Меридиан, пять лет назад.
— Ты держишь приклад неправильно. Ноги чуть шире, пальцы не так сильно напряжены, ты не гирю держишь. — Говорит он девушке, впервые взявшей в руки ружье, — язвит она. — Прекрати капризничать и делай, как я говорю. Остроумный ответ вертится на кончике языка льдинкой. Корнелия почти проговаривает его с напыщенностью, но вовремя смыкает уста и успокаивается. Ей не по нраву, как сильный ветер расшатывает мишень в разные стороны, делая её более неуязвимой. Всякий раз, когда пуля вылетает с едва слышимым свистом, ветряные порывы издевательски толкают подвешенную на верёвке куклу в ином направлении. Она выстрелила более десяти раз, ни за один так и не попав по любой части манекена. — Не всё сразу, — словно слыша её мысли, подбадривает Калеб. — Ты должна рассчитать, за сколько пуля преодолеет расстояние и приноровиться к ветру. Бери слегка выше макушки, если нужно попасть в голову. Если же хочешь в туловище, то стреляй по уровню. — Как всё сложно, — ворчит Хейл, прижимая к плечу приклад, как велено, и борясь с необузданным желанием откинуть железку в кучку листьев. — Для чего мне это? Разве моей магии недостаточно, чтобы обезвредить всех вокруг? — Ты говоришь, как маленькая избалованная девочка с изнеженной душонкой и никогда не попадавшей в тяжёлые передряги, — подмечает Калеб, снимая широкие кожаные перчатки и просовывая их под затянутый ремень кожаного плаща. — Будто бы тебя это отвращает, — насмехается она. — Нет, но заставляет задуматься о том, как ты дожила до своих восемнадцати и всё ещё остаешься невредимой. — У меня хорошее окружение, которое отпугивает всех недоброжелателей, — посмотрев на него, Корнелия нажимает на спусковой крючок, выпуская пулю и не сводя самодовольного взора с Калеба. Он тотчас поворачивает голову, высматривая попадание. Прищуривается, замечая маленькую дыру в районе шеи. Если бы это был реальный человек, то ранение вышло бы тяжелым и убийственным; сонная артерия вместе с мышцами разорвались бы, как нить. Впечатляющий результат для той, что даже не смотрела, куда стреляет. Видя неподдельное удивление на его лице, Корнелия оборачивается к кукле и разражается смехом, подмечая, что пуля попала точно в цель. Ветер успокаивается, в округе женский смех становится до ужаса громким и звучным. — Ты это видел?! — Она тычет пальцем в покачивающуюся куклу и с облегчением опускает ружье на землю. — Да, я видел, как ты по воле случая попала в эту куклу. — Это была не воля случая. — Но ты и не старалась попасть. Сегодня я добр, но в следующий раз ты отстреляешь все имеющиеся запасы, пока не научишься попадать более сносно. — Какой же ты зануда, — корчится она, распуская тугой хвост, от которого разболелась голова. — Я даже не уверена, что это пригодится мне. У меня есть волшебные силы. Стоит врагу только подойти ко мне, как толстые и тяжелые лианы обмотают его и лопнут тело, словно воздушный шарик. Стрельба же наоборот занимает время. Пока правильно возьмешь оружие, пока прицелишься… — Великая и непобедимая Корнелия считает, что Вилл всегда будет рядом и силы никогда не покинут её, — перебивает её Калеб, протягивая пальцы к распущенным прядкам. Золото её волос неизменно сверкает в свете яркого солнца. У носа маячит сладкий и ненавязчивый аромат парфюма, перекликаемый с запахом скошенной травы и диких растений. Корнелия не стремится угодить ему и получить похвалу, оставаясь при своем и продолжая делать вид, будто сильно занята шнуровкой ботинок. Иногда в его мозг оглушающей мыслью врезается осознание, что Корнелия никогда не примет уклад жизни другого мира. Выросшая в ином обществе, она прилагает все усилия для поддержания внешнего вида, но никак для борьбы за жизнь. Её можно сравнить с изяществом, нашедшим физическую оболочку. Обычно Калеба воротило от подобной заносчивости, спеси и безответственности. Он привык всю осознанную жизнь пачкать руки по локоть в пыли, работая ради жалких медяков, которых ему бы хватило на два-три скромных обеда. Привык спать по несколько часов и менять скудные варианты рабочей одежды в зависимости от того, где придётся работать на этот раз. С самого восхода