Битва при Меридиане, четыре года назад.
— Вставай! На задворках сознания голос его тих и спокоен, как утреннее шуршание травы. Она слышит приказ словно через толщу воды, — мутно и расплывчато. Приоткрывает веки, силясь прийти в себя, но ослепленное болью тело сосредоточено на выживании. Она не сразу понимает, что её ребра повреждены. Собираясь сделать спасительных вдох в смраде пыли, крови и пронзившего холода, Корнелия внезапно замирает. Её искусанные губы так и остаются приоткрыты, пальцы, сжавшие клочок оторванной травы, неутомимо дрожат. Вокруг ни одного знакомого лица, и, вглядываясь в обезображенные и изувеченные физиономии павших солдатов, Хейл отчаянно ищет взглядом хоть одно, похожее на лица её подруг и товарищей. Помимо искореженных огнем и ударами доспехов, поле усеяно мертвыми телами, кровью, что покрывает стылую землю, точно ковер. В стылом воздухе удушающе чувствуется запах горелой плоти, носоглотку забивают частицы песка. Небо ясное, ни грозовой тучи, ни перинки облака, — лучи солнца касаются свежих трупов, очерчивают её застывший силуэт и издевательски согревают. Ей холодно, и ни одно солнце не избавит от внутренних содроганий. Корнелия осматривается медленно, неспешно приходя в себя. В груди засела невыносимая и режущая боль, плавно переходящая в ноги и в кончики пальцев рук. Кто-то осторожно дотрагивается до плеча, вынуждая повернуть голову. Облегчение затапливает ненадолго. Оно разливается тянущей и тягучей смесью радости и печали. — Ты цела? — Калеб присаживается перед ней, всматриваясь в каждую ссадину и кровоподтек на открытых участках тела. Язык её не слушается. Корнелия безропотно качает головой, по-прежнему не дыша и сгорая от усиливающейся боли. Она парализует затылок, смертельной инфекцией порабощает каждую мышцу. Корнелии больно, и от этого в склерах появляются слёзы, остановить которые не находится сил. Калеб не придает значения её молчанию, раздумывая о своем. Он выглядит не лучше: в правом глазу лопнули капилляры, губы разбиты, волосы покрыты затвердевшей грязью. Ему досталось куда больше, но он способен говорить, думать о них и сидеть так, словно тело его цело и невредимо. Корнелия бросает настороженный взор на его поврежденные доспехи. У неё получается выдохнуть после осознания, что Калеб не ранен и земля под ними останется нетронутой ни кровью, ни ещё одним мертвецом. — Только ребра болят, — сипло отвечает она, морщась от каждого движения. Калеб не верит ей, но вслух сомнения не озвучивает. Прикасается к своим увечьям, стаскивает покорёженную кирасу, тяжёлые железные набедренники и сбрасывает перчатки, освобождая раненные и вспотевшие ладони. Ему удается это не так легко, как перед битвой. Как только доспехи сняты, он осматривает себя вновь, щурясь от слепящего солнца. Почти ничего, не считая пяти крупных синяков на обеих руках и двух открытых ран на торсе. Корнелия хочет воспользоваться чарами исцеления, однако досадливо негодует внутри себя. Её сил едва хватает на короткие вдохи, не говоря уже о лечении кого-то другого. Перед тем как потерять сознание, она запомнила оглушающий удар в грудь от вражеского солдата. Затем тьма на короткое мгновение проникла в их мир, обезоружив и ослепив. Сделав их беспомощными, как новорожденных щенят, лишившихся тепла матери. Стоило свету появиться вновь, как сражавшиеся войны упали замертво. Кто-то от прилетевшего удара копья и меча, другие от поглотившей их магии, что раздробила в одночасье все кости в теле. — Ты не умер, — глухо шепчет она, глядя, как Калеб, прихрамывая, вынимает свой меч из мертвеца. Сталь, полностью багряная, выходит из плоти с омерзительным звуком. — А должен был? — Ему хватает ума и сил усмехнуться. — Но никто не выжил, — она кивает в сторону павших. — Почему мы с тобой живы? — Не