О чём молчат лжецы

      Жизненные принципы, слабости и страхи изменились не сразу.       Их стачивали жестокостью, кровопролитием и пытками. До тех пор, пока от оголодавшего скелета чувств не осталось ничего, кроме хрупких остатков, которые раздробили с особой изощренностью.       Калеб не помнил многого, избегая говорить и думать о всех травмирующих событиях в его жизни. Как только Нерисса завладела им, его бросили в темницу, оставив голодать и изнемогать от жажды и холода, царапающего всё тело. Он полагал, что так и произойдет. Нерадивая мать, уступившая место своим кровавым амбициям, жажде правления и власти, поставила на первое место собственную безопасность, издавно зная, что её сын являлся предателем короны при Фобосе и появился в её кругозоре не просто так.       Ему что-то было нужно, и Нерисса силилась понять что. Убить его не поднималась рука. Одна плоть, одна кровь, семейные узы и прочие сантименты удерживали от непоправимых ошибок. Его воспитание вышло паршивым, недостойным, принесло много головной боли и слёз, хлынувших от бессилия.       Она ничуточку не изменилась.       Такая же кровожадная, жестокая и равнодушная сука, убившая его отца и похоронившая их семью во имя высших целей.       Что в детстве, что во взрослом возрасте, Калеб видел в ней всё те же черты, — её безупречную красоту, изящество, подкупившее отца. Нерисса всегда знала всё наперёд, опережала противников и никого не слушала, закапывая врагов под толщей земли, перемешанной с костями и человеческими сухожилиями. Стратегии он учился у неё. Терпению, внезапным атакам, предприимчивости тоже. Она показала ему, каков бывает мир, когда относишься к нему слишком наивно и безалаберно, не думая о приближающейся опасности. Вселила в него безвылазный страх и заставила видеть во всех врагов, способных убить его одним взмахом руки после доброго слова.       Калеб был мальчиком. Уже тогда, не играя с игрушками и не читая детские сказки, он видел, как мать разделывает голыми руками туши убитых животных. Нерисса не брезговала заниматься этим. — Сегодня я убила эту лань, — вонзив нож в испачканный стол, она вытерла полотенцем ладони. — Завтра кто-то более сильный и быстрый может убить меня. Так устроен мир. Выживает сильнейший, Калеб. Либо ты, либо тебя. Запомни мои слова и вспоминай их каждый раз, когда просыпаешься утром.       Маленькие пальцы зацепились за потрёпанное одеяло. Он сглотнул слюну, пристально наблюдая, как вязкие струйки крови пачкают ковёр. На языке фантомно чувствовался вкус пожаренного с овощами мяса в печи. Они выживали в укромной лачуге, построенной отцом на границе с Запретным Лесом, у подножия небольшого глубокого озера. Обтёсанные потемневшие доски, тёплая крыша, набитая сеном, широкий непродуваемый очаг.       Скудная обстановка, едва ли спасавшая от скуки. У них имелся задний дворик, загон для домашних животных, пустовавший с момента смерти отца. Все растения завяли, покрывшись сорняками, краска облезла с изгородей, от нападения воров в двух окнах зияли дыры, наспех закрытые старыми тряпками.       У него не было никаких развлечений, не говоря уже о друзьях. Всё, чем занимался Калеб, — помогал матери в готовке пищи, разделке животных и охоте. До шести лет он изучал алфавит, устный счёт и тренировался владению мечом по памяти, трудясь вспомнить, как махал им отец. Позже Нерисса занялась им сама, показывая на своем теле, в какие точки стоит бить ножом без промедления. Медленно водя остриём по кофте, она останавливала нож в разных точках       Лёгкие, печень, бедренная и сонные артерии, сердце. Не забывать, что запястье человека — такое уже уязвимое место. Смерть будет быстрой, мучительной