солнца и до сожжённого на горизонте заката Калеб трудился в кузнице. Осваивал навыки ковки, помогал своему пожилому господину в заказах и изготовлении мечей, стрел, топоров и прочей боевой мощи. Быстро освоился на месте, изучил вдоль и поперек мастерскую, не жалуясь на невыносимый жар очага и металлическую пыль. Как только темнота простиралась на всех улицах города, он следовал в Золотой Квартал, к богатым господам, нуждающимся в охране. Сторожил их покои от недоброжелателей, подолгу стоя на одном месте и довольствуясь прохладным ветром, сдувающим с него запах раскаленного железа и оставшуюся пыль. Блистательного прошлого у него не было, и многие наниматели придирчиво воротили носом, не видя перспектив в найме безликого мальчишки с чистыми ручонками. Военный опыт отсутствовал, про отца ничего неизвестно, ровно, как и про мать. Ничего своего, кроме непримечательного меча и желания заработать хоть какие-то гроши, чтобы помочь себе и поднимающимся мятежникам. Они думали, что видели перед собой оборванца-мальчишку с наивными желаниями поиграть в рыцаря. И близко не подозревали, что пускали в дом одного из мятежников, что остро и чутко слышал каждое слово о Фобосе. Всю жизнь Калеб боролся. Сначала за положенное всем право жить, затем за еду, чтобы не умереть смешной и недостойной смертью. И сущность его уже испещрена выживанием и постоянным ожиданием неизбежного худшего. Ему показали, что не бывает лёгких денег; еда не всегда должна быть вкусная, — главное, что питательная; если одежда не порвана в клочья и помогает сохранить тепло, то не так уж и сильна потребность в новых вещах, пусть даже её невозможно отстирать и прилично залатать. И когда он встретил Корнелию, не знавшую ничего о голоде, холоде и бедности, то проникся ядовитой и неоправданной злобой. Всякий раз на собраниях стражниц и совета Кондракара она демонстрировала ему то, что он презирал больше всего. Точно такая же, как те избалованные дочери, которых ему нужно было охранять и сопровождать. Расточительна, высокомерна и эгоистична. Не знающая цену деньгам, упивающаяся властью, высоким положением и слушающая только себя. Калеб понял, что она — прямое доказательство жизненной несправедливости. От неё всегда пахло дорогим парфюмом, выглаженная и чистая одежда мозолила глаз, ухоженные руки только и чувствовали тяжесть дорогих колец, браслетов и часов. Аккуратные и длинные пальцы с разноцветными ногтями касались драгоценностей и шёлковых тканей, но не лопат, вёдер с удобрениями и рыхлой земли. Поначалу он задавался вопросом: что эта недотрога забыла в команде Стражниц и почему пребывает на Меридиан из раза в раз, даже несмотря на отвратность этого мира, не подпадающего под её идеалы и стандарты. Калеб мог осуждать её образ жизни и отношение ко многим вещам сутками напролет, но находил в себе силы и справедливость признать, что Корнелия воплощала в себе красоту и силу одновременно. Будучи капризной и изнеженной, умела запихнуть свое недовольство куда подальше, если дело затрагивало командную цель и имело большую цену, измеряемую в человеческих жизнях. Обладала смелостью и твердостью повести за собой людей, оспорить сомнительную затею Оракула и в критической ситуации найти выход, который спас бы жизни всем. Корнелия не была мятежницей, но очень походила на них силой воли и стойким характером. И безответственности в ней оказалось ещё меньше, чем в нём ненависти к ней. Ему казалось, что сердце его переполнено тягостным чувством злобы и зависти по отношению к безобидной девчонке. В какой-то момент Калебу стало смешно и омерзительно от самого себя; от того, что он завидует совершенно чужой судьбе, отличающейся от его. — О чем ты задумался? — Она щёлкает пальцами перед его носом, привлекая внимание. Волосы у неё мягкие и податливые. Обращаясь к нему, голос её меняется и приобретает чуждую и незнакомую всем нежность. В голубых зеницах плещется любопытство и очарование. — О том, что было бы неплохо нагрузить тебя завтра тренировками. — Если тебе хочется над кем-нибудь поиздеваться, то найди другую жертву, — фыркает она, не отодвигаясь и продолжая наслаждаться тем, с каким трепетом