тем вопросом задаются люди, которые избежали смерти, Корнелия, — повернувшись, бесстрастно проговаривает он. Убирая меч в ножны, идет вновь в ней. Длинные пальцы, покрытые запекшейся кровью, касаются девичьих ребёр. С губ её сходит невнятное ворчание и тихий болезненный стон. Вдалеке слышится пение птиц, перебивающееся карканьем спешащих на обед воронами. Те прилетают быстро, начиная кружить над полчищем трупов и выклевывать куски стынущей плоти. От зрелища её мутит, и, вовремя отвернувшись, Корнелия находит в себе силы привстать и тут же ухватиться за руку Калеба. Притянув её к себе для поддержки и защиты, Калеб оглядывает местность более ясным и осмысленным взором, и Хейл может чувствовать кожей его усталость и недомогание. — Я не вижу девочек, — обеспокоенно восклицает она, держась за его плечо. Пальцы каменной хваткой стискивают талию. Калеб озадачен тем же, внимательно вглядываясь в проясняющиеся очертания тел вдалеке. Пыль рассеивается, и зрению предстает стихшее побоище. Среди павших солдат не находится стражниц в выделяющейся одежде. На какое-то мгновение это успокаивает Корнелию. Ровно до того момента, пока она не вспоминает, что битва шла на необъятной территории и им не хватит и дня, чтобы пройтись по всем важным точкам и собрать выживших. Вокруг них нет ни единой живой души. Неосознанно жмётся сильнее к Калебу, слабо и немощно вдыхая запах раскаленной кожи, крови и пороха. Её затапливает неотвратимое чувство отчаяния и порабощенности от представленного зрелища. Фобос разгромил их всех, едва не добравшись до Калеба и Лилиан, спрятанной в Заветном Городе. Фобос уничтожил большую часть их армии, не оставив ровным счётом ничего. Нерисса непременно воспользуется этим. — Я их бросила, — совесть прогрызает ей глотку, заставляя задыхаться, — я… Я помогала всё это время тебе, а не им. И сейчас не знаю, что с ними. — Каждая магическая сила была рассредоточена в соответствующей фаланге. От кучки стражниц в воздухе нет никакого толку, — уверяет Калеб, не забывая беспрестанно оглядываться в поиске выживших врагов и союзников. — Прекрати об этом думать. Ты нужна была мне здесь, рядом со мной, а не в другом месте. — Что с Фобосом? — Либо мертв, либо спрятался зализывать раны, — переступая с ноги на ногу в медленном шаге, отвечает он. Её тревожит его состояние. Не внимая собственной боли, Корнелия останавливается, размышляя над телепортацией. Калеб оборачивается, переводя серьёзный и жалящий взор на неё. Будто догадывается об её мыслях, тяжело вздыхает и потирает ушибленную переносицу. — Дойдём своим ходом, — обрубает возможность он, не утруждаясь послушать Корнелию. — Предлагаешь потратить сутки на путь до Заветного Города и умереть от ран, не дойдя до ворот? — Скептически усмехается она, тут же жалея об этом и хватаясь за ушибленную грудь. — Ты магически истощена, — цедит Калеб, ни на йоту не соглашаясь с её доводами. — Телепортация навредит ещё больше и молись, если не станет для тебя конечной точкой, — видя проявляющееся раздражение в голубых зеницах, протягивает ладонь, мягко дотрагиваясь до её раненной губы. — Сначала нужно отвести тебя в безопасное убежище. Там подумаем и о стражницах, и о Нериссе с Фобосом. Голос твёрд и беспрекословен. Он не примет другого предложения, даже если раны затянутся на теле без медицинского вмешательства. Лишенная терпения, упрямства и сил в данный момент, Хейл лишь кивает, опуская голову и сдерживая рвотные позывы. Не глядя напрямую на окружающую их обстановку, она продолжает чувствовать живьем раздирающее зловония смерти и насилия. Калебу не привыкать, а потому он не корчится и бесстрастно всматривается в каждый труп, выискивая отличительные черты на доспехах его бойцов. Она без понятия, сколько длилась битва. В один момент