***
К тому времени, как они доходят до пристанища Аверды, Корнелия вновь чувствует порабощающий холод и нестерпимый голод. Будучи заключенной, она концентрировалась на противоположных прихотям организма вещах. Так было проще выжить и перенести тяготы. Не говоря о давящей тишине каменной клетки и пронзающих криках заключенных, Хейл доканывало собственное состояние и незаживающие раны. Сочетание бессилия и поражения отравляло похуже чем все яды, которыми её пичкали без перестану. Прогулка по лесной местности вернула её в прежний настрой. Две недели в комнате, лишенной окон и свежего воздуха, повлияли на неё больше, чем хотелось бы. Пока Аверда рассказывала о нынешнем порядке и планах на неё, Корнелия вдыхала лесной запах, точно обезумевшая. И, подобно поймавшей вдохновение художнице, ловила внимательным взглядом каждую окружающую её деталь. Всё, начиная от растущих у сосен иголок и опавшей листвы, похрустывающей под ногами. На сером небе не проглядывалось ни одного солнечного луча, однако погода на удивление была тёплой и подходящей для долгих прогулок. Она не жаловалась на боль в ногах и запястьях. Молча шла следом, утопая в рыхлой земле и держась за единственную спасающую мысль в голове. Её больше не вернут на Кондракар, и глаза её не увидят всех нечеловеческих ужасов; слух не поймает истошный вопль одного из узников, чьи пальцы рук были отрублены для безопасности стражи. Некогда светлое и безмятежное царство, парящее в воздухе, исчезло. Радость и спокойствие, присущее ему, пропали вместе с гаванью, освободив место для кошмаров и сосредоточению злобы, жестокости и нечеловечности. Корнелия рада оказаться как можно дальше от Кондракара. Почувствовать неистовый порыв ветра, треплющий волосы. Содрогнуться от мимолетного холода, подкравшегося так незаметно. Она вновь жива и может двигаться. А значит способна и сбежать. Когда расчищенная от деревьев опушка оказывается перед ними, Корнелия перестает думать о своем. Она оглядывает крепкий высокий забор, скованный из чистой стали. Распознает запах формалина, исходящий от каждого сантиметра жилища и морщится, видя искренний восторг целительницы. — Пойдем быстрее, — хлопочет Аверда, утягивая её за собой вниз по вытоптанной тропинке. Чем ближе — тем насыщеннее острый запах. Замок на воротах замудренный, с двумя ключами и трехзначной комбинацией цифр. На лужайке взращиваются ряды трав и цветов, чей пахучий и смешанный аромат вызывает головную боль и тошноту. Створки на окнах закрыты, ступеньки зачищены и ничего, кроме растущей зелени не указывает на то, кто здесь живет. Довольно аскетичное и скромное убежище для той, что грезит собственным величием и своими талантами. — Будешь жить в подвале, — объявляет Аверда, открывая дверь и пропуская её внутрь. — Начнешь капризничать и полетишь в ров к голодным церберам. — Я и не собиралась этого делать. — Прекрасно. Значит мы сработаемся, — подмигивает целительница, включая в каждой комнатке свет. — Не вздумай продумывать план побега и пытаться убежать. В этих лесах ты не выживешь без меня и скорее умрешь от лихорадки и холодной ночи. Корнелия не говорит ей, что спасалась и в более суровых условиях. Когда Калеб только отправился к Нериссе, оставив её одну, Хейл приходилось делить временное пристанище с трупами изнасилованных девушек и дышать разлагающимся зловонием. И что ночи во всем Меридиане столь безжалостно холодные, что она пряталась за мертвыми телами, защищая себя от нагрянувшего ветра. Воспоминания вспарывают утаенные в душе чувства. Те пробегаются по костям невзрачной болью. Вдохнув и примирившись к ноющему ощущению в груди, она проходит внутрь. Её мозг отчаянно пытается придумать сотни оправданий Калебу и его отсутствию. Днём и ночью рассматривает самые нелепые варианты событий, где он заложник или уже давно мёртв. От последнего сердце замирает и пускает смоль терзаний по всем жилам. Она не хочет верить в это, но писклявый и тонкий голосок каждый день напоминает ей о действительности. О том, что она провела сотни дней в пожирающем одиночестве, борясь с насмешками издевающегося разума и выживанием в местности, незнакомой до единых