и осознанной. Самое то для мести, выжженной страданиями и болью. — У тебя не должно быть никаких слабостей, — схватив сына за подбородок, прошипела Нерисса. — Это убьет тебя. Не смей становиться размазнёй и чувствительной куклой, которой легко помыкать. Никаких слабых точек и привязанностей. Иначе ты займешь место этой лани, — тыкнув в распотрошённое тело, указала она. — с тобой разделаются, прожуют и выплюнут. Ты должен стоять на вершине всей цепи. Должен быть тем, кто вселяет страх одним своим именем и способен убить, не моргнув и глазом.       Её прикосновения царапали и раздирали кожу. Слова хлёстко били по внутренностям, цепкий и немилосердный взгляд переворачивал каждую эмоцию. Стирая слёзы в уголках его глаз, она целовала сына в макушку, едва слышно обещая себе, что смерть мужа была последней потерей в её жизни. Любовь, изъеденная скорбью и переживаниями, приносила им двоим не более, чем тревогу. К десяти годам Калеб привык к нраву матери, замечая за собой, что ему становятся безразличны слёзы, крики и смерть животных. Взросление сплелось с уроками матери, укрепив в нём все принципы, о каких без устали повторяла Нерисса. Никаких слабостей. Ничего, что могло бы обезоружить его и убить. Установка, укоренившаяся в каждой клетке тела и вонзившаяся в юношеский ум. Первым делом, заточив Калеба в темнице, Нерисса напомнила ему о тех временах. По истечении недели, в полусознании на грани с забвенной тьмой, он услышал торопливый и громкий шаг. Её каблуки. Посох, шумно ударявший об каменные плиты. Скрежет открываемого замка, скрип решётки, извечно холодные пальцы, смахнувшие с его лба несколько капель крови.       Он представлял из себя жалкое зрелище, — щенок, избитый караулящими стражниками, подвергшийся пыткам и медленно сходивший с ума от притупленной боли в рёбрах. Шум в голове не стихал и всё, что чувствовал Калеб, — непомерное опустошение, словно одна часть его была вырвана когтями за один взмах.       Стражники и псы Нериссы не пугали его. Он разучился бояться людей, напоминая себе, что ни один человек в этом мире не доставит ему больше неприятностей и боли, чем он сам. Скитания по Меридиану дали увидеть ему многое. Служба на бесчестных и беспринципных богачей показала, что у уродства, морального и физического, нет ощутимых границ.       Морали прислуживают слабаки, ею защищаются глупцы и на неё надеются грешники, ищущие искупления в спасении от возмездия. Совесть взывает только в тех, чьи сердца ещё не тронуты чужими смертями. Благочестивые и воспитанные девушки убивали словами, чужими руками, издали наблюдая за публичной казнью; мужчины намеренно засучивали рукава, не боясь столкнуться лицом с врагом и заявить о своих намерениях, избегая лицемерия.       То, о чём предупреждала Нерисса, случалось каждый день на его глазах. Немощных втаптывали в грязь могущественные, ухмыляясь и покрывая тех плевками.       И Калеб искренне не желал такой участи для себя. Потому как въевшиеся в периферии рассудка громкие слова матери и увиденное в реальности решили всё за него изначально, не дав времени на раздумья.       Она испытывала его на прочность, закрадываясь в самые тёмные уголки разума и переворачивая все воспоминания, подобно скомканным фотографиям. Впивалась острыми ногтями в щёки, не отпуская ни на миллиметр и вычёрпывая все мнимые страхи, что зарождались от одного её вздоха. Все его мысли были съедены тьмой, а пред глазами появлялись изуродованные лики мертвых людей.       Его отец. Стражницы. Элион. Фобос и Оракул.       Калеб увидел убитыми всех. Их раскрошенные в кровавое месиво тела, застывшие улыбки на устах и безумие, обагрившее безжизненные зеницы. Всё, что было хоть как-то дорого — сгорело в необъятном пламени мучений.       