и лаской играются с её волосами. — Я тебе уже сказала, что не стану заниматься всем этим. Нет никакой угрозы, что завтра на нас нападут или внезапно случится война. — Нет, будешь, потому что только так ты способна защитить себя полностью, и я наконец смогу спать спокойно. Восстания против Фобоса случаются всё чаще и чаще, а Оракул заводит со мной разговоры об обороне Запретного города практически каждую нашу встречу. Солнечный луч едва заметно прокрадывается к ним и затаивается в её упрямом взгляде. Корнелия прищуривается, чуть наклонив голову и с придыханием замечая, как взор его цепляется за голубые зеницы в пронзительном свете солнца. От неё не укрылось, как он вздохнул и улыбнулся одним уголком губ. — В конце концов, помимо силы у меня есть ты, — благовейно проговаривает Корнелия. — С твоим появлением я больше не боюсь смерти. — Как бы я ни хотел, я не всегда буду рядом, — удрученно парирует Калеб. — Хочешь ты этого или нет, но мы будем тренироваться постоянно. Мне важно знать, что ты не станешь беззащитной, если лишишься магических сил и меня. — Не всегда будешь рядом? Правда? — Открыто смеётся она. — В одну из наших первых встреч ты заявил, что никогда не посмотришь на избалованную стражницу и скорее отрежешь себе язык, чем станешь защищать эгоистичную и высокомерную стерву. — Ты это запомнила? — Удивляется он, даже близко не припоминая, что когда-то говорил ей в лицо подобное. — Я помню всё, что ты сделал и запомню всё, что ты сделаешь в будущем, — без веселья предупреждает Корнелия, спрятав улыбку. — Тогда будь добра запомнить и это. Стоит ему договорить, как она протягивает обе руки и сцепляет пальцы за его шеей. Покорно размыкает уста, позволяя себя поцеловать и прижать к груди, обратив то малое расстояние между ними в пепел. Она млеет от теплых мужских пальцев, обхвативших её лицо; чувствует, как расползаются мурашки, когда Калеб прикусывает и оттягивает её нижнюю губу, играясь с шатким самообладанием и терпением. И льстит ей не то, как жадно и самозабвенно приникает он к ней, точно ища воздуха после долгой пытки под водой. Достаточно ладонь опустить на уровень сердца. Оно бьется неистово, подобно птице, пойманной в клетку. Оно искренне твердит о чувствах и показывает, насколько сильны эмоции и ощущения вблизи неё. Ей принадлежа и покоряясь мелодии её голоса, признает только её губы, её прикосновения и аромат её духов. Она поцелуй углубляет, жалея, что не предложила дойти до Запретного города. Естество пылает влюбленностью, крепко пустившей свои корни под рёбра. И крепко сжимая плащ его в ладонях, жаждет большего, что вырисовывает пламенные узоры в воображении и забирает оставшийся воздух в легких. Губы его никогда не наскучат ей. Корнелия признает себе, что может вечно пререкаться и отстаивать своё, раззадоривая его и убивая своим неоправданным упрямством, но в конечном счёте именно так и падёт перед ним, безоговорочно принимая его сторону. Калебу достаточно грозно посмотреть на неё, или же поцеловать — она не воспротивится и поддастся. Она никогда не поблагодарит и не расскажет ему о том, что забота его надежнее и лучше чем все те, что были в её жизни. И в глубине души Корнелия понимает его порывы научить её основам борьбы. Сокрушенно принимает его правоту и мотивы, зная, что никто в этой и параллельных вселенных не принял бы за необходимость научить её защищаться самой. Калеб оберегает её от всего, но ещё больше делает это, когда учит стрелять и бороться. Он прав, что не всегда будет рядом с ней. И об этом Корнелия старается не думать, целуя его. Потому как вероятность такого исхода минимальна. Ничто в этой мире не сможет забрать Калеба у неё.***
