О чём молчат лжецы

— Подожди, это делается не так.       Она смеётся. Выдыхая дым и запрокинув голову назад, широко улыбается. Потешается над его попытками проникнуться чужой культурой и понять частичку её жизни. — Зажми её меж губ, сделай короткий затяг, не вдыхай слишком глубоко, — Корнелия показывает на себе, затянувшись так, что об заострившиеся скулы можно было бы порезаться. — Не думай о вкусе и запахе.       Калеб её слушается, перекатывая между пальцев тонкую сигарету и всматриваясь в тлеющий кончик. Корнелия курит только такие, отцовские, запомнив с детства упаковку и название. Дорогие, вяжущие, отдают мёдом и совсем немного вишней. Не слишком приторные, чтобы выплюнуть, но и не слишком горькие, чтобы поперхнуться. Идеальный баланс, от которого расслабляется мозг. — И для чего это сделано? — Калеб совсем, как ребёнок. Внимательно оглядывает неизведанную вещь, любопытствует, не решаясь попробовать снова. — На пачке написано, что курение убивает. Зачем ты куришь, зная, что это убьёт тебя? — Чтобы мысли не задушили, — стена холодная, обдирает лопатки сквозь тонкую ткань топа. — иногда на меня накатывает сильная тревога. Я начинаю бояться всего вокруг, даже себя, но, покурив, прихожу в порядок. Для кого-то это целый ритуал, некоторые курят ради забавы. — Это зависимость. — Да что ты, — она стряхивает пепел, расслабляя плечи, — любовь такая же, но от неё не отказываются. — Любовь не убивает людей, — Калеб возражает, поднося сигарету к губам. — Значит, ты ещё не любил.       Она взгляда не отрывает, когда он, повторяя её действия, затягивается вновь. Кадык на мгновение дёргается, уста непринужденно смыкаются, длинные пальцы слишком сосредоточенно сжимают упаковку.       Выдыхает медленно, пробуя вкус.       Мёд. Лёгкая горечь, раскатывающаяся на языке. Лёгкие, точно от ожога, содрогаются. Калеб даже не кашляет. Выпускает дым, облизнув губу.       Ему нравится. Эмоции искреннего возбуждения и довольства отражаются в зелёных глазах. Ночная прохлада его не беспокоит. Как и то, что Корнелия продолжает объедать его заинтересованным взором, перестав курить. — Ты доволен, — она констатирует факт, сжимая ноги. Становится холодно. — Это ничего не значит. — О, все мы говорим так… — вспоминая себя, неправдиво усмехается. — Я не привыкну, это лишь проба, я не захочу снова… Если вдруг понадобится ещё, ты знаешь, у кого попросить. — На Мередиане есть похожее, но не такое… вкусное. — Теперь тебе вкусно, а не противно, — забавляется она, наклоняя голову. — привыкаешь быстро, да?       Вывеска неонового бара висит над его макушкой. Красный свет обтачивает черты его лица. Излюбленный зелёный приобретает оттенок тьмы, и, глядя на неё, Калеб словно смотрит не своими глазами. Он вписывается в её мир катастрофически быстро. Походит на парней, от которых лопаются нервы в старшей школе.       Ей нравится контраст. На Меридиане он не такой спокойный, как тут, в окружении всего непривычного и нового. Роль главного повстанца и защитника Заветного города спадает, обнажая перед ней его истинные желания. То, как приобщается Калеб к Стражницам и как сближается с ней, делая то, на что никогда бы не решился на Меридиане.       Это впечатывается в память.       За его плечом взрывом разноцветных огней ослепляет ночной город. Калеб каждый раз рассматривает стеклянные высотки, как чудо природы. Больше всего интересуется машинами и итальянской кухней, находя Рендж Ровер привлекательной моделью, а неаполитанскую пиццу из дровяной печи вкуснейшим блюдом на свете. Наотрез не соглашается пить спиртное, не оценив запах текилы и бурбона, но ни разу не отказался от холодного пива с густой пеной.       Хиттерфилд ему нравится беспрерывным движением. Постоянным ритмом, подбрасывающим вверх. Особенно ночью. При блеклом свете фонарей, ярких витринах и вывесках.       