У него этого не забрали. Калеб отдал всё собственноручно.       Нерисса не пожалела сил, чтобы изничтожить в нём все запомнившиеся хорошие моменты и высечь раскалённой пощечиной боль.       Её магия осязалась повсюду. Чёрное волшебство дробило в нём кости, не оставляя нетронутого места. Кожа покрывалась пузырящими волдырями, что лопаясь, пускали брызги крови во все стороны. Запретные заклинания вспарывали вены, чужие удары кулаками выбивали суставы, а слюнявые челюсти охотничьих псов прокусывали плоть, отрывая ту с кусками. Каждый вдох резал травмированные лёгкие, во рту гнил привкус горьких зелий, которыми его спаивали каждые полтора часа медсёстры. И в гремящих друг об друга склянках не содержалось ни грамма болеутоляющего.       У них значился другой эффект. Тот, что вовлёк Калеба в адскую карусель ежесекундных терзаний.       Нериса уничтожила его полностью, не сжалившись над ним и его мольбами. Начала медленно, растерзывая рассудок и память.       Всё то время она не позволяла ему сомкнуть веки. Переодевшись в более удобную одежду, контролировала весь процесс, изрезая ножом уцелевшие участки тела и проверяя, как много может выдержать её повзрослевший сын.       Как скоро он сломается и начнёт давить её своими слезами и душераздирающими криками.       Матерь, что хотела для своего сына только самое лучшее. И боялась смерти, зависшей над ними, тяжёлым роком. Жертвы, принесенные ими обоими, были необходимы. Война за королевства и миры продолжалась, и последствия её ударяли более смертоноснее и безжалостнее, чем испытания Нериссы.       К появлению Калеба она проиграла одну битву, едва увернувшись от клыков зловонной гибели. С самого начала, строя планы и готовясь к нападениям, она шла к этому. К вкусу поражения на окровавленных губах. К тянущему в сердце ощущению победы.       Ей потребовалось не больше месяца, чтобы осуществить задуманное. Каждодневно появляясь в темнице и проверяя самочувствие Калеба, Нерисса искала в его бесцельном взгляде толику гнева и злости, способных удержать его в мире живых. Её душа не стала бы оплакивать Калеба, если бы он позорно умер от магии матери, которую знал всю жизнь. Он нисколько не уступал ей в возможностях, и, дожидаясь любой ответной реакции, Нерисса напевала ему колыбельную, приводя в порядок открытые раны и заживляя все увечья.       Кому Калеб был признателен, так это Элион, посещавшей его тогда каждую ночь. Захлёбываясь кровью и ошмётками собственной оторванной кожи, Калеб чувствовал её присутствие. В безмолвии, пронизанном смертью и запахом крови, принцесса ощущалась, как что-то инородное. Фигура, облачённая во всё светлое, обдавала его теплом и заботой, удерживая от падения во мглу.       Эсканор многое сделала для него. Ночи проводя в продуваемой и ледяной темнице, согревала их обоих своей магией, отщепляла от плоти его боль, забирала себе часть мук, переживая вместе с ним тот ужас. Лечила, применяя целебные способности, истрачивала силы, калеча ладони. Беззвучно плакала, видя, как уродливо образовываются шрамы на шрамах, отпечатанную в рассудке агонию перекрывала приятными воспоминаниями из её жизни.       Сладкий, ненавязчивый запах духов. Мягкие и ласковые касания, освобождающие от страданий. Тихий женский голосок, успокаивающий его и рассказывающий о закатах и рассветах.       Все её любимые платья впитали в себя багровые следы. Они не отстирывались. Ничего не могло вывести запах ран, сырой темницы и целебных мазей. Несмотря на это, она продолжала приходить, погружая Калеба в недолгое забытье, пронизанное солнечным светом, пением птиц и тёплыми дуновениями ветра. Рисковала жизнью, из раза в раз сталкиваясь с кровожадными псами Нериссы.       