Её разуму кажется, что это не более, чем издевательская галлюцинация. Отрывок памяти, который та запустила в её сердце со спрятанными внутрь осколками. Женский голос перемешивается с воспоминанием и действует, как смертоносный клинок, что обмазан на кончике чьей-либо горькой и отравленной слезой. Корнелию кто-то зовёт, но она не откликается, продолжая видеть перед собой необъятное поле, куклу на веревке и первый удачный, хоть и не такой старательный, выстрел. Её тело находится в пределах того времени. Холодный ветер остужает пыл, играется с терпением, раскачивая мишень и не давая попасть. Калеб позади подбадривает и дает наставления, помогая свыкнуться с тяжестью ружья и тонкостями стрельбы. Она передразнивает его, говорит, что не нуждается в обучении и уложит врагов в землю при помощи чар, не прибегая к огнестрельному и холодному оружию. Наивно полагает, что никто и ничто не отнимет Калеба, и ей не придется выживать, как в самом страшном сне. Её передергивает. Худшее из худших нашло воплощение в реальности, а жизнь, услышавшая её тогда, решила проучить капризного птенца и показать, что нужно быть готовым ко всему. Корнелия прислоняется к стене, поджимает сжатые колени к груди, испытывая сгрызающие её сожаление и неверие. Она по сей день хочет уснуть и проснуться в своей комнате, в Хитерфилде, пойти в выпускной класс и из забот иметь только волнения о предстоящем выпускном. Благо Калеб настоял на своем и, невзирая на её оправдания и неохоту, всучил в руки меч, затем копье, затем лук. Как и хотел, научил стрелять и быстро реагировать на опасность; в неподражаемой манере обучил ведению боя с мечом, показывая элементарные движения и плавно переходя на более сложные элементы, что требовали закалки, силы и скорости. Корнелия так и никогда не скажет ему, что выжила только благодаря его урокам. Попадая в злачные места и ведя дела не с теми людьми, она рисковала всем и вполне имела шансы стать не более, чем избитым куском мяса, если бы не отточенное мастерство. Он вовремя начал заниматься с ней. Словно знал, что их ждет через неделю, месяц и готовя не только себя к этому, но и её. Ничего не сказал ей, только выразил озабоченность её безопасностью.Как бы я ни хотел, я не всегда буду рядом. Хочешь ты этого или нет, но мы будем тренироваться постоянно. Мне важно знать, что ты не станешь беззащитной, если лишишься магических сил.
Она расправляет трясущиеся пальцы, некогда светящиеся от магии. На внутренней стороне ладоней мозоли от копья, почти везде есть маленькие шрамы от ожогов и порезов. Её могли убить сотню раз, если бы не он. И убили бы, позволь Корнелия этому случиться. Однако, большую часть времени она была занята ожиданием и надеждой на лучшее. На то, что однажды Калеб объявится, заберет её в спрятанное от всех место, и никакая более война не коснется их. Хейл жила только ради этого момента. И когда в одной из таверн услышала от трактирщика, что королевская гвардия стала избавляться от особо влиятельных бунтовщиков и предателей короны, а палачом выступил сын Нериссы с тёмными волосами, суровым взглядом, то отбросила всю еду от себя, точно та была отравлена. Забыла об осторожности и чуть не скинула с себя капюшон плаща перед людьми, знавшими об охоте на каждую стражницу. Само подозрение о том, что это Калеб, пришлось солью по открытой ране. — Корнелия. Её по-прежнему зовут, но всё, что видит и слышит Корнелия — это крики толпы, предсмертную агонию приговоренных к смерти и занесенный над головой меч. Она никогда в жизни не приняла бы чужого человека за Калеба, и, приблизившись на непозволительное расстояние к замку, который обходила все эти годы, первым делом заметила его лицо, искаженное безразличием и скукой. Ему было всё равно, чья голова в эту секунду отлетит на землю. Он носил королевское одеяние, позади него стояла Элион, спрятавшая руки в рукавах платья. Она смотрела на толпу, изредка поглядывала на Калеба и в короткие секунды перед казнью превращала душевные терзания мучеников в смирение и спокойствие. Их крики внезапно разбивались хрусталем в гнетущем напряжении, голос затихал, в глазах появлялась пустота. Корнелии тогда хватило нескольких минут, чтобы увидеть человека, которого все считали Калебом. Но она не была всеми и упрямо отрицала увиденное, зная, что он никогда бы не стал палачом и не взялся бы рубить головы мятежникам. Ведь он сам когда-то был таким же. Идущим против системы порабощения и насилия. И он не мог стать кем, кто занимается столь недостойным и гадким занятием. — Корнелия, пожалуйста. О чём-то жалобно просят. Всё силятся достучаться до неё и вытащить из