мелочей. Порталы закрылись, и её возможность оказаться рядом с семьей окончательно исчезла. Осталась едкая гниль реальности, вторящей ей о том, насколько глупым было решение остаться. Его не сподвигло появиться ни её бегство по всему Меридиану и мольбы существующим богам, ни заключение на Кондракаре и нахождение у отшибленной целительницы, жаждущей т вырезать её плоть и использовать в своих целях. Если Калеб мёртв — то Корнелия тоже. Если жив и извещен о ней, — то ещё хуже. Аверда догадывается о её раздумьях. Смотрит так, словно её мысли раскиданы в воздухе цветными шариками. От этого скребущего ощущения Корнелия хочет залезть к себе в голову и вычерпнуть оттуда все плохое. Её беззвучные рыдания слышны каждому в округе. Присев без разрешения на старую тахту, она бесцельно утыкается потерянным взглядом в растущий мак в керамическом горшке. Какая-то частичка нетронутого эмоциями рассудка дергает за оборванные нитки и приказывая остановить этот театр. Он так и молвит: «Вот, с чем сталкиваешься, когда даешь слабину!» — Вы знаете, где он? — Хрипло спрашивает Корнелия, не обращаясь конкретно к целительнице и не называя имени. В её голосе упрятаны безнадёжность и горечь. В интонации нет ничего упрямого и броского. Не ждет, что ответят, но надеется сломленной частью души. Оглядывается на Аверду, поджав губы и истерзанным взором умоляя ответить. Та ей ничего не говорит долгие минуты, нащупывая рычаги, за которые можно было бы потянуть чуть позже. — Знаю, — коротко извещает Аверда, не собираясь делиться сведениями и дальше. — Жив и здоров? — Продолжает Корнелия. — В полном здравии, с властью и небывалой силой в руках, — беспечно бросает целительница, прислонившись к дверному косяку. — Служит единственной королеве, — глухо заканчивает Корнелия, не удивленная вырвавшимися словами и гнетущей тишиной, последовавшей за этим. Аверда едва заметно кивает. Ей остается только пожалеть изорванное девичье сердце, да никакого сочувствия внутри нет. Она исчезает в кабинете, появляется с кучкой старых потрепанных вещей, годных только для домашней носки. Хейл не обращает внимания на принесенную одежду, бездумно пялится в стену, точно видя в ней знакомое лицо. — Откуда вы знаете, что я осталась здесь ради него? — Приподняв голову, она обращается к Аверде. — В тот раз вы сказали, что я глупа, раз осталась на Меридиане. Откуда вам это известно? — У многих моих знакомых есть удивительное умение разбалтывать то, что не следует произносить вслух, — двузначно отвечает Аверда. — Как скоро вы начнете свои издевательства и прикончите меня? От её прямолинейности Аверда неосознанно выпрямляется. Рассматривает сутулившееся тело, изменившееся под гнетом войны и голодных дней. Отрезанные волосы, что свисают неровными прядями и нисколько не убавляют её мрачной красоты. — Так быстро, как ты пожелаешь, — в тон ей говорит Аверда, не стесняясь разглядывать обнажившееся эмоции и чувства, написанные красными чернилами на лице. — Тогда начнем прямо сейчас, — кивает Хейл, резко вставая с дивана и подбирая с пола первую попавшуюся вещь. Целительница потешается над тем, как та перекрывает ненавистное сожаление более прискорбными делами. Она больше не смотрит с той печалью и тоской, взывая к действию и беззвучно прося поскорее начать и избавить её от слепой веры в хорошее. Аверда делает вид, что не замечает, как сотрясаются ее плечи и как блестят опечаленные зеницы. Она идет следом за ней и останавливается, слыша топот копыт во дворе и торопливые шаги по ступенькам. Два громких стука вынуждают их сощуриться и напрячься. Стоит ей открыть дверь, как былое умиротворение растворяется, оставив после себя едва заметный отголосок радости. Она не успевает среагировать вовремя, отскакивает в сторону, врезаясь в стену и ударяясь затылком об край полки. Аверде кажется, что даже дом перестал иметь неприкосновенность и защищать от нападения тех, кого не рады видеть ни в одно время суток, ни в любой сезон года. Сжав челюсти, целительница приходит в себя и преграждает им путь. Вызывающе оглядывает высокую фигуру, прекрасно понимая, за чем они здесь. — Она принадлежит мне, — гневно