Совет Кондракара собрал всех стражниц на собрание, и, выдернутая с занятий по стрельбе из лука, Корнелия прибыла в храм разъяренной и вместе с тем встревоженной внезапным появлением Кадмы. Женщина, что учила её телекинезу, телепортации и новым заклинаниям. Волшебница, обучившая её целительной магии и передавшей немало знаний, в итоге пригодившихся в последней битве. Она не успела сказать ей спасибо за уроки и поделенную мудрость, — застала резкую вспышку исчезновения в портале, ведущем в окрестности Меридиана. Уже тогда Корнелия осознала, насколько рискует Кадма, появляясь на Меридиане в такое неспокойное время. После месяцев промедления и попыток договориться дипломатическим путем, Оракул допустил самый плачевный вариант событий, избежать которого больше не приходилось. Созвал стражниц, повстанцев Меридиана, своих советников и Элион, что растерянно пробуждала магию в себе. Им всем была известна цель и причина встречи. Орамеры подрагивали куда сильнее, чем обычно, и обжигали ладонь от простого соприкосновения. Извечно тёплый и безмятежный островок непоколебимой мудрости, отваги и спокойствия больше не согревал и не внушал чувство безопасности. Корнелии казалось, что Фобос нагрянет в любую секунду, затмит собой солнце, пустив поглощающую тьму в их сердца. Стены едва уловимо сотрясались от вибраций, исходящих от сил Элион. Напряженный взгляд в сторону принцессы, и Корнелия ясно понимает, насколько страшится Элион и чего ей стоит выпустить собственную магию. Как-то Браун призналась подруге, что использование магических сил для неё ничуть не лучше пытки раскалённым железом по открытой ране. С тех пор Корнелия никогда не просила её участвовать в вылазках вместе со стражницами и помогать издали, не вступая в открытый бой. Они движутся медленно. Калеб, придерживая её, направляется в сторону одного из поселений, спрятанного за лесом и узкой рекой. Наступая на ошметки человеческой кожи, органов и костей, тащит их двоих по более расчищенной тропинке, всё время озираясь и посматривая на груды лежащих мертвых. Так безопаснее и увереннее. Так ему не придется отбросить от себя Корнелию и хаотично выискивать врага в полусожженных лесных зарослях. Когда на пути им встречается брошенная лачуга с изломанной крышей и отсутствующей дверью, он входит первым, держа Хейл позади себя на расстоянии вытянутой руки. Внутри пахнет затхлостью, плесенью и влажностью. С окон свисают поломанные ставни, пропускающие порывы ветра, пол усыпан обломками стекла, мебели и детскими игрушками. В другой комнате обстановка более приятная, хоть и не пышущая удобствами. Стоит ей сесть на заправленную чьими-то аккуратными руками кровать, как вдалеке за мили от них по небу проносится молния в сопровождении громкого и пугающего грома. Утирая нос ладонью, силится скрыть дрожь от холода и страха, но не выходит. На внутренней стороне век отпечаталась, подобно татуировке, картина отрубленных голов и изрезанных мечами тел. Корнелии достаточно втянуть промерзлый воздух, как в носу появляется фантомный запах крови, а на кончике языка играет мерзкий привкус пепла. Хейл нечего бояться здесь, вдали от сгинувшего поля и исчезнувшего Фобоса. Потирая ушибленные бока и рёбра, позволяет себе проронить несколько слёз, стирающих грязь с её щек. Несмотря на боль, продолжает вдыхать и выдыхать, приводя расшатанный рассудок в порядок. Отсутствие мыслей её не радует. Заместо них страхи кровожадно цепляются за каждое воспоминание, прокручивают, как на пластинке и заставляют захлёбываться чувством неизвестности будущего. Уцелевшая частица разума припоминает, что Корнелия жива, ровно как и Калеб, и ничего больше не имеет значения. Кроме Нериссы, поджидавшей своего выхода на сцену. Кроме Фобоса, не желающего покинуть Меридиан и вступившего в грязную схватку с использованием чёрной магии.***