Несмотря на пожирающий заживо страх, шла вниз, сталкиваясь лицом к лицу с Седриком. С Шэгоном. С Рыцарями Мести. Они могли убить её с десяток раз забавы ради. Их чудовищная сущность требовала этого, подобно разменной монете за то могущество, что таилось в дюймах их тела. Ежедневные старания превращали Элион в безжизненную куклу. Чем больше волшебства та использовала, тем быстрее кожа её иссыхала, а глаза переставали видеть.       Подарок Нериссы на тот случай, если вдруг Элион решит сразиться с ней. Проклятье и одновременно дар, удерживающий хрупкий мир на грани распада. Никто не знал, чем бы могла окончиться схватка между повелительницаей всей тьмы и живым сосудом сил Оракула.       Иллюзии, сотворённые Элион, вселяли в него жизнь. Заставляли через силу вдыхать и отвлекаться от той темноты, что заживо сдирала с него хвалённую стойкость. — Мне жаль, Калеб, — только и шептал она, прижимая его безвольное тело к себе. — Потерпи немного. Совсем скоро это кончится. Не подводи <i>её. </i>       Она говорила не о Нериссе. О ком-то, чье имя всплывало в памяти бесцветной пустотой. Во снах он слышал отдалённо, словно через толщу воды, её голос. Просыпаясь, осязал блеклое пятно в истёртой до дыр памяти. Девушка. Светлые прядки волос, щекочущие его губы и шею. Мимолётные, далёкие прикосновения, оставляющие пламенные отметины. Ничего другого. Ни имени, ни лица, ни общих воспоминаний. Тайна, покрытая скользкой и несправедливой правдой.       Однажды, придя в себя, Калеб решился спросить у Элион, что за чувство раздирает его сильнее, чем заживающие раны. Оно сгрызало его по кусочку, медленно и мучительно, напоминая, что причина его нахождения упряталась в позабытом мгновении. Никакая не преданность и кровный долг не заставили его прийти во дворец и предстать перед Нериссой. Было что-то другое, до чего он не мог дотянуться, как бы       ни старался. Мозг обрывал его попытки, заводя в тупик. В темноту без фигур, имён и голосов.       Она молчала долго, ища, что сказать. Смотрела на него, не утаивая слёз и жалости во взгляде, и Калебу не нравилось ни молчание, ни её сожаление. Схватив её за запястье, он жёстко потребовал: — Я задал тебе вопрос. — Голосом черствым, давящим. Оборвавшим в ней самообладание.       Испуг не завладел ею. Осознание впилось когтями в сердце. Когда-нибудь он бы спросил у неё это. Вот так, глядя прямо в глаза после перенесенных унижений. Элион оставалось только ждать и готовиться. Лгать она научилась ещё в детстве, и правдоподобная ложь избавила бы их всех от неприятностей, подарив шанс на новую жизнь.       На новоё начало без потерь, кровопролития и слёз. И всё решилось по повелению совести, ужалившей Элион. Совершив множество ошибок и заняв неправильную сторону, она не имела права оступиться снова. — Считай, что я вырвала кусок твоего сердца, — прислонившись к решётке, глухо призналась Элион. Правда на вкус, как солёная вода. Хочется быстрее сплюнуть и заглушить сладостным враньем. — И теперь на том месте зияет большая-большая дыра. — Говори конкретнее, — сталью, холодом и свирепостью отточен тон.       Он уже изменился. Мягкого, весёлого и заботливого Калеба убили в этой камере. Лишили прежней жизнерадостности, доверия к миру и умению любить.       На его месте кто-то иной. Элион не узнает его. Мужчина, резко повзрослевший на несколько лет; взгляд другой, закрадывается в разум, потрошит потаенные страхи и вынуждает сглотнуть. Долго и громко. В полумраке камеры не видно глаз его, всех эмоций, блеклая полоса факела разделяет клетку на две части.       