цедит Аверда, не замечая, что позади гвардейцев за всем наблюдает человек, чьи желания не оспариваются и не откладываются в дальний ящик. — И я не позволю вам забрать её у меня. Не в этот момент. — Приказы лорда главнокомандующего не обсуждаются, — безапелляционно твердит гвардеец, сжав эфес меча. — Плевала я с высокой колокольни на вашего лорда. Аверда стискивает в пальцах ручку двери, готовясь в подходящую секунду захлопнуть её. Не пугаясь двух стражников и их смертоносных мечей, она выступает вперед, пряча за спиной важный для исследования объект. Она смогла простить Седрику его внезапный порыв прогуляться с Корнелией по Кондракару и показать ей лабиринт, позволила отсрочить её прибытие в лабораторию и заставить ждать её, как отверженную девчонку на побегушках. Но сейчас Аверда не намерена пропускать их, пусть сама Нерисса ворвется в её обитель и прикажет доставить стражницу в замок. — Глупо и безрассудно, — покачав головой, затормаживает её Калеб и велит гвардейцам одним взглядом отступить, — говорить подобное вслух. Я никого не собираюсь красть, но посмотреть хочу, — он заглядывает за её плечо, выискивая в полумраке застывший силуэт, — выжившая пташка позволит на себя взглянуть, не так ли?VI
30 августа 2022 г. в 15:04
Стоит ему сделать глубокий вдох, как стенки лёгких покрываются привычным запахом пепла и металла. Прежний аромат, пропитанный дикими цветами и переспелыми фруктами, едва осязается. Его словно вырезали, подставив взамен то, что никогда бы не подошло ей и не задержалось возле миниатюрной фигуры дольше, чем на полминуты. Но нюх Седрика не подводит, и он ясно чувствует, как в морозном воздухе стынет присутствие Корнелии.
Он бездумно пялится в стену ещё пару минут, осознавая пару вещей.
Она жива и невредима. Некогда милое личико обрело иное выражение суровости и жестокости, но привлекательности не потеряло. На нём не нашлось царапин, серьезных увечий; глаза хоть и пылали отвращением, но по ним он приметил, что душа её живее всех живых.
А ещё Корнелия из безобидного лебедя обратилась в существо с когтями и клыками. Седрик помнит, как встретил её и шайку неумелых стражниц на Меридиане в первый раз. Малыши, что впервые распустили крылья и вздумали учить взрослых морали и силе. Не говоря о других, он рассматривал каждую, однако Корнелию имел удовольствие лицезреть чуть дольше. Тогда она была слащавее, наивнее, не имела силы воли и необходимой для стражницы завесы дисциплины. Сейчас же это совершенно другая девушка, чей страх в зеницах уступает первобытной ярости и желанию разодрать ему глотку при первой возможности. Это не вызывает азарта. Чувство внутри больше схоже на потеху, когда наблюдаешь за чужими и резко повзрослевшими младенцами.
Он шагает достаточно быстро, чтобы оставить позади лестничные пролеты, бесчисленные коридоры и оказаться в нужном месте. Стражники, попадавшиеся на пути, негласно опускали головы, присаживались на одно колено и молча выражали уважение, которым Седрик подпитывался всю дорогу. Придя к укромной комнатке, расположенной за рядами темниц, смог наконец расслабиться и принять более непринужденный облик. Ничего не доставляет ему больших трудностей, чем притворство перед собственными подчиненными. Одно неверное слово и взгляд, — и обиженные бунтовщики рассеют нелепый слух по всему королевству, дав многим ещё одну возможность узурпировать трон или же нагретое местечко в королевском совете. Все придворные и слуги любят Элион. Потому она знает обо всех происходящих вещах, даже не появляясь в том месте. Её пташки не покидают пределов Меридиана, распевая по утру вести. Паучки выходят на смену им ночью, пуская паутину лжи, хитрых игр и лицемерия для добычи сведений. Седрик уважает Элион лишь по причине родства с Фобосом. Её дворцовые хитросплетения чужды ему, и обладая достаточной хитростью для понимания многих вещей, он кривится всякий раз, когда в роскошных стенах замка видит Элион, преспокойно болтающую со своими слугами. Она не говорит с ним о Фобосе, а если и делает это, то очень редко. Страшится произнести его имя даже шёпотом, четко осознавая, что Нерисса слышит всё. И видит тоже.