немилосердных мыслей. Голос женский и знакомый. Надломленный, взволнованный и едва слышный. Как у Элион в те моменты, когда непрошенные слёзы царапали её глаза. Хейл медленно поворачивает голову, ожидая увидеть пустоту и вернуться в свой внутренний мир. Ей хочется верить, что всё это звуковые галлюцинации и проделки пошатнувшегося рассудка. Её безжизненный взор цепляется за присевший рядом силуэт, за шелковистые косы, измученное переживаниями лицо и сомкнутые дрожащие губы. — Корнелия, — Элион вновь зовет её, высматривая в знакомых чертах хоть унцию озадаченности или удивления. — Элион, — шевеля иссохшими губами, произносит она, и ни единый мускул не вздрагивает на бесстрастном лице. — Да, — едва не задыхаясь от облегчения, кивает головой Браун. Элион осторожно тянет к ней руку, сомневаясь в пользе своего решения и отчужденности Корнелии. Боится, что оттолкнет её и не позволит помочь. Склеры полны слёз, в груди скребутся рыдания, просясь наружу. Между ними пропасть, величиной в бездействие Элион, на дне объедки прежней привязанности и дружбы. Язык обжигают невысказанные слова сожаления, оправдания душат похуже змей. Ни одно из них не оправдает Элион, ни одно не сможет унять ту боль, что покрыла израненные сердца. Видя, насколько изменилась Корнелия, Браун неожиданно для самой себя теряется. Видом болезненным похожа на ожившего мертвеца. Не нужно тянуться к воспоминаниям, чтобы полностью представить её жизнь на Меридиане. Когда Элион почти неосязаемо прикасается к виску Корнелии, та дёргается, точно от удара. Но мгновения хватило, чтобы Браун сделала свое дело. Зацепившись душой за подругу, она, подобно пиявке, высосала беспросветную тьму и ненадолго успокоила внутренние кошмары. Сделала всё, чтобы Корнелия сфокусировалась на ней более ясным взглядом и вновь заговорила. У неё не получится забрать всю боль, однако, достало силы и мощи пригубить её временно. На один разговор. И, если Корнелия того пожелает, на всё время. — Что ты сделала? — Удивленно спрашивает она, потирая виски. — Помогла тебе, чем смогла, — наплевав на королевские приличия, села прямо на пол, никак не поправив платье. — Здравствуй, Корнелия. Порыв обнять её быстро испаряется под осуждением, пронзающим взгляд Корнелии. Она смотрит на Браун так же, как смотрят на давно утерянных родственников, что внезапно объявились на пороге в рождественскую ночь. Рассматривает всё: её дорогое одеяние, уложенные волосы, эмоции, сквозящие в каждом нервном и неуверенном движении. Пересохшие уста сжимаются, черты искажаются гневом, бессилием и отчаянием. — Я думала, что Нерисса убила тебя, — прервав тягостное молчание, Корнелия опускает руки с коленей. — Она обязательно сделает это после того, как найдет моего брата. — Как это печально и несправедливо, Ваше Высочество, — глухо и безэмоционально молвит Хейл. — Для тебя я просто Элион, — качает головой Браун, — была и останусь. — ПростоЭлион очень хорошо устроилась после двух войн. Даже принарядилась для встречи со мной, — посмотрев на вшитые в платье рубины, улыбнулась Корнелия, — к моему стыду, ПростоЭлион, я не нашла подходящего наряда для нашей встречи. Приношу извинения за грязные штаны и несобранные волосы. — Ты не обязана, — раздосадованно выдохнув, уверяет Элион, сжав в кулаках подол, — я… я понимаю, какого ты мнения обо мне. — Правда? — Изумленно подняв брови, удостоверивается Хейл. — Как скоро меня за него обезглавят или же отправят на Кондракар? Голос её сочится язвительностью и затаенной обидой. Это ранит и задевает Элион, изначально настроившуюся на подобный тон разговора. Она затихает, не зная, что ответить и как исправить разрушенное положение. Обессиленно смотрит на Корнелию, считая, что заслужила всё то, что она о ней думает. — Как это произошло? — Что именно? — Невообразимо быстро отвечает Элион, радуясь, что между ними есть хоть какой-то контакт. Пусть он и полон грубости, резкости и презрения. — Как ты попала во дворец и начала прислуживать Нериссе? — Чуть ли не выплёвывает последнее слово Корнелия. Браун прочищает горло, сглатывает, нервозно сдирая кожу вокруг ногтей. — После вашего пораж… после её победы меня