Корнелия всё выучила на третий день его пребывания здесь. Запомнила каждую деталь, не забыв его первые реакции на высоченные постройки и бумажные деньги с изображением важных государству людей.       И теперь Калеб пробует курить, просто увидев её с сигаретой. Крепкие мышцы шеи напрягаются, когда он делает вдох. Ему чертовски идет, и явное помешательство на нем отравляет рассудок. Ей пора прекратить пялиться и вернуться обратно к девочкам, но умиротворение сковывает, лишает здравого смысла.       Он знает, что она смотрит.       Осязает всеми клетками тела липнущий взгляд и учащенное дыхание. Не подаёт виду, продолжая своё дело и не загружая мысли беспочвенными переживаниями. Ему так легче. Здесь, в компании пьяной стражницы, что размазывает его границы комфорта об асфальт. Показывает новое, беззаботно смеясь и наблюдая за ним так, словно видит впервые. Не существует никакого Фобоса, охоты на Элион, едва дышащего Меридиана на пороге войны. Только табак, игривый смех и вкус мёда на губах. — Ты сказала, что я не любил. Ты не права.       Её сердце не замедляется от его голоса. Оно ровно бьётся, не подводя хозяйку. Заправив прядь за ухо, Корнелия его слушает, чуть отстранившись от стены. — Симпатия, обожание, привязанность, увлеченность, страсть, — устало перечисляет, выбросив окурок. — Всё это так легко назвать любовью. — Но это было именно она. Не то, что ты назвала первым. — Была? — Да, я уверен в этом. — Если уверен, то переубеждать не буду. — А ты уже собиралась? — Я люблю поспорить, — подбирая маленький камень, она начинает играться с ним, подбрасывая вверх. — А ты кажешься тем, кто ничего о любви не знает. — Мы знакомы не больше пяти месяцев. Ты ничего обо мне еще не узнала, — сощурившись, указывает Калеб. — Пусть будет так, — Корнелия не упоминает, что запомнила всё о нем. Хитро ухмыльнувшись, встаёт, отряхивая юбку. — На улице так хорошо, не хочу обратно.       Там внутри грохочущая музыка свернёт её в кокон и заставит поддаться. Запахи духов, алкоголя и дыма проберутся под кожу, оставшись на ней царапающим следом. Ноги танцевать не устали. Но за пределами шума и столпотворения всегда лучше.       Её слегка качает. Ступни болят от узкой формы ботфортов, пластыри на пятках больше не держатся. Ветер бесчестно скользит по оголенным местам тела, остужая пыл. Хочется выпить ещё, несмотря на тянущий ком в желудке. — Могу я задать вопрос? — Калеб поднимается рывком, потому что не пил. Корнелия же держится за стену, аккуратно заглядывая в сумочку и ища новые пластыри.       Проклятье. Оставила дома. — Говори, — машет рукой, доставая жевательную резинку со вкусом яблока. — Любила ли когда-нибудь ты?       Ненавязчивый интерес. Его голос охрип, и Корнелии приходится быстро сглотнуть, чтобы сосредоточиться на словах. Она силится вспомнить все чувства, которые испытывала к знакомым мужчинам, но понимает, что всё то не выходило дальше черствой и мимолетной симпатии. Возможно, именно поэтому все отношения кончались по её инициативе и спустя несколько недель после начала.       Вилл извечно упрекает, что Корнелия любви так не ощутит, бросая из раза в раз. Ирма же ей отвечает с несогласием, признавая, что нет ничего лучше коротких вспышек эмоциональной связи. Тарани молчит, а Хай Лин ввязывается в спор, напоминая, что расставалась со своим парнем больше восьми раз, прежде чем осознала, что любит.       И теперь его очередь. Глядеть на неё так, что рёбра сводит и кончики пальцев щекотит от пристального внимания.       