И ей претит мысль об истинном правителе Меридиана и иных земель. Об его следе, что продолжает душить Нериссу и мешать ей воплощать свои планы в реалии.
Комната пахнет сырым камнем, растопленным воском и металлом. Камин никогда не разжигается, нетронутые поленья лежат в кучке угля и пепла, столы завалены рукописями охранников и королевскими приказами, доставленными гонцами. Когда Седрик входит, то первым делом замечает развалившуюся на диване тушу, что преспокойно читает очередной трактат и не прилагает усилий почтить добрым словом старого приятеля. Седрик хлопает дверью достаточно громко, эхо шагов отскакивает от низких стен. Он стаскивает с плеч походной плащ, не глядя бросает на спинку стула и наполняет стакан свежим элем.
— Веселый обход? — Предполагает Калеб, не удосуживая его ни взглядом, ни теплым приветствием.
— Наиболее занимательное приключилось перед обходом, — протягивает Седрик, отпивая эль и поглядывая на обложку трактата. История ядов и их обратный эффект. Он хмыкает, вспоминая одержимость Аверды этой темой.
— Я видел узницу рядом с тобой, — Калеб не церемонится в разговоре, и Седрику это нравится. Уста против воли растягиваются в победную ухмылку, которая привлекает и внимание, и заставляет оторваться от непомерно интересного чтения. — Разве им полагается ходить по Кондракару даже в сопровождении нас?
— Это особенный человек.
— Настолько, что самый праведный защитник законов обходит стороной одно из правил: Никогда не показывать лабиринт любым узникам?
Его голос сквозит неприкрытым сомнением. Калеб, не закрывая книги, убирает её в сторону, садится и утыкается проницательным взглядом в радостную физиономию Седрика. Зеницы отражают подозрение и привычную тяжесть.
— Я их установил, мне же за них и отвечать, — вальяжно усевшись в свободном кресле, отвечает Седрик. Хмельной привкус эля и острота слов на языке ему по нраву. — Ты знаешь, что это за узница? Или обходил свои обязанности последние две недели и не удосужился познакомиться с новыми гостями Кондракара? — Играя удивление, спрашивает он. — Разве так поступают лидеры и правая рука короны?
— У меня не было времени следить за прибытием отребья, — в своей небрежной манере бросает Калеб, не считая нужным объясняться перед ним. — Если говоришь про обязанности, то не забывай, что ты должен бегать ко мне со списками и досье каждого в любую свободную минуту. Ты любимец Нериссы, но не мой. Я не приемлю пренебрежения к моим вопросам, — он наклоняется, зловеще улыбаясь краешком губ. — Повторю ещё раз: кто эта узница?
— У кого-то не достает терпения и мудрости, — усмехается Седрик, отпивая ещё больше из бокала. — Что если я скажу о том, что это одна из пропавших стражниц?
Калеб замирает, и Седрик наслаждается тем, как извечно скупой на эмоции лик его преображается в одночасье на какие-то жалкие пару мгновений. Они запечатываются в его памяти несмываемыми чернилами. Он наблюдает сблизи, как хваленое самообладание крошится, а затем молниеносно покрывается коркой льда и шипами. Всего лишь пару слов, а эффект такой, что не от каждой девицы и боя получишь. Допив эль, Седрик шумно приземляет бокал на стол, выводя Калеба из короткого оцепенения. Восторг, страх, понимание и удручение. Целая гамма эмоций, разливающихся сладкой патокой по изголодавшемуся на впечатления сердцу.
— Которая именно? — Он привстает, следуя к забитому бумагами столу и рывком сносит стопку старых и свежих досье на пол, как ненужную пыль.
Пальцы перебирают бумаги быстро, пока не находят необходимые.
— А какая больше интересует? Их две на примете.
— В таком случае обе.
— Миранда донесла, что на северных окраинах ближе к ледяному морю видели девушку, выделяющуюся красными бровями и странной манерой бросаться в передряги, ища справедливости. Мы полагаем, что это Вилл, хотя самозванок достаточно и нам необходимо время и силы, чтобы добраться до северных владений, порыскать по тем землям и найти хоть какую-то зацепку.
