«Хотя бы для тебя, моей маленькой бледной принцессы Рыл могилу, наслаждаясь процессом; И теперь, я даже рад, если честно, Что на двоих в ней достаточно места.» ЛСП — Канат
Она переворачивается на спину, изнемогая от жажды и тепла. Откидывает влажную простынь, наслаждаясь тем, как ветер безбожно ласкает кожу. Так хорошо. Ей ещё никогда не было так хорошо. На прикроватном столике, у догорающей свечи, лежит полупустая пачка сигарет. Она вынимает одну, подкуривает и выдыхает дым, запрокинув голову. Смятая подушку под ней неудобно скомкана, пальцы ног покалывает от эйфории, ноги дрожат при малейшем движении. Чересчур запретно и непозволительно прекрасно. Приоткрытое окно пропускает в комнату уличную музыку, смешение скрипки и гитары, грация, сочетаемая с вызовом и приглашением. Закат пламенный, столь красивый, что даже по проникающим в спальню лучам солнца Корнелия понимает это, не выглядывая наружу. Стены объяло малиновым цветом, по потолку скользят блеклые оранжевые полосы. Такие закаты только в Меридиане. Больше их нигде нет. Её спутанные пряди отдают жидким золотом. Она приподнимается, убирая волосы за спину. Властное прикосновение к спине щекочет. Порождает зависимость, хуже никотиновой и алкогольной. — У тебя ещё остались силы двигаться? — А ты ждал, что я растекусь бесформенной кучей? Конечно остались, но только, чтобы встать. Ментоловый привкус во рту усиливает рой блаженных ощущений. Корнелия опускается обратно, прямиком в его руки, тотчас сжавших её тело. Безмятежно прикрывает веки, кончиком носа касается щетинистого подбородка и внемлет его умиротворенному дыханию. Время для неё остановилось здесь, в разогретой постели, в ненасытных поцелуях Калеба и собственном наслаждении, затмившем всё остальное. Она приятно выжата. Едва трезво мыслит, словно изрядно напившись. Желудок пуст, голод вырывает из безмятежности. Корнелия не поддаётся, оставаясь лежать рядом, играясь с кончиками своих волос. С зацелованных губ сходит тихая насмешка. Пальцы Калеба везде. Следуют по невидимой ей дорожке, не упуская ни малейшего сантиметра. Шея её чувствительна, и, останавливаясь на неё, он сжимает пальцы в слабой хватке. Взглядом съедает, сверху нависает, закрывая собой солнечные лучи. — Я так хорошо лежала, — нарочно, несерьёзно, звуча вызовом и издевкой. — Я тоже прекрасно устроился. Обкусанные ключицы. Покрасневшая грудь. Касание к касанию, робкое, сменяющееся животной безудержностью. — И не надоедает? — Смеётся. Противится неестественно, всё равно закидывает руки на плечи его, приближая, стирая мнимое расстояние между телами. — Ты? Никогда. Запах его особенный, будоражит. Слова проникают глубоко внутрь, застревая где-то далеко, в душе вместе с чувствами. Такими правильными, приносящими покой и счастье. Корнелия делает медленный затяг, глядя на него. Дым пускает между ними, роняет окурок на пол, восхищенно уставившись в его глаза. Зелёные. Совсем, как свежая трава, как кусочек ледяного лайма, которым она лакомится после бокала прохладного вермута. В них столько всего. Нежности, любви, обожания. Он не просто увлечен. И видя это, Корнелия замирает. Нет, Калеб обнажён не просто телесно. В этом кроется что-то большее. Порабощающее, завлекающее. Уязвляющее её. — Бог ты мой, — шёпотом сокровенным, опьянённым, — какие красивые. Весь ты. Красивый. Она любила. Множество раз, считая, что именно эти отношения станут для неё конечной точкой. Жизнь питала определенную ненависть к её мечтам, обрубая их в самый болезненный момент. И Корнелия принимало то гордо, не подавая вида, что задета и разбита. Подумаешь, оказалась брошенной и растоптанной из-за неоправдавшихся ожиданий. У неё всегда будут парни снова. Их миллиарды на планете. Определенно, найдёт, не прилагая усилий. Смело, собственнически, жадно, притрагивается к Калебу, не скрывая эмоций. Теряется в мгновении, запоминая собственные