В её взгляде, донельзя оторопелом, проскакивает отрицание. Глядит с укором, неверием, открыто и безбоязненно скользит взором вверх-вниз, выделяя из образа его все знакомые черты. На короткое мгновение Корнелии кажется, что это не он. Что ворвавшийся мужчина вовсе и не Калеб, а кто-то хорошо похожий. Её сердце глухо сжимается, пока рассудок проматывает в замедленной съемке его появление. Она слышит раздраженный голос Аверды и её возражения; слышит, как протискиваются внутрь гвардейцы, не стараясь соблюсти правила приличия. Им чересчур мало дверного проёма, и целительницу они отталкивают так быстро и сильно, насколько хватает сил. Их железные и покрытые пылью доспехи гремят, разрушая натянутое молчание. Эфесы мечей предостерегающе схвачены широкими ладонями, в бесстрастном выражении лица ни унции растерянности и интереса. Первым делом Корнелия узнает его голос. Тотчас вглядывается на вход, сощурившись и приготовившись вновь смеяться над несбыточными фантазиями помутненного разума. Затем наблюдающий взор замечает тёмно-каштановую макушку, свисающие на лоб прядки и вжатый в дверную балку кулак, что не дает захлопнуть дверь. Пространство, пронизанное тревогой и холодом незваных гостей, сужается до определенной точки впереди. Она не замечает, как поддается вперед. Покидает скрипучую тахту, на одеревеневших ногах движась в сторону устроенного переполоха, точно мотылек, летящий навстречу огню. Заглушая сомнение разума, перекрывая их всколыхнувшимся волнением, следует за невидимой нотой, прозвучавшей в недрах её души. Корнелия не могла ошибиться. Не столь ослепла и обезумела, чтобы принимать чужие голоса за его. Потому за спиной Аверды оказывается намного быстрее ожидаемого. Чувствует, как в нос ударяет запах хвои, раскаленного железа и крепкого табака, въедающегося в носоглотку. Не столь знакомое, но и не чужое. Напоминающее, что она не позабыла и всё еще помнит присущий ему одному аромат. В чертогах воскресших чувств резко всплывают те, что давно должны были сгинуть в пепелище прошлого. Но утаенная обида и мерзостное ощущение покинутости затмевает мнимую радость моментально. Притихшее одиночество внутри тоскливо дерёт когтями плоть, напоминая, какую боль Корнелия никогда позабыть не сможет. Она срывается неожиданно для себя. Оставляет Аверду позади себя, встречаясь лицом к лицу с кошмаром наяву, с затерянной мечтой, с причиной бессонных ночей и жизни на волоске от смерти. Мозг её не обманывает, — Калеб перед ней. Аверда не врала: он здоров, крепко сложен и не рвется навстречу, оставаясь у порога. Уста его смыкаются, в холодном взгляде проявляется напряжение. Он что-то говорит ей. Указывает пальцем за спину, наклоняет голову и заглядывает в её глаза, выискивая ответы. — Почему ты не известила меня о своих планах? — Спрашивает Калеб целительницу. — О них знал лорд Седрик, — покладисто, но с толикой резкости и колкости отвечает та. — Всё, что касается бывших стражниц завесы, относится ко мне, а не к нему. — словно ребёнку снисходительно разжевывает он. — Я думал тебе это давно известно. Он стаскивает перчатки, убирая их в карманы плаща. Обращается вновь к Корнелии, с неприкрытой издевкой смотря. Хейл ожидает, что скажет что-нибудь или извинится за то, что оставил её, но вместо этого сталкивается с непреодолимой толщей пустоты и унижения. — Она у тебя в качестве зверушки или подопытной и заключенной? — безучастно уточняет Калеб, кивая на дрожащие руки стражницы. — Где кандалы, цепи? Надеешься, что догонишь её или не допустишь даже и мысли о побеге? — Мой лорд, — тон женский полон неприязни, прикрытой напускной вежливостью, — она провела более двух недель в кандалах. Её запястья не до конца зажили. В моих намерениях нет цели