Ей бы закурить снова, но дневной предел уже превышен. Облизнувшись, Корнелия усмехается сама себе. — Не любила, — коротко отвечает, уязвлённый взгляд переводя на него. — как-то не приходилось. — Почему тогда утверждаешь, что любовь убивает, если никогда её не чувствовала? — Он нападает сразу, не давая времени подумать. — Стали бы тогда люди расставаться и ненавидеть друг друга после? — Она задаёт встречный вопрос, осмелившись подойти на шаг. — Такое происходит не всегда. — Какой ты прекрасный и по-своему наивный, — выдыхает Корнелия, не пытаясь задеть. — Оставайся таким всегда. Подходит близко, сразу же осязая цитрусово-древесный аромат его одеколона. Пальцами задевает молнию куртки, движется дальше, к его шее, ласково обводя едва заметный шрам ногтем. — Надеюсь, что тебе никогда не придётся узнать, о чём я говорю, — искренне желает она, опуская руку и протягивая ему запечатанную пачку её сигарет. — В ней двадцать штук. Растяни на всю жизнь и каждый раз вспоминай, о чем мы говорили с тобой. Не знаю, что будет после битвы с Фобосом. Возможно, мы никогда не встретимся. Пусть у тебя останется хоть какое-то воспоминание обо мне. — От тебя пахнет гранатом и водкой. — Тогда не стой так близко ко мне, опьянеешь, — с её уст сходит усмешка, вызовом жалящая. — Я этого не боюсь. — Значит, ты согласен выпить со мной напоследок?       Она не ведает, что говорит. Рядом с ним Корнелии тепло, вблизи него на расстоянии нескольких сантиметров — жарко. Холод больше не беспокоит, как и кровоточащие мозоли на ногах. Чересчур увлечена видом его губ, смотрит прямо в глаза, вдыхая глубоко и долго. В его взгляде ни йоты прежнего умиротворения. Калеб её хочет, и она видит это слишком хорошо. Чувствует то же самое, подавая жалкие попытки сопротивления.       Он её отравляет и пьянит похуже всего выпитого. Потому Корнелия жаждет оказаться чуть дальше, восстановить ту дистанцию между ними.       Плохая реакция. Изначально рухнувший план.       Она клянётся, что первым начал Калеб. Что терпения и благоразумия не хватило ему, чтобы отстраниться первым. Она же ему только потворствует, исполняя желания обоих.       Тотчас руки запрокидывает, обнимая его, уста раскрывает, разрешая поцеловать себя.       Спиной прижимается к неровной стене, царапаясь об трещины, к его груди льнёт, подобно обезумевшей и давится привкусом мёда и табака. Звучание аромата его сплетается с жадными прикосновениями, грудь оплетает жаром.       Ей кажется всё ненастоящим — иллюзорной фантазией, сотворенной пьяным сознанием. Кажется, что только веки раскроет, и Калеб пропадёт, оставив с сгрызающим холодом наедине. Страх играется с эмоциями, разбавляя их дёгтем. Она боится возникнувших мыслей и обнимает Калеба крепче, до хруста в запястьях и его сдавленного стона. В ответ пальцы его сжимают её подбородок, и губы съедают её.       Возможно, сигареты были лишь предлогом. Теперь она знает ещё одну вещь, самозабвенно растворяясь в человеке, чьи руки по локоть в крови врагов обнимают её.       И былое презрение его перевоплощается в потребность. В исключительную жажду в ней, в признании её красоты, неповторимости и привлекательности. И, целуя Корнелию, Калеб убеждается в том, что был не прав.       Он никогда ещё не любил.

***

      Он не соврал.       Дышать стало легче, а раны зажили, оставив после себя безобразные рубцы. Шею сводило судорогой, кончики пальцев немели от продолжительного холода.       Веки открывает с опаской столкнуться с кошмаром. Силуэт, по которому она узнает Элион, прячется в объятиях огня. Руки подставив ему, Браун греется, находясь критически близко к чугунной решетке камина.       Ни царственной осанки, ни влияния, ни силы. Тень проигравшей души. Очевидная слабость и немощность, кроящаяся за дорогими нарядами и официальным титулом.       Корнелия видит её такой впервые, узнавая прежнюю Элион. Чуть сгорбившуюся, с опущенными плечами, с растрепанными косами и безвыходностью, пропитавшей каждое её действие.       На какое-то мгновение сожаление захлёстывает Корнелию. Ей не нужно читать мысли, чтобы понять, о чем думает Элион. Девичьи ладони без бинтов выглядят ещё более отвратительно, но в этой отвратительности своя красота. Магия всегда приносила Элион боль и муки, и ладони стали той ценой, которую она платила за могущество, которого не жаждала.       