ощущения. Ей хочется завалить его на спину, взять контроль себе, властвовать и держать. Стать той, кто высечет в его душе своё имя раскаленными лезвиями. Не запомниться, как очередная простушка, секс с которой продлился дольше часа. Стать кем-то значимой. Отпечататься в его памяти навечно, залезть под кожу и напоминать о себе постоянно. Голосом, поцелуями, стонами и касаниями. Чем угодно. Лишь бы запомниться и войти в привычку, подобно курению или бегу. Корнелия всё ещё в его постели. В его доме, под ним, изнывает от нахлынувшей страсти. Калеб не прогнал её. Не ушел тут же в ванную, избегая разговоров и близости. Не оставил одну, придумав нелепую причину сбежать и никогда больше не появляться в её жизни. — Ты красивее, — взгляд его томный, влюбленный, оглядывает всё её тело. Так, словно она действительно сплетена из роскоши и чувственности. Калеб подтверждает: так и есть. Не дает усомниться, целуя, растворяя её в своей ласке. — Я сожгу твой дом, — струйка дыма теряется под потолком, окурок на полу ещё горит. — Пускай. — Калебу всё равно. Он зарывается носом в изгиб её шеи, самозабвенно вдыхая аромат её кожи. Самозабвенно копая себе могилу и утаскивая её за собой. — И мы сгорим, — не останавливается Корнелия. — Пускай. Я уже сгорел. Трижды. — Стоном её захлёбывается, пытливо растягивая её терпение. — Дай угадаю, идёшь на рекорд. — Всего лишь нагоняю тебя. И в ней пробуждается чувство, пугающее до последней клетки тела. Корнелия осознает: она не хочет, чтобы это кончалось. И желание своё исполняет, толкая его в грудь и заставляя завалиться на спину. Вот оно. Солнечные лучи подсвечивают её бледную кожу, покрытую мурашками, ветерок треплет спутанные волосы. Сжимает Калеба бёдрами, выгибаясь, от экстаза растворяется в близости. Слышит только себя и его хриплое учащенное дыхание, чувствует руки его на своей талии. Помешательство на нём разгоняет кровь. Зависимость порождает нужду поцеловать. Наклоняется, тотчас приникая устами к его шее, к пульсирующей жилке, оставляя багровые следы, поджигаяя его и заявляя свои права на него. Вселенная её крошится и возрождается. Едва ли думая, Корнелия роняет голову на его грудь, не прекращая движений тазом. Комната пропахла ими, их дыханием, желанием и потребностью друг в друге. Чёртова сигарета стала катализатором. Прежде, до этого, они едва ли заговаривали и всегда свысока смотрели друг на друга. Он казался ей несобранным самозванцем, от которого не будет пользы. А она предстала ему вспыльчивой эгоисткой, плевавшей на людей с высокой колокольни. Всего лишь изнеженной дамой, что обязательно подставит всю команду каприза ради. Калеб научился курить. Целовать её задымленными губами, чиркать металлической зажигалкой, курить вместе с ней, обсуждая всё на этом свете. Научился жить в её мире, управляться китайскими палочками и есть с ними её любимую азиатскую еду. Смотреть те же фильмы, разбираться в киноискусстве, и, как бы банально и ожидаемо это ни было, Калеб признал «Бесславных ублюдков» Тарантино лучшим зрелищем в своей жизни. Они стали ближе только из-за этого. Две души из разных миров, из разных измерений и нравственных порядков. Девочка, что покорена образом любви и смыслом её, начитавшись сказок и насмотревшись идеальных фильмов. Мальчик, что увяз в девушке и не попытался воспротивиться, просто потому что не захотелось. Потому что, образ её дороже здравомыслия. Потому что ни одна сдержанность не приносила ему и сотой доли того, что он испытывает сейчас рядом с ней. Тандем, превратившийся в это. В слияние, раскрепощение и привязанность. На физическом и духовном уровне, без долгих речей, пустых клятв и обещаний. Калеб в ней, она в нём. В сердце, в рассудке, в памяти. Проникает везде, подобно заразе, без стеснения имя его произносит так чувственно и сакрально, будто тайну, данную только ей одной. Охваченная негой и нарастающим