Досье на Вилл у них нет, однако в памяти тотчас образуется оживленная картинка отважной и самоотверженной стражницы, предводительницы всей стайки гиен и доверенной девчонки Оракула. Короткая стрижка, волосы, что цвета только пролившейся крови и пылкий нрав, угощающий грубостью, язвительностью и отчуждением ко всему. Она нравилась Седрику меньше всех. Создавала много шума, боролась за призрачные идеалы и двойственно оценивала потери, проклиная врагов за убийства, но не скупилась убивать ненужных и мешающихся. Все хвалили её за доброту и жажду справедливости; благоволили перед святым образом освободительницы и победительницы тьмы. Фобос не раз называл её простушкой, нацепившей на себя карнавальный костюм и стеклянную безделушку на серебряной цепи.
Прежде чем с ней встретиться, Седрик тщательно собирал информацию о стражницах, и Вилл казалась ему меньшим злом и сопротивлением. Её шаткая кандидатура лидера меркла на фоне лидерских позиций Корнелии, не боявшейся уколоть укором или негативным мнением, касательно планов и затей. Как оказалось они обе создавали взрывоопасный тандем, перед которым не сокрушался разве что Фобос, привыкший видеть подобное при дворе среди слуг и именитых лиц.
— А вторая?
Он и сам знает, вертя в пальцах потрепанный свиток и прожигая взглядом дыру в девичьем лице. Губы размыкаются, выдавая невнятный звук изумления.
— Стражница земли. Та, что скрывалась на Меридиане некоторое время и попалась при последней вылазке к замку. Ей всё хотелось рассмотреть церемонию казни поближе. Счастливая случайность или нет, но она потеряла сноровку и осторожность в тот момент, когда Нерисса шествовала по парадной лестнице. Шегон заприметил её, не стал задерживать прилюдно, дождался наилучшего момента и выследил пташку, — самодовольно рассказывает Седрик.
— Почему я узнаю об этом последним? — Рявкает Калеб, скомкав лист и отбросив его в камин на сырые поленья.
— А я и не твоя верная собачка, которая прибегает по первому зову и несется приносить газеты со свежими сплетнями, — непринужденно заявляет Седрик, подперев подбородок кулаком. — Проводи поменьше времени с принцессой Элион и на Земле, тогда не пропустишь ничего из того, что тебе бы хотелось знать.
— Я выполнял поручения Нериссы. Кондракар всё ещё контролируется мной, так что будь добр говорить мне о важных пленных. Воров, насильников и прочий сброд можешь себе на потеху оставить, — отчеканивает он, — но важных гостей передавай сразу мне. Где последняя стражница? Кому ты её отдал?
— Той, что позаботится о нераспустившемся цветке с необходимой заботой, — удрученно произносит Седрик. — Она у Аверды. Наша целительница не обрадуется твоему приходу. Скорее кинет что-то ядовитое и взрывоопасное в твою сторону, как только ты объявишься у её домика.
— Нерисса из пекла лезет, разыскивая всех стражниц и посылает нас, как послушных псов на поиски пропавших школьниц, а ты спокойно заявляешь, что позволил Аверде с ней развлечься? — С притворным спокойствием интересуется Калеб, приподняв одну бровь.
Седрик ему улыбается, тем самым красноречиво ответив. Представляет, что сейчас или минутой позже в него прилетит либо острие ножа, либо же кулак, потому как живущий контролем и дисциплиной Калеб не привык до сих пор к своеволию Седрика. Он даёт ему ясно понять, что родство с Нериссой для него не больше, чем пустой звук. Что бывший мятежник и дезертир не станет помыкать им, командовать по своему усмотрению и злиться на невыполненные задачи, о которых Седрик печется в последнюю очередь. И разум его не глуп, — осознает, что пламенно играется с пороховой бочкой.
Обветренные уста не смыкаются ни на секунду. Зелёные зеницы исторгают насмешливое презрение и вызов, красной тряпкой приходящиеся по вспыльчивой натуре главнокомандующего. Нечто схожее на злорадное издевательство, но никак не зависть и не желание унизить. У Сердика одно намерение — вернуть Фобоса на трон и избавить его от всех приспешников Нериссы, преклонивших колено перед восставшей из пепла женщины. Он не уважает её, однако не обделен инстинктом самосохранения и признает, что власть, таящаяся в женских руках, куда сильнее и мощнее, чем его меч за спиной. Ему хватает смелости дерзить ей и сомневаться в действенности некоторых планах, но в остальном Седрик послушен и кроток.