Она поворачивается на спину, осязая тёплые простыни. Тело ломит, в ногах проскальзывает болезненная дрожь. Закрывает глаза снова, слыша во тьме знакомый мужской голос. Открывая, сталкивается с пустотой и головной болью.       Воспоминания размазаны кровью по черепу. Их насильно отобрали, вырвали, словно сорняк. Всё самое сокровенное обнажилось, страхи всплыли наружу, чувства перестали принадлежать только ей. Теперь они собственность Нериссы, и никому не известно, что с ней станет, когда она просмотрит их. — Я сделала всё, что смогла, — Элион прерывает затянувшуюся тишину, поворачиваясь к ней. — Прости за оставленные шрамы. Их я не в силах убрать. — Сколько я спала? — Не больше суток. Калеб принёс тебя. Признаться честно, я ожидала увидеть тебя мертвой. — И поэтому ушла, оставив меня с ними? — повернув голову, интересуется Корнелия. В её голосе нет злобы. Безразличие и плохо скрываемая горечь поражения. — Я не буду рисковать ради тебя и терять доверие Нериссы. Я рада, что ты нашлась живой и осталась ею.       Проходя мимо, подхватывает шахматную фигуру на истертой шахматной доске. Белая королева. Ферзь, не щадящая противников и хладнокровно забирающая все силы, пока в конце не останется ничего. — Я отсрочила опыты Аверды, — её пальцы непринужденно перекатывают деревянную фигурку. — Нерисса не стала убивать тебя, хотя очень хотела обезглавить лично каждую стражницу. Я не прошу благодарности за всё это. Просто говорю, что сделала для тебя даже больше, чем ты можешь себе представить. — Что со мной будет?       Молчание Элион красноречиво. Присев рядом, она отбрасывает ферзь на вторую подушку, чтобы дотронуться до Корнелии. Через кроткое и нежное прикосновение направляет поток силы.       Сладость на языке возникает внезапно. Хейл утомленно наблюдает за ней, осязая, как тело пробирает теплом. Пальцы едва заметно мерцают, поверх зажитых ран появляются новые. Кровь Элион темна, подобно смоли. Стекает на простыни, пачкая их чёрным. — Я сделаю всё, чтобы ты выжила, Корни, — она называет её детским прозвищем, невольно улыбаясь. Вымученно и страдальчески. — Помни об этом каждый день. Если я оставляю тебя одну, если подведу за цепи к Нериссе или проявлю жестокость, которая покалечит… Ничего из этого не будет сделано со злым умыслом. Я тебе не враг.       Недоверие и подозрение обгладывают её заживо. Корнелия морщится, убирая руку и вставая с кровати. Босыми ногами проходит к окну, держась за ушибленный бок. Шаги медленные, ступни режет холод полов. Отодвигая портьеру, она вглядывается в город, мерно просыпающийся со звоном колокольни. Каждый дом и площадь видны, словно со смотровой площадки. Вязкий и густой туман наползает на границы крепости, неспешно поднимаясь вверх. Когда-то глаза её видели Меридиан другим. Светлым, цветущим и завораживающим. То, что превратилось с миром — заслуга двх жадностей, обтесанных стремлением к власти. Была ли возможность спасти жителей от правления двух зол, сменивших друг друга? Корнелия не знает. Но чувствует, как сердце тяжелеет от увиденного. — Как ты можешь служить Нериссе, когда твой брат, возможно, лежит мертвым в земле? — Она озвучивает то, что давно хотела. — Семья для тебя не значит ничего?       Громко, безбоязненно и с давлением. Не оборачиваясь и продолжая вслушиваться в звуки колоколов. Утро совершенно не отличается от вечера. Тускло, безжизненно и мрачно. Словно они в злой сказке. — Это касается только меня и моего брата, — потрясенно отвечает Элион, не ожидав этого. — Это коснулось все миры, если ты ещё не заметила. И ты не ответила на второй вопрос. Фобос остается или оставался твоим братом. Которого ты предала, преклонив колено перед Нериссой, — Корнелия не оступается, раздавливая воцарившееся понимание между ними.       