проверить обстановку.
Она — бывшая стражница земли, и её убьют первой в плену у рыцарей Мести. Высоченные горы вокруг укрывали от мира сего, будто защищая от пагубной реальности по ту сторону. Ей не нужно было много гадать о том, как проходила война. Порой до неё долетал дым и небо обрушивало ливень. В такие дни Корнелия неосознанно представляла, скольких ещё людей унесло поле боя. Тысячи, а может и десятки тысяч. Но пока не её.
Полночь наступает быстро, ночной мрак овладевает всем. Единственный источник света — огонь в камине, медленно потухает. Корнелия бесцельно смотрит на догорающее дерево, ожидая худшего. Она бы уснула, да боится не застать тот момент, когда набегут рыцари и схватят её. В конце концов, Корнелия поклялась Калебу, что останется в живых.
В глаза бросается его письмо, прочитанное ею более сотни раз. Каждую букву, испачканную кровью и землей, она изучила досконально; каждый миллиметр бумаги несёт в себе терпкий аромат его тела, чернил и пороха. Точно сказка, рассказанная матерью, слова Калеба о собственном здоровье утешали её и насыщали жизнь смыслом.
Корнелия не знала, где он. Понятия не имела, в какой «горячей точке» Калеб застрял, спасая и защищая их. Лишь молилась по утрам и ночам о его благополучии, прося только об одном: ему жизнь сохранить. Иссохшие и побледневшие уста произносили имя его, будто сокровенную молитву. Корнелия придавала мольбам всю искренность, не плача и веря, что однажды Калеб вернётся.
Если проронит слезу, если посмеет заплакать и пожалеть — предаст его.
Потому остекленевший взор её не выдавал ни единой эмоции. С его уходом и прощанием Корнелия остановила течение жизни, взяла паузу, уйдя на покой. Недели и месяцы проводила в ожидании, сидя на диване перед камином и изредка за письма берясь. Более двухста запечатанных конвертов ровной стопкой покоились на краю рабочего стола.
Посередине письмо Калеба — всё измятое, перевёрнутое со всех сторон, рядом порванный конверт — и ничего больше. Он запретил писать ему ответы, сказал, что прочтёт всё, когда вернётся. Взял клятву, что Корнелия не воспользуется ни единым заклинанием, по которому бы её могли отыскать; не попытается найти Калеба и выйти на протоптанную охотниками тропинку.
И она дала слово, пряча глубоко внутри в тот же вечер все волшебные силы. Долго думала, не веря, что прощается с единственной оставшейся ценностью, но указания Калеба в голове звучали громче эмоций.
Ведь он всегда знал, что говорит и делает.
Даже если самостоятельно принял решение отправиться на службу, принеся в жертву их мнимое будущее. Получив его в бою, Нерисса оставила Корнелию в покое. И жутко злилась, не имея возможности ощутить вкус крови на губах.
А Хейл исчезла незаметно для всех, поутру растворившись проклятым сном и бывшей чародейкой. Осталась блёклая, сутулая фигура из плоти и костей.
Она могла бы припомнить заклинания, но всё, чем была занята её память — лицо и запах Калеба. Она вытеснила все остальные воспоминания, которые хоть как-то помешали бы ей думать и вспоминать о нём.
Его фамильное кольцо на пальце было нестерпимо холодным. Когда Корнелия дотрагивалась до кольца, то с разочарованием пыталась нащупать хоть какое-то тепло. Но с каждым разом металл становился холоднее, навевая не самые хорошие подозрения.
Мысли о смерти Калеба отсекала, как сумбурный бред. Верила, что её молитвы услышаны, и Оракул снизойдёт до пощады. За прошедший год произошло многое. Но память её безошибочно помнила наставления, по-своему дурацкие и совершенно разозлившие её.
Он велел ей выжить и сохранить в себе остатки тускнеющей силы. Но сам так и не дал того же обещания.