ритмом, шепчет ему глупости о любви и вечной привязанности. Не придает этому значения, стонет тихо и назло, у самого уха, распаляя и не подозревая, что Калеб запоминает всё сказанное. Ведь он не беспроигрышный вариант на одну ночь, чтоб забыться и важно слышать и знать всё. Уста изгибаются, пальцы рук сцепляются в замок, взгляды передают всё то, что прячется внутри. — Ты позволишь мне уснуть после этого? — отшучивается Корнелия, остановившись и схватив его за подбородок. — Нет, — Калеб обнимает крепко, поглаживает щёку ладонью. — Не говори, что тебе до сих пор мало. — Даже если так… Она оказывается на спине. Снова. Затем на животе, с подложенной вниз подушкой; вздрагивает от губ его, целующих выпирающие позвонки. Нежно. Драгоценно. Всё в его движениях боготворит её, возносит, обращаясь с телом её, как с самым бесценным и значимым. И Корнелия ничего не говорит, не поправляет, прося сделать по-другому. Язык её движений читаем им. Вот, что замечает моментально Корнелия, не притворяясь и не скрываясь. Калебу действительно не плевать на неё. Это не механический набор одних и тех же движений, подходящий всем девушкам. Калеб заучил её. Запомнил и зачитал, следя за каждой вспыхнувшей эмоцией, за каждым вдохом и выдохом. — Ты меня остановишь? — Вопрос звучит риторически, дразняще. Движется медленно, тягуче, развязывая узел блаженства. Хочется быстрее, жёстче, без жалости и промедления. Хочется поглотить его полностью, забыться в жгучем водовороте бескорыстных и взаимных чувств и завершить всё вдвоем, вместе, слившись в грубом и пожирающем поцелуе. Ей не хватает сил попросить, умолять ускориться и принять другой, желанный ей темп. Калеб пытает её. Так, как хочет. Приподнимается, вглядываясь в подрагивающие пальцы, в изогнутую спину, усыпанную родинками, ухмыляясь и изнемогая от собственной заминки. Ему тяжелее не меньше, чем ей. — Нет, — она сипло клянется, твёрдо, уверенно и без промедления отвечает — делай, что хочешь. Всё твоё. Он кивает. Кивает, вжимается в неё, запястья обхватывает, сдерживая и утоляя невысказанную потребность. Да, именно так. Властвуешь ты. Держишь и ведёшь ты. Корнелия вскрикивает, звук, блаженный его слуху, теряется среди уличной игры скрипки. Следом, прямиком за ней, вбиваясь по-животному дико, короткими толчками, Калеб поворачивает её голову к себе, завершая всё так, как хотелось обоим. В обоюдном поцелуе, в объятиях, вкушая друг друга и даря вечность, окропленную сладостным послевкусием. И Корнелия закуривает после. Вновь. С наслаждением, непреодолимой тягой, так и не изменив позу. Калеб всё ещё увлечен её спиной, бёдрами, ямочками на пояснице. Переворачивая её, укрывает простынью двоих, не противясь дыму и её потребности в нем. — Калеб, — зовёт его Хейл, так боязненно и стеснительно, что он напрягается. — посмотри на меня. Всматривается в глаза его вновь, ища всё те же потаённые знаки. Всё ту же нежность, обожание и искреннее удовлетворение от её вида. С опасением, прижавшись, смотрит, боясь понять, что всё пропало по окончанию. Что всё оказалось выдумкой, призванной успокоить её и соблазнить. Ей не могло показаться. Она не выдумала себе чувства, не затерялась в одиночестве и не оказалась в ловушке. Она видела всё предельно ясно. Это была не похоть и не минутная потребность. Калеб неравнодушен к ней. Никогда не был, и именно это она, так требовательно и неотступно, хочет увидеть во взгляде его, честном и открытом. — Прекрати волноваться, — просит он её, любовно убрав светлую прядку за ухо, — и накручивать себя тоже. Всё это по-настоящему. Тебе я не вру. — Скажи мне это, — моментально просит, придвинувшись еще ближе, — если всё и впрям по-настоящему, признайся. — Корнелия, — имя её, сказанное им, шпарит рёбра, — ты мне нужна. Я не оставлю тебя. Теперь нет. — А если произойдёт что-то очень плохое? Он усмехается от её мыслей. По-доброму, без