На этот раз она поворачивается к ней, чтобы увидеть её эмоции. Узнать, истинны ли её переживания и грусть. Взгляд безжалостно вгрызается в принцессу, сжавшую спинку стула. — Фобос был не лучшим правителем… — И что? Между вами больше нет родства? — Ты придаешь слишком большое значение семейным узам, Корнелия. И он предал меня точно так же, когда бесследно исчез, оставив на Меридиане в окружении рыцарей Нериссы, — её голос ломается, выдавая дрожь. — Я выживала, как и ты. Все мы делали то, что могли.       Сглатывая, Корнелия прикасается к шее. Тянущая боль не исчезла, напоминая о клетке и псе, что разгрыз её память. Ещё немного и сознание ослепнет безумием. Она чувствует это с каждым новом вдохом. С каждой секундой нахождения в замке Нериссы. Сил осмысливать судьбу Элион нет, и, присев на кресло, Корнелия прислоняется к спинке, не разрывая зрительного контакта.       Не прекращая смотреть на Браун так, словно её оправданию есть цена. Она не обвиняет её и не преуменьшает пережитое ею.       Однако, выживали они обе. И Корнелия не забыла про это, отчетливо помня своё преследование и жизнь, державшуюся на издыхании. Сколько раз её могли убить? И сколько раз попытались? Бесчисленное множество. Только в окружении не было дворцовой стражи, роскошных комнат и второй в Меридиане по мощи власти.       Всё, что у неё было — надежда. Едкая, тусклая и бессмысленная. — Я знаю не меньше тебя об этом, — осекается она, прервав размышления. — Только интересно получается, что за всё время, пока я бегала и пряталась по трущобам, не предала ни тебя, ни подруг. Выбор играет огромную роль, согласна?       Добавить Калеба не решилась, вовремя закрыв рот. Ничего из сделанного ею для его спасения не имеет больше значения. Мысль застревает в сердце, пачкая безнадежностью кровь. — Ты обвиняешь меня, — не вопрошая, подтверждает Элион. — Разве? — Удивляется, подняв брови. — Пытаюсь узнать твою позицию и понять, стоит ли мне опасаться тебя по-настоящему, или нет. — После всего, что я для тебя… — Ты ничего не сделала, — прерывает её Корнелия, подняв руку и не пожелав слушать дальше. — Я нахожусь в плену и не знаю, убьют меня завтра или пустят псам на корм. У меня нет моих волшебных сил, оружия, я потеряла дом, семью и всех близких мне людей. Ты — советница королевы, что начала войну и поработила почти все миры. Я не буду тебе доверять, Элион, — честно признается она, потирая ногтем шрамы на шее. — Никому здесь. Ни тебе, ни кому либо ещё.       Прервавшись на мгновение, предупреждает без запинки с жестокостью и льдом в голосе: — Если появится шанс, я убью каждого здесь. И либо ты остановишь меня, — предлагает она, переходя на шёпот, — либо убьёшь. Другого не дано. И будет лучше, если на тот момент ты исчезнешь из крепости.       Читает по губам, прекрасно понимая суть слов. Элион не отшатывается, молча думая об её предупреждении. Она воспринимает её со всей серьёзностью, кивая и приближаясь на несколько шагов. — Хоть раз я вставала у тебя на пути? — Намекая на совместное прошлое, Браун напряженно усмехается. — Да, когда стерла Калебу воспоминания. — Я спасла вас обоих, — не дожидаясь, отчеканивает Элион, указывая на Корнелию пальцем. — От него бы не оставили и куска, если бы узнали о тебе! Ты встретилась только с Ищейкой, но не с другими Рыцарями… Шегон, Миранда, Тридарт, Эмбер, — перечисляет она, загибая пальцы другой руки. — Эти чудовища хуже Ищейки. Не будь меня и Нериссы, они раскромсали бы тебя, как пойманную свинью и ты бы ничего не сделала. И ты представить себе не можешь, с чем сталкивался Калеб без воспоминаний о тебе. С ними было бы в разы хуже. — Какой толк в этом, если ты не стерла мою память? И если это увидел Ищейка? — Он не может говорить, пока я не прикажу. В