вытащили из Заветного города рыцари мести и приволокли к ней. Я лечила раненных там, пока вы сражались днями напролет. Я дала клятву, преклонила колено и обещала служить долго и верно взамен на сохраненную жизнь. Позже выяснилось, что благодаря моей крови Нерисса может найти исчезнувшего Фобоса и покончить с ним. Она ждет этого момента и держит возле себя, как собачку. Она не врет, рассказывая свою историю. Всё больше отдирает заусенцы и омертвевшую кожицу, предаваясь воспоминаниям тех тяжелых дней, когда её судьба решилась без ведома самой Элион. Поставленная перед фактом и не имеющая выбора, преклонила колено, тихо и слезно произнесла клятву, связывая себя с Нериссой не только долгом, но и кровью На тот случай, если вдруг Браун захочет избавиться от неё и предать самой мучительной смерти. Пока жива Нерисса, жива и Элион. Одна не может убить другую. Ибо смерть тогда застигнет двоих. Трусость не победит могущество, осмотрительность не позволит хитрому умыслу подступиться к сердцу. — Ты выбрала жизнь слуги, а не смерть, — холодно подытоживает Корнелия, — не могу тебя осуждать, как бы ни хотела. — Но почему? — Я здесь, хотя могла бы быть уже давно мертва. Но я хочу жить, — пораженно опустив взгляд, шепчет она, — даже в этом аду, где не видно края и конца. Как видишь, я выжила, хотя война кончилась много лет назад. У меня была возможность покончить с собой столько раз, чтобы не сдаться Нериссе и не дать ей желаемого… Но я здесь. Живая, сверженная, униженная. Её признание равноценно сожалению, разрезавшему хлипкую и тонкую нить выдержки. Элион не берется успокоить себя и стереть ладонью скатившиеся по щекам слезы. В жилах её течет ледяное сострадание. В недрах души искрится от переживаний сила, каждая клетка наполнена печалью и ненавистью за то, что происходит с ними обеими. Ведь найдись тогда смелость у Элион, и Нерисса пала бы в нужный момент. Если не навсегда, то на определенное время, а его бы хватило, чтобы подняться на ноги. У Корнелии есть всё право ненавидеть её и осуждать. Браун не сделала ничего, что помешало бы Нериссе захватить миры и не подняла и пальца против её диктатуры. Повергла всех знакомых и близких мучениям и смерти. Понимание этого заставляет её задыхаться неприязнью к себе. Давиться собственными страхами и признавать, что только она — истинное зло. — Где ты пряталась всё это время? — Где могла. Корнелия не пускается в рассказы, красноречиво показывая, что не готова к этому разговору с Элион. Устало прислоняет затылок к стене, оглядывает разбитым взором комнату Калеба, лишенную каких-либо предметов роскоши. Аскетичное убранство, из мебели только самое необходимое; вместо картин — карты регионов в разных мирах; вместо растений — стойки для доспехов и оружия. Окна зашторены, пару свечей горит на двух столиках, обдавая спальню слабым мерцающим светом. — Мне жаль, что тебе пришлось пережить весь этот ужас. — Почему Калеб ведет себя так, словно это не он? — Наконец озвучивает свой главный вопрос Корнелия, взглядывая на Элион и пропуская мимо ушей бессмысленную поддержку. — Я искала его все те годы, думала, что его тоже убили или сделали узником. А он… как и ты пристроился под боком Нериссы. Вы прямо счастливчики, — тихо и беззлобно усмехается она. Браун глядит исключительно на свои разодранные пальцы, когда признается ей: — Повелительница была рада, увидев его. Перед этим я встретила его в Запретном Лесу, на границе северных владений, где обычно практикую магию, — она беспокойно ёрзает, облизывая иссохшие от волнения губы. — Там безлюдно и нет шанса причинить кому-нибудь вред ненароком. Мы встретились, и по его виду я сразу поняла, куда он идет и для чего. — Он оставил меня одну на неизвестной мне планете, — перебивает её Корнелия, изменившись в голосе. Безвыходная печаль ушла, оставив после себя зябкое чувство предательства. — Не напоминай мне, почему он сделал это и ради каких благих целей. Я спрашиваю: что с ним произошло? — Он попросил стереть ему из памяти всё, что связано с тобой, — оглушительно громко заканчивает Элион, подняв уязвленный взгляд, чтобы видеть её чувства. — Нерисса вышибает весь рассудок, копаясь