язвительности и сарказма. Искренне позабавившись её недоверием ко всему миру. Даже к парню, с которым провела целый день в постели, не слезая и не думая о том, как бы быстрее сбежать. С тем, кого научила чувствовать впервые в жизни, с тем, от кого ощутила себя желанной, любимой и необходимой, как воздух. — Тогда мне придётся уничтожить всех и всё, чтобы добраться до тебя, — честно и без промедления говорит, лаская пальцем её губы. — Я здесь. Возле тебя. Если и случится плохое, то запомни, что я сделал всё, чтобы исправить обстоятельства. — Я без тебя не смогу, — признается себе, ему, под покровом наступающей ночи, замёрзнув от холода, проникающего внутрь. — Я без тебя тоже, — Калеб тянет одеяло, свернутое у ног, укрывает её, оставляя себе совсем чуть-чуть. — Не думай о таком сейчас, пожалуйста. Всё, что тебе нужно запомнить — ты мне дорога. Была и будешь. Она протягивает ему последнюю сигарету в пачке, подкуривает от тлеющего кончика своей. Успокоенная заверениями и неподдельной честностью, останавливает пляску мрачных мыслей, тараном пробивающих рассудок. Признание в любви скребется в горле. Потому что это именно оно. То, что разгорелось в ней, не потухнув и не утихнув. — Закрой глаза, — внезапно приказывает Калеб, затянувшись. Корнелия, улыбнувшись, закрывает. — Что ты видишь? — В короткий последующий миг интересуется Калеб, и дым от его сигареты облизывает лёгкие. — Ничего, — недоумевая, произносит Корнелия, намереваясь уже распахнуть веки. — Это моя жизнь без тебя. — На контрасте с предыдущим, договаривает он без веселья в голосе. А она, напротив, веселея, безудержно разражается смехом от его находчивости. Ему это удалось. Она поверила. В последний раз в своей жизни.***
— Играть, играть, играть! Стук не прекращается. Свет в коридоре исчезает, огонь в факелах догорает являя появление холода и мрака. Неосознанно зубы её от этого стучат громче, чем хотелось бы. Запястья немеют, пальцы отнимаются от слабого притока крови к рукам. Холодно. Снова, как на Кондракаре. Те же цепи, оковы, ничего не меняется. Те же отметины на коже, ледяное железо вокруг ног, мертвая тишина, в которой её воспоминания решили показаться самым ненавистным способом. Только там, в забытой богом клетке, не было Калеба. Его близкого и частого присутствия. Лучше бы её вернули туда. — Я хочу играть! — Лепечет Миранда, дёргая ручку двери. — Поиграй со мной! Я знаю, где Вилл. Я расскажу тебе всё о Калебе, об Элион и Седрике! Ты же многое пропустила и не увидела! Ну же, стражница! Девочка не сдаётся. Маленький монстр, питающийся страхом, ищет новую жертву. Ждёт, как паук, когда она окажется в паутине, запутавшись и подписав себе смертный приговор. Корнелия проводит языком по обсохшим губам, шевелит плечом, в ответ цепь натужно и шумно скрипит. — Ты не спишь! — Миранда радуется, хлопая в ладоши. — Я даже позволю тебе выбрать игру! Обещаю! Через тонкую щель под дверью проходят десятки паучков. Затем сотни. Они сгребают себе всё узкое пространство, глядя на неё крошечными глазками. Мерзко. Корнелия прижимается ближе к стене, избегая любого прикосновения с ними. Воедино соединяются, образуя фигуру Миранды. Так вот оно что. Ни одни двери не сдержат её. Эти маленькие твари пройдут везде. Найдут и проследят так, чтоб никто этого и не заметил. Миранда брезгливо оглядывается. Поправляет пояс юбки, раскрывает ладонь и колдует. И Корнелия ощущает предательскую хватку страха на своей шее. Миранда это улавливает сразу, кончик губ приподнимается в издевательской улыбке. Возле её ног появляется нечто страшное. Образуется из колдовства и капли крови, которую Миранда пустила, поцарапав себя. — Это мой самый любимый, — она поглаживает волосяную макушку. Сраное пекло. На неё, прикованную к стене, смотрят двенадцать глаз, что темнее ночи. Туловище огромное, лапы простираются от стены до стены. — Он съедает людей за