покалечить её ещё больше. — Я должен ей посочувствовать? — Интересуется он свободно, будто Корнелии здесь нет. — Следуй порядку и правилам, если не хочешь оказаться на её месте. Аверда ничего не отвечает. Возможно, её взгляд сказал всё за неё, либо же кивок. Она медленно отступает, шаги её всё стихают, пока целительница не пропадает в другой комнате. Её больше не слышно. Вместо громкой ненависти звучит ветер, проскальзывающий между телами в дом и поднимающий стопки бумаг в воздух. Несмотря на то, что холод, нагрянувший с улицы, облепляет, Корнелия ощущает хватку болезненного жара на шее. Она сглатывает. Принимается терзать сердце всколыхнувшимися чувствами и дёргать их, как за ниточки. Возможно, в её взгляде слишком много обнажившихся эмоций и мыслей. Возможно, оттого Калеб ничего не говорит, подолгу смотря в её зеницы и выискивая там одному ему известную вещь. И пугает её не его молчание и бездействие. Не то, как предательски сжимаются лёгкие, не давая вдохнуть и прийти в себя. Он выглядит другим. Но Корнелия едва вспомнит, каким был прежде. Годы, проведенные в скитании, одиночестве и выживании, выскребли воспоминания о нем, оставив жалкую кучку пепла. Но даже этого ей доставало для бесконечной любви, влепленной в каждую частицу её естества. — Ждём, кто кого переиграет в гляделки? — Предполагает он. — Я в такие игры не играю, — хрипло отвечает Корнелия, всё больше замечая отличия. Она теряется в неведомой жестокости и бездушности, исходящих от Калеба. Он и раньше бывал таким, упрямо заявляет сердце, ему присущи холод и чёрствость, это всё тот же Калеб, оставивший её и занявший более удобное и выгодное место. Последняя мысль прокатывается солью по открытой ране, и, сжавшись, Хейл отходит. Часть её жаждет броситься к нему, дотронуться до огрубевших пальцев и ощутить затерянное в страхе ощущение безопасности. Убедить себя, что кошмар закончился, он здесь, и достаточно только руку протянуть, чтобы избавить себя от вгрызающегося забвения. Но вторая часть… та что выкована из непробиваемого недоверия кричит о другом. О том, что ей следует бежать без оглядки, пока не стало поздно. Калеб упрямо наступает, пересекая порог. Оказывается всё ближе, захлопывает за собой дверь, отсекая стражников и оставляя их на улице. Испепеляет её выдержку, крошит нервы неподдельной невозмутимостью и умудряется казаться умиротворенным. — Королева желает тебя видеть, — заявляет он, играясь с рукоятью ножа на поясе. — Ни завтра, ни после опытов, а именно сейчас. Мы выдвинемся через пару минут. Есть какие-то возражения? Его безучастность донимает её. Он выглядит и разговаривает с ней так, словно никогда раньше не знал её и видит впервые. Она всё силится прознать его игру, но с горечью начинает осознавать, что что-то здесь не так. И дело не в притворстве, которого нет; не в её изумлении, кровожадно раздирающем периферии разума. — Как меня зовут? — Единственное, что спрашивает Корнелия, беззвучно сглатывая возражения и то недолгое облегчение, что накрыло и исчезло в одночасье. — Аверда успела поиграть уже с тобой, Корнелия? Потому ты просишь меня о таких нелепых вещах? Он звал Хейл не так. Сверженный самым страшным гневом, убитый непомерной печалью и пронзённый нежностью, Калеб озвучивал её имя всегда в одном тоне и интонации, повторить которую не удавалось никому. Он звал её мягко, с долей затаенного желания и восхищения. Так, будто имя её было неизвестной доселе сладостью на языке. Корнелию пугает то, как отзывается он сейчас. То, как безжизненно и холодно звучит её имя на его устах. Она чувствует себя провинившимся ребенком перед молчаливой злостью родителя. Ощущает стыд за треклятое желание прикоснуться к нему и убедить себя, что всё происходящее — проделки пострадавшей психики, но никак не