в воспоминаниях и мыслях. Мы с ним оба это знали. И это была единственная возможность спасти тебя, его, и не дать ей твой след. Она осязает, как замерло девичье сердце от услышанного. Чувствует себя подстреленной ланью, вцепляется ногтями в полы платья, ожидая услышать от Корнелии обвинения и столкнуться с неизмеримой болью подруги. Видит, как медленно сглатывает Хейл, впервые за весь разговор затихая и бесцельно смотря в заживающие шрамы на запястьях. Пальцы подрагивают, в полутьме влажный след слёз виден так же хорошо, как и при свете дня. Элион не стирала воспоминания из злых намерений или зависти, действуя из соображений безопасности для стражницы и просьбы Калеба, однако, ощущение, что во всём виновна именно она затягивает вокруг шеи раскаленную цепь. — И он действительно тебя об этом попросил? — Хрипло спрашивает Корнелия, поднимая голову и давая увидеть себя уязвленную. — Так и сказал? Ей хочется прикрыть веки и затеряться в болезненном беспамятстве. Не слышать больше ни слова, несмотря на озвученный вопрос; представить, что всё это проделки пострадавшей психики, а не ударившая по голове молотом реальность. Стереть с щек слезы, огреть себя пощечиной и попросить Элион убраться вон, пока забвение само не найдёт Корнелию и не заберет к себе в колыбель гибели и безмолвия. — Да, — Элион не позволяет ей эту роскошь. — у него был выбор: защитить вас ценой воспоминаний и выкроить тебе время для побега, или оставить всё, как есть и расплачиваться за слабость твоей жизнью. Нерисса бы добралась до тебя вдвое быстрее, оставь он хоть один твой след. Она пересаживается к стене, прислоняется, как и Корнелия, согнув колени. — Мне жаль, — повторяет Браун, поворачивая голову к ней. — Тот Калеб, которого мы с тобой знали, исчез. Сейчас это совершенно другой человек, которого я не узнаю. Война изменила его. Настолько, насколько возможно представить. Он многое потерял. Свою свободу, принципы, веру и… тебя. — Ты жалеешь его? — Надрывно и плачуще интересуется Корнелия, смаргивая слёзы. — Я жалею вас обоих. Она замирает, переосмысливая признание Элион. Рвано дыша, сжимает кулаки и теряется в эмоциях, переполняющих чертоги разума. — Бедный Калеб, — всхлипнув, Корнелия утирает лицо, — вернулся к матери, занял такую важную должность, живет во дворце, имеет огромную власть и верных соратников. Даже представить не могу, что он испытал и как все это пережил. Принцесса в неверии сощуривается. В непритворном удивлении раскрывает уста, не находясь, что ответить и как правильно понять чувства, что пестрят гневом. — Ты пережила не меньше, но и Калеб… — начинает плавно она, боясь ступить не на ту тропинку. — Да, конечно, — цедит Хейл, грубо перебив её, — это ведь Калеб остался на чужой планете совершенно один и несколько лет только и делал, что боролся за свою жизнь на улицах трущоб, убегая от Охотников Седрика и боясь закрыть глаза от страха, что поймают и к горлу нож приставят. Это ведь ему приходилось голодать сутками, да, Элион. Или, быть может, это он не мог уснуть, потому что не знал, что со мной и где я? Браун отстраняется, нахмурившись. Обдумывает каждое слово, вглядывается в истерзанный злобой лик подруги, находя неожиданную отрешенность и разочарование, что обточено слезами, болью и открывшейся правдой. Корнелия вмиг закрывается от неё, глубоко вдыхает, приходя в себя и прячет лицо в коленях, словно это как-то поможет ей спрятать от Элион всё то, что уже было показано. — Ни черта ты не понимаешь, принцесса, — подчеркивая её титул, отчеканивает Корнелия спустя мгновение. — В каком дерьме оказалась я из-за него и что он получил, отказавшись от меня. — Калеб сделал это только ради вас и твоей безопасности, — вновь вторит Элион ломким и отрывистым тоном, силясь достучаться. — Я обязательно пожалею его, чтобы ты крепко спала, — уверяет её она, поднимаясь с пола. Ожидания рассыпаются пеплом, стоит Элион услышать шаги по ту сторону двери. Она не надеется, что Корнелия отныне доверится ей и Калебу. И глубоко убеждается в этом, когда он входит в комнату, и рядом с искусанных девичьих губ слетает безжизненная и окропленная порицанием усмешка.