десять секунд, — садится на паучье брюхо, как на кресло. — Ему почти удалось съесть Хай Лин, помнишь? — Мухи не узрят паутину, пока не станет поздно. Корнелия помнит. Очередная битва с Фобосом после собрания на Кондракаре. Седрик, Миранда и ещё несколько чудищ подловили их, застав в Меридианских пустошах. Хай Лин, гонимая ветром и летевшая вслед за Вилл, внезапно остановилась. Нити паутины въелись в кожу, как кислота. Она не заметила их, попалась и горела в муках. Полагала, что никто и ничто не догонит её. Поплатилась крыльями, вырванными во благо спасения. Потому как существо, смотрящее на Корнелию прямо сейчас, едва не заглотило Хай Лин. Оно двигалось быстро, свирепо и жутко. Настигло Стражницу стремительно, раскрыло пасть и сердито ею щёлкнула, когда Тарани круг из пламени образовала и отсекла Хай Лин. — Стражница, так любящая летать, потеряла крылья, какая досада, — причитает Миранда, покачивая ногой. — Бедная-бедная девочка, даже мне стало её жалко тогда. Но, что поделать… Либо ты, либо тебя, верно, Корнелия? — Убери эту тварь, если хочешь играть, — голос её ломается, цепи бьются об пол. — Ты что, испугалась? — Миранда изумляется, спрыгнув с брюха и остановившись у головы паука. — Никого он не трогает без моего позволения. Мои игрушки никому не разрешено обижать. Даже паучкам. — Я не твоя игрушка, — цедит Корнелия, смотря только на Миранду. — Ладно, так и быть, — она машет рукой, отворачиваясь. Паук срывается с места. Перебирая лапами, добирается до Корнелии за несколько мгновений, заслоняя собой другую часть клетки. За ним не видно Миранду. Не видно догорающих факелов, ничего, что могло бы отвлечь. Ей приходится смотреть прямиком на него. На острые выглядывающие из рта челюсти, дышать смрадом разложения и гноя, давиться тремором и бояться. Он внушает страх. Одним своим видом, громким дыханием и лапами, тянущимися к ней. Именно это испытывала когда-то Хай Лин, попавшись в ловушку. Отчаяние и потребность в защите. Корнелия понимает, почему крик её был тогда бесчеловечным, и почему от него всё застыло внутри. — Убери его! — Она истошно кричит, совсем, как Хай Лин, бесполезно пытаясь исчезнуть в стене. Контроль кажется чем-то непостижимым. Писклявый, умоляющий голос не поддаётся ему, эмоции прорываются сквозь крик. — Прятки или догонялки? — насвистывая мелодию, спрашивает Миранда. Калеб предупреждал не играть с ней. Напоследок, перед тем как уйти, приказал не соглашаться. Потому как знает, что это за игры и чем они кончаются. Поиграл однажды, запомнив на всю жизнь. Но Корнелия не ведает этого. Ей ничего не известно, кроме лживых речей Миранды. Знает только то, что существо напротив съедает людей за десять секунд. Что оно дышит прямиком у её лба, обдавая злостной вонью и ждёт последней команды хозяйки. — Прятки, — выбирает она, дёрнувшись от паучьей лапки, задевшей ногу. Хлопок, и паук растворяется. Миранда в противоположном углу комнаты ликует. Подпрыгивая, трясется от счастья, тотчас подбегая и хватая её оковы. — Я свои игрушки не обижаю и никому этого не позволю! — с придыханием уверяет, ломая оковы магией. — Играть, играть, играть! Всё будет честно! Поскольку ты выбрала игру, то прятаться буду я, а ты искать. Ничего сложного. И паучков не будет, клянусь! Корнелия ей не верит. Не говорит об этом, тут же начиная потирать ноющие запястья. Пальцы движутся неуклюже, словно в них насыпали свинца. Она думала, что никогда больше к этому не вернется. Что, покинув Кондракар, всё изменилось. Пусть и в худшую сторону, но никогда больше руки её не окажутся связанными. — Ну так что, — Миранда тянет её, несмотря на тяжёлое состояние Корнелии, кожа у неё удивительно тёплая и мягкая. — Ты уже выбрала, о ком хочешь узнать побольше? Помни, что мои пауки ползают везде. Я знаю всё. — Позже, — не способная трезво оценивать риски, отзывается Хейл. — Лучше поговорим об этом позже.