темнице ты заметила это. Он — единственный монстр, на благоразумие которого я полагаюсь в этом аду. У него долг передо мной. Никто ничего не узнает, — безрадостно и без боязни заверяет она, не веря, что говорит об этом. — Твои воспоминания Аверда преобразует в сыворотку, и, выпив её, Нерисса увидит всё без надобности лезть к тебе в голову. Перед тем, как передать всё Аверде, я исправила необходимое. Если говорить об этом, — Элион взвешивает то, что может говорить, ковыряя ногтями раны на пальцах, — то знай, что её способности иногда вредят ей. С недавних пор Нерисса перестала так тщательно и безумно читать мысли людей из-за головной боли. Она настолько сильная, что Нериссе приходится прибегать к зельям.       Обреченно выдыхая, Элион присаживается рядом, смотря в потухающий огонь. — Я понимаю, что для тебя я не меньший враг, чем Нерисса, — опустив ладони, будто признав неудачу, предпринимает новую попытку договориться, — но я не она. Я хочу помочь тебе. Отмыть руки от крови и исправить всё, что ещё можно… — Я справлюсь сама, — тут же отвечает Корнелия, перебив. — Не предавай доверие Нериссы. Оно тебе важно.       Вставая, завершает разговор. Надевает её плащ, расшитый золотыми нитями, что складываются в узор феникса. Закутавшись, вновь встает у окна, взглядом цепляясь за вершины заснеженных гор вдалеке. Туман рассеивается плавно, обнажая мир в его истинных красках. Не представляя, сколько продлится заточение, Корнелия жаждет оказаться на городских улицах снова. — Тебе придется спуститься в темницу, — в подтверждении без единой эмоции произносит Элион.       В дверь стучат дважды, отвлекая их. Стук, обозначающий прибытие. Без излишней вежливости и просьбы войти внутрь. Кровь застывает, когда в комнате появляется Калеб, тотчас переводит взгляд на них. На неё. На плащ на плечах, символично передающий её появление в их жизнях. — Тебе пора, — освобождая место в проходе, указывает он. — Она прибыла? — Не называя имени, взволнованно обращается Элион к нему.       Делает шаг вперед, закрывая Корнелию за собой. Не поможет, и от этого его губы разъезжаются в приторно-саркастичной ухмылке. От неё у Корнелии сводит зубы до противного скрежета. — Полчаса назад. — Я пойду с вами, — Браун не дает им опомниться, подскакивая к двери. — Я нужна для безопасности её Величества. — Ты останешься здесь и будешь занимать Седрика разговорами, — Калеб не просит. Бескомпромиссно отдает приказ, сурово глядя на принцессу, поднявшую голову, чтобы посмотреть на него в ответ. — Я обязана находиться рядом со стражницей. На тот случае, если она решит причинить кому-либо вред. — Ты считаешь, что я не смогу с ней справиться? — Он наклоняет голову, сцепляя пальцы за спиной.       Взгляд Элион меняется, и, не поворачиваясь к Корнелии, она подходит к Калебу ближе, едко выплёвывая несогласие. — Ты не сделаешь ничего, если она решит напасть. Воин не ровня не волшебнице.       И тогда он произносит пугающе спокойно: — Тогда прекрасно, что её крылья оторваны. Сядь в кресло и жди Седрика. Вам многое стоит обсудить.       Её личные границы безвозвратно исчезают, едва Калеб оставляет Элион позади себя. Его ладонь хватает Корнелию за предплечье, она норовит содрать с себя королевский плащ, когда его голос беспечно требует: — Оставь его на себе.       Воздух переполнен им. Лёгкие забиваются тяжёлым запахом парфюма и железа. Хватка раздрабливает самообладание и нервы, вынуждая идти на попятную. Она сопротивляется. Дёргает руку, инстинктивно напрягаясь, словно перед битвой. Не желает идти так, позволяя ему касаться. Подобно провинившемуся ребёнку тащиться позади, дожидаясь наказания и поучительных нотаций. — Я пойду сама, — выкручивая собственное запястье, шипит Корнелия. — Нет. — Отпусти мою руку, — тон её не уступает в суровой строгости.       Она приказывает.       