— У Корнелии неуязвимость перед ядами. Перед тем, как сдать её королеве, нужно провести несколько опытов и преподнести всё с красной праздничной ленточкой.
— Это не делается без моего ведома.
— Правда? — Удивляется Седрик. — Предлагаешь сидеть и ждать, пока ты соизволишь появиться здесь и почтить нас своим вниманием? Никуда стражница не убежит. Аверда извлечет то, что необходимо и затем приведет её к нам обратно.
В маленькой комнатушке его непокорные ответы тянутся, подобно зловонию. Калеб безотрывно смотрит на него, выглядывая в лице хоть унцию понимания и разумности. Натыкается на раздражающее самодовольство, что безошибочно пронзает гордость похуже острого копья.
Ему, в общем-то, всё равно, что Седрик ведет двойную игру и подчиняется только в удобном случае. Порядок и слаженность в системе беспокоят намного больше, чем подростковое бунтарство, играющее в крови змея.
Он обходит стол, играясь с клинком в руке. Приближается к умиротворенному Седрику, присаживается на корточки и смотрит снизу вверх на пышущее довольством физиономию. Схватывает с небольшого столика надкусанное зеленое яблоко, отрезает кусок и медленно прожевывает его, не сводя зоркого взгляда с Седрика.
— Хочешь яблока? — Внезапно предлагает он.
— Вопрос с подвохом?
— Не привык есть один.
Седрик качает головой, протягивая ладонь для куска. Всё ещё ждет тихого удара и непомерно разочаровывается, когда Калеб всего лишь отрезает сочный и большой кусок в знак примирения. Игра в гляделки забавляет обоих, и, кивнув своим мыслям, Калеб привстает, отдавая яблоко товарищу. В ту же секунду совершает рывок вперед, вжимая заточенное лезвие в обнаженное горло дернувшегося Седрика. Клинок длинный, растягивается вдоль всей шеи; в начищенном и отполированном железе отражается неподдельное ликование. Безумцу хватает смелости и наглости ухмыльнуться, разжевывая кусок. Он сглатывает и вздрагивает, когда лезвие вспарывает алебастровую кожу и добирается до натянутых, подобно струне, мышц. Острие утыкается в жилку, бьющуюся так сильно, словно попавшаяся в капкан паука муха.
У Калеба нет намерений его убивать. Коленом пригвождает его к креслу, лишая возможности сбежать. Тихо, мертвецки спокойно и без лишней интонации произносит с отчуждением:
— Если я захочу убить тебя, то ни одна твоя ипостась не спасет тебя и не остановит меня. А убиваю я тех, кто встает мне поперек горла и считает, что бессмертен. Может быть Нерисса и держит тебя возле себя, как запасную зверушку на случай моей гибели или гибели Шегона, но для нас всех ты пыль под подошвой. Ослушаешься ещё раз и позволишь непослушным таракашкам своевольничать и окажешься в лабиринте вместе с ними, — бесстрастно отчеканивает он, мельком глядя, как кровь с раны пачкает изящный и только сшитый камзол.
— Осторожнее, Калеб, — нашептывает Седрик, — ты ведешь бой не с тем противником. Я владею тем, чем ты уже никогда не сможешь обладать.
— Кучкой преданных болтушек, работающих на тебя ради куска хлеба и ещё одного дня жизни? Ты меня победил, против них я никогда не выстою.
— Я про то, что ты, сам того не зная, потерял.
Он пользуется моментом растерянности, отпинывая от себя Калеба и прикладывая ладонь к кровоточащей ране. С придыханием и омерзительной полуулыбкой проговаривает:
— У тебя никогда не было ощущения, что кто-то крутит шестеренки в твоей голове по своему хотению? — Допытывается Седрик, размазывая кровь по пальцам и пуговицам камзола. — Что твои мысли уже давно просмотрены, как фотопленка, а память неожиданно сбрасывает сладкие и главные воспоминания, которыми ты дорожил?
— Я бы понял, если бы Элион или Нерисса вторглись в мое сознание, — напряженно отвечает Калеб, скрестив руки на груди.
Хотя сам не верит и тенью подозрений проникается ежесекундно. Седрик сплевывает, не переставая ладонью прикрывать увечье. Берет пустой бокал, поднимает в беззвучном тосте и выдает ему свою самую устрашающую и покорную улыбку, которой Нерисса упивается на собраниях.
— Как пожелаешь, лорд главнокомандующий.