И если Элион ближе к свету, не утерявшая человечности и сострадания, то Калеб, там, в бездонной тьме у стены, куда не дотягивается свет, дышит бессердечностью и местью. Не за себя. За те стёртые обрывки памяти, что привели его сюда. — Я спасла вас обоих, — тихо, но твёрдо молвит она, — я… я стёрла часть твоей жизни. Если бы…       Не успевает договорить, задохнувшись горечью своих же оправданий. Смело, упрямо глядит на Калеба, сжавшего её шею. Не издает ни звука, задержав дыхание и дожидаясь, когда он оставит её.       Ладонь намертво сжимает гортань. Влажный хрип царапает стенки горла, рвется наружу сквозь стиснутые зубы и окровавленные губы. Воздух пропах отчаянием и ненавистью, его хватка ломает крупицы доверия.       Первое, что замечает Элион, это его руки. Ледяные, способные убить одним движением. Секунда, и шея хрустнет под напором. На пальцах свежие раны, костяшки изувечены шрамами, в прикосновении чувствуется угроза.       Он не убьёт её. Слишком много Элион сделала для него, чтобы пасть его жертвой. Они оба понимают это, глядя друг на друга с разными чувствами. Ей хочется образумить Калеба и заверить, что она не причинит ему страданий и сделает всё, чтобы пережитое запомнилось, как ночной кошмар. Все поступки совершены во имя благой цели. Ни одно заклинание и плохой замысел, предназначавшиеся Калебу, не пройдут мимо неё. Она уничтожит всё лично, сохраняя его безопасность и не подпуская никого подозрительного.       Корнелия бы хотела этого. Будь у них возможность поговорить, Хейл бы попросила только об этом, умоляя Элион присматривать за ним.       Калебу неведомо, о чём Эсканор думает. Прижимая её к решётке, он слышит слова матери, облепляющие барабанные перепонки. Вершина цепи. Никаких слабостей. Властвование. Убитые и разделанные животные на обеденном столе его хижины, сохранившей моменты всего детства. Всё, чему она беспрестанно учила его, помогая обрести своё место и предназначение в мире. — Никогда, — шёпот ползёт по костям, зарываясь в плоть, — никогда больше не смей лезть в мою голову, ты поняла меня?       Она дважды кивает, обессиленно опуская руки. Жадно заглатывает воздух, едва хватка ослабевает.       Калеб приподнимается впервые за месяц, стряхивая со своей бесформенной робы пыль и камни. В этот же день Нерисса представляет Калеба двору, именуя его главнокомандующим всех имеющихся армий, вторым советником Короны и первым надзирателем Кондракара.       Все запоминают его не по родственной связи с королевой. А по прожигающему взгляду, ровной осанке и тёмному облачению, покрывающему все его тело. Имя его приобретает для всех оттенок долгой, бесчинствующей и бесчувственной гибели. Оно обещает каждому, что он придёт за ними, если этого захочет королева и неудачно сложившиеся обстоятельства. И тогда ничто и никто не спасёт их.       Калеб не улыбается. Не смотрит на мать, держа руки за спиной. Оценивающий взор устремлен вдаль, губы непринужденно сжаты, ни единой полоски шрама не видно за плотными слоями одежды.       Элион держится в стороне, исподлобья глядя на то, как свирепствует Седрик, и как ухмыляется Миранда. При дворе у неё нет больше никого более близкого, чем Калеб. Он понимает это точно так же, единожды взглянув на неё.       Нерисса не выказывает всей гордости и распирающего предвкушения, держась отстранённо и формально. Садится на трон, поправляя полы багрового платья, подзывает советников к себе и ждет, пока разойдутся остальные люди.       Всё это время Элион думает только о Корнелии. О том, что увидь она всё произошедшее, и воля бы её сломалась, а разум воспылал бы мерзким чувством предательства.       Но Корнелия ничего не знает. И это наилучший исход событий для всех на данный момент.