Не идёт вперед, настаивая на своём. Всё в этом мире ненавистно ей. Пробуждение вернуло всё на свои места, образумив её. Разговор с Элион только этому поспособствовал. Чужая здесь, беглянка на Земле, пропавшая для всех остальных за стенами Меридианской крепости. Война их не пощадила. Закопала под сотнями гниющих тел, оставила в живых и зло давилась, видя мучения.       Точно смерть в голубых зеницах пускает багровые крупицы.       Цвет её глаз меняется. Смешивается с алым, создавая дикий контраст.       Корнелия не церемонится при следующей попытке. Резко выдёргивает запястье, отступая назад и пряча руки за спиной. Она не Элион, что послушается и замолчит обиду. И никогда не выразит повиновение человеку, чьи страхи однажды ей были известны.       Калеба это не трогает. — В следующий раз привяжу на цепь и поведу прямо так, — потянув за край плаща, предупреждает он. — И идти ты будешь не на ногах.       Хочется наглость и равнодушие выцарапать. Оторвать по куску, в огне сжечь и пеплом отравить всё королевство. Мысли ядом парализуют, выводя на ненависть. Заставляя давиться мерзким привкусом предательства.       В ней нет того понимание, которого заслуживает Калеб. Оно начало гнить ещё в Кондракаре, в тесной камере, между приходами Аверды. Вместе с той отравой, занявшей её организм. Видеть его не так тяжело, как осознавать, в каком положении они находятся из-за него.       Корнелия много думала.       Перед Элион, Ищейкой и Седриком. Предполагала, сможет ли исчезнуть так в один момент, не оставив после себя и следа, а затем появиться перед ним в другом обличии, при другой власти и по другую сторону в сопровождении заклятых врагов. Ради его безопасности стереть все воспоминания о нём, вернуться и без намёка на прошлое смотреть в глаза ему так, будто видит впервые.       Нижняя губа кровоточит. Ранки открылись, во рту гадко отдаёт кровью.       Не смогла бы. Даже если бы это подвергло Вселенную непоправимой опасности и означало бы катастрофу, что разрушило бы всё до основания. Пусть мир бы вокруг горел, а небо чернело, скрываясь за густым смогом и пеплом. Ничто не могло толкнуть к этому решению.       Гибель бы сплелась с ней душой. Кровью выстлана ей дорога к нему. Костями усеяна и слезами облита, что босые ступни разъедает до плоти. Слепая человеческая любовь не дала бы ей так поступить.       И ответ этот заключен во взгляде её. В том, как неровно дышит, мечется между злостью и грустью. — Веди, — не просит даже сейчас. Упрямо подозрения заглушает, замечая, как эмоции его жалят своей неизменностью.       В коридоре безлюдно, тишина давящая, слышны только звуки шагов. Теперь Корнелия рассматривает всё, что попадается по пути. Творения неизвестных художников, заключенные в бронзовые рамы, многочисленные двери без какой-либо стражи. Вместо широких и высоких люстр, настенные факелы, пламя их отдает лёгкой синевой. Алмазная пыль преображает цвет, сок волчьей ягоды испаряется, в нагретом воздухе оставляя после себя отравленный осадок. Как итог: надышавшись испарениями, человек теряет бдительность. Мозговые процессы затормаживаются, являя слабость и безотчетный страх.       Корнелия читала об этом в изжитых временем учебниках по алхимии. Герда не сильно доверяла ей лечение раненных повстанцев, а блуждать по городу без достойной маскировки было опасно. Запираясь на чердаке, она читала. До потери сознания из-за изнеможения, до стёртых кончиков страниц и мозолей. Питалась информацией, надеясь найти между строк ответы на все свои вопросы и раздобыть оружие, что помогло бы уничтожить всю свиту Нериссы.       Магией её не взять. Чересчур сильна, хаосом подпитывается и превращает пространство в ловушку загнанных кошмаров. Вероятно, имей Корнелия Сердце Кондракара, Земли и Замбаллы дело обстояло бы проще. Сила, таящаяся в них, слепа в повиновении. Едва приручишь её, истлеешь, не выдержав тяжести и безумия, закрадывающегося в самые дебри души.       