пожирающая реальность. Калеб, коснувшись девичьей руки, вытаскивает её из губительных мыслей. На секунду Корнелии чудится, что пальцы его ласково проходятся по фалангам. Добираются выше к запястьям, и кожа её вновь сталкивается с травмирующим холодом стали оков. Отточенно и методично он заковывает её кисти, не церемонясь с движениями и не стараясь делать всё бережнее. Вешает на неё бремя заложницы снова, опускается на колени и повторяет то же действие, заковывая её лодыжки. Вновь и вновь она осязает резкие, полные невысказанных эмоций, прикосновения и опускает голову, дабы увидеть, закончил ли он с кандалами. Зря, потому как взгляды их встречаются, и душа её, точно пороховая бочка, разгорается. Смотря на него сверху вниз, ощущает себя изголодавшимся зверем в клетке. Зверем, что день и ночь наблюдает за куском мяса, но не может до него добраться. Ей тошно от того, что видят её зеницы. Она отворачивается, успокаивая сердцебиение и ворох поднявшихся мыслей. До тех пор, пока не станет ясно, что с ним, Корнелия не позволит себе приблизиться. — Я пощажу тебя, если скажешь, где остальные стражницы, — между делом заманивает Калеб, продолжая оставаться на одном колене и лицезреть её проскакивающие сомнения. — Возможно даже дам сбежать взамен на информацию. В Кондракаре от тебя дельного ничего не узнали, придется идти другими путями и способами. — А если я не знаю, то что тогда? Краешек его губ приподнимается вверх. Он поднимается, не отряхивая колено и сжимая гремящую цепь оков. Дёргает к себе, заставляя подойти ближе и остановиться в нескольких сантиметрах от его лица. — Посмотрим, как долго ты способна утаивать важные сведения. — У нас соревнования по выносливости? — Со злой иронией вопрошает она, дергая цепь на себя. — Только если ты захочешь, — услужливо соглашается он. Калеб утягивает её за собой, развернувшись на пятках и последовав в выходу. Не оборачиваясь, отдает приказы ждущим солдатам и подзывает лошадей. Делает вид, что не слышит, как бежит за ними Аверда, выкрикивая на ходу проклятья и возражения. Слух его чутко улавливает едва слышимые всхлипывания стражницы, покорно следующей за ним. Она не пытается сбежать и остановить его. Молчаливо идет следом, царапая внутреннюю сторону ладоней ногтями. Её боль разворачивается кровавой бойней в груди, и будь на то воля, сердце пролило бы слёзы, а душа измаралась бы в дёгте сожаления, отчаяния и трусости. Задетое самолюбие самозабвенно поет, что так обращаются только со скотом и рабами. Что будь жива в нём хоть одна частичка их любви, давно увядшей в его естестве, то Корнелия не шла бы в цепях и не припоминала бы, как давно он разговаривал с ней подобным образом. Годы ожидания и постоянной веры обратились против неё, показав, насколько безжалостны бывают боги и почему ей не следовало надеяться на лучшее. Осознание этого потрошит и раздрабливает. Въедается в подкорки слепого упования, усыпляет мечтательность и искореняет тепло намерений. Корнелия не смотрит на Аверду, однако осязает, как злость её прожигает в них дыры. Она разделяет с ней это чувство, усаживаясь на лошадь при помощи одного из прислужников Нериссы. И совсем не замечает, как кончики пальцев покалывает от убаюканной некогда силы земли. Та бескорыстно согревает, и, стоит Корнелии взглянуть на увядшую полянку ромашек, как лепестки исцеляются, приобретая свежий бело-жемчужный оттенок. После их исчезновения Аверда нерешительно дотрагивается до цветов, запоминая каждую деталь произошедшего. Хочет сорвать ромашку, но отбрасывает цветок тотчас же, почувствовав ожог. С мгновение всматривается в поврежденную кожу, стремительно чернеющую и покрывающуюся пузырями. В воздухе застывает запах сожжённой плоти. Лепестки больше не белы. Они цвета тьмы, смешавшейся с пролитой кровью.