Вероятно, Вилл удалось уничтожить Сердце Кондракара и избавить всех от потенциальной угрозы. Если же нет, то всё обстоит хуже, чем предполагала Корнелия.       Она силится размышлять о том, как тут будет пахнуть кровью и разрушением через некоторое время. Стены покроются копотью, а вымощенные камнем тропинки и лестницы скроет груда мёртвых тел.       Она живет этим. Дышит. Чувствует, как оживают мечты, как напитывается силой и безвылазным желанием мести. Жизнь на жизнь. Существование на существование. Разменная монета, которой Нерисса заплатит за всё, что произошло с Корнелией.       Ей удаётся улыбнуться в тот миг, когда Калеб переводит взгляд на неё. Корнелия не смотрит в ответ, продолжая идти и изучать обстановку вокруг. — Перед смертью все успевали улыбнуться, — невзначай произносит он, замедляясь у особенных картин.       У портретов умирающих стражниц.       Хай Лин изуродована изголодавшимися псами, обнаженные кости торчат вверх, в пасти одной твари разгрызена левая стопа.       Китаянка кричит. Тянется к ней через картину, моля о спасении. Сюжет оживает, стоит Корнелии инстинктивно подойти ближе. В ушах раздается нечеловеческий женский крик, что лезвием разрубает натужное спокойствие. Видит, как пасть смыкается на каждом клочке тела, как не остается ничего живого от плоти, залитой солнечным светом.       Слюна кажется кислотой. Корнелия веки прикрывает насильно, не веря тому, что увидела.       И тогда Калеб продолжает, уводя её дальше. К следующей картине. К похороненной заживо Ирме, заточенной в свинцовый гроб. Воск от свечи обжог её плечи, пальцы изодраны, ногти сточены о крышку, забитую на двадцать два гвоздя. И Ирма не кричит, как Хай Лин. Едва слышно напевая считалочку, водит свечой над заплаканными щеками, безропотно отдаваясь воле огня и обжигая кожу. — Сидела Смерть на лавочке, — хрипло дыша, она подносит свечу к прядке пушистых волос, — считала всех по палочке… Раз, два, три… Сегодня умрёшь ты.       Кончик носа обдаёт жаром. Корнелия не досматривает. Насильно отворачивается, стряхивая с себя его пальцы, словно грязь и сбрасывая наваждение. Во рту царапаются невысказанные проклятья и обвинения, однако, слёз нет, несмотря на тянущую боль в сердце. Ей бы заплакать, чтобы стало легче. Но склеры унизительно пусты. — Кто это сделал?       Калеб не сразу слышит её. Засматривается на пустоту, на изъятый пятый портрет с изображением Корнелии. Его нет, и пространство между сгорающей Ирмой и тонущей Тарани чувствуется ошибкой. — Имя тебе ничего не скажет. — Это буду решать уже я! — огрызается она, разозлившись от его спокойствия. — Не думай, что если промолчишь, то я не узнаю самостоятельно. Вопрос только в том, раньше или позже. — И что тогда? Попытаешься убить? — Слишком милосердно, — тут же вставляет она. — Зачем ты показал мне это? — Хотел посмотреть на твою реакцию, — честно делится Калеб, — всегда интересно наблюдать за тем, как пытается ползти червь после того, как его прожевали и выплюнули.       Сказано не с усмешкой и не с вызовом. Непринужденно, со стеклянным хрустом её лопнувшего терпения. Губы его остаются сомкнутыми, глаза улыбаются, осколки прошлого забивая глубоко внутрь, где зажито.       Ей не послышалось, и разум ошпаривает сказанное. Корнелия не подаёт виду, что удивлена и задета. — Я не вижу себя здесь.       Ответа не дождется. Калеб тянет её дальше, оставляя вопрос висеть между ними. Ей незачем знать, что в картине она умирает от его ножа, подаренного когда-то ему по внезапному желанию.       И картина эта стала его наказанием. Калеб себе её забрал, упрятав в гардеробной. Едва один остается, садится напротив, чтобы смотреть часами на неё